Текст книги "Старшая сестра, Младшая сестра, Красная сестра. Три женщины в сердце Китая ХХ века"

Эта осторожность ему не понадобилась, когда речь зашла о написании книги. Благодаря активной поддержке доктора Кэнтли Сунь Ятсен спешно опубликовал свою книгу, снабдив ее хлестким названием «Похищенный в Лондоне». Книга мгновенно стала бестселлером и была переведена на несколько языков. Сунь Ятсен приобрел широкую известность, хотя его имя вызывало неоднозначную реакцию. Поначалу британская общественность была настроена доброжелательно по отношению к жертве похищения, но постепенно охладела, поскольку питала отвращение к революциям и связанным с ними насилием. Друзья четы Кэнтли иронически отзывались о Сунь Ятсене, называя последнего «этот ваш беспокойный приятель»[39]39
  Cantlie, Neil and Seaver, George, p. 107.


[Закрыть]. Супруги Кэнтли остались практически единственными его сторонниками во всей Европе.

Однако для самого Сунь Ятсена имело значение лишь то, что о случившемся узнали радикально настроенные китайцы и он прославился в их кругах. Многие добивались его расположения, и он охотно отвечал на подобные призывы. В июле 1897 года он наконец-то покинул Лондон и через Канаду направился на Дальний Восток. Частный детектив, тенью следовавший за Сунь Ятсеном, отмечал, что у подопечного на редкость плотный график и, когда он обращается к китайской аудитории, «к нему и его словам относятся со всем вниманием». К тому же восхищенные слушатели не жалели денег. В Ванкувере Сунь Ятсену удалось обменять свой билет во второй класс на каюту в первом классе, уплатив разницу – сто канадских долларов, вдобавок он «стал носить стильный костюм свободного кроя, в котором раньше его не видели». Сунь Ятсен с нескрываемым удовольствием говорил своему другу детства Люку Чаню: «Я получал все, чего хотел, повсюду, куда бы ни приходил». Люк вспоминал: «И действительно… он мог объехать весь свет благодаря одному только своему имени. Для него всегда находился транспорт, всегда было готово жилье и еда, деньги, когда он просил о них… даже автомобили и лодки в случае необходимости»[40]40
  Chan, Luke and Taylor, Betty Tebbetts, p. 171.


[Закрыть]. Попавший в лондонскую ловушку Сунь Ятсен стал единственным китайским революционером, который приобрел известность во всем мире.

Пользуясь своей славой, Сунь Ятсен приступил к поискам базы недалеко от Китая, где он мог бы возобновить свою революционную деятельность. Япония, прежде угрожавшая депортировать Сунь Ятсена, теперь разрешила его пребывание, обеспечила средствами на проживание и предоставила полицейскую охрану.

В 1900 году тайное общество «Ихэцюань»[41]41
  Название Ихэцюань переводится как «Кулак во имя справедливости и согласия». В название общества входил иероглиф «цюань» (кулак), поэтому иностранцы именовали повстанцев «боксерами», отсюда же произошло неправильное название «Боксерское восстание». В историю это массовое вооруженное выступление крестьян вошло как Ихэтуань (Ихэтуаньское восстание), так как отряды повстанцев именовались ихэтуани (отряды справедливости и согласия). Прим. ред.


[Закрыть], одержимое ксенофобией и антихристианскими настроениями, подняло крестьянское восстание в Северном Китае. Меры, принятые маньчжурским правительством для его подавления, оказались неэффективными, и в Пекин вошла объединенная армия Альянса восьми держав, в числе которых были такие страны, как Япония, США и Великобритания[42]42
  В состав объединенного корпуса численностью в 54 тысячи человек входили также войска Российской империи, Франции, Германии, Италии и Австро-Венгрии. В 1901 году восстание было разгромлено, китайское правительство подписало «Заключительный протокол», который еще сильнее ограничил суверенитет Китая и обязал его в течение тридцати девяти лет выплачивать огромную контрибуцию странам, участвовавшим в подавлении восстания. После Октябрьской революции 1917 года Советская Россия отказалась от неравноправных договоров, заключенных с Китаем, а также от своей доли контрибуции по данному протоколу, предложив направить эти средства на нужды народного образования Китая. Другие страны – участницы соглашения продолжали получать контрибуцию до 1940 года. Прим. ред.


[Закрыть]. Императорский двор был изгнан из Пекина и бежал в Сиань – древнюю столицу Китая, расположенную на северо-западе страны. Положение маньчжурской династии в тот момент казалось весьма шатким. Сунь Ятсен сообщил японскому правительству, что при финансовой поддержке Японии он мог бы мобилизовать банды на захват нескольких южных провинций и учредить «республику». Для начала он предлагал организовать мятеж триады на юго-восточном побережье страны вблизи Тайваня, который по итогам войны 1894–1895 гг. находился под японской оккупацией. Таким образом Япония получила бы возможность использовать «волнения» как повод для того, чтобы вторгнуться на материковый Китай со стороны Тайваня.

После долгих размышлений Токио отверг этот план. Тем не менее Сунь Ятсен решил поставить японцев перед фактом и отдал своему другу Чжэну приказ организовать мятеж на побережье, а сам спешно отбыл на Тайвань: местному губернатору-японцу не терпелось начать активные действия. В начале октября Чжэн и несколько сотен его соратников подняли восстание на юго-восточном побережье Китая. Им удалось дойти до крупного порта Амой. Однако Токио строжайшим образом запретил губернатору Тайваня что-либо предпринимать, и тот был вынужден отказать мятежникам в отправке войск и оружия. Мятеж захлебнулся[43]43
  О мятеже триады в 1900 году: Yang Tian-shi 2007, pp. 221–225, pp. 212–213; Sun Yat-sen (Chen Xi-qi et al. eds.), vol. 1, pp. 232, 244–249; Hsu Chieh-lin, pp. 21–24.


[Закрыть]. Сунь Ятсена выдворили с Тайваня. (Несколько месяцев спустя Чжэн скоропостижно скончался. Это произошло в Гонконге. Смерть наступила после приема пищи. В качестве причины смерти судмедэксперт назвал инсульт, хотя многие подозревали, что причиной стало отравление.)

Сунь Ятсен вернулся в Японию, однако чувствовал, что ему там теперь не рады. Он пытался найти другую, более дружественную базу вблизи Китая, но раз за разом терпел неудачи[44]44
  Papers of 3rd Marquess of Salisbury, Hatfield House Archives/3M/B24.


[Закрыть]. Таиланд, британский Гонконг, французский Вьетнам – ему отказали все. Правительства иностранных держав предпочитали объединиться со вдовствующей императрицей Цыси, в то время находившейся у власти. Если Сунь Ятсен призывал к насильственной революции извне, то при императрице Цыси Китай претерпевал ненасильственную революцию изнутри. Бывшая наложница императора, эта удивительная женщина пришла к власти в результате дворцового переворота после смерти ее мужа в 1861 году и повела средневековую страну к современности. Стоит сказать, что ей удалось достичь значительного прогресса. В 1889 году императрица Цыси вынуждена была передать власть своему приемному сыну, императору Гуансюю, который достиг совершеннолетия; но после поражения Китая в войне с Японией в 1895 году Цыси вернула себе власть и в 1898 году возобновила реформы[45]45
  Реформы 1898 года обычно приписывают императору Гуансюю и его окружению, а вдовствующую императрицу Цыси изображают противницей реформ. В действительности все обстояло не так. О том, как на самом деле развивались события, см. в кн.: Юн Чжан (Цзюн Чан). Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. Глава 19. М.: Центрполиграф, 2019.


[Закрыть]. Несмотря на то что процесс преобразований был временно приостановлен (сначала из-за заговора с целью убийства Цыси, к которому был причастен император Гуансюй, а затем из-за беспорядков, учиненных ихэтуанями), как только положение в стране относительно стабилизировалось, императрица его продолжила. В первое десятилетие ХХ века Цыси провела в Китае ряд кардинальных реформ: была введена совершенно новая система образования, провозглашена свобода слова и сделаны шаги в сторону эмансипации женщин, начало которой положил указ 1902 года, запрещавший бинтование ног. Стране предстояло стать конституционной монархией с выборным парламентом[46]46
  О вдовствующей императрице Цыси: Chang, Jung, 2013.


[Закрыть]. Как отмечал сам Сунь Ятсен, просвещение распространялось со скоростью «тысячи ли [т. е. 500 км] в день»[47]47
  Sun Yat-sen (Chen Xi-qi et al. eds.), vol. 1, p. 346.


[Закрыть]. В 1904 году Сунь Ятсен случайно встретил в Лос-Анджелесе доктора Чарльза Хейгера, который много лет назад крестил его. Они разговорились, и доктор Хейгер сказал Сунь Ятсену, что «реформы, которые он ранее отстаивал[48]48
  С конца 1890-х годов Сунь Ятсен разрабатывал проекты реформ. В 1894 году он написал меморандум на имя китайского сановника Ли Хунчжана. В документе была изложена программа модернизации Китая: предлагалось шире использовать на госслужбе патриотически настроенных сановников, происходивших из ханьцев, имевших представления об устройстве западного общества, а также высказывался призыв оказать всемерную поддержку национальному предпринимательству. Чтобы лично вручить меморандум влиятельному сановнику, Сунь Ятсен совершил поездку в Северный Китай, однако не сумел добиться аудиенции. Прим. ред.


[Закрыть], введены» маньчжурской династией и Китай способен возродиться в условиях монархии. В ответ Сунь Ятсен заявил, что «маньчжуров необходимо изгнать»[49]49
  Hager, Charles R., pp. 385–386.


[Закрыть].

В первом десятилетии XX века программа действий Сунь Ятсена – изгнать маньчжуров и основать республику – обрела популярность среди китайцев. К тому времени тысячи студентов отправлялись на учебу в Японию, и многие стали приверженцами республиканства. Когда летом 1905 года Сунь Ятсен сошел на берег в Иокогаме, люди устремились к нему, как паломники. Его сопроводили в Токио, где ему предстояло выступить в огромном зале перед многочисленной аудиторией. На улицах было не протолкнуться, люди тянули шеи, пытаясь хотя бы мельком увидеть известного визионера. Сунь Ятсена, приехавшего в накрахмаленном белом костюме, встретили громом аплодисментов. Едва он заговорил, в зале воцарилась полная тишина.

Вскоре Сунь Ятсен основал в Токио организацию Тунмэнхуэй («Объединенный союз», или «Союзная лига»). «Союз возрождения Китая», созданный им на Гавайях, исчерпал себя, и его распустили. Однако и в новой организации дела шли не слишком гладко. Товарищи обвиняли Сунь Ятсена в присвоении пожертвований и «диктаторских замашках»[50]50
  Yang Tian-shi, 2007, pp. 272–312; Sun Yat-sen (Chen Xi-qi et al. eds.), vol. 1, pp. 469–476.


[Закрыть]. Сунь Ятсен не был приспособлен к командной работе. Он предпочитал единолично принимать решения, отдавать распоряжения и рассчитывал, что окружающие будут ему подчиняться.

Пятнадцатого ноября 1908 года умерла вдовствующая императрица Цыси. Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Сразу же после ее кончины Китай ощутил нехватку сильного лидера… Без руководителя Китай быстро распадается на части»[51]51
  New York Times, 02.10.1910.


[Закрыть]. В этих условиях наибольший вес приобрело республиканское движение. Маньчжуры оставались иноземцами, а иноземное владычество было обречено. И хотя организация Сунь Ятсена бездействовала, преданные сторонники республики продолжали работу самостоятельно, ослабляя позиции монархии.

Через три года после смерти Цыси, в октябре 1911 года, в Учане – городе на реке Янцзы в Центральном Китае – вспыхнул антиманьчжурский мятеж, в котором участвовали несколько тысяч солдат[52]52
  Учанское восстание вспыхнуло в рядах так называемых новых войск: мятежниками были военнослужащие, получившие иностранное образование и вооруженные по западному образцу. Прим. ред.


[Закрыть]. На этот раз восстание подняли не бандиты, а подчиненные правительству войска, попавшие под влияние сторонников республики. Сунь Ятсен тогда разъезжал по Америке и не мог его возглавить. Положение спас военачальник Ли Юаньхун, коренастый, невзрачный человек, которого любили и уважали и солдаты, и местные жители (его даже прозвали «Буддой»): он проявил себя с лучшей стороны и принял командование восставшими. Он стал первым человеком, который, пользуясь определенным авторитетом и имея высокое воинское звание, поддержал революционеров, и этот факт сыграл важную роль для республиканцев.

Вскоре к Ли Юаньхуну присоединился Хуан Син – второй из наиболее влиятельных деятелей среди республиканцев. Человек грубой наружности и массивного телосложения, Хуан Син был бесстрашным бойцом. Весной 1911 года он возглавил крупный, хотя и провалившийся мятеж в Кантоне, в котором лишился двух пальцев. Теперь под его руководством повстанцы отбивали контратаки правительственных войск. Хуан Син удерживал город достаточно долго, чтобы спровоцировать восстания и мятежи сторонников республики в других провинциях.

Однако Сунь Ятсен не спешил возвращаться на родину. Больше двух месяцев он колесил по Америке и Европе, а затем на некоторое время задержался в Юго-Восточной Азии. Ему необходимо было удостовериться в победе сторонников республики, чтобы он мог вернуться, не рискуя своей головой. Кроме того, его поездки представляли собой своего рода рекламное турне. С помощью местных студентов-китайцев Сунь Ятсен объяснял газетчикам – или распоряжался, чтобы эта информация была доведена до их сведения, – что восстания подняты по его приказу и, как только будет учреждена республика, он станет ее первым президентом[53]53
  Sun Yat-sen (Chen Xi-qi et al. eds.), vol. 1, pp. 558–955, 568.


[Закрыть]. Он опубликовал «манифест» за подписью «Президент Сунь Ятсен». Интервью с ним попадали в газеты, выходившие в Китае, и его популярность на родине росла.

Стремясь оправдаться перед революционерами за свое длительное отсутствие, Сунь Ятсен телеграфировал Хуан Сину, что остается на Западе, поскольку добивается дипломатической поддержки, которая, по его словам, являлась ключом к успеху революции[54]54
  Sun Yat-sen (Chen Xi-qi et al. eds.), vol. 1, p. 557.


[Закрыть]. Делая заявления для прессы, он утверждал, что собирает «колоссальные денежные суммы»[55]55
  Sun Yat-sen (Chen Xi-qi et al. eds.), vol. 1, pp. 558–559, 590–599; Zhang Tai-yan, p. 18.


[Закрыть], и недвусмысленно намекал, что несколько банков пообещали предоставить сторонникам республики финансовую помощь в размере десятков миллионов долларов, как только он, Сунь Ятсен, займет пост президента. Он встречался с людьми, которые могли обеспечить ему поддержку или финансирование. В Лондоне Сунь Ятсен поселился в отеле «Савой» – одном из самых дорогих столичных отелей – и активно использовал фирменные бланки с его штампом. И всё же старания Сунь Ятсена не увенчались успехом. Его круг общения ограничивался преимущественно обитателями Чайна-таунов, тогда как доступ к западному истеблишменту был для него закрыт.

Восемнадцатого декабря 1911 года маньчжурский двор приступил к мирным переговорам со сторонниками республики. Революционеры определенно побеждали – практически вся территория Китая оказалась охвачена восстаниями. Мятежники приступили к формированию временного правительства, возглавить которое было предложено Хуан Сину. Он согласился. Узнав об этом, Сунь Ятсен поспешил в Китай и уже 25 декабря прибыл в Шанхай. Оттягивать свое возвращение он больше не мог. Он должен был увидеть рождение республики, своего детища, пламя которого неустанно раздувал почти два десятилетия. В этот важный момент он должен был присутствовать, чтобы заявить свои права на пост, который, как он считал, принадлежит ему по праву, – пост президента Китайской Республики.

Глава 2. Чарли Сун: методистский проповедник и тайный революционер

Чарли, отец трех сестер Сун, принадлежал к числу первых сподвижников Сунь Ятсена. Чарли Сун родился в 1861 году[56]56
  Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling, and Shanghai Association for Soong Chingling Studies eds. 2013a, p. 1.


[Закрыть], он был человеком той же эпохи, что и Сунь Ятсен, и имел столь же скромное происхождение. Чарли было около четырнадцати лет, когда он, крестьянский парнишка с острова Хайнань у южного побережья Китая, так же, как и Сунь Ятсен, покинул родину и вместе со старшим братом отправился на поиски лучшей жизни[57]57
  Fifth Avenue United Methodist Church Archives.


[Закрыть]. Первой остановкой на пути Чарли стал остров Ява, где его запросто могли принять за местного жителя благодаря смуглой коже, большим, глубоко посаженным глазам и толстым, вывернутым губам, из-за которых он совсем не был похож на китайца. Родной дядя взял Чарли в свою семью, а когда племяннику исполнилось семнадцать лет, вывез его в Америку. В шумном бостонском Чайна-тауне у дяди Чарли была крохотная лавка, где торговали шелком и чаем и где Чарли предстояло служить мальчиком на побегушках. Чарли не умел ни читать, ни писать; он очень хотел пойти в школу, но дядя не отпускал его. По-видимому, усыновление было лишь способом заполучить бесплатного работника. Вовсе не о такой жизни мечтал Чарли, поэтому несколько месяцев спустя он сбежал. Январским днем 1879 года он пришел на пристань и поднялся на борт американского таможенного крейсера «Альберт Галлатин», чтобы спросить, не найдется ли там для него работы. Капитан Гейбриелсон проникся к юноше симпатией и взял его на судно юнгой. Скорее всего, капитан решил, что Чарли не больше четырнадцати: его рост немногим превышал полтора метра, и он выглядел моложе своих лет. Чарли не стал исправлять это маленькое недоразумение. Пока окружающие считали его ребенком, они гораздо охотнее сочувствовали ему и проявляли доброту.

Чарли обладал даром располагать к себе людей. Он был учтивым, веселым, покладистым и трудолюбивым пареньком. Капитан Гейбриелсон относился к Чарли как к своему подопечному и часто приглашал его погостить в свой дом в Эдгартауне в штате Массачусетс. Жена капитана приходилась племянницей местному судье. Супруги Гейбриелсон жили в особняке внушительных размеров. В этом доме Чарли впервые окунулся в атмосферу комфорта и роскоши, а также увидел пример беззаботной семейной жизни. Гейбриелсоны были набожными методистами, и, когда Чарли приезжал, они вместе ходили по воскресеньям в церковь. Религиозность Чарли крепла, как и его привязанность к капитану. Через год капитана перевели на другой крейсер – «Скайлер Колфакс», приписанный к порту Уилмингтона, штат Северная Каролина. Чарли попросил расчет и последовал за своим покровителем. В Уилмингтоне, славившемся множеством церквей, капитан познакомил Чарли со священником Томасом Рико, который в ноябре 1880 года крестил Чарли. Местная газета восторженно писала, что Чарли стал «…по всей вероятности, первым уроженцем Поднебесной, который когда-либо принимал таинство крещения в Северной Каролине», и отмечала, что этот молодой человек «вызвал весьма значительный интерес в религиозном сообществе». Прихожан «чрезвычайно впечатлило» то, как после службы Чарли обошел всех, чтобы обменяться рукопожатиями и рассказать, как он обрел Спасителя и как ему не терпится вернуться в Китай, чтобы проповедовать благую весть соотечественникам[58]58
  Burke, James, p. 13; Haag, E. A., pp. 30–31.


[Закрыть].

Христианская вера, которую теперь исповедовал Чарли, резко повысила его привлекательность для окружающих. В те времена протестантизм быстро распространялся в Китае, методисты принадлежали к числу наиболее ревностных «воинов Христовых». Чарли приобрел известность в сплоченном сообществе приверженцев Южной методистской церкви. Теперь капитан Гейбриелсон отступил в жизни Чарли на второй план, а роль покровителя взял на себя Джулиан Карр – табачный магнат и филантроп. В апреле 1881 года Чарли в качестве студента на особом положении был зачислен в Тринити-колледж (ныне это Университет Дьюка) в Дареме, где ему предстояло изучать английский язык и Библию. Президент колледжа Бракстон Крейвен и его супруга миссис Крейвен давали Чарли уроки английского. После Тринити-колледжа Чарли перешел в Университет Вандербильта в Нашвилле в штате Теннесси, служивший штаб-квартирой Южной методистской церкви; там Чарли должен был готовиться к роли миссионера. В общей сложности он провел среди методистов семь лет. Этот опыт определил и судьбу самого Чарли, и будущее его дочерей.

В своем первом – и единственном – письме к отцу, написанном вскоре после поступления в Тринити-колледж, Чарли выражал признательность своим покровителям и выказывал немалое религиозное рвение[59]59
  Все ошибки в этом и других письмах Чарли воспроизводятся без исправлений.


[Закрыть]:

«Дорогой отец,

я напишу это письмо и дам тебе знать, где я. Я расстался с Братом в Ост-Индии в 1878 году и приехал в Соединенные Штаты и на конец [наконец] обрел Христа нашего Спасителя… теперь Даремская воскресная школа и Тринити помогают мне и я [в] большой спешке учусь, чтобы вернуться в Китай и рассказать тебе о доброте друзей в Дареме и благодати Божией… Помню когда я был маленьким, ты брал меня в большой храм, поклоняться деревянным богам… но теперь я обрел Спасителя он утешение мне куда я только не иду… Я уповаю на Бога и надеюсь снова увидеть тебя на этой земле, если будет на то воля Божия. Сейчас у нас каникулы, я в гостях в доме мистера Дж. С. Карра в Дареме. Скоро как получаешь мое письмо пожалуйста ответь мне и я буду очень рад весточке от тебя. Передай привет маме, Брату и Сестрам пожалуйста и также тебе самому… Мистер и миссис Карр порядочная христианская семья, они были добры ко мне»[60]60
  Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling ed., vol. 2, pp. 281–282.


[Закрыть].

Однако отец Чарли так и не получил весточку от сына. Чарли направил письмо доктору Янгу Аллену, главе миссии Южной методистской церкви в Шанхае, чтобы тот переслал его адресату. Когда доктор Аллен попросил Чарли указать имя и адрес его отца на китайском, Чарли не смог сделать этого. Он не умел ни читать, ни писать на родном языке: во-первых, его родители жили слишком бедно и не могли позволить себе отдать Чарли в школу, а во-вторых, письменный китайский – очень трудный язык. Чарли только скопировал с карты для миссионеров несколько топонимов: Шанхай, Гонконг, остров Хайнань – и нанес их на простой набросок карты, отмечая примерное расположение родной деревни. Имя отца он записал на слух – так, как оно звучало на местном диалекте. Поскольку в том регионе насчитывались сотни, если не тысячи семей, чьи сыновья уехали за границу, доктору Аллену не удалось разыскать нужного человека. Чарли вынужден был оставить всякие попытки связаться с родными[61]61
  Переписка Чарли и доктора Аллена: Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling ed., vol. 2, pp. 281–285; Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling, and Shanghai Association for Soong Ching-ling Studies eds. 2013a, p. 7.


[Закрыть].

Чарли страдал от одиночества. Как-то раз он вместе с группой студентов посетил утреннюю службу в часовне, во время которой они пели, молились и рассказывали друг другу о своем опыте приобщения к религии. Один из соучеников Чарли, преподобный Джон Орр, вспоминал, что Чарли «встал и до того, как заговорил, несколько минут стоял молча. Потом у него задрожали губы, и он произнес: “Я чувствую себя таким ничтожным. Мне так одиноко. Мои родные так далеко. Я так долго пробыл среди чужестранцев. Самому себе я кажусь щепкой, плывущей по реке Миссисипи”». Орр писал: «Слезы струились по его щекам, и прежде чем он успел что-либо добавить, более десятка юношей обступили его, обнимая и уверяя, что любят его как брата»[62]62
  World Outlook, April 1938, p. 8.


[Закрыть].

И действительно, Чарли повсюду встречал доброту и вежливость со стороны окружающих. Люди относились к нему «с огромным уважением, восхищались [им] за целеустремленность и усердную учебу в колледже»[63]63
  Haag, E. A., p. 79.


[Закрыть]. И все же, по словам Джерома Дауда, одного из товарищей Чарли по Тринити-колледжу, «ребята частенько поддразнивали его и устраивали всевозможные розыгрыши»[64]64
  Charlie Soong at Trinity College.


[Закрыть]. А ректор Университета Вандербильта, епископ Мактайр, порой вел себя с Чарли весьма грубо. Заканчивая свое обучение, Чарли попросил разрешения пройти также медицинскую подготовку. Епископ отказал. Как он писал доктору Аллену, выражаясь в свойственной ему надменной манере, «Сун пожелал задержаться еще на год или на два, дабы изучать медицину, подготовиться приносить больше пользы и пр. И его щедрый покровитель, мистер Джулиан Карр, не выразил намерения прекратить помогать ему. Однако, по нашему глубокому убеждению, будет лучше, если китаёза, каковым он был и остается, не сможет преуспеть раньше, чем начнет работать среди китайцев. Он и без того “прекрасно устроился” и отнюдь не прочь воспользоваться благами более высокоразвитых культур. Не по своей, конечно, вине…»[65]65
  Переписка епископа Мактайра и доктора Аллена: Burke, James, p. 17.


[Закрыть].

Чарли умел видеть перспективу и не обижался по любому поводу. Он неизменно демонстрировал «прекрасные манеры» и вел себя «чрезвычайно обходительно». По-прежнему «жизнерадостный и веселый», он «всегда был готов ответить в шутливом духе», если кто-нибудь подтрунивал над ним, и тем самым ухитрялся разрядить обстановку. Окружающие отмечали его «исключительную энергичность» и «поразительную сердечность и приветливость». Он не был обделен чувством юмора. При крещении его фамилию записали как «Soon» (вместо «Soong») – приблизительно так, как он произносил ее по-английски. Один из его товарищей по Университету Вандербильта, Джеймс Финк, вспоминал, как Чарли, когда его «представляли другим студентам, с улыбкой добавлял: «Лучше быть скоро[66]66
  Soon по-английски. Прим. ред.


[Закрыть], чем слишком поздно»[67]67
  Haag, E. A., pp. 74–79; Charlie Soong at Trinity College; Hahn, Emily, 2014b, p. 8.


[Закрыть].

Это внешнее добродушие отчасти являлось результатом волевых и порой мучительных стараний скрыть свои чувства. Чарли любил женщин, о чем свидетельствует письмо, которое он отправил своему товарищу по Тринити-колледжу в 1882 году:

«Обе мисс Филд здесь, однако в следующую пятницу утром уезжают домой. Можете мне поверить, они чрезвычайно приятные юные Леди которые мне очень нравятся… В Тринити теперь весьма мило, но не знаю, каково здесь будет после отъезда [девушек]… Мисс Бидгуд здесь… Она прелестна как всегда. Время от времени я навещал ее и мисс Кэсси. Она беседует так оживленно… Я прекрасно проводил целые дни [с девушками], ни разу не вспомнив о книгах… Мисс Мейми и еще двое [девушек] были у нас вчера вечером все прошло замечательно… Мы с Фортисти посетили Эллу Карр и провели время лучше, чем можно себе представить»[68]68
  Charlie Soong at Trinity College.


[Закрыть].

Чувствам юноши суждено было остаться без ответа. Упомянутая в этом письме Элла Карр приходилась племянницей его благодетелю Джулиану Карру и дочерью одному из профессоров колледжа. Полвека спустя она рассказала местной газете «Гринборо дейли ньюс», что Чарли много раз приезжал к ним домой послушать, как она играет на пианино, пока однажды ее мать не «запретила ему посещать их дом так часто». С тех пор он избегал визитов, а на прощание прислал снимок, на котором выглядел как «настоящий денди»[69]69
  Haag, E. A., pp. 50–51.


[Закрыть].

Особенно близкие отношения сложились у Чарли с мисс Энни Саутгейт, дочерью влиятельного человека из Дарема. В одном из писем к ней Чарли, намекая на свои чувства, сначала извиняется за то, что потерял чей-то адрес, а потом продолжает: «Хотел бы я знать, почему я не смог бы допустить и не допустил ошибки относительно Вашего адреса? ‹…› Нет никакой опасности, что я влюблюсь в одну из дочерей дяди Р[ичарда]; мисс Дженни очаровал молодой человек ростом всего-то 7 футов и 9 дюймов[70]70
  Больше двух метров. Прим. ред.


[Закрыть], а мисс Росс слишком мала, ей всего пятнадцать и на все лето она уехала к своей сестре. Как видите, никаких шансов влюбиться у меня нет, даже если я очень этого захочу»[71]71
  Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling ed., vol. 2, pp. 287–288.


[Закрыть].

В предельно недвусмысленных, печальных и даже проникновенных словах Чарли писал мисс Энни о своих чувствах: «Полагаю, там, где Вы сейчас, где бы Вы ни были, смею надеяться, Вы прекрасно проводите время. Мисс Энни, должен признаться, я люблю Вас крепче и сильнее, чем любую другую девушку в Дареме. Верите ли Вы мне?» Это единственное, на что Чарли мог отважиться. Он влюблялся, но воздерживался от решительного шага. Ему, «китаёзе», не на что было надеяться.

Чарли считал, что обязан во что бы то ни стало сдерживать свои чувства, и в дальнейшем требовал такого же поведения от своих детей, причем с самого раннего возраста. Мэйлин, младшая из трех сестер Сун, вспоминала: когда она была маленькой, отец часто повторял детям, что они «не должны выказывать свои чувства, и сам презирал чувствительность». Когда ее старший брат впервые уезжал из дома, поступив в закрытую школу, Мэйлин «расплакалась навзрыд». Заметив, что отец «вдруг стал строгим и суровым», девочка умолкла и постаралась унять рыдания. После этого случая Мэйлин редко давала волю слезам. «С тех пор как я выросла, я плакала всего несколько раз», – писала она[72]72
  Soong May-ling, 1955, p. 34.


[Закрыть].

Чарли обожал Америку, несмотря на все огорчения, которые ему пришлось там пережить. Он стремился дать всем своим детям американское образование. Это стало его важнейшей задачей и побудило сколотить состояние. Как только у Чарли появились деньги, большая их часть была потрачена на обучение детей. Три дочери Чарли учились в Америке, Мэйлин была совсем ребенком, когда на долгие десять лет отправилась туда. И самое удивительное: девочки жили там одни, за ними не присматривал никто из взрослых родственников. Этот факт свидетельствует о полном, безоговорочном доверии Чарли к американцам и методистской общине.

Чарли всегда производил впечатление «очень общительного, разговорчивого и веселого» человека, поэтому некоторые его товарищи, американские студенты, считали его легкомысленным и поверхностным, они с трудом верили, что «в его голову приходят серьезные мысли»[73]73
  Haag, E. A., pp. 48–49.


[Закрыть]. Однако самое серьезное намерение Чарли уже сформировалось: он принял решение сделать все, чтобы его родина стала такой же, как Америка, которую китайцы называли «Мэйго» – «прекрасная страна». В конце 1885 года он уехал из любимой Америки в Шанхай.

К тому времени многонациональный Шанхай уже входил в число наиболее эффектных городов мира. Расположенный в дельте реки Янцзы, самой длинной реки Китая, этот город всего несколько десятилетий назад представлял собой болотистую низину. Однако маньчжурское правительство разрешило западным предпринимателям застраивать территорию, и теперь капитальные здания в европейском стиле соседствовали с хлипкими бамбуковыми лачугами, широкие мощеные улицы перемежались грязными переулками, изрытыми колеями от ручных тачек, а рисовые поля вытеснялись парковыми зонами. У набережной под неусыпным надзором небоскребов качались на волнах сампаны[74]74
  Сампан – общее название различных дощатых плоскодонных лодок, использующихся в прибрежных районах и на реках Восточной и Юго-Восточной Азии главным образом для грузопассажирских перевозок. Прим. ред.


[Закрыть], создавая будоражившую воображение панораму жизненной силы большого города.

Доктор Аллен, глава миссии Южной методистской церкви, считал Шанхай своим домом и всю свою жизнь посвятил тому, чтобы привнести западную культуру на китайскую землю. Он одним из первых проложил путь современному образованию в древнюю империю. Человек внушительного роста, с длинной густой бородой, доктор Аллен пользовался репутацией выдающегося ученого как среди китайцев, так и в западном мире, его в равной степени высоко уважали и в интеллектуальных кругах, и при маньчжурском дворе. Незадолго до приезда Чарли доктор Аллен основал в Шанхае передовой Англо-китайский мужской колледж, и Чарли надеялся, что будет преподавать в нем.

Аллен расценил намерения Чарли как чрезмерно амбициозные и даже абсурдные, поскольку тот не знал письменного китайского языка. В переписке с епископом Мактайром Аллен даже не старался скрыть свое пренебрежение: «Юноши и молодые люди в нашем Англо-китайском колледже намного превосходят его, наиболее успевающие из них прекрасно владеют и английским, и китайским языками… А Суну никогда не стать знатоком китайского, в лучшем случае он будет всего лишь денационализированным китаёзой, недовольным и несчастным, если не устроить его и не платить ему гораздо больше, чем он заслуживает, – следовательно, я не найду ни в ком из наших братьев готовности принять его»[75]75
  Burke, James, pp. 31–32.


[Закрыть].

Аллен отмахнулся от Чарли и отослал его из Шанхая в городок Куньшань, где Чарли причислили к категории «пастор – выходец из местных». По этой причине ему платили существенно меньше, чем миссионерам-иностранцам. Чарли почувствовал себя глубоко оскорбленным. Однако свое возмущение он изливал лишь в письмах к мисс Энни и всячески подавлял в себе порывы оспорить решение доктора Аллена[76]76
  Об отношениях Чарли и доктора Аллена: Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling ed., vol. 2, pp. 288–289.


[Закрыть].

Глава местной миссии, судя по всему, тоже захотел приструнить Чарли. Он не разрешил ему взять отпуск, чтобы проведать родных. На этот раз возмущенный Чарли принялся отстаивать свои интересы. Правда, протесты он выражал таким образом, чтобы они не привели к открытому конфликту, как он и обещал в письмах к мисс Энни. Лишь осенью 1896 года Чарли приехал в родную деревню. Родители с трудом узнали его. Когда же они наконец убедились, что это их сын, которого они и не чаяли увидеть, пролилось немало счастливых слез. После непродолжительного воссоединения с семьей Чарли Сун вернулся в Куньшань, за 1700 километров от родных мест.

Чарли столкнулся и с другими проблемами. Живя в Китае, он не испытывал ощущения, что находится дома. Он писал мисс Энни: «Я вновь хожу по земле, которая меня породила, но совсем не воспринимаю ее как родной дом. В Америке я чувствовал себя как дома намного сильнее, чем в Китае». Чарли пришлось пройти интенсивный курс письменного китайского, а затем еще выучить куньшаньский диалект: «Язык этих людей совершенно не такой, как мой родной язык; следовательно, для местных я такой же чужак, каким был в Америке или Европе». Окружающие высмеивали его. Крестьянские мальчишки глумились над ним и дразнили «коротышкой»[77]77
  Shanghai Managing Committee of the Historical Objects of Sun Yat-sen and Soong Ching-ling ed., vol. 2, p. 288–290; Haag, E. A., p. 91; Burke, James, pp. 32–33.


[Закрыть]. (Чарли с его ростом чуть больше полутора метров был ниже среднестатистического жителя тех мест.)

Чарли стиснув зубы выслушивал все грубости, но не сдавался. В итоге он смог проповедовать на местном диалекте, хотя и говорил довольно сбивчиво. В свои сокровенные мысли он посвящал только мисс Энни и только с ней делился своими переживаниями. Тоска по мисс Энни оставалась для Чарли еще одним источником мучений, тем не менее тон его писем всегда был сдержанным и жизнеутверждающим. Когда в 1887 году мисс Энни умерла, Чарли писал ее отцу, что «глубоко скорбит».

В том же 1887 году жизнь Чарли изменилась: он женился на восемнадцатилетней Ни Гуйчжэнь. Ни происходила из самого известного в Китае христианского клана Сюй Гуанци, в честь которого был назван один из районов Шанхая. При династии Мин чиновник Сюй занимал высокий пост, в начале XVII века иезуиты обратили его в христианство. Вместе с Маттео Риччи[78]78
  Итальянский миссионер, положивший начало иезуитской миссии в Пекине. Прим. ред.


[Закрыть] он способствовал распространению в Китае западных наук. Католическое родословие этой семьи прервалось, когда мать барышни Ни вышла замуж за миссионера-протестанта и обратилась в протестантскую веру, что вызвало нешуточный переполох.

Подобно своим прославленным предкам, барышня Ни была необыкновенно набожной христианкой. Ее дочь Мэйлин впоследствии вспоминала: «Я знала, что жизнь моей матери очень близка к Богу… одно из самых ярких впечатлений моего детства – мать уходит молиться в комнату, которую она обустроила для этой цели на третьем этаже. Часто она начинала молиться еще до рассвета и проводила в молитвах долгие часы. Когда мы спрашивали ее совета о чем-нибудь, она говорила: “Сначала я должна спросить у Бога”. И поторопить ее мы не могли. “Спросить у Бога” не означало потратить пять минут на обращенную к нему просьбу благословить ее дитя или исполнить желание. Это значило служить Богу, пока его воля не станет ясна»[79]79
  Soong May-ling, 1934, p. 131.


[Закрыть].