Текст книги "Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук"

IV. Мотивации

Эта и две последующие главы будут посвящены разновидностям мотиваций. В настоящей главе представлены довольно общие замечания по теме. В дальнейшем я сосредоточусь на двух специфических вопросах: эгоизм против альтруизма и временна́я близорукость против прозорливости. Эти вопросы дополняют друг друга, последний является вневременны́м вариантом первого, внеличностной оппозицией. Как мы увидим, они по сути связаны друг с другом в том смысле, что прозорливость может имитировать альтруизм.

Набор мотиваций человека – пирог, который можно нареза́ть по-разному. Хотя ни один из них не может претендовать на статус канонического, существует четыре подхода, которые представляются мне важными. Первый предполагает континуум мотиваций, второй и третий – трихотомию, четвертый – дихотомию. Классификации одновременно в чем-то сходные и любопытным образом различающиеся, что позволяет нам рассмотреть одно и то же поведение под разным углом зрения.

11 сентября 2001 года люди бросались из окон Всемирного торгового центра из-за непереносимой температуры. «Это вряд ли можно счесть добровольным выбором, – сказал Луис Гарсия, начальник пожарной охраны Нью-Йорка. – Если подвести человека к окну и создать такую температуру, есть веские основания полагать, что большинство людей будут вынуждены прыгнуть». Реальной альтернативы не было. Субъективно это можно сравнить с опытом тех, кто в отсутствие пресной пьет морскую воду. Они могут знать, что даже если морской воды выпить немного, все равно вступаешь на опасный путь: чем больше пьешь, тем сильнее жажда. И все-таки некоторые не могут устоять перед соблазном. Тяга к веществам, вызывающим привыкание, может рассматриваться в этом же ключе. Писатель XVIII века Бенджамин Раш предложил драматический пример. «Когда друзья стали уговаривать горького пьяницу бросить пить, он ответил: Если бы в одном конце комнаты стоял бочонок рома, а из другого постоянно стреляла бы пушка, я все-таки бы прошел прямо перед пушкой, чтобы заполучить ром». Сексуальное желание также может быть настолько сильным, чтобы заглушить соображения осторожности.

Интенсивность некоторых эмоций может быть такой, что они вытесняют остальные соображения. Например, чувство стыда может быть совершенно непереносимым, как это показывает пример американского морского адмирала, в 1996 году совершившего самоубийство накануне дня, когда должны были предать огласке, что он незаслуженно носил некоторые свои медали. Или же шесть случаев самоубийства среди французов после того, как было сообщено, что они потребляют порнографию для педофилов. Гнев тоже может стать непреодолимо сильной эмоцией, как это случалось 9 июля 2006 года, когда Зинедин Зидан на последних минутах финального матча ЧМ по футболу боднул своего итальянского оппонента головой в живот в ответ на провокацию на глазах 70 тысяч человек, присутствовавших на стадионе, и приблизительно миллиарда телезрителей по всему миру. Если бы перед этим он остановился и хотя бы на секунду задумался, то понял, что такое действие может стоить его команде победы и навредить личной репутации.

За исключением, возможно, только потребности прыгнуть из горящего здания Всемирного торгового центра, сомнительно, чтобы все эти желания были в буквальном смысле неодолимы, подобно тому как невозможно остановить камень, катящийся со склона. (Позыв ко сну может быть неодолимым, но засыпание не является действием, вот почему все попытки заставить себя заснуть обречены на неуспех.) Люди с продуктовой зависимостью иногда восприимчивы к ценам: когда те вырастают, они снижают потребление продукта[60]60
  Это может происходить потому, что бюджет не позволяет им поддерживать прежний уровень потребления (глава IX).


[Закрыть]. Люди в спасательных лодках иногда могут помешать друг другу пить соленую воду. Сексуальный соблазн и позыв к убийству безусловно можно преодолеть. Из-за своей интенсивности эти инстинктивные стремления, тем не менее, занимают крайнюю часть спектра человеческих мотиваций. У них есть потенциал (пусть даже не всегда реализуемый) блокировать сознательные установки, компромиссы и даже выбор.

В другой части спектра мы видим эталон (или скорее карикатуру) рационального агента, который не подвержен воздействию инстинктивных факторов, включая эмоции. Он действует только после того как тщательно (но не тщательнее, чем того требуют обстоятельства) взвесит последствия каждой имеющейся альтернативы. Рациональный генерал, менеджер высшего звена или врач обеспокоены исключительно тем, чтобы найти наилучшие средства для достижения объективной цели, такой как победа в войне, максимизация прибыли или спасение жизни. Субъективные желания или составляющие их основу инстинкты не включаются в это уравнение. Хотя в главе XI мы увидим, что концепция рациональности гораздо шире, чем эта бледная идея, она все же может послужить нам ориентиром.

Примером расхождения между инстинктивной (visceral) и рациональной мотивациями может послужить различие между инстинктивным и благоразумным страхом. Хотя страх часто называют эмоцией, его можно считать только комплексом убеждений и желаний. Когда я говорю: «Боюсь, что сейчас пойдет дождь», – я всего лишь делюсь предположением, что будет дождь, и своим нежеланием, чтобы он пошел. Если страх побуждает действовать, как в случае, когда я беру с собой зонт, он является примером рационального поведения (глава XI), в нем нет ни одной из характерных черт эмоции (глава VII). В свою очередь инстинктивный страх может побудить к действию, которое не является инструментально рациональным. Например, было подсчитано, что 350 американцев, которые в противном случае остались бы живы, погибли в автомобильных авариях, потому что боялись летать на самолетах после 11 сентября 2001 года. Испанцы же, похоже, напротив, не продемонстрировали роста смертности, пересев с поезда на автомобиль после теракта на железной дороге в Мадриде 11 марта 2004 года. Возможно, что из-за продолжительности террористических атак баскской организации ЭТА население стало испытывать к ним благоразумный, а не инстинктивный страх. Для них риск террористического акта стал одним из многих, подобным, хотя и якобы более опасным, риску того, что пойдет дождь.

Между крайностями инстинктивного-рационального континуума мы находим поведение, которое частично мотивировано инстинктивными факторами и в то же время восприимчиво к экономическим соображениям. Человек может стремиться отомстить (инстинктивное желание) и при этом тянуть время до тех пор, пока не застанет врага врасплох (соображения благоразумия). Если он вызывает своего врага на дуэль (как того требует кодекс чести), он может тайно брать уроки фехтования (нечестная, но полезная практика). Если человеку сделали предложение одновременно нечестное и выгодное в том смысле, что если он его примет, ему будет лучше, чем если не примет, то он может принять или отвергнуть его в зависимости от силы эгоизма или энергии протеста[61]61
  В подробно рассмотренном примере (см. главу XX) в результате отказа должна будет пострадать также сторона, сделавшая предложение, – фактор, усиливающий энергию протеста.


[Закрыть]. В более сложных случаях один инстинктивный фактор может противодействовать другому. Желание адюльтера может быть нейтрализовано чувством вины. Вызванное страхом желание спастись бегством может уравновешиваться или замещаться желанием сражаться, спровоцированным гневом.

В своем анализе человеческих мотиваций французские моралисты XVII века ввели плодотворное различение интереса, разума и страсти. Интерес – это погоня за личной выгодой, будь то деньги, слава, власть или спасение души. Любое действие, направленное на то, чтобы помочь нашим детям, преследует личный интерес, поскольку наша судьба тесно связана с их судьбами. Родитель, отправляющий детей учиться в дорогую частную школу, не жертвует своими интересами, а действует им во благо. Можно сказать, что страсти включают эмоции так же, как другие инстинктивные побуждения, например голод, жажду, сексуальные и другие влечения. Древние включали в эту общую категорию душевное расстройство, потому что оно, подобно эмоциям, непроизвольно, неконтролируемо и подрывает рациональные соображения. В некоторых случаях мы можем относить к страстям состояние интоксикации. С точки зрения закона гнев, алкогольное опьянение и безумие часто рассматривались почти на равных.

Разум – более сложная идея. Моралисты часто использовали его (как я буду его здесь использовать) в связи с желанием поддерживать общий, а не частный интерес. Изредка они пользовались им, ссылаясь на долгосрочные (благоразумные) мотивации, в противоположность краткосрочным (близоруким) соображениям. Обе идеи можно подвести под категорию беспристрастности. При разработке общественной политики к индивидам нужно относиться беспристрастно, а не защищать интересы одних групп и индивидов в ущерб другим.

Индивиды также могут действовать, исходя из подобной мотивации. Родители могут жертвовать своими интересами, послав детей в государственную школу, потому что исповедуют равенство возможностей. В то же время политики, как и частные лица, должны в равной мере беспристрастно оценивать долгосрочные последствия, придавая им одинаковый с краткосрочными результатами вес в процессе принятия решения. Действительно, некоторые моралисты утверждали, что озабоченность долгосрочным интересом способствует общественному благу. На Филадельфийском конституционном конвенте Джордж Мейсон, в частности, заявил:

Мы должны заботиться о правах людей каждого класса. Равнодушие высших классов общества к этому велению гуманизма и политики поразительно, учитывая, что, какими бы зажиточными они сейчас ни были или какое бы высокое положение ни занимали, возможно (более того, наверняка), их потомки в течение нескольких лет распространятся среди самых низших классов общества. Таким образом, каждый эгоистический мотив, каждая семейная привязанность должны отстаивать такую политическую систему, которая заботилась бы о правах и благополучии нижних слоев граждан с неменьшим тщанием, чем о верхних слоях.

Каждая форма беспристрастности имеет свою градацию. Сила беспокойства за других имеет тенденцию варьировать обратно пропорционально не только генеалогической, но географической удаленности. Сходным образом даже благоразумные индивиды до некоторой степени придают больше значения ближайшему будущему, чем более отдаленному, – факт, который только частично можно объяснить их знанием о том, что они могут и не дожить до этого отдаленного будущего.

В качестве примера того, как понимать поведение в категориях любой из этих трех мотиваций, мы можем процитировать письмо канцлера Нью-Йорка Роберта Ливингстона Александру Гамильтону, датированное 1783 годом, в котором он комментирует преследования тех, кто выступал в войне за независимость на стороне британцев.

Я хочу серьезно пожаловаться вам на дух жестоких преследований, который преобладает здесь и последствий которого для благосостояния, торговли и будущего я так страшусь. Он особенно причиняет мне боль, потому что почти лишен каких бы то ни было более чистых патриотических мотивов. У немногих это слепой дух мести и негодования, но у большинства он представляет собой самый низменный интерес.

Фразы, выделенные мною курсивом, соответствуют разуму, эмоциям и интересу. Эпитеты говорят сами за себя: разум – чистый, страсть – слепая, интерес – низменный. Я вернусь к некоторым следствиям таких оценок.

В анализе человеческих мотиваций Фрейд подсказал три базовые формы, каждая из которых связана с отдельной психической подсистемой. Эти три системы – «Оно», «Я» и «сверх-Я», соответствующие принципу удовольствия, принципу реальности и совести. «Оно» и «сверх-Я» заключают в себе импульсы и контроль над ними, тогда как «Я», «беспомощное в обоих отношениях… тщетно защищает себя как от подстрекательств смертоносного Ид, так и от упреков наказывающей совести». В еще более показательном высказывании из того же эссе («Я и Оно») Фрейд писал, что «Я» – «несчастное существо, исполняющее три рода службы и вследствие этого страдающее от угроз со стороны трех опасностей – внешнего мира, либидо Оно и суровости сверх-Я». Но даже эта формулировка не полностью передает то, что, по моему мнению, является сутью фрейдовской идеи. Это предположение о том, что в процессе существования «Я» во внешнем мире (принцип реальности) ему также приходится вести борьбу на два фронта – против импульсов, исходящих от «Оно» (принцип удовольствия), и с предположительно строгим контролем за этими импульсами, осуществляемым «сверх-Я» (совесть)[62]62
  Если соединить две фрейдовские метафоры, эго как всадник, сидящий на неуправляемой лошади («Оно»), которым одновременно понукает инкуб («сверх-Я»).


[Закрыть].

Это оригинальное, глубокое и верное предположение. Единственное, чего ему не хватает, так это механизма. Почему «Я» само не может осуществлять необходимое управление всевозможными импульсами? Почему мораль и совесть так часто принимают форму жестких правил? Следует нам постулировать существование отдельных или квазиавтономных психических функций? Чтобы получить удовлетворительные ответы на эти вопросы, потребовались новаторские работы Джорджа Эйнсли (George Ainslie). Я обсуждаю его взгляды в главе XIII. Здесь я только хочу привлечь внимание к тому факту, что многие импульсы необходимо держать в узде по причине совокупного ущерба, который они могут нанести, если их не сдерживать[63]63
  Помимо этого существует фактор суммарного риска. Вероятность нежелательных последствий от секса без предохранения может быть мала в данном конкретном случае, но совокупный риск в течение всей жизни может быть значителен. Во время отдельно взятой поездки на автомобиле риск получить повреждения, не пристегнув ремень безопасности, невелик, но совокупная вероятность в течение всей жизни составляет 1 к 3.


[Закрыть]. В отдельно взятом случае чрезмерное потребление алкоголя или переедание, мотовство или прокрастинации (откладывание выполнения домашнего задания, например) совсем необязательно влекут значительный ущерб для агента. Ущерб возникает после повторяющихся злоупотреблений (или повторяющихся неудач). Таким образом, управление импульсами не должно фокусироваться на индивидуальных случаях, так как человек всегда может сказать себе, что с завтрашнего дня он начнет новую, более правильную жизнь. Управление импульсами должно учитывать то, что они предсказуемо возникают в неопределенном количестве случаев. Решение можно найти, если переформулировать проблему так, что неспособность контролировать импульс в данном конкретном случае становится индикатором неспособности справиться с ним в дальнейшем. «Да, я могу отложить сдерживание этого импульса до завтра, но чем завтрашний день будет отличаться от сегодняшнего? Если у меня ничего не получится сегодня, то и завтра ничего не получится». Запустив эффект внутреннего домино и повысив ставки, агент может получить мотивацию побороть импульсы, которая у него отсутствовала бы, если бы он рассматривал каждый день в отдельности. Обратной стороной медали может стать неослабность контроля. Как говорили викторианские моралисты, «никогда не знает исключений».

Наконец, мотивации могут быть консеквенциалистскими (consequentialist) или неконсеквенциалистскими (nonconsequentialist), то есть ориентированными на результат действия или на само действие. Экономическое поведение по большей части ориентировано на результат. Когда люди откладывают деньги на старость, а брокеры покупают и продают акции, они не придают какой-либо существенной – позитивной или негативной – ценности самим этим действиям; их интересует только результат. Безусловный пацифист, отказывающийся идти на военную службу даже для борьбы с самыми злыми врагами, не принимает в расчет последствий своего поведения. Самое главное для него то, что некоторые действия, такие как убийство человека, подлежат безусловному запрету. Дело не в том, что он не осознает последствия, как в случае эмоционального действия; просто последствия не имеют значения для того, что он делает.

В публичной политике также действует два вида мотиваций. Тот, кто разрабатывает политику, может применить принцип «Находка принадлежит нашедшему» (как в патентном законодательстве), предположив, что если человек, открывший ценный ресурс, получит право собственности на него, то будет открываться больше ценных ресурсов. Это консеквенциалистский аргумент. Неконсеквенциалистским аргументом в пользу такой политики будет утверждение, что человек, открывший ресурс, будь то кусок земли или лекарство от рака, обладает естественным правом собственности на него. В качестве другого примера мы можем рассмотреть речь (XXXI) Диона Хризостома против практики Родеана использовать старые бронзовые статуи для почитания благотворителей города, что, как он утверждал, одновременно нарушало права тех, в честь кого эти статуи были первоначально воздвигнуты, и отвращало новых благотворителей, которые понимали, что статуи, воздвигнутые в их честь, вскоре снова будут использованы для кого-нибудь другого. Консеквенциалистские аргументы могут (как кажется) оправдывать жесткие меры против террористов, даже если предпринятые шаги нарушают неконсеквенциалистские ценности, связанные с правами человека и гражданскими свободами[64]64
  Оговорка в скобках (как кажется) отражает возможное действие психологии тирании (глава II). Классическая дилемма сдерживания заключается в том, что ненависть, которую она вызывает, может в конце концов заслонить собой страх, который она призвана внушить.


[Закрыть].

Особым случаем неконсеквенциолистской мотивации является принцип, который будет фигурировать у меня под разными именами – бытовое кантианство, категорический императив или магическое мышление, – «Делай то, что для общего блага следовало бы делать всем». В определенном смысле этот принцип связан с последствиями, так как агент делает то, что даст наилучший результат, если бы все остальные делали то же самое. Однако это последствия не его действия, а гипотетической серии действий агента и других людей. В некотором конкретном случае действие согласно этому принципу может иметь катастрофические последствия, если остальные ему не последуют. На международной арене примером может служить одностороннее разоружение.

Другим случаем является следующий принцип еврейской этики. Предположим, враг у ворот и он заявляет: «Отдайте мне одного из вас, он будет убит, и мы пощадим всех остальных. Если откажетесь, мы убьем вас всех». Талмуд предписывает евреям погибнуть, но не выдавать жертву во имя спасения остальных. Однако если в тех же обстоятельствах враг говорит: «Отдайте мне Петра», то это требование приемлемо. Это не запрет на то, чтобы пожертвовать кем-то ради спасения остальных, а запрет на выбор того, кем пожертвовать. Роман «Выбор Софи» представляет ту же самую дилемму.

Социальные нормы (глава XXII) представляют еще один специфический случай неконсеквенциалистского поведения с важным неожиданным поворотом. Они предписывают людям, что надо делать (например, отомстить за обиду или воздерживаться от того, чтобы есть детеныша, сваренного в молоке его матери), не потому что это даст какой-то желаемый результат, но потому, что это действие само по себе обязательно[65]65
  Относительно законов кашрута (кошерности), исторической иллюстрацией которых является, в частности, запрет на то, чтобы есть детеныша, сваренного в молоке матери, какое-то время считалось, что они были оправданы соображениями гигиены. Сегодня, насколько мне известно, их рекомендуют на том основании, что человеку полезно делать нечто трудное и одновременно бессмысленное. Как представляется, эта идея воплощает заблуждение побочных эффектов, которым я уделяю внимание позднее: поведение, которое оправдывается только его действием на формирование характера, не возымеет даже этого действия. Хотя я и не знаю, сколько человек из тех, кто соблюдает это правило, делают это именно по этой причине.


[Закрыть]. Хотя эти действия совершаются не ради какого-то результата, их можно рассматривать как действия, призванные предотвратить какой-то другой результат, а именно обвинения в том, что они были допущены. Но следом мы можем спросить: не выдвигаются ли эти обвинения по сходным консеквенциалистским причинам? Более того, если люди уязвлены действиями других людей, они отвечают тем же самым даже при одноразовом взаимодействии в условиях полной анонимности, которая может быть достигнута при проведении эксперимента. Так как интеракция одноразовая, испытуемые ничего не получат от столкновений в будущем, а так как она анонимная, они не боятся обвинений со стороны третьих лиц. Я еще вернусь к этим экспериментам в следующих главах.

Даже для ярого приверженца неконсеквенциализма последствия могут иметь значение, если они важны. Рассмотрим принцип, который многие считают безусловным, – запрет на пытку детей. Представим, что в сценарии тикающей бомбы необходимым и достаточным условием для предотвращения ядерного взрыва в центре Манхэттена является пытка маленького ребенка террористки у нее на глазах. Если можно было бы сделать этот сценарий достоверным, многие неконсеквенциалисты согласились бы с пытками. Другие сказали бы, что поскольку условия этого сценария не достижимы на практике, абсолютный запрет остается в силе. Еще кто-то сохранил бы запрет, даже если такой сценарий возможен. Моя задача здесь не ратовать за один из этих выводов, а сделать эмпирическое наблюдение, согласно которому в реальных жизненных ситуациях ставки редко бывают такими высокими, чтобы можно было заставить неконсеквенциалиста рассматривать последствия своего поведения. Возможно, что если бы на карту было поставлено нечто большее, он отказался бы от своих принципов, но так как до этого дело никогда не доходит, мы не можем сказать наверняка, имеем мы дело с чрезвычайной сговорчивостью или же с полным отказом идти на компромисс.

Эти четыре подхода к мотивации позволяют уловить некоторые из вышеупомянутых феноменов. Инстинктивные факторы, страсти и принцип удовольствия явно имеют много общего. Последний применяется к более широкому ряду случаев, поскольку включает не только стремление избежать боли, но и влечение к удовольствию. Когда студенты затягивают выполнение домашней работы, это происходит не потому, что есть что-то еще, чем они страстно желают заняться. Очень часто они просто идут по пути наименьшего сопротивления.

Суперэго, разум и неконсеквенциалистские мотивации тоже имеют много общего. Хотя не все формы морали являются жесткими и неумолимыми, некоторые действительно таковы. Общеизвестным примером является теория морали Канта. (На самом деле его философия морали происходит из частных правил, которые навязывал себе для контроля над собственными импульсами, например максиму не выкуривать больше одной трубки после завтрака.) В то же время в индивидах, не испытывающих отвращения к неопределенности, мораль может преодолеть упертость. Действительно, терпимое отношение к неопределенности часто считается отличительной чертой здорового эго. Между рациональностью, личным интересом, эго и консеквенциализмом существуют более тонкие отношения. Абсурдно было бы утверждать, что отличительной чертой здорового эго является рациональное следование личному интересу.