Текст книги "По любви"

Глава 3

Нина

Садясь за руль, я явно недооценила боль в руке. Вести сложно. Еле плетусь, тихонько хныча. Ну, почему именно сейчас, мама? Ну, какого дьявола? Как так выходит, что, даже находясь за десятки километров от меня, ты умудряешься портить мне жизнь? Ведь сегодня один из тех редких дней, когда я могла побыть с ним хоть еще немного! А до этого мы вместе только в налоговую пару раз по делам ездили. И все.

В ушах звенит заливистый мамин хохот: «Ну что же ты жалкая такая, Нинка? Надеешься еще на что-то! Вот скажи, на кой ему старая дева вроде тебя?».

Всхлипываю. Сбрасываю скорость. Сзади недовольно сигналят. Даже через закрытые окна до меня вполне отчетливо доносится вот это все стандартно-сексистское про тупых баб, которые вместо прав лучше б мозги купили. Показываю в ответ фак. Идите на хрен! Я отличный водитель. Плохие же дни случаются у всех. Вне зависимости от пола.

А со Ставросом я ни на что не надеюсь, мама. Просто мне нравится находиться с ним рядом. Слушать, как он говорит. Учиться у него всякому. Вдыхать его аромат, который мне даже не сказать что нравится – слишком уж он резкий и чужеродный для меня, никогда не знавшей мужчины. Офигеть до чего волнующий! Как-то я полдня провела в Сефоре. И перенюхав там весь мужской парфюм, так и не нашла хоть что-то похожее, чтобы им свою подушку побрызгать.

«Спятила ты, Нинка. Дура! Смирись уже с тем, что ты никому не нужна».

Сама не помню, когда мамины «Смотри, в подоле не принеси! Убью!» сменились на «Что ж ты все одна, да одна? Нашла бы уже кого-то. И у Люськи уже Светка замуж выскочила, и у Верочки…».

Иной раз так хотелось ей крикнуть – вот если бы не боялась как огня принести в подоле, может, уже все бы у меня было! А так, господи, смешно сказать – девственница в тридцать два! И чем дальше, тем призрачней шанс с этой девственностью расстаться. Шанс призрачней, да, а желание все сильнее. Иногда думать ни о чем другом не могу. Просто какая-то навязчивая идея, которая медленно сводит меня с ума. Как еще объяснить то, что мне в машине Николоу почудилось?

Ловлю себя на том, что касаюсь лица пальцами. В панике отдергиваю ладонь. Съезжаю на обочину и под оглушительную канонаду возмущенных сигналов включаю в салоне свет. Фух! Пронесло. Ресницы, брови на месте. Был у меня период в юности, когда на нервной почве я начала их вырывать. Мне пришлось здорово потрудиться с психологом, чтобы избавиться от привычки себя калечить, научившись выпускать свой гнев наружу, а не путем аутоагрессии. Но я до сих пор боюсь, что невроз вернется.

«Посмотри на себя! Что ты с собой делаешь? И так не красавица, а без бровей и ресниц вообще на черта похожа!»

Вдох-выдох. Я нор-маль-на-я. Тру лицо. Надо поспешить. На дорогу уходит в два раза больше времени, чем я обещала Юлию Борисовичу. Взбегаю вверх по ступенькам. Настороженно толкаю дверь. Все тихо. С потолков свисает мишура, со стен подмигивают гирлянды. А в углу даже стоит живая пушистая елочка. Реабилитационные центры тоже украшают к праздникам. Ничто так не способствует выздоровлению, как хорошее настроение пациентов.

– Ох, Нина Васильевна! Мы вас уже заждались.

– Добрый вечер. Да, Юлий Борисыч звонил. Что случилось? Маме хуже?

– У нее сегодня плохой день. И у нас из-за этого тоже, – хмурит брови Леночка. Я с сожалением касаюсь ее руки.

– Опять кидалась тарелками?

– Хуже. Санитарочку укусила. Совсем у нее с головой беда. Все хуже и хуже. Хорошо, инсульт не на всех так действует.

Стараюсь не засмеяться, потому что проблемы с головой у моей матери начались явно задолго до инсульта. Она была психически нестабильна всю жизнь. Никак иначе я не могу объяснить ее ко мне отношение. Мать была глубоко несчастной. И делала несчастными всех вокруг. Не сомневаюсь, что именно поэтому мой отец сбежал, не дождавшись родов. Удивительно, что я сама еще никуда не сбежала. Вон, даже реабилитацию ей оплачиваю, на которую уходит львиная доля моих доходов. Взвалила на себя крест и тащу.

– Вы ей успокоительное вкололи?

– Ага. Слава богу, спит.

– А о чем Юлий Борисыч хотел со мной поговорить, не в курсе?

Олечка отводит глаза и врет, что не знает. Я напрягаюсь. Понятия не имею, как быть, если мать выставят и отсюда. Одно знаю точно – с ней жить я не буду.

Интуиция меня не подводит. Юлий Борисович явно вознамерился соскочить.

– Вы поймите, это реабилитационный центр. А у вас – безнадежная ситуация.

– Что же мне делать?

– Забирайте домой. А лучше подыщите какой-нибудь хоспис.

– Домой я не могу. У меня работа. А хосписы переполнены – я узнавала. Юлий Борисович, миленький, я вас очень прошу! Пусть она у вас еще немного побудет. Ну, некуда мне ее! Сделайте какую-нибудь наценку за вредность, я не знаю. Что угодно, но не домой.

– У нас в столовой ремонт бы не мешало сделать…

– Понятно! – быстро киваю я.

– Вы же в строительной фирме работаете, если я ничего не путаю?

– В строительной. Да.

Еще бы он попутал. Полгода назад ровно под таким же предлогом я была вынуждена отремонтировать уличный павильон.

Сижу, прикидывая, как бы мне все обтяпать. Заказов у нас на фирме – тьма. Людей не хватает. Приходится брать на субподряд. Так что есть у меня на примете пара бригад. А тут и одной хватит. Ухожу, пообещав Семенову все в лучшем виде сделать. Сажусь в остывшую машину. Меня до сих пор немного трясет. Как представлю, что буду вынуждена терпеть мать дома – так кровь стынет. Может, я и плохая дочь, но и от нее я не видела ничего хорошего. Что посеешь, то и пожнешь. Я превозмогаю себя, даже просто наведываясь к матери раз в неделю.

Бесконечный какой-то день. Вернувшись домой, принимаю душ и заваливаюсь в кровать. Мне уютно и хорошо в моей квартирке. Засыпаю быстро. А просыпаюсь от того, что кто-то весьма настойчиво ломится в дверь. Испуганно подбегаю к глазку. На пороге дует пузыри из жвачки моя соседка.

– Насть? Привет. Что-то случилось?

– Здрасте! Ты что, забыла? Я ж тебе разбор гардероба обещала. Чего стоишь? Дай пройти.

Послушно отодвигаюсь.

– Я забыла совсем, да. Может, ну его?

– Ты что? Не хочу остаться в долгу. Я без тебя со всеми этими налоговыми вычетами в жизни бы не разобралась. А так, считай, денежки на кармане.

– Да пустяки. Дел на полчаса.

– Судя по одежде, которую я на тебе видела, мы тоже быстро управимся. Сожжем ее, и все дела. Когда там Масленица?

– А что? – удивляюсь я такой резкой смене темы.

– Зачетный выйдет костер.

Настя мнит себя стилистом. Ну не знаю. Сама она одевается так, что я не очень стала бы доверять ее вкусу.

– Нормальные у меня вещи, – обижаюсь, – дорогие!

– Посмотрим, – угрожает Настя. – Ставь чайник. Я не успела даже кофе выпить. Не знаешь, какого хрена я тебе на такую рань назначила?

– Так, может, ну его? – опять предлагаю я. – Ходила же я как-то в своем.

– В том-то и дело, что как-то. – Настя закатывает глаза и весьма бесцеремонно заваливается в мою спальню. Распахивает дверцы шкафа. Вываливает на кровать содержимое, не потрудившись снять его с вешалок. Оживляется у ящика с бельем. Надеюсь, я не покраснела. Не пристало такой взрослой тетеньке, как я, стесняться писюхи двадцати лет от роду.

– А ты, Нинок, не безнадежна!

– Спасибо, – закатываю глаза. – Пойду, хоть умоюсь.

– И кофе сварить не забудь! Голова ни черта не соображает. А тут такая нелегкая, блин, работа.

– … из болота тащить бегемота.

– Что ты сказала?

– Это не я. Это Чуковский, – кричу уже из ванной.

– Мужик твой, что ли? Ну и фамилия.

На языке крутится «Что за молодежь пошла?! Чуковского не знают!». Посмеиваясь над своими старушечьими закидонами, выдавливаю пасту на электрическую щетку. Интересно, что дальше? Стану в церковь ходить? Разведу на окне рассаду?

Полощу рот, умываюсь. Из зеркала на меня смотрит зеленоглазая длинноволосая женщина. Если мне что-то в себе и нравится, то это глаза и волосы с легкой рыжинкой. И то, и другое, кстати, досталось мне не от матери. От той у меня только комплексы. Снимаю бесформенную ночную сорочку. Надеваю миленький домашний костюм. Варю кофе и возвращаюсь в спальню с двумя полными чашками.

– Короче. Это годится, – тычет Настя пальцем в одну кучу. – Это – сжечь и забыть. – Забирает из моих рук чашку. Садится поверх шмотья на растопку. – Сейчас еще глянем обувь. И поедем в магаз кой-чего прикупить. Потом я тебе покажу, что и с чем можно миксовать. Сделаю фото, чтобы ты не запуталась. – Надувает пузырь, тот лопается с веселым хлопком.

– Как? Сейчас в магазин?!

– Нет, послезавтра, – Настя закатывает глаза так усердно, что становится даже жутковато. – До обеда я свободна. С Мишкой мама сидит. Давай, еще твои аксессуары глянем, и выдвигаемся. Как у тебя, кстати, обстоят дела с украшениями?

Настя в свои двадцать успела родить. Смотрю на нее и завидую. И тому, что ей мамой довелось стать, и тому, что она в свои двадцать вот так себя уверенно чувствует.

– Вот, – беру шкатулку. – Здесь все, что есть. Ты чего так на меня смотришь?

– Ну-ка покрутись! – Настя странно на меня пялится и описывает несколько кругов пальцем с хищным маникюром.

– Зачем это? – поджимаю губы.

– Покрутись, говорю! – бьет меня по заднице. Я, наверное, от шока кручусь. – Ни хрена себе орех! Ты зачем такую фигуру прятала?

Издевается она, что ли? По привычке комплексую. Мама называла меня пухляшом. А когда я, затравленная, отказывалась от еды, противореча сама себе, кричала, что худая корова – еще не газель, и что надо жрать, чтобы гастрита не было.

– Не прятала я ничего, – бурчу.

– Слушай, уж не твой ли Чуковский тебе гардероб подбирал?

– Нет, – поджимаю губы. Мне, конечно, в какой-то мере даже льстит, что Настя верит, будто у меня может быть мужик. Но вот то, что она этим самым мужиком возомнила покойного Корнея Ивановича – ненормально.

– Ты что, обиделась? Не обижайся! Сейчас столько абьюзеров развелось – мама дорогая. Им только дай, любую женщину превратят в клушу. А ты ничего. Огонь-баба. Мужики, наверное, шеи сворачивают. Вот твой Чуковский и бздит, что тебя уведут. Мой Лешка тоже как-то попытался попенять меня длиной моей юбки. Так я ему сразу на дверь указала. С ними только так надо. Больше он мой гардероб не комментирует.

Дожилась. Двадцатилетняя соплюха учит меня жизни! Кошусь на собственное отражение в зеркале. Где она, интересно, огонь-бабу увидела?

– Широковатые у меня бедра.

– С ума сошла?! Это же сейчас самый топ! Ты что, Ким Кардашьян не видела?! Да за ней все приличные дизайнеры в очередь выстраиваются. Совсем ты со своей бухгалтерией от жизни отстала. Но ничего! Мы это исправим. Денег побольше бери.

– Возьму, конечно. Не подскажешь, где? – язвлю.

– Кто из нас бухгалтер? – парирует соседка. – Одевайся уже. Я еще домой заскочу. Мишке сиську дам. А то, боюсь, он после бутылочки грудь бросит.

Проверяю баланс на карте. Я прилично зарабатываю, но и трачу много. То квартиру выплачивала, то машину, ремонт делала, проспонсировала реабилитацию матери. Плюс, что бы там Настя не говорила о моем гардеробе, денег он стоит приличных. Не потому, что я такая уж модница, а потому что должность обязывает.

Пока Настя кормит сыночка перед выходом, аккуратно складываю отбракованную Настей одежду в пакет. Не факт, что я воспользуюсь ее советом и куплю что-то новое. Мало ли, какие варианты она предложит. Так что лучше не торопиться с разведением костров.

Удивительно, но мы неплохо проводим время в торговом центре, хотя и постоянно спорим.

– Я не буду в этом ходить!

– Это называется топ. Он жутко тебе идет. Мы берем, девушка, – уверенно кивает консультантке.

– Леопард! Я бухгалтер, а не порнозвезда!

– Леопард нынче снова в моде! Вот с этим красным костюмом – вообще огонь…

– С красным? Я бухгалтер, а не клоун, – повторяю, как заведенная.

– Что ты бухгалтер, уже в курсе весь магазин. Примерь! И если не понравится – брать не будем.

А мне нравится! Мне, черт его дери, та-а-ак нравится! Я как будто и не я вовсе.

– И этот ремень. Он, конечно, капец какой дорогой, но эта талия стоит того, чтобы ее подчеркнуть.

Закусываю губу. Гоню от себя насмешливый голос матери…

– Ну, что скажешь? – сверкает довольно глазищами Настя.

– Ты почему в наш дом только в этом году переехала? – шмыгаю носом я.

Глава 4

Ставрос

– Вика где?

– Вика?! – возмущенно пыхтит Азаров. Потом выдыхает резко, понимая, что перегнул. Сжимает кулаки с силой. – Простите, Ставрос Агафоныч, но это все, что вас сейчас волнует? Мы в гребаном обезьяннике!

– Вот именно. Надо проследить, чтобы с Викой ничего не случилось. Она выглядела очень напуганной.

– Как и еще пара десятков детей вокруг! Может, вам стоило об этом подумать, прежде чем устраивать драку в парке аттракционов?!

Встаю. Красный туман перед глазами, конечно, уже не такой плотный, но до конца все ж не развеялся. И судя по тому, как меня подрывает, развеется он нескоро.

– Тот урод назвал мою дочь хачевским выблядком. И толкнул. Он ее толкнул, Никита Семенович. Восьмилетнюю, мать его, девочку.

Зубы сводит. Руки сжимаются в кулаки. Да, может, и перегнул. Но блядь. Забрало упало, когда увидел, что тот боров к моей маленькой дочери лапы тянет. Впрочем, даже с опущенным забралом я вполне осознавал, что делаю. Когда брызнула кровь, я испытал чистый, ни с чем несравнимый кайф.

– Ладно, что уж? – осекается Азаров. – А по поводу Вики вы не волнуйтесь. С ней моя жена. Ваш звонок нас с полдороги выцепил. Мы от родителей как раз с Ликой возвращались. А ведь мы вполне могли и до вечера задержаться! Неизвестно, сколько бы вам пришлось здесь тогда куковать.

– Спасибо, что оперативно приехал, – морщусь, потирая запястья. Никто со мной не нежничал, застегивая браслеты. Теперь неприятно ноет. – Она точно держится? – переживаю за дочь.

– Да. Чай с Ликой пьют возле дежурки на стульчиках. Болтают о своем, о женском.

Закатываю глаза. Да уж. А я малую хотел в кафе сводить. Вот тебе и провели время вместе.

– Что ж не выпускают?

– Небыстрое это дело, Ставрос Агафоныч. Вы мне лучше вот что скажите. Не могла ли это быть намеренная провокация?

Хм. Значит, не у одного меня мелькнула такая мысль. Пожимаю плечами:

– Как ты понимаешь, мне об этом никто не докладывал.

– На уголовку тянет, – отчитывает меня Азаров, как пацана. А я молчу. Потому что даже если так, ни о чем не жалею. Мудак заслужил и выгреб. – Мы, конечно, попытаемся замять…

– Это каким же образом? – заподозрив неладное, недобро сощуриваюсь.

– Как вариант – перекупим.

– Ни за что.

– Ставрос Ага…

– Ни! За! Что! Я не буду платить этой гниде.

– Назло кондуктору пойду пешком? – удивляется Никита моей принципиальности, как раз в тот момент, когда дверь в кабинет открывается, и хмурый дядька в форме бурчит:

– Николоу, на выход.

– Я могу быть свободен?

Дядька отрывисто кивает и пропускает нас с юристом вперед. Идем по пропахнувшему пылью и отсыревшей бумагой коридору к лестнице. На стенах ментовки огоньки. Сюрреалистическая картина. Спускаемся. Я впереди, Азаров тащится за спиной, капая мне на мозг:

– А если все эти попытки направлены на то, чтобы просто выдворить вас из страны? Вы же понимаете, что это теперь – раз плюнуть.

– Слушай, у меня тут немаленький бизнес. Ну, кто меня выдворит?

– В том-то и дело! Знаете сколько желающих оттяпать от вашего пирога? Не удивлюсь, если там и от миграционной службы желающие.

– Раньше до этого не докапывались, – пожимаю плечами.

– Так то раньше.

Слова Никиты Семеновича тонут в визге, с которым, завидев нас, мне навстречу устремляется дочь.

– Папочка! Папочка! – и ревет, ревет! За последний год она ужасно вытянулась и повзрослела, внутри оставаясь еще совсем ребенком.

– Привет, моя хорошая. Ну как ты тут?

– Я нормально. А тебя посадят в тюрьму? А меня? Меня тоже посадят? – ахает.

– Никто никого никуда не посадит. Добрый вечер, – максимально приветливо здороваюсь с Никитиной женой. Девушка идет за моей егозой по пятам. В джинсах, свитере под горло и пуховике. Видно, что и впрямь я парочку выдернул с отдыха. Сам Никита Семенович тоже одет кое-как. Ну и ладно. Я ему достаточно плачу, чтобы иногда подкидывать работенку по воскресеньям. Спасибо ментам, хоть позвонить дали.

– Машина-то ваша где? На стоянке в парке осталась?

Киваю. Носом зарываюсь в темные волосы дочки. Пусть у нас здесь огромная греческая община, друг у друга есть только мы. Случись что со мной, одна Вика, конечно, не останется, но…

– Все хорошо, мое сокровище. Все хорошо.

Викина мать погибла, когда ей было три. Несчастный случай. Катались на лыжах, упала, ударилась головой о каменный выступ. Мгновенная смерть, к которой нас ничего не готовило. Мы жили не очень хорошо, но такого я ей не желал – факт. Талия была дерьмовой женой. Ревнивой, холодной, всегда и всем недовольной, шумной. Она постоянно меня пилила. В основном за то, что много работаю и уделяю ей мало времени. А еще, что недостаточно нежен в постели и слишком активен. Особенно дерьмовые времена были тогда, когда у нас не получалось зачать ребенка. Иной раз неделями секса было не допроситься. А потом он стал регулярным. Строго по расписанию даже. Я, блядь, как кобель на случку ходил. Исключительно, когда овуляция. Иногда до того доходило, что мне не хотелось возвращаться домой вообще. Подъеду к подъезду (мы тогда еще в скромной квартире жили) и сижу в машине, не поднимаюсь. Такая вот семейная жизнь. Но когда Вика родилась, все более-менее наладилась. Талия переключилась на малышку. Я, оставив попытки получить секс, который бы меня удовлетворил в браке, стал в свое удовольствие погуливать. И как-то все нормализовалось. Притерлось. Стало как у всех. А потом бах – я вдовец с трехлетним ребенком на руках.

– Так вас подкинуть до машины или домой?

Вопросительно смотрю на Вику. Та шмыгает красным носом.

– Домой!

Киваю:

– Давай домой. Тачку попрошу кого-нибудь пригнать.

Азаров мне, как своему шефу, предлагает сесть вперед. Качаю головой. Забираюсь с Викой назад, та опять обнимается, ластится. Перенервничала моя маленькая.

– Викусь, все будет хорошо, правда.

– Я испугалась, – хлопает длинными ресничками.

– Я знаю. Извини. Больше такого не повторится.

– Как знать, – мрачно отзывается Никита Семенович с водительского кресла. – Что-то мне это все не нравится. Завтра весь офис поставлю на уши. Нужно понять, что за дерьмо происходит.

– Никита! – толкает в бок мужа Лика, кивая на стихнувшую в моих руках Вику. – Не выражайся.

– Извините, – спохватывается тот. Безразлично машу рукой. Растить свою дочь совсем уж в тепличных условиях не вижу смысла.

Город пуст. Доезжаем быстро. Вика, умаявшись, засыпает, уткнувшись носом мне в свитер. Приходится будить.

– Спасибо, что подвез. Завтра в девять жду всех у себя.

Дома разогреваю приготовленный домработницей ужин. Накладываю себе, дочке. Может, надо было искупить свою вину перед ней, заказав пиццу. Но пока ее привезут – загнемся.

– Ну, как ты, малыш?

– Да нормально. Испугалась немножко.

– Все будет хорошо, – проходя мимо дочки, опять целую ее в макушку. Как вспомню, что та мразь про нее сказала, так в башке шумит. – Ты только бабуле ничего не говори, окей? А то знаешь, какой она шум поднимет? – морщусь. Теща у меня не подарок. И так всюду сует свой нос. Не хватало еще ее причитания и советы выслушивать.

– Не скажу, – обещает дочь, ковыряясь в макаронах, не отрывая глаз от моего старенького айфона, который я ей передал по наследству, когда купил себе модель поновей.

– Что ты там делаешь? – тычу вилкой в телефон.

– Выкладываю видео, где я катаюсь на карусели.

– Сколько раз просил тебя за едой не сидеть в гаджетах?

– А я уже все. Спрятала, – хитро улыбается Вика, откладывая айфон вниз экраном.

– И типа не считается? – хмыкаю.

– Ага!

Складываю тарелки в посудомойку, когда телефон звонит у меня. Настороженно принимаю вызов. Звонок прокурора вечером в воскресенье явно не к добру.

– Привет рецидивистам!

– И вам не хворать, – не очень искренне смеюсь. Мурат Аркадьевич мне недолго подыгрывает и практически сразу переходит к делу.

– Я тут кое-что интересное узнал. По твоему случаю. Может, совпадение, конечно, но верится в это с трудом.

– Выкладывай.

– Наверное, слышал, недавно Степанов выдал свою дочку замуж.

Степанов, можно сказать, мой конкурент. Мы регулярно претендуем на одни и те же тендеры и земельные участки. Так что хочешь не хочешь, а за его жизнью следишь.

– Угу, я в курсе.

– А за кого, не догадался поинтересоваться?

– Да как-то не приходило на ум. А что?

– Угадай, где парень трудится не покладая рук?

– В миграционке, что ли? – вскидываю брови.

– Так точно. И семейка опять же у него непростая. Папа в УВД не последний человек. Мама – судья. Касаткина, ты, наверное, про такую не слышал. Она в общей юрисдикции.

– Ага. Не слышал. Я-то больше по арбитражам.

– Ну, вот и делай выводы, с чего вдруг такая активность. А ты им еще подыгрывать вздумал.

– Так уж получилось. Ты бы тоже, Мурат Аркадьевич, на моем месте бы не сдержался.

– И то так. Дочка – святое. Азаров подсказал, что тебе с пострадавшим делать?

– Ага. Откупиться, – фыркаю. – Но я, как ты понимаешь, пас.

– Правильно. Еще чего вздумал – платить всяким уродам. Там нужно действовать по-другому.

– Есть какие-нибудь идеи? – вцепляюсь в слова Бадоева тут же.

– Еще бы. Встречку на него накатай, мол, ходил извращенец, размахивал непотребством у детей на глазах. Предлагал потрогать. Парень сдуется на раз-два, вот увидишь. Еще и тебе заплатит.

– Слушай, я до такого бы не додумался. Вот что значит – опыт, – смеюсь.

– А то! Ты мне лучше вот что, Ставрос Агафоныч, скажи. Как ты дожился, что тебя мелкая сошка из миграционки к ногтю прижать может? Сделал бы уже гражданство. Столько лет тут бизнес строишь, а все никак.

– Да как-то не было у меня раньше по этой части рисков.

– А теперь появились. Что делать будешь?

– Понятия не имею. Надо подумать.

– На гражданство подавай. Мой тебе совет.

– Оснований нет, – открываю холодильник, достаю минералку. Бутылка моментально запотевает.

– Так озаботься. Основанием-то. – Смеется. – Ну ладно. Я что хотел – сказал. А там – сам смотри. У тебя целый штат юристов. Придумают что-нибудь.

Бадоев отключается. Я заглядываю к Вике. Дочь лежит на кровати. На голове светящиеся наушники. Болтает ногами в такт музыке. Значит, все-таки испугалась несильно. Вот и хорошо. Убедившись, что все в порядке, иду к себе. Укладываюсь в постель, хотя еще рано. Завтра надо будет что-то с этим решать. Так не может продолжаться, и правда. Где же выход? Беру телефон. Вбиваю в Гугл «основания для приобретения гражданства». Первым в списке, как ни странно, вылазит «брак». Ну… Наверное, логично. Только я теперь по доброй воле ни за что не женюсь. Ни на гражданке, ни на ком бы то ни было. Однажды я был женат, знаю, как оно. Холостым в миллион раз лучше. Или в моем случае надо говорить «вдовцом»? Впрочем, какая разница? Суть от этого не меняется.

Откладываю телефон. Закидываю за голову руки и вырубаюсь быстро, даже не поцеловав Вику на ночь. Исправляюсь утром. Та дрыхнет – у нее с сегодняшнего дня каникулы. А у меня еще несколько рабочих дней перед новогодними каникулами. И целая куча проблем. На еженедельное совещание являюсь в числе опоздавших. Поэтому начинаю сходу. На границе встала огромная партия лифтов. Лес прибавил двадцать процентов в цене…

– Уф… Извините за опоздание, – бормочет Нина Васильевна, тоже опоздав?! – Перед праздниками пробки, – добавляет сухо.

И вроде бы все как всегда. За исключением того, что она впервые на моей памяти явилась последней. Но и что-то как будто бы по-другому… Провожаю главбухшу взглядом в надежде понять, что же меня смутило. Нина Васильевна садится. Как обычно. По правую руку. Полы огромного пиджака немного расходятся. Я сглатываю, как дурак пялясь на мелькнувшую и тут же скрывшуюся под скромным шелковым топом ложбинку… Ну что, Ставрос Агафоныч. Одним вопросом, похоже, меньше. С передком у Нины Васильевны тоже все более чем на уровне. Твою ж в бога душу мать!