Текст книги "Боги и архетипы древних славян. Колесо Сварога в современной трактовке"

Первые боги любой языческой веры – это боги стихий. От них зависит выживание. В простейшем варианте – это и есть Земля и Небо (или Земля и Солнце). Потом – воплощение основной угрозы: бог пустыни, бог моря, бог грозы, мороза или бури – в зависимости от конкретной местности. А уж те из людей, кто выжил, осел на определенной территории, смог более или менее осмотреться в мире и оценить занятое пространство, знакомятся с другими божествами – воплощениями повторяющихся природных явлений. Так возникают «календарные божества» – боги весны и цветения, зимы и снега, лета и зноя и т. п.

Таким образом, первыми спицами в «колесе года» становятся точки равноденствий и солнцеворотов. Или – на совсем приземленном (хтоническом) уровне – точки значимых климатических и аграрных изменений. В нашей климатической зоне это первая зелень, плодоношение, конец плодоношения (опадание листьев, исчезновение насекомых, отлет птиц), снег. Или оживание, жизнь, умирание, смерть.

Крест как простейшая фигура используется в орнаментах со времен неолита и, видимо, с тех же пор наделяется сакральным смыслом – становится символом единства и борьбы жизни и смерти, используется в ритуалах и гаданиях.

Уже потом появляются боги чувств (в общем-то, тоже стихий, но локализованных внутри человека). Чем выше развита цивилизация, чем больше чувств способны идентифицировать ее представители, тем разветвленнее получается мифология. У греков были богиня любви Афродита, бог страха Фобос, богиня гнева Ирида, богиня дружбы Филота, богиня гипертревожности и депрессии Ойзис (Эзис)… Богато, в общем, жили. Насыщенной внутренней жизнью.

У славян, судя по всему, тоже намечалась склонность к самокопанию. Причем наши предки за неимением солидных пишущих философов идею единства и борьбы противоположностей протаскивали прямо через мифы и сказки. Сладкая парочка Карна и Жля (горе и жалость) фигурируют в «Слове о полку Игореве». Правда и Кривда, Доля и Недоля (тут можно не переводить) – в пословицах, баснях и «Голубиной книге»… Но сильно расчувствоваться нашим предкам климат не позволял. Так что сентиментальный этап в славянской мифологии либо пропущен, либо просто не описан.

Потом появляются боги социальных ролей – воины (или охотники), собиратели, хранители огня, матери (кормилицы), любовницы. Когда к ним подключаются пахари, первобытная эпоха заканчивается, а на смену шаманизму приходит язычество как довольно развитая религиозная система.

Собственно, социальные роли до эпохи ремесел – и есть тот слой, который мы теперь называем «архетипами». Все остальное – уже не «архе».

Дальше возникают боги отдельных ремесел: кузнечного, гончарного, ткаческого и даже сценического. Иногда это совсем новые божества, но зачастую старые стихийные боги наделяются новым функционалом.

Наиболее ясна в этом плане «биография» греческого Аполлона: сначала он бог стихий – солнечного света, но одновременно и чумы. Если верить Гомеру, это именно он во время Троянской войны метал в лагерь ахейцев стрелы, несущие смертельную заразу.

Потом он бог-мститель – и несколько веков занимается тем, что убивает людей и нелюдей, обижавших его маму Лето или даже плохо подумавших о ней.

На новом витке истории Аполлон, раз уж у него личные отношения с чумой, становится богом врачевания. Но довольно скоро этот функционал переходит к его сыну Асклепию, а сам Аполлон становится богом-покровителем искусств.

Примерно такие же трансформации происходят с русским Велесом (о нем потом поговорим подробнее): сначала он бог леса и покровитель диких зверей. Потом, вероятно, бог смерти, потустороннего мира. Но со временем превращается в «скотьего бога» – покровителя домашнего скота и вообще крестьянского хозяйства. А позже (если верить «Слову о полку Игореве»), как и Аполлон, становится покровителем искусства, по крайней мере, изящной словесности. Во всяком случае, Баян, народный сказитель и гусляр, назван его внуком.

Интересно, что боги (или богини) плодородия, ответственные в доисторические времена хоть за какую-нибудь еду, с приходом цивилизации разрываются на тысячи маленьких медвежат. И если у славян определились только две высшие сущности, ответственные за озимые и яровые посевы, то в теплых странах разные персонажи отвечали за хлеб, оливки, фрукты и виноделие.

Распределение праздников в честь богов по колесу года – есть не что иное, как радостная сакрализация бытовых и аграрно-производственных задач: тут сеем одно, тут другое, тут снимаем первый урожай, тут второй, сейчас опустошаем амфоры из-под вина, а теперь из-под масла (готовим хранилище под новые запасы), выкидываем старую закваску, готовим новую… И подо все свой праздник. Потому что если работа не праздник, то быстро наступает выгорание – это вам любой современный психолог скажет.

В теплых странах (которые благодаря хорошим климатическим условиям и гарантированному земледелию и стали колыбелями цивилизации) таких больших аграрных праздников обычно 12 – по три на каждую четверть года.

В странах с негарантированным земледелием стихийных божеств и посвященных им праздников восемь. Это такие знаковые даты, от которых отсчитываются шансы на выживание. Нам не до выгорания. Живы – уже хорошо, значит, пляшем.

Ну а потом – чем выше технологии, тем шире либо пантеон, либо функции главных богов. Однако зависимость от стихий и солнечных циклов остается с нами навсегда. Даже в мегаполисах. Даже в XXI веке.

Путаница в именах, однако, возникает. Причем ретроспективно с ней разобраться практически невозможно. Во-первых, потому что у славян не было письменности, и все наши представления о наших же богах основаны либо на иноземных, либо на позднейших (уже христианских источниках). Во-вторых, потому что славяне в эпоху великого переселения народов (то есть к V веку нашей эры) заселили слишком обширные территории с неоднородным климатом и ландшафтом – так что вряд ли следует думать, что у всех славянских племен был один общий пантеон. Особенно если мы исходим из предположения, что все божественные заповеди – это рекомендации по адаптации к заданным природным условиям, а все боги изначально – это боги местных стихий и природных явлений.

У этой книги нет задачи восстановить всю славянскую (или восточнославянскую, или русскую) мифологию и демонологию. Нам бы разобраться с основным пантеоном – с теми, кто отвечал за развитие производительных сил и производственных отношений. Или, проще говоря, за аграрный (скорее всего – солнечно-лунный) календарь.

Давайте заранее смиримся с тем, что будем позволять себе некоторые допущения и предпочитать одни божественные имена другим – иногда даже чисто фонетически.

Начнем с «Повести временных лет» и с пантеона князя Владимира. На горе в Киеве, как известно, князь поставил шесть идолов. Смею предположить, что это был не пантеон, а совет народных депутатов – главные боги тех племен, которых Владимир собирался объединить под своей властью. Поэтому не стоит удивляться, что в нем соседствуют столь разные в этимологическом и морфологическом плане имена: Перун, Хорс, Дажьбог, и Стрибог, и Симаргл, и Макошь.

Очевидно, что Даждьбог и Стрибог из одной компании. Из той же, где главенствует Сварог, который в той же летописи возникает позже и представлен как отец Даждьбога.

Перун – из другой. Остальные, вероятно, тоже при жизни не пересекались: кто славянский, кто иранский, а Хорс, похоже, и вовсе хазарский.

К тому же, как видим, в одном пантеоне два бога Солнца – Хорс и Даждьбог. А Велес, который точно был почитаемым богом славян – его именем клялись при заключении договоров, а его идол свергли при крещении Руси (о чем упоминается в Житии Владимира) – в пантеоне не представлен.

Все это заставляет полагать, что собрание идолов на горе в Киеве было политическим актом, символизирующим объединение племен. Для каждого из племен, однако, и пантеон, и календарь приходится реконструировать отдельно, потому что, как мы уже говорили, древнейшие боги – это боги стихий. И у Белого моря они, наверное, были не те же, что у Черного, в лесах – не те, что у моря, а в Новгороде – не те, что в Киеве (за исключением, может быть, Перуна – бога-завоевателя).

Прямой крест языческого календаря (любого) отмечает даты солнцеворотов (вертикаль) и равноденствий (горизонталь). В этом плане все мы одинаковы, хотя имена богов могут различаться.

У восточных славян Купала – бог света, Коляда – бог тьмы. Или это один и тот же бог – Небо (Сварог) – в двух противоположных ипостасях. Значения их имен подробнее разберем в следующей главе.

Земля – богиня плодородия. Тоже предстает в двух ипостасях – готовая к зачатию (Жива) и отплодоносившая, уходящая во мрак (Макошь). Это горизонталь креста.

Хтоническая мифология – это двоичная система: свет – тьма; мужское – женское; земля – небо; жизнь – смерть. В период становления патриархата женские стихийные божества вытесняются мужскими – и весь прямой крест становится солнечным. У восточных славян место Живы занимает Ярила (Весень) – бог активного, входящего в силу Солнца. Место Макоши – Овсень (Осень, Таусень) – бог закатного солнца. Все четыре солярных точки: Коляда, Ярила, Купала и Овсень могут восприниматься как отдельные божества. Но, скорее, это ипостаси (или эпитеты) бога неба Сварога:

• Коляда – начало движения Кола (круга);

• Ярила – самая активная, яростная, сжигающая снега ипостась;

• Купала – высшая точка неба, купа, купол;

• Осень – бог, уходящий в сень, в закат, на темную сторону.

О происхождении этих имен поговорим позже и подробнее.

Пока давайте назовем этот простейший календарь, на котором обозначены самый длинный день, самая длинная ночь и два равноденствия, Колесом Сварога.

Крест, наверное, недаром основа древнейших орнаментов. Не просто потому, что его легко рисовать, но и потому, что он с древнейших времен наделяется сакральным смыслом. На стены жилищ, на посуду, одежду его наносят не просто для красоты, но и с обережной целью – отдавая себя под защиту неба.

Социальная структура первобытного общества укладывается в ту же простенькую схему. Все мироздание (на самом деле – все племя, осознавшее себя некой общностью, и территория в зоне видимости этого племени) держится на распределении функций. Так боги стихий постепенно «социализируются» – становятся покровителями какой-то сферы человеческой деятельности. Сначала их тоже четыре – так что в сознании первых людей схема социального устройства запросто накладывается на схему мироздания. В результате, во-первых, в чьем-то особо развитом мозгу возникает подозрение, что весь мир подчинен неким общим законам, а человек – часть этого мира (и, соответственно, тем же законам должен следовать). Во-вторых, боги стихий постепенно трансформируются в богов-покровителей некой человеческой деятельности. А в-третьих, начинают формироваться героические архетипы – образцы, достойные подражания и доступные для копирования. Собственно, это и есть основа для появления первых мифов, сказок и ритуалов. И, разумеется, основа для формирования религий.

Поскольку законы природы и развития общества действительно универсальны для всей земли, то и ядро, основа веры, для всех религий одно и то же.

Однако, поскольку разные племена живут в разных ландшафтно-климатических условиях, то для выживания им нужны разные правила и, что существенно, разные герои. В этом и заключается суть и смысл язычества вообще как религиозно-философской системы: на каждом небе свои боги, на каждой земле свои законы. И – диалектика! – это общая суть предполагает чрезвычайное внутреннее разнообразие. Ну не выжили бы индийские брахманы по своим правилам в наших среднерусских лесах. И, соответственно, наоборот: нам с нашими привычками – хоть религиозными, хоть пищевыми – совершенно нечего делать в их муссонном климате.

Таким образом, мы можем определить языческую религию как этническую и локальную – действующую для определенного народа (этноса) и для определенной местности. Тут, правда, возникают религиозно-философские сложности, когда целые народы или отдельные их представители начинают перемещаться в пространстве на достаточно большие расстояния: должны ли они переносить с собой своих богов вместе с их правилами на новые территории или же наоборот – принимать законы нового места и чтить тамошних божеств? Этот вопрос оставался нерешенным на протяжении всей человеческой истории. Римляне то принимали на своей территории новых богов, то запрещали их. То пытались распространить власть своего Юпитера на самые дальние провинции, то оставляли вновь присоединенные народы и территории под патронажем местечковых божеств…

В значительной степени установление монотеизма и распространение «мировых» религий снимало эту проблему. Во всяком случае, в идеологическом и политическом смыслах. Но в бытовом плане и для каждого человека в отдельности «одна вера на весь мир» была, скорее, вредна, чем полезна. Являясь организующей основой для государства, она лишала каждого из нас механизмов адаптации. Ведь заповеди древних богов, напомню, нужны были для того, чтобы помочь людям выжить в предлагаемых природных условиях. Заповеди «единого бога» нужны были для того, чтобы помочь государству объединять выживших в единую массу. На разных исторических этапах у богов и людей разные исторические задачи. С эпохой монотеизма и мировых религий началась эпоха глобализации. И вот она, судя по всему, подходит к концу. Попытка установить для всего мира единые правила не могла дойти до своего полного логического завершения, ибо это бы означало конец всех диалектических законов, то есть конец развития.

Так что неоязыческие движения начали появляться и проявляться еще раньше, чем антиглобалистские (и еще до того, как сам термин «глобализм» вошел в научный лексикон и начал звучать из всех утюгов). Да, именно нео. Вряд ли какую-то из этнических религий можно и нужно восстановить в исходном виде. Не только потому, что не у всех народов сохранились письменные источники нужного времени, но и потому, что мир изменился – старые боги возвращаются в новые исторические и даже климатические условия, осматриваются тут, адаптируются… Они могут это сделать, потому что, как мы уже сказали, законы развития остались прежними. Реконструировать систему верований на их основе вполне возможно. Это именно реконструкция, не реставрация. Мы можем воспроизвести процесс формирования мифа, зная об исторических событиях (как давнего прошлого, так и совсем недавнего) и вернуть возрожденным богам их сохраненные имена. С именами, особенно в славянской мифологии, конечно, очень большая путаница и вокруг них кипят самые большие споры, но это на самом деле не самый базовый вопрос. Это уже элементы религиозной эстетики. А уж учесть местечковые и темпоральные особенности для богов не проблема.

Так вот, вернемся к нашим законам и, соответственно, к реконструкции. Как мы помним еще из школьной программы, в первобытном обществе распределение социальных ролей было очень несложным и в итоге сводилось к решению основной задачи: заселить этот мир и закрепиться в нем. Для этого нужно, чтобы в мир пришло больше людей, чем ушло из него – рождалось на определенном отрезке времени больше народу, чем умирало. В этом раскладе репродуктивная функция расценивается как основная и самая ценная, что вполне возможно в некоторых обществах могло приводить к становлению матриархата… Но на гендерно-политические темы мы сейчас отвлекаться не будем. Как бы то ни было, архетип матери – бесспорно древнейший, ибо он одновременно и природный, и социальный.

Чтобы сохранить как можно дольше уже родившихся (и, соответственно, нарастить численность племени), необходимо питание и защита – собиратели и охотники. Последние, причем, выполняют две функции сразу: и приносят особо калорийную еду, и защищают людей от диких тварей из дикого леса – так что их социальный статус со временем (когда все это поймут и оценят) становится более высоким, чем у других архетипических персонажей. Ну и наконец, нужен некто умный, объясняющий, почему все устроено так, а не иначе, что нам опасно, а что полезно – он где-то становится вождем, а где-то шаманом. Совмещение и разделение гражданской и духовной власти происходило в разных географических локациях и в разные исторические моменты. В дореспубликанском Риме, например, цари были одновременно понтификами (верховными жрецами). В Древнем Египте фараоны тоже бывали по совместительству верховными жрецами (обычно Амона). В общем, в развитых языческих системах вождь и жрец – это две стороны одной медали (или два конца одной оси). А в неразвитых, в древнейших, пока так:

Позже с развитием технологий (или, как сказал бы Маркс, производительных сил) меняются и производственные отношения. Собирательство, конечно, продолжает существовать (мы и до сих пор бегаем в лес за грибами и ягодами, чего уж), но у людей возникает ощущение, что собирать можно не только то, что случайно найдено, но и то, что специально посажено и выращено. Общество переходит с «варварского» или «дикого» этапа развития на аграрный уровень. И архетипический крестик выглядит теперь вот так:

Как это накладывается на славянский миф? В нем появляются новые персонажи со своими собственными мифами – и человеческие представления о мире (как и способы его описания) заметно расширяются.

Оказывается, в начале времен мать-земля порождала не только чудовищ, но и первых архетипических героев. Строго говоря, это хтонические герои. Если рассматривать развитие русской мифологии через призму былинного эпоса, то видим мы три богатырские волны: старшие богатыри, богатыри князя Владимира и богатыри-купцы. Гораздо позже возникает образ калик перехожих и среди них тоже попадаются богатыри, но их мы даже всерьез рассматривать не будем: сам феномен странничества (путешествия без цели завоевания или торговли) в русском эпосе (в отличие, кстати, от англосаксонского) связан исключительно с христианством[9]9
  Иванова Е. В. К истории формирования концепта «Странствие» (по материалам исторических словарей) // Проблемы истории, филологии, культуры. 2014. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/k-istorii-formirovaniya-kontsepta-stranstvie-po-materialam-istoricheskih-slovarey/viewer


[Закрыть].

В плане формирования архетипов (да и в плане формирования вообще всей системы славянского язычества) нас интересуют, конечно, старшие богатыри. До сего дня дошли три имени и, соответственно, три архетипа. Скорее всего, они не богатыри, а прямо-таки боги. Но у русских вообще сложности с самим термином «бог». Можно сказать, это метка наивысшего уровня развития. Сами имена, скорее всего, тоже видоизменились на протяжении эпохи христианства. Но суть ясна.

Святогор. Он порожден самой Землей, но тяжел и могуч настолько, что Земле его трудно терпеть на себе. Он воин, но такой сильный, что у него даже нет врагов. Был один (еще при рождении) – Скимен-зверь, или Индрик-зверь, но и тот предпочел исчезнуть. В этом плане первый воин, скорее, еще охотник. Он противостоит зверям, а не людям. Святогор – это мужчина, обеспечивающий защиту самим фактом своего существования.

По происхождению и функциям этот образ близок Перуну: могучий воин, рожденный матерью-землей. Но, в отличие от последнего, сохранен в мифах (былинах). Скорее всего, до контактов с Севером и Ладогой, богом-воином у восточных славян именно Святогор и был.

Волх Всеславич – волхв, волшебник, оборотень. Он может превращаться в любого зверя, поскольку сам – сын древнего Змея. Рожден смертной женщиной от хтонического существа. Волх владеет тайнами природы и может изменять ее.

На каком-то этапе своей жизни и Святогор, и Волх встречаются с третьим богатырем. Вернее, с божественным Пахарем.

Мыкула Селянинович (мы-кула или мы-кола, человек Кола) – единственный из богатырей, кому подвластна тяга земная. Ни Святогор не может поднять его сумочку, ни Волх забросить в кусты его сошку. Судя по всему, он не сын матери-земли, а ее любовник («его мать-земля любит») или брат, равный ей. Во всяком случае, никаких сказаний о его появлении на свет не сохранилось. Придется принять как данность, что он был всегда – столько же, сколько сама Земля. Что примечательно, именно его дочери (Микулишны) в поздних былинах стали женами новых богатырей и узаконили преемственность поколений в богатырском эпосе.

Три мужских архетипа: Воин (Святогор), Колдун (Волх) и Пахарь (Мыкула) плюс один женский, Мать (Земля), восходят к древнейшей мифологии. Они и есть основные.

Эти четыре спицы образуют первый, простейший, архетипический крест. И, как справедливо заметили и Юнг, и Пропп, повторяются с небольшими вариациями буквально у всех народов. Но самое интересное: этот новый крест – подрыв первобытной дихотомии. В нем нет внятного противостояния, но намечается ролевое разнообразие.

Как сказал бы Маркс, если бы полез в эти дебри, по мере развития производительных сил и производственных отношений, формируются новые социальные типажи. Мужских архетипов теперь три. Это, по сути, три способа получения благ от мира:

1. Заработать (архетип Пахаря).

2. Отнять (архетип Воина).

3. Получить даром или перераспределить, подогнав идейное обоснование (архетип Колдуна).

Женский архетип в доисторических обществах один – Мать. Ее функция – заполнение мира, умножение жизни. Но довольно быстро этот мифологический образ расслаивается, ибо не каждая девочка становится матерью, а пользу общине должна приносить каждая. Древний мир жесток: зачем кормить лишний рот?

Так к «природному» архетипу матери добавляются социальные. Один из них вы наверняка помните по школьным урокам истории. Мужчины были охотниками, женщины – собирателями. И хранителями огня еще. Причем не надо думать, что бережение огня – это доисторические времена, когда пламя еще не научились раздувать из искры, добытой трением. В наших климатических условиях и в XIX веке жена для того была нужна, чтобы дом не простыл, пока муж на работе или на службе (если, конечно, слуг не было). Так появляется женский архетип собирателя и хранителя – берегиня. В переводе на современный русский язык это приблизительно «хозяюшка».

Впрочем, первой древнейшей профессией (с подачи Киплинга) обычно называют другое женское занятие, как вы наверняка помните. Женщин в древнем мире кормили за любовь и ласку – за секс ради удовольствия, а не ради продолжения рода. Таким образом, довольно скоро (по историческим меркам) женских архетипа тоже получается три:

• Мать. Ведущий и древнейший архетип. Умножение жизни и передача опыта.

• Берегиня (хозяюшка). Ее задача – накопить и сохранить. В новое время из берегинь получились купцы и банкиры.

• Любовница. Это про красоту и удовольствия.

Как ни парадоксально, но женские типажи в противовес мужским – это не получение благ от мира, а способы передачи благ миру: умножение, накопление и украшение.

Вот вам и два триглава – мужской и женский. Таким образом, опять восстанавливается дихотомия, и мир снова становится понятным… Но с другой стороны – это уже троичная система! Шестиконечная звезда встречается во всех древних культурах, хотя рисуется труднее, чем восьмиконечная.

Шестиконечная символика (гексагон) – отнюдь не игра человеческого разума. Это символ устойчивости и симметрии в живой и неживой природе: снежинки – шестиконечные, ячейки пчелиных сот шестигранные. И вообще, любая объемная фигура начинает выстраиваться с тетраэдра. Даже спирали ДНК закручены из тетраэдров и гексагонов.

Это уже потом человеческий разум разложил мир на четы (пары), соЧЕТАния и ЧЕТЫрехугольники. Так понятнее, ибо у любого из нас две руки, две ноги, два глаза. И два пола нужны для продолжения рода.

В эпоху становления классового общества природная архетипическая «снежинка» превращается в два устойчивых креста – 4 женских архетипа (на схеме серым) и 4 мужских. Князь (Правитель) добавляется к мужскому триглаву; Дева (Жертва) – к женскому.

Архетип Девы (Жертвы) – воплощенный альтруизм. Этот человек не претендует на земные блага. Наоборот – живет и умирает исключительно ради блага ближних. Таковы в народных сказках все падчерицы и младшие сестры, которых отвозят в лес на мороз собственные родители или которые идут туда по доброй воле – спасать братцев.

Первобытный мир суров – и еды всегда не хватает на всех. Если из тебя не получился собиратель, если у тебя мало шансов стать матерью или принести еще какую-то пользу общине, то ты первый кандидат на роль жертвы.

Человеческие жертвоприношения – это, по всей видимости, попытка этически обосновать неизбежные убийства ради экономии ресурса. Когда до первой зелени еще далеко, а запасы еды на исходе, выбор невелик: либо делим жратву честно и поровну – а там уж кто выживет, тот и выживет, либо выбираем наименее ценных членов общины и избавляемся от них, чтобы ресурс распределять на меньшее количество ртов.

Наименее ценные – это, конечно, не охотники и не собиратели (без них еды вообще не будет). Не пахари (они нам летом понадобятся), не волшебники (с ними страшно связываться) и не матери (они обеспечивают воспроизводство).

При всей своей жестокости и нелогичности, первобытное общество избавлялось от сирых – одиноких, слабых, приносящих наименьшую пользу общине и, скорее всего, ни к кому лично не привязанных. Логично предположить, что это были подростки, не проявившие себя во взрослых занятиях: мальчики, не годные к охоте и пахоте, девочки, неудачливые в собирательстве и не начавшие менструировать в срок (то есть физиологически не готовые к материнству), чаще – сироты.

Помните, в русских сказках Машенька (у которой нет родителей, есть только бабушка) не просто так приносится в жертву Медведю: она идет с подружками в лес за ягодами, но не поспевает за всеми… Она неудачливый собиратель и к тому же, как правило, сирота. Если она исчезнет, община не пострадает, а ресурс сохранится.

В эпоху более или менее сформированных культов этому целесообразному убийству придумали идейное обоснование: боги требуют жертву. Чем меньше остается еды до весны, тем, соответственно, больше требуют.

Таким образом, формируется архетип Живы – Девы, единственное предназначение которой – умереть ради спасения всего рода.

Крошечка-Хаврошечка, кстати, только притворяется жертвой: выглядит сирой и убогой, но на протяжении всей сказки всю работу за нее выполняет коровушка. В конце концов она же и гибнет, а Хаврошечка выходит замуж за князя, то есть за равного себе. Ведь умение перепоручать кому-то свою работу – это признак, скорее, Князя, чем Жертвы.

Архетип Князя предполагает обогащение за счет делегирования. Это эффективный менеджер, который получает награду за работу, выполненную пахарями, воинами или колдунами.

Как ни странно, из русского фольклора мне первым в голову приходит женский персонаж – Царевна-лягушка: «Эй, мамки, няньки, собирайтеся, снаряжайтеся, испеките каравай». А уж потом – всякие Иваны и прочие дураки, сила которых проявляется в том, что они всегда вовремя умеют разглядеть себе «товарища» – человека или зверя, который выполнит невыполнимое задание, но не будет претендовать на награду.