Текст книги "Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук"

Мы можем использовать паскалевское пари, чтобы проиллюстрировать отношения между экспоненциальным и гиперболическим дисконтированием во времени. Паскаль хотел убедить своих друзей, свободомыслящих игроков, в том, что они должны поставить на Бога, поскольку даже самая малая вероятность вечного блаженства компенсирует величайшие земные удовольствия. В аргументе Паскаля заключено много сложностей, некоторые из которых мы рассмотрим в следующей главе. Здесь я хочу привлечь внимание к вопросу, который Паскаль не упоминает: имеет настоящая (дисконтированная) ценность вечного блаженства конечную или бесконечную ценность? Если она конечна, игрок может предпочесть получить свои удовольствия на земле, вместо того чтобы ждать загробной жизни.

Предположим для простоты, что каждый период загробной жизни дает 1 единицу прибыли; что человек, по его предположениям, умрет через n число лет от настоящего момента; и наконец, что он дисконтирует будущее благосостояние по экспоненте с множителем k (0 < k < 1). Если Бог дарует человеку спасение по вере его, настоящая ценность блаженства в первый год после его смерти составит kⁿ единиц прибыли, во второй год k^{n + 1} и так далее. Если следовать элементарной алгебре, эта бесконечная сумма (kⁿ + kⁿ + 1 + k^{n +2} …) складывается с конечной суммой k^{n/1 – k}. Можно представить по крайней мере, что эта сумма может быть меньше настоящей ценности n лет гедонистической жизни на земле. Наоборот, если агент подвержен гиперболическому дисконтированию, бесконечная сумма 1 / (n + 1) + 1 / (n + 2) + 1 / (n + 3) … увеличивается, выходя за пределы любой данной конечной ценности, предполагая, что если мы сравним настоящие ценности, любые земные удовольствия будут в конечном счете заслонены блаженством спасения. Даже если последнее будет умножено на сколь угодно малую вероятность того, что Бог существует, результат по-прежнему будет перерастать пределы любого конечного числа.

Предположим, однако, что собеседник Паскаля имеет возможность регулярно играть в азартные игры. Предварительно рассмотрев ситуацию, он предпочитает пойти к мессе, а не поиграть, потому что первая заставит его поверить и обещает ему вечное блаженство. Однако, по логике гиперболического дисконтирования, имманентная возможность играть в азартные игры вызывает инверсию предпочтений. У него появится намерение сыграть еще один раз, а затем начать ходить к мессе. Вслед за блаженным Августином он скажет: «Дай мне целомудрие и воздержание, но не сейчас». Однако на следующей неделе он рассудит таким же образом. Так сама структура дисконтирования во времени, обеспечивающая более высокую настоящую ценность вечного блаженства, помешает игроку предпринять шаги для его достижения.

Как показывает этот пример, гиперболическое дисконтирование может прояснить классическую проблему слабости воли. Слабовольный (или акратический) человек характеризуется следующим образом:

1. Он имеет основание сделать Х.

2. Он имеет основание сделать Y.

3. Согласно его собственному суждению, у него есть более веское основание сделать Х, чем Y.

4. Он делает Y.

Часто именно эмоции считаются способными предопределять действия агента, противоречащие его здравому суждению. Когда Медея в пьесе Еврипида собирается убить своих детей, она говорит: «Я ведаю, какое зло я совершаю. Но ярость моя сильнее последующих раздумий». По версии Овидия, она говорит: «Неведомая сила влечет меня вниз вопреки воле. Понукаемая то в одну, то в другую сторону… я вижу добро, но следую по пути зла».

Эти признания, подобно четырем высказываниям, использованным для характеристики слабоволия, являются двусмысленными и неопределенными, поскольку в них отсутствует упоминание того, когда, как предполагается, они должны быть истинными. Давайте дадим строгое определение слабоволия следующим образом:

1. Человек имеет основание сделать Х.

2. Человек имеет основание сделать Y.

3. Человек делает Y, полагая в момент совершения действия, что основания для совершения Х более веские, чем основания для совершения Y.

Представим человека, который принял решение бросить курить и идет на вечеринку, где ему предложат сигарету. Он примет предложение, хотя знает, что ему не следует этого делать. Человек, сидящий на диете, может угоститься десертом, сознавая, что это лучшая идея. Хотя такая концепция слабости воли вполне возможна, она наталкивается на две эмпирические проблемы. Проще предположить, что здравое рассуждение изменилось за доли секунды до совершения действия, чем считать, что действие и здравое суждение сосуществует в одно и то же время. Кроме того, насколько я знаю, никто не установил причинно-следственный механизм, при помощи которого желание сделать Y приобретает бо́льшую побудительную силу, чем желание сделать Х.

Чтобы обойти эти проблемы, мы можем дать широкое определение слабоволию, которое позволит развести во времени суждение агента о том, что ему нужно сделать Х, и выбор Y:

1. Человек имеет основание сделать Х.

2. Человек имеет основание сделать Y.

3. По спокойному и здравому рассуждению, основания для совершения Х является более веским, чем основание для совершения Y.

4. Человек делает Y.

Сократ отрицал, что слабоволие в строгом смысле возможно. Аристотель тоже близко подошел к подобному утверждению. Он допускал слабоволие в более широком смысле, приводя пример человека, чья способность к суждению в момент совершения поступка находится под действием алкоголя. Предположим, я иду на вечеринку в офисе, слишком много пью, оскорбляю своего начальника и пристаю с домогательствами к его жене. В тот момент эти действия кажутся совершенно естественными. Но если бы кто-нибудь предположил до этого, что я способен на такое, я отверг бы подобные мысли как не совместимые с моим спокойным, здравым рассуждением. Если бы меня убедили в том, что мое здравое суждение может раствориться в алкоголе, я остался бы дома. После произошедшего я могу горько сожалеть о своем поведении.

Пример, представленный на рис. VI.4, иллюстрирует случай временного обращения предпочтений (temporary preference reversal), а не слабоволия в строгом смысле. Есть как минимум три механизма, которые производят подобные изменения. Один – это близость по времени (temporal proximity), как это объяснялось при обсуждении гиперболического дисконтирования. Другой механизм – пространственная близость (spatial proximity), которую можно проиллюстрировать феноменом зависимости от сигнала (cue dependence). Этот механизм объясняет, например, многие случаи рецидива у наркоманов. Даже после многих лет воздержания поданный окружением сигнал, ассоциирующийся с употреблением наркотиков, может вызвать рецидив. Иногда для этого достаточно увидеть по телевизору наркоманские принадлежности. Решимость сесть на диету может быть подорвана видом провозимой мимо тележки с десертами. В этих случаях агент делает выбор того, что он предпочитает с учетом всех возможностей в момент непосредственного выбора. Наконец, страсти способны спровоцировать временное изменение предпочтений в силу своей быстротечности (глава VIII). Они также могут вызвать инверсию предпочтений, заставив агента меньше задумываться об отдаленном будущем[98]98
  В действительности за вызванную гиперболическим временным предпочтением инверсию предпочтений может быть принято эмоционально мотивированное изменение множителя дисконтирования. Предположим, у агента есть выбор из двух опций, А и Б, которые дают вознаграждение соответственно (2, 5, 6) и (5, 4, 1) в течение трех последующих периодов. При ставке дисконта 0,8 для одного периода (а для двух периодов 0,64) настоящая ценность двух опций (из расчета на один период) соответственно равна 9,84 и 8,84. При ставке дисконта на один период 0,6 (а для двух периодов 0,36) ценности составят 7,16 и 7,96. Неудивительно, что агент перестает выбирать опцию с лучшими долгосрочными последствиями, когда из-за эмоций начинает меньше задумываться о будущем.


[Закрыть].

РИС. VI.4

Мы можем расширить эту идею, приняв в расчет временные (и мотивированные) изменения в убеждениях агента. В этой гораздо более широкой концепции слабоволие может быть также порождено самообманом (или принятием желаемого за действительное). Заранее решив, что на вечеринке он выпьет всего два бокала, чтобы не подвергать себя риску возвращаясь домой на машине, человек, побуждаемый желанием выпить третий бокал, может сказать себе, несмотря на веские контраргументы, что это никак не отразится на его водительских навыках[99]99
  Наоборот, если он больше озабочен тем, что его остановит полиция, чем тем, что попадет в аварию, ему будет сложнее заставить себя поверить в то, что третий бокал не поспособствует увеличению алкоголя в крови. Как я утверждаю в следующей главе, реальность налагает (иногда) свои ограничения даже на принятие желаемого за действительное.


[Закрыть]. Его предпочтения (безопасное вождение) остается неизменным, но изменились его представления об условиях, при которых вождение является безопасным. В то же время он может испытать временное изменение предпочтений, если решит, что хорошо провести время на вечеринке настолько важно, что это компенсирует (адекватно воспринимаемые) риски пьяного вождения.

Касательно свидетельств способности приматов к планированию будущих (а не испытываемых в настоящий момент) потребностей см.: Н. Малкахи и Дж. Колл «Обезьяны сохраняют орудия для использования в будущем» (Mulcahy N., Call J. Apes save tools for future use // Science. 2006. No. 312. P. 1038–1040). Два источника по дисконтированию во времени и другим аспектам межвременного выбора – Дж. Левенстайн и Дж. Эльстер «Выбор во времени» (Loewenstein G., Elster J. (eds). Choice over Time. New York: Russell Sage Foundation, 1992) и Дж. Левенстайн, Д. Рид и Р. Баумейстер «Время и решение» (Loewenstein G., Read D., Baumeister R. (eds). Time and Decision. New York: Russell Sage Foundation, 2003). Паскалевское пари я подробнее обсуждаю в работе «Паскаль и теория принятия решений» (Pascal and decision theory // Hammond N. (ed.). T e Cambridge Companion to Pascal, Cambridge University Press, 2004). Нейрофизиологические данные о квазигиперболическом дисконтировании во времени приводятся в С. Макклюр и др. «Раздельные нейросистемы оценивают непосредственное и отложенное временное вознаграждение» (McClure S. et al. Separate neural systems evaluate immediate and delayed monetary rewards // Science. 2004. No. 306. P. 503–507). Современное обсуждение слабоволия восходит к работе Д. Дэвидсона «Как слабоволие возможно?» (Davidson D. How is weakness of the will possible? // Essays on Action and Events. Oxford University Press, 1980). Я комментирую его идеи в статье «Дэвидсон о слабоволии и самообмане» (Davidson on weakness of will and self-deception // Hahn L. (ed.). T e Philosophy of Donald Davidson. Chicago: Open Court, 1999). Мотивированное формирование убеждений обсуждается в книге Д. Пирса «Мотивированная иррациональность» (Pears D. Motivated Irrationality. Oxford University Press, 1984). Я более подробно обсуждаю связь между слабоволием и инверсией предпочтений в статье «Слабость воли и обращение предпочтений» (Weakness of will and preference reversal // Elster J. et al. (eds). Understanding Choice, Explaining Behavior: Essays in Honour of Ole-Jørgen Skog. Oslo Academic Press, 2006).

VII. Верования

Чтобы понимать роль верования (belief) в порождении действия, мы должны понимать его природу, причины и последствия. Как я отмечал во вступительных заметках ко второй части, не всегда ясно, что значит верить в то, что есть загробная жизнь. Многие великие религиозные деятели писали о постоянной борьбе с сомнением. Была ли их вера в те моменты, когда они действительно верили, такой же простой и безусловной, как вера того, кто никогда не знал сомнений? Действительно ли последователи коммунизма, верившие в то, что партия всегда права, верили в это?[100]100
  После падения коммунизма одна женщина из бывшей Восточной Германии сказала во время публичного выступления, что ее поколение было с детства воспитано так, чтобы соответствовать, следовать генеральной линии. Длительная шизофрения опустошила их как людей. Поэтому, по словам этой женщины, сейчас она не смогла бы вдруг начать говорить открыто или говорить то, что думает. Она даже точно не знает, что она на самом деле думает.


[Закрыть] Как мы можем различить прирожденного пессимиста, склонного верить в худшее, и благоразумного руководителя, который лишь действует так, как если бы был верен наихудший сценарий?

Кроме того, в повседневном языке понятие «верование» подразумевает нечто меньшее, чем полную поддержку. Я верю, что завтра пойдет дождь, но я также знаю, что могу ошибаться. Я не просто верю в то, что женат, я это знаю. При философском анализе знание обычно определяется как оправданное истинное верование, которое находится в особых отношениях как с миром (оно истинное), так и с корпусом информации, имеющимся у агента (оно оправданно). И все же ни одна из этих сторон знания не передает субъективной определенности, которая часто лежит за фразой «Я знаю» в повседневной речи. Эта определенность – не просто предел, то есть 97, 98, 99, 99,9 %-я вероятность и так далее. Она качественно отличается от чего-то, в чем нет определенности[101]101
  В действительности все обстоит намного сложнее. Когда люди имеют дело с высокой числовой вероятностью, такой как 99,9 %, могут сработать два разных механизма (в том смысле, в каком это слово используется в главе II): различие между неопределенностью и высокой вероятностью либо игнорируют, либо преувеличивают (подобным образом очень низкая вероятность тоже либо игнорируется, либо преувеличивается). Однако это осложнение не возникает в примере с эффектом определенности, приведенном в тексте.


[Закрыть].

Эффект определенности продемонстрирован в следующем эксперименте. Одну группу испытуемых попросили выразить свое предпочтение одному из предложенных вариантов (цифры в скобках указывают пропорцию участников, которые предпочли данный вариант):

• 50 %-я вероятность выиграть трехнедельную поездку по Англии, Франции и Италии (22 %).

• Гарантированный недельный тур по Англии (78 %).

Другой группе были предложены следующие варианты:

• 5 %-й шанс выиграть трехнедельную поездку по Англии, Франции и Италии (67 %).

• 10 %-й шанс выиграть шестидневный тур по Англии (33 %).

Члены первой группы склоняются к тому, чтобы предпочесть вариант «только Англия», потому что он гарантирован. Как только его ценность падает из-за такой же вероятности, как у его альтернативы, последняя начинает выглядеть более привлекательно. Солдаты, которых спрашивают, пойдут ли они добровольцами на очень опасное задание, могут иметь гораздо меньше сомнений, чем те, кого просят добровольно вызваться выполнять самоубийственное задание. Конечно, первые тоже могут пасть жертвой принятия желаемого за действительное («Со мной это не случится»), которое для вторых, однако, не действует.

Даже если оставить в стороне эти проблемы, идея верования (убеждения) сохранит неопределенность. Мы можем различить четыре когнитивных отношения к миру в порядке убывания их силы. Первое – модус уверенности (определенности); второе – модус риска, в котором агенты определяют вероятность – будь она основана на частотности события в прошлом или на субъективном мнении – каждого из возможных взаимоисключающих и вместе с тем исчерпывающих исходов. Третье отношение – модус неуверенности (неопределенности), в котором люди знают все возможные взаимоисключающие и исчерпывающие исходы, но считают, что они не в состоянии определить их (решающие) вероятности[102]102
  Они могут иметь возможность приписывать ординальные вероятности, то есть говорить, что один исход более вероятен, чем другой, хотя и не имея возможности сказать, почему он более вероятен.


[Закрыть]. Наконец, модус незнания, в котором и диапазон возможных исходов, и вероятность их возникновения неопределенны или известны не полностью. Говоря памятными словами бывшего министра обороны Дональда Рамсфелда, мы сталкиваемся не только с известными и неизвестными величинами, но и с «неизвестными неизвестными»[103]103
  Более сложные случаи тоже возможны. Я могу иметь возможность приписывать вероятности некоторым исходам, будучи даже не в состоянии определить остальные.


[Закрыть].

Я сосредоточусь на уверенности и риске не из-за того, что они всегда являются собственно когнитивными отношениями, но потому, что они самые распространенные. Даже когда у людей нет оснований для формирования какого бы то ни было отношения к вопросу, они все равно чувствуют непреодолимое желание сформировать собственное мнение, причем не определенное мнение (как в случае принятия желаемого за действительное), но то или иное мнение. Эта склонность до некоторой степени предопределена культурными факторами. Альберт Хиршман сказал, что большинство латиноамериканских культур «придают большую ценность изначально твердым мнениям фактически по всем вопросам». В таких обществах расписаться в незнании равносильно тому, чтобы признать поражение. Но на самом деле это явление распространено повсеместно. Монтень говорил: «Многие, или, говоря смелее, все злоупотребления в этом мире возникают оттого, что нас приучают бояться открыто признавать свое невежество и что мы якобы должны принимать все, что не в состоянии опровергнуть». Нетерпимость по отношению к неуверенности и незнанию происходит не от гордыни, а из универсального человеческого желания находить во всем логику и смысл. Разум страшится пустоты.

Особой разновидностью стремления искать смысл в окружающей действительности является присваивание статуса инстанции (agency) событиям, которые с той же или даже большей достоверностью могли произойти совершенно случайно. При старом режиме во Франции народ никогда не мог смириться с тем, что обязан своей нищетой только природе. При дороговизне зерна существовало всеобщее мнение, что спекулянты вздувают цены, даже если реальной причиной был неурожай. Иногда нехватку зерна объясняли желанием элиты уморить народ с голоду в рамках классовой борьбы. Согласно статье 22 Хартии ХАМАС, евреи «стоят за Французской революцией, коммунистической революцией и большинством революций, о которых мы слышали и слышим, здесь и там. С помощью денег они организовывали тайные общества, «Ротари клуб», «Лайонс клуб» и другие в разных частях мира в целях подрыва общества и во благо сионистских интересов. С помощью денег они могли контролировать империалистические страны и подстрекать их к колонизации новых стран, чтобы дать им возможность эксплуатировать их ресурсы и распространять в них коррупцию». Такой параноидальный или склонный к теории заговора тип сознания в целом не восприимчив к опровержениям, ибо его носители воспринимают недостаток фактов или даже их опровержение в качестве подтверждения, которое становится еще одним доказательством дьявольского хитроумия заговорщиков.

Эти порождающие ошибки механизмы тем или иным образом полагаются на мотивацию. Но ошибка может возникнуть и из-за незнания. Это утверждение кажется очевидным, но оно не лишено проницательности. Дарвин заметил, например, что невежество чаще, чем знание, порождает уверенность. Невежество вкупе с уверенностью – хороший рецепт для ошибки. И наоборот, по мере расширения круга света растет и окружающая его зона темноты, что внушает бо́льшую сдержанность. Эксперименты показывают, что некомпетентность не только становится причиной низких когнитивных показателей, но и вызывает неспособность признать нехватку компетенции. Некомпетентные люди – вдвойне инвалиды.

Но есть и другая, возможно, еще более опасная вещь – не столько невежество, сколько малое знание. Монтень писал: «Есть детское невежество, которое предшествует знанию, и другое – ученое невежество, которое за ним следует». Паскаль говорил то же самое, только гораздо пространнее. С получением большего количества информации уверенность человека сначала растет, но в конечном счете падает. Я предполагаю, что гипотеза Монтеня – Паскаля более достоверна, чем гипотеза Дарвина. Это не наш вросший уровень знаний, а просто наш выросший уровень заставляет разум обгонять самого себя и производить больше уверенности, чем позволяют факты.

Вероятностные суждения могут исходить из наблюдения за объективной частотностью или же быть чисто субъективными оценками[104]104
  При более глубоком анализе первый (объективный) метод сводится ко второму (субъективному). Чтобы быть полезными, объективные данные нуждаются в субъективной интерпретации. Но для многих практических целей подобное разделение является ясным и полезным.


[Закрыть]. Когда агент может черпать данные из значительного числа наблюдений за сходными ситуациями, частотный метод может дать хорошие результаты. Если я планирую в следующем месяце устроить пикник на день рождения и должен сформировать мнение о том, какая будет погода, лучшее, что я могу сделать, – это посмотреть статистику за этот день в прошлые годы. Но если я хочу понять, какая погода будет завтра, лучшим индикатором может послужить сегодняшняя погода. Однако это не единственный индикатор. Статистика прошлых лет может сказать мне, является солнечная погода в этот день редким или нормальным явлением. Если это редкое явление, то сегодняшняя солнечная погода теряет часть своей значимости в качестве указателя. Я могу посмотреть на барометр, чтобы узнать, поднимается или падает атмосферное давление, или взглянуть на вечернее небо, полет воробьев и так далее.

Интегрировать всю эту информацию в общее вероятностное суждение о завтрашней погоде – непростая задача. Большинству из нас это не слишком удается. Зачастую проблема не в недостатке информации, а в ее избытке, в отсутствии формальной процедуры, позволившей сформировать на ее основе интегральное мнение. Однако некоторые люди умеют лучше других обобщать в виде комплексной оценки обширную и разрозненную информацию с разной степенью релевантности. Они обладают неуловимым, но фундаментальным качеством суждения (judgment). Оно бывает у успешных генералов, бизнесменов, политиков; потому они и успешны. Им должен обладать глава центрального банка, но для экономистов оно необязательно[105]105
  Говоря о Алене Гринспэне (Нью-Йорк Таймс. 2005. 28 окт.), Пол Кругман отметил, что хотя тот склонен не доверять формальным моделям, у него есть «способность угадывать по отрывочным и порой противоречивым данным, куда подует экономический ветер».


[Закрыть]. Максимум, на что способны все остальные, – это признать, что у нас его нет, и научиться не доверять интуиции. Например, я могу понять, что зачастую не доверяю людям по причинам, которые при близком знакомстве оказываются нерелевантными («Он похож на того хулигана, которого я знал в пятом классе»). То есть я могу научиться не доверять собственному недоверию[106]106
  Знать, что кто-то склонен к предвзятости, – это одно, другое – уметь корректировать эту предвзятость. Исследования показывают, что намеренные попытки непредвзятых суждений не обладают особой ценностью, поскольку можно легко попасть в ловушку недостаточной, ненужной или чрезмерной коррекции. Можно научиться не доверять собственному суждению, но труднее его усовершенствовать. Если бы такое было возможно, то этого бы и не потребовалось.


[Закрыть].

Мы, однако, склонны думать, что способностью к суждению обладают не только успешные генералы, политики и бизнесмены, но и специально обученные эксперты. В сложных случаях диагноза или прогноза, когда надо выявить психически больного индивида или предсказать, совершит ли новое преступление тот, кто подал прошение о досрочном освобождении, мы доверяем экспертам. Благодаря своему опыту эксперты восприимчивы к знакам, которые люди, не имеющие специальной подготовки, могут упустить или чье значение они могут не понять. Более того, когда показания расходятся, эксперты могут воспользоваться своим опытом, чтобы решить, на что именно в данном случае следует полагаться. Так мы по крайней мере представляем себе экспертов. Поскольку большинство из нас считают себя экспертами в той или иной области (хотя бы в предсказании поведения нашего босса, супруга или ребенка), мы сделали большие вложения в создание образа эксперта с превосходными когнитивными навыками.

К сожалению, это абсолютно ложный образ. Во многих исследованиях диагностические и прогностические способности экспертов сравнивали с результатами простой механической формулы, основанной на нескольких переменных. В сущности все сводится к сравнению объективных (частотных) и субъективных методов. Значения, присваиваемые той или иной переменной, выводятся при помощи статистических методов, позволяющих предсказать наиболее правдоподобный результат. Почти без исключений формула работает ничуть не хуже, а чаще даже лучше, чем эксперт[107]107
  Это превосходство сохранится, даже если мы присвоим всем переменным равные значения.


[Закрыть]. В исследовании прогрессирующей дисфункции мозга, основанном на тестировании интеллектуальных способностей, формула, полученная на основании ряда историй болезни, а затем перенесенная на новый образец, правильно идентифицировала 83 % новых случаев заболевания. Группы опытных и неопытных клиницистов идентифицировали соответственно 63 и 58 %. Более того, эксперты часто расходились во мнениях. В другом исследовании психиатры с большим опытом работы, посмотрев одну и ту же беседу с пациентом, не могли прийти к единому мнению относительно диагноза, мотиваций или чувств пациента. Некоторые психотерапевты используют для постановки диагноза сомнительные чернильные пятна. Но похоже, что пациенты для них не меньшая загадка, чем эти чернильные пятна для самих пациентов.