Текст книги "Впусти меня"
Автор книги: Юн Линдквист
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Он встал с кровати, подошел к столу и вытряхнул несколько ластиков из пластмассового стаканчика. Взяв стаканчик, он снова залез на кровать и приставил его к стене, прижавшись ухом к донышку.
До него доносился лишь непонятный грохот – вряд ли из соседней комнаты. Да что они там делают?! Он затаил дыхание. И вдруг – ба-бах!
Выстрел!
Отец отыскал пистолет, и… Нет, это входная дверь, хлопнувшая так, что задрожали стены.
Он спрыгнул с кровати и подошел к окну. Через несколько секунд из подъезда вышел мужчина. Отец Эли. В руках его была сумка. Быстрым, сердитым шагом он направился к арке и исчез.
Что делать? Пойти за ним? Зачем?
Он подумал и снова лег. У него просто разыгралась фантазия, не более того. Эли поругалась со своим отцом, Оскар тоже иногда ругался с мамой. Случалось даже, что мама вот так же хлопала дверью после какой-нибудь громкой ссоры.
Но не посреди ночи.
Мама иногда грозилась, что бросит Оскара, когда ему случалось всерьез провиниться, но Оскар знал, что она этого никогда не сделает, и она знала, что он это знает. А вот отец Эли, похоже, решил выполнить угрозу. Ушел посреди ночи, с сумкой, все дела…
Лежа в постели, Оскар прижался ладонями и лбом к стене.
Эли, Эли. Ты там? Он тебя обидел? Тебе плохо? Эли…
Раздался стук в дверь, Оскар вздрогнул. На какое-то безумное мгновение ему представилось, что это отец Эли пришел, чтобы с ним разобраться.
Но это была всего лишь мама. Она зашла в комнату на цыпочках.
– Оскар? Ты спишь?
– Мм…
– Я на минутку. Ну и соседи у нас. Ты слышал?
– Нет.
– Да как ты мог не слышать? Он так орал, а потом хлопнул дверью, как сумасшедший. Боже ты мой! Иногда я прямо радуюсь, что у самой мужа нет. Бедная женщина. Ты ее видел?
– Нет.
– Я тоже. Правда, я и его не видела. И жалюзи у них опущены целыми днями. Наверное, алкоголики.
– Ма!
– Что?
– Я спать хочу.
– Ой, прости, сынок, я просто так разволновалась… Спокойной ночи. Спи!
– Угу.
Мама вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Алкоголик? Да, вполне возможно.
Папа Оскара периодически уходил в запой, потому они с мамой и расстались. Выпив, он тоже иногда впадал в ярость. Руки он, конечно, не распускал, но мог орать до хрипоты, хлопать дверьми и бить все, что под руку попадется.
В каком-то смысле Оскару нравилась эта мысль. Печально, но что поделаешь. По крайней мере, тогда у них есть что-то общее – если отец Эли алкаш.
Оскар снова уткнулся головой в стену, приложив к ней ладони.
Эли, Эли… Я знаю, что ты там. Я помогу тебе. Я спасу тебя.
Эли…
* * *
Широко открытые глаза пялились в свод моста. Хокан стряхнул сухие листья, и его взгляду предстал розовый свитер Эли, брошенный на грудь мужика. Хокан поднял свитер, хотел поднести к носу, чтобы вдохнуть его запах, но, почувствовав что-то липкое, передумал.
Он кинул его обратно, вытащил фляжку и сделал три больших глотка. Огненные языки водки обожгли горло, перетекая в желудок. Листья зашуршали под его задницей, когда он опустился на каменные плиты и взглянул на тело.
Голова выглядела странно.
Он порылся в сумке, достал фонарик. Огляделся по сторонам, проверяя, не идет ли кто, и направил луч на лицо покойника. В свете фонаря оно казалось желтовато-белым, рот был приоткрыт, будто мужик собирался что-то сказать.
Хокан сглотнул. Одна мысль, что его возлюбленная подпустила к себе этого незнакомца ближе, чем когда-либо подпускала его самого, вызывала в нем отвращение. Рука снова нащупала фляжку, чтобы выжечь внезапную горечь, но он остановился.
Шея.
Шею покойника ожерельем опоясывал широкий красный след. Хокан склонился над ним и разглядел рану от зубов Эли, там, где она пыталась добраться до артерии, —
Прикосновение ее губ к его шее, —
но это ожерелье…
Хокан выключил фонарь, сделал глубокий вдох и невольно откинулся назад, так что цемент узкой ниши моста царапнул его лысеющую макушку. Он стиснул зубы от острой боли.
Кожа на шее убитого лопнула… оттого, что ему свернули голову. На сто восемьдесят градусов. Шейные позвонки были сломаны.
Хокан закрыл глаза, делая глубокие вдохи, чтобы успокоиться, подавляя желание бежать отсюда, прочь от всего этого. За спиной – свод моста, под ним – холодный бетон. Слева и справа – аллея парка, где ходят люди, которые могут в любой момент вызвать полицию. А перед ним…
Это всего лишь мертвец.
Да. Но голова…
Его беспокоило, что голова больше ни на чем не держится. Она могла запрокинуться назад или вообще оторваться, если он поднимет тело. Он съежился, уткнувшись лицом в колени. И это сделала его возлюбленная. Голыми руками.
Представив себе хруст ломающейся шеи, он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Нет, он не может прикоснуться к этому телу. Он просто останется здесь сидеть. Как Белаква[17]17
Персонаж «Божественной комедии» Данте, флорентиец, выделывавший грифы к лютням и гитарам.
[Закрыть] у подножия горы Чистилища, дожидаясь рассвета…
Из метро по направлению к мосту шли какие-то люди. Он зарылся в листья рядом с мертвецом, прижимаясь лбом к ледяному камню.
Зачем? Голову-то зачем?
Ах да, риск заражения. Нужно отрубить нервную систему. Тело должно быть в отключке. Она ему когда-то объясняла. Тогда он не понял. Зато теперь до него дошло.
Шаги приближались, голоса звучали все громче. Прохожие свернули к лестнице. Хокан снова сел, глядя на контуры мертвого лица с разинутым ртом. Значит, вот это тело могло бы встать, стряхнув с себя листья, если бы она его не… отключила?
У него вырвался визгливый смешок, который эхо сделало похожим на птичий щебет и разнесло под своды моста. Он хлопнул себя по губам так, что аж в голове зазвенело. Ну и зрелище. Покойник встает и, как сомнамбула, отряхивает сухие листья с куртки.
Как же поступить с телом?
Восемьдесят килограммов мускулов, жира и костей нужно было где-то спрятать. Раздробить. Расчленить. Закопать. Сжечь.
Крематорий.
Ага, конечно. Перетащить туда тело, забраться на территорию и сжечь тайком. Или просто оставить у дверей, как подкидыша, понадеявшись, что любовь работников крематория к своему делу окажется столь сильна, что они не станут звонить в полицию.
Нет. Оставалось одно. По ту сторону арки дорога уходила в лес, к больнице. К воде.
Он запихнул окровавленный розовый свитер под куртку покойника, повесил сумку через плечо и просунул одну руку под шею, а другую – под колени трупа. Спотыкаясь, он поднялся и встал. Голова мертвеца в самом деле запрокинулась назад, лязгнув челюстями.
Интересно, сколько до воды? Вроде несколько сот метров. А если кто-нибудь появится? Ну, значит, появится. Тогда все кончено. В каком-то смысле это было бы даже к лучшему.
* * *
Но никто не появился, и теперь, обливаясь потом, он полз по стволу плакучей ивы, нависшей над водой. Веревкой он привязал к ногам трупа два здоровенных камня.
Из другой веревки, подлиннее, он соорудил петлю, накинул ее на грудь мертвеца, подтащил тело на глубину и сдернул веревку.
Он немного посидел на дереве, болтая ногами над водой и глядя, как пузыри все реже и реже возмущают гладь черного зеркала.
Он сделал это.
Несмотря на холод, капли пота щипали глаза, тело ныло от напряжения – но он это сделал. Прямо под его ногами лежал мертвец, сокрытый от всего мира. Его больше не существовало. Последние пузыри исчезли, и не осталось ничего… ни одной улики, указывающей на то, что здесь лежит труп.
В воде отражались звезды.
Часть вторая
Оскорбление
В воскресенье газеты опубликовали подробный репортаж об убийстве в Веллингбю. Рубрика гласила: «ЖЕРТВА РИТУАЛЬНОГО УБИЙСТВА?»
Фотография мальчика на лесной поляне. Дерево.
К этому времени убийца из Веллингбю уже сошел с уст местных жителей. Цветы на поляне завяли, свечи погасли. Полицейские ленты расцветки карамельных фантиков были убраны, все возможные следы и улики зафиксированы.
Воскресная статья снова разожгла дискуссии. Эпитет «ритуальное убийство» подразумевал, что подобное должно было случиться снова, не правда ли? Ведь смысл ритуала в повторении.
Все, кто когда-либо ходил по той дороге или просто находился поблизости, имели что сказать. Какой зловещей была эта часть леса. Или как там было красиво и спокойно и кто бы мог подумать…
Все, кто знал мальчика, пусть даже поверхностно, рассказывали, каким он был распрекрасным и какой злодей убийца. Убийство охотно использовали в качестве аргумента за введение смертной казни даже те, кто в принципе возражал против крайних мер.
Не хватало лишь одного. Фотографии убийцы. Все смотрели на безликую поляну, на улыбающееся лицо мальчика. Без фотографии того, кто это сделал, казалось, что все это произошло… само собой.
Не было ощущения завершенности.
В понедельник, двадцать шестого октября, полиция объявила по радио и в утренних газетах, что был проведен крупнейший антинаркотический рейд в истории Швеции. Пойманы пять ливанцев.
Ливанцы.
По крайней мере, это было понятно. Пять килограммов героина. Пять ливанцев. По килограмму на каждого.
Ливанцы в довершение всего получали шведское пособие по безработице, втихую занимаясь контрабандой наркотиков. Фотографий ливанцев, правда, тоже не было, но здесь они и не требовались. Как выглядят ливанцы, все и так знали. Арабы. Ну да, ну да.
Кое-кто высказывал предположение, что маньяк тоже из эмигрантов. А что, вполне вероятно. Разве в арабских странах не существуют всяческие кровавые ритуалы? Исламисты, вон, отправляют собственных детей с пластмассовыми крестами – или что они там носят на шеях – обезвреживать мины. Если верить слухам. Страшные люди. Иран, Ирак. Ливанцы.
Но полиция обнародовала в понедельник авторобот убийцы, опубликовав его во всех вечерних газетах. Оказалось, что его видела какая-то девочка. С портретом торопиться не стали, чтобы не упустить никаких деталей. Постарались на совесть.
Швед как швед. Бледное лицо. Невыразительный взгляд. Все тут же согласились, что именно так и выглядит убийца. Несложно представить, как человек с подобным лицом, похожим на маску, крадется к тебе по лесной поляне и…
Все жители Западного Стокгольма, имевшие хоть малейшее сходство с портретом, чувствовали на себе долгие испытующие взгляды. Придя домой, они смотрелись в зеркало. Ни капли сходства. В постели, перед сном, они подумывали, не изменить ли им завтра внешность – или это вызовет подозрения?
Они напрасно беспокоились. Совсем скоро у людей появится иной повод для волнения. Швеция станет другой страной. Оскорбленной нацией. Именно это слово звучало повсеместно: оскорбление.
Пока люди с внешностью убийцы лежат в своих постелях, обдумывая новую прическу, советская подводная лодка буксует на мели у берегов Карлскруны. Ее двигатели ревут, разгоняя эхо между шхер в попытке сойти с мели. Никто не удосуживается выйти в море, чтобы проверить, что происходит.
Лодку случайно обнаружат в среду утром.
Среда, 28 октября
Школа жужжала как улей. Кто-то из учителей услышал новость по радио на перемене, рассказал своему классу, и на большой перемене об этом уже знали все.
В Швецию вторглись русские.
Последние несколько недель дети только и делали, что обсуждали маньяка из Веллингбю. Многие утверждали, что видели его, а кое-кто даже говорил, будто подвергся нападению. Когда какой-то старик в замызганной одежде решил срезать путь через школьный двор, дети с воплями разбежались и попрятались в здании школы. Кое-кто из парней покрепче вооружился хоккейными клюшками, готовясь к нападению. К счастью, кто-то признал в старике местного алкаша с городской площади, и ему удалось уйти.
А теперь еще эти русские. О них было мало что известно. Ну, всякие там анекдоты: «встречаются как-то русский, немец и Белльман»[20]20
Карл-Михаил Белльман – известный шведский поэт и бард (1740–1795).
[Закрыть]. Лучше всех играют в хоккей. Их страна называется «Советский Союз». Они единственные, за исключением американцев, кто летал в космос. Американцы сделали нейтронную бомбу, чтобы от них защищаться.
На большой перемене Оскар завел разговор с Юханом:
– Думаешь, у них и правда есть нейтронная бомба?
Юхан пожал плечами:
– Сто пудов. Наверняка припасли на подводной лодке.
– А разве для этого не нужен самолет?
– Не-а. Они засовывают их в специальные ракеты – их откуда угодно запустить можно.
Оскар посмотрел на небо.
– И что, их можно хранить на подводной лодке?
– Ну я же тебе объясняю. Их где угодно можно хранить.
– Значит, люди умирают, а дома` остаются?
– Ага.
– Ну а животные?
Юхан на мгновение задумался.
– Тоже, наверное, умирают. По крайней мере, крупные.
Они сидели на краю песочницы, где сейчас никто не играл. Юхан поднял большой камень и швырнул его в песок:
– Ба-бах! И все умерли.
Оскар взял камень поменьше:
– Нет! Смотри, один выжил! Бы-дыщ! Ракета в спину!
Они принялись швырять камни и гравий, уничтожая цивилизацию, пока за их спиной не послышался голос:
– Что это вы тут делаете?
Они обернулись. Йонни и Микке. Вопрос задал Йонни. Юхан бросил камень на землю:
– Да нет, мы так…
– Тебя никто не спрашивал. Поросенок? Чем это вы занимаетесь?
– Камни кидаем.
– Зачем?
Юхан отошел на шаг в сторону и с занятым видом принялся завязывать ботинки.
– Просто так.
Йонни поглядел в песочницу и всплеснул руками так, что Оскар вздрогнул от неожиданности:
– Здесь же дети играют! Ты вообще соображаешь, что делаешь?! Загадил всю песочницу!
Микке сокрушительно покачал головой:
– Они же могут споткнуться и пораниться!
– Придется тебе все это собрать, Поросенок.
Юхан по-прежнему возился со шнурками.
– Ты что, не слышишь? Собирай, кому говорю!
Оскар застыл в нерешительности. Конечно же, Йонни плевать было на песочницу. Это все их обычные штучки. Чтобы собрать раскиданные камни, требовалось не меньше десяти минут, а Юхан, похоже, помогать не собирался. При этом с минуты на минуту зазвенит звонок.
Нет.
Это слово снизошло на Оскара как откровение. Так впервые произносишь слово «Бог», уверовав в… Бога.
Он на секунду представил, как собирает камни в песочнице после звонка лишь потому, что ему приказал Йонни. Но дело было не только в этом. На площадке была горка вроде той, что стояла в его дворе.
Оскар покачал головой.
– Что ты сказал?!
– Нет.
– Что «нет»? Может, ты чего-то не понял? Раз я сказал «собери», значит ты идешь и собираешь.
– НЕТ.
Зазвенел звонок. Йонни молча стоял и смотрел на Оскара.
– Ты же знаешь, что теперь будет, правда? Микке, ты слышал?
– Да.
– Поговорим после уроков.
Микке кивнул.
– До встречи, Хрюша!
И Йонни с Микке вошли в здание школы. Юхан встал, справившись наконец со шнурками.
– Блин, зря ты это…
– Знаю.
– И на фиг ты стал вырубаться?
– Ну… – Оскар взглянул на горку. – Так получилось.
– Ну и дурак.
– Да.
После уроков Оскар задержался в классе. Положил на парту два чистых листа бумаги, взял словарь с полки, открыл на букве «М».
Мамонт… Медичи… Монгол… Морзе.
Да. Вот оно. Вся азбука Морзе занимала четверть страницы. Большими ровными буквами он принялся переписывать азбуку на чистый лист бумаги:
А = · —
Б = – ···
В = · —
и так далее. Закончив, он повторил то же самое на втором листе. Остался недоволен. Выкинул листок и начал заново, еще тщательнее выводя знаки и буквы.
Вообще-то хватило бы и одного удачного экземпляра – того, что предназначался Эли. Но Оскару нравилось возиться с буквами – лишний повод задержаться в школе.
Они уже целую неделю встречались каждый вечер. Вчера Оскар попробовал постучать в стену, прежде чем выйти во двор. Эли ответила, и они вышли на улицу одновременно. Тогда Оскару пришла в голову мысль наладить связь при помощи какого-нибудь секретного кода, и тут он вспомнил про морзянку.
Он оценивающе взглянул на исписанные листы. Хорошо. Эли должно понравиться. Как и он, она любила головоломки, системы. Он согнул оба листка пополам, убрал в портфель, сложил руки на парте. В животе заурчало. Школьные часы показывали двадцать минут четвертого. Он вытащил из парты комикс «Воспламеняющая взглядом» и читал его до четырех часов.
Не могли же они его ждать целых два часа?
Если бы он только послушался Йонни и убрал камни, он был бы уже дома. В относительном порядке. Подобрать несколько камней было далеко не худшим из того, что его заставляли делать, и он делал. Оскар уже жалел о своем непослушании.
А что, если сейчас все собрать?
Может, он сумеет смягчить завтрашнее наказание, сказав, что специально остался после школы, чтобы…
Да, так он и сделает.
Он взял свои вещи и вышел к песочнице. На это уйдет минут десять, не больше. Когда он завтра расскажет об этом Йонни, тот заржет, погладит его по голове и скажет: «Молодец, Поросенок!» – ну или что-нибудь в этом роде. В любом случае, так будет лучше.
Он покосился на детский городок, поставил портфель у края песочницы и начал собирать камни. Сначала те, что побольше. Лондон, Париж. Теперь он воображал, что спасает мир. Очищает его от страшных нейтронных бомб. Под каждым поднятым камнем оказывались уцелевшие, они выползали из-под развалин своих домов, как муравьи из муравейника. Только ведь нейтронное оружие не разрушает дома… Ну да ладно, будем считать, что здесь сбросили заодно пару ядерных бомб.
Когда он подошел к краю песочницы, чтобы сложить собранные камни в кучу, его уже ждали. Увлекшись игрой, он не услышал, как они подошли. Йонни, Микке. И Томас. В руках у них были длинные ореховые прутья. Розги. Йонни указал своим прутом на валявшийся камень:
– И этот.
Оскар сложил свою ношу на землю и поднял камень, на который указывал Йонни.
– Ну вот и молодец. А мы ведь тебя ждали, Поросенок. Долго ждали.
– А потом пришел Томас и сказал, что ты здесь, – добавил Микке.
Глаза Томаса ничего не выражали. В младших классах Оскар дружил с ним, часто играл в его дворе, но в начале пятого класса, после летних каникул, Томас вдруг переменился. Даже говорить начал по-другому, по-взрослому. Оскар знал, что учителя считали его самым умным в классе. Это чувствовалось по тому, как они с ним разговаривали. У него был компьютер. Он собирался стать врачом.
Оскару захотелось швырнуть камень, зажатый в руке, в лицо Томасу. Прямо в рот, открывшийся, чтобы что-то сказать.
– Что же ты не бежишь? Ну, беги!
Прут Йонни со свистом рассек воздух. Оскар крепче сжал камень.
Почему же ты не бежишь?
Он уже чувствовал обжигающую боль прута, секущего по ногам. Выбраться бы на аллею, где ходят взрослые, – при них его трогать не посмеют.
Почему я не бегу?
Потому что у него все равно не было ни малейшего шанса. Он и пяти шагов пробежать не успел бы, прежде чем его настигнут.
– Не надо.
Йонни повернул к нему голову, делая вид, что не расслышал:
– Что ты сказал, Поросенок?
– Не трогайте меня.
Йонни повернулся к Микке:
– Он считает, что мы не должны его трогать.
Микке покачал головой:
– А мы-то старались, розги делали… – Он помахал своим прутом.
– Томас, а ты как думаешь?
Томас смотрел на Оскара, как на крысу, попавшую живьем в капкан:
– Я думаю, что Поросенка нужно слегка проучить.
Их было трое. У них были прутья. Положение было крайне невыгодным. Он мог бы швырнуть камень в лицо Томасу. Или ударить с размаху, если тот подойдет ближе. За этим последовал бы разговор с директором и прочее, и прочее. Но, может, его поймут? Все-таки трое с прутьями.
Я был в отчаянии.
Он не был в отчаянии. Наоборот, сквозь страх в душе нарастало спокойствие – он принял решение. Пусть они его только ударят, дадут повод засветить камнем по мерзкой морде Томаса.
Йонни с Микке сделали шаг вперед. Йонни хлестнул его прутом по ляжке, и он согнулся пополам от дикой боли. Микке зашел сзади и схватил его за руки, прижав их к бокам.
Только не это!
Теперь он не мог бросить камень. Йонни снова полоснул его по ногам, крутанулся вокруг своей оси, как Робин Гуд в фильме, и нанес новый удар.
Ноги Оскара горели от боли. Он извивался в руках Микке, но вырваться не мог. На глаза навернулись слезы. Он заорал. Йонни снова сильно хлестнул его по ногам, задев Микке, который завопил: «Черт, да осторожнее ты!» – но Оскара не выпустил.
По щеке Оскара покатилась слеза. Это несправедливо! Он же все убрал, сделал, как они велели, так почему же они его мучают?!
Камень, зажатый в его руке, упал на землю, и тогда он зарыдал по-настоящему.
Голосом, полным издевательского сострадания, Йонни произнес:
– Смотрите-ка, Поросенок плачет!
Вид у Йонни был довольный. Дело было сделано. Йонни махнул Микке, чтобы тот отпустил Оскара. Его тело сотрясалось от плача и от боли в ногах. Глаза его были полны слез. И тогда он услышал голос Томаса:
– А как же я?
Микке опять схватил Оскара за руки, и сквозь пелену слез он увидел, как перед ним встал Томас. Оскар всхлипнул:
– Не надо. Пожалуйста!
Томас поднял прут и хлестнул что есть силы. Один-единственный раз. Лицо Оскара обожгла острая боль, и он так рванулся, что Микке то ли не удержал его, то ли сам разжал руки.
– Черт, Томас! Ну ты даешь…
Йонни разозлился не на шутку:
– Блин, теперь сам будешь объясняться с его матерью!
Оскар не слышал, что Томас ему ответил. Если вообще ответил.
Их голоса звучали все дальше, они оставили его лежать лицом в песке. Левая щека горела. Ледяной песок холодил его пылающие ноги. Ему хотелось приложиться к нему и щекой, но он понимал, что лучше этого не делать.
Он лежал так долго, что начал замерзать. Потом сел, осторожно потрогал щеку. На пальцах осталась кровь.
Он дошел до здания туалета и взглянул на себя в зеркало. Щека опухла и покрылась коркой полузасохшей крови. Сил Томас не пожалел. Оскар промыл щеку и снова посмотрел на свое отражение. Рана больше не кровоточила – она оказалась не такой уж и глубокой, – но шрам тянулся почти во всю щеку.
Мама. Что я ей скажу…
Правду. Ему хотелось, чтобы его утешили. Через час мама придет домой. И тогда он расскажет, что они с ним сделали, и она чуть с ума не сойдет и примется обнимать его, как одержимая, и он будет лежать в маминых объятиях, утопая в ее слезах, и плакать вместе с ней.
А потом она позвонит матери Томаса.
Она позвонит матери Томаса, и они поругаются, та наговорит ей гадостей, мама расплачется, а потом…
Урок труда.
Скажет, что случайно поранился на уроке труда. Нет. Тогда она может позвонить учителю труда.
Оскар изучил рану в зеркале. На что это может быть похоже? О, упал с горки! Конечно, не очень правдоподобно, но маме наверняка захочется в это поверить. Она все равно его пожалеет и утешит, только без лишних осложнений. Решено, горка!
Оскар почувствовал холод в штанах. Он расстегнул ширинку и заглянул туда – трусы оказались мокрыми насквозь. Он вытащил ссыкарик и промыл его в воде. Затем собрался было засунуть его обратно, однако вместо того застыл перед своим отражением в зеркале.
Оскар. Поприветствуем Оскара!
Он взял чистый ссыкарик и надел его на нос. Как клоун. Желтый шарик и красная рана на щеке. Оскар. Он широко распахнул глаза, стараясь придать лицу как можно более безумный вид. Да. Выглядел он и правда жутко. Он обратился к клоуну в зеркале:
– Все, с меня хватит. Слышишь? С меня хватит.
Клоун не отвечал.
– Больше я это терпеть не намерен. Ни разу, слышишь? – Голос Оскара гулко разносился по пустому туалету: – Что мне делать? Как думаешь, что мне делать?
Он скорчил такую гримасу, что рана на щеке заныла, и заговорил за клоуна страшным скрипучим голосом:
– «…Убей их… убей их… убей их…»
Оскар вздрогнул. Прозвучало и в самом деле жутко. Голос казался чужим, да и физиономия в зеркале не имела ничего общего с его лицом. Он снял ссыкарик в носа, запихнул его в трусы.
Дерево.
Не то чтобы он по-настоящему в это верил, но… Нужно было попасть к тому дереву, искромсать его ножом. И может быть… Может быть… Если он как следует сосредоточится…
Может быть.
Оскар взял свой портфель и поспешил домой, отводя душу в фантазиях.
Томас сидит за своим компьютером, как вдруг чувствует первый удар. Он не понимает, что происходит. Спотыкаясь, бредет на кухню. Кровь хлещет из его живота. «Мама, мама, он меня зарезал!»
Но мать Томаса лишь стоит и смотрит. Мать, которая всегда защищала его, что бы он ни сделал. Теперь она только стоит и смотрит. В ужасе. Наблюдает, как на теле Томаса появляются все новые и новые ножевые раны.
Он падает на пол и валяется в луже собственной крови… «Мама… мама…» – взывает он, пока невидимый нож не распарывает его живот, выворачивая кишки на пол кухни.
Конечно, вряд ли сработает.
Но все же.
* * *
В квартире воняло кошачьей мочой.
Жизель лежала у него на коленях и урчала. Биби и Беатрис кувыркались на полу. Манфред, как обычно, сидел, прижавшись носом к окну, в то время как Густаф пытался привлечь его внимание, бодаясь об него головой.
Монс, Туфс и Клеопатра нежились в кресле; Туфс теребил лапой растрепанную обивку. Карл-Оскар попытался запрыгнуть на подоконник, но промахнулся и полетел кувырком на пол. Он был слеп на один глаз.
Лурвис лежал в коридоре, дежуря у почтовой щели, готовый в любой момент подпрыгнуть и разорвать очередную рекламную листовку. Венделла лежала на полке для шляп и наблюдала за Лурвисом; ее деформированная передняя лапа свисала между решеток полки, изредка подергиваясь.
Часть кошек сидели на кухне – кто ел, кто просто разлегся на столе и стульях. Пятеро лежали в кровати в спальне. Остальные заняли свои любимые места в гардеробе и шкафах, которые они наловчились открывать лапами.
С тех пор как Гёста под давлением соседей перестал выпускать кошек на улицу, с новым генетическим материалом было туго. Большинство котят рождались мертвыми или с такими уродствами, что через пару дней все равно умирали. Больше половины из двадцати восьми котов, проживавших в квартире Гёсты, имели тот или иной дефект. Они были слепыми, или глухими, или беззубыми или имели проблемы с моторикой.
Он их всех любил.
Гёста погладил Жизель между ушами:
– Ну что, милая… Что будем делать? Не знаешь? Вот и я не знаю. Но что-то же надо делать, правда? Нельзя же так. Это же Юкке. Мы были знакомы. А теперь он мертв. Только никто об этом не знает. Потому что они не видели того, что видел я. А ты видела?
Гёста склонил голову, прошептал:
– Это был ребенок. Я все видел из окна, как он шел по дороге. Он поджидал Юкке. Под мостом. Тот вошел… и больше не вышел. А утром его уже не было. Но он мертв. Я это точно знаю.
Что ты говоришь?
Нет, я не могу пойти в полицию. Они же начнут расспрашивать. Там будет куча народу, и они спросят, почему я ничего не сказал. Станут светить лампой в лицо.
Прошло уже три дня. Или четыре. Не знаю. Какой сегодня день? Они обязательно спросят. Я не могу.
Но что-то же надо делать.
Что мы будем делать?
Жизель взглянула на него и принялась облизывать его руку.
* * *
Когда Оскар пришел домой из леса, нож был весь в трухе. Он вымыл его под кухонным краном и вытер полотенцем, которое потом сполоснул холодной водой, выжал и приложил к щеке.
Скоро вернется мама. Ему нужно было проветриться, прийти в себя – плач комом стоял в горле, ноги болели. Он достал из шкафа ключ, написал записку: «Скоро буду. Оскар». Потом положил нож на свое место и спустился в подвал. Отпер тяжелую дверь, проскользнул внутрь.
Подвальный запах. Оскару он всегда нравился. Знакомый дух старых вещей, дерева и затхлости. Маленькие окна вровень с землей пропускали лишь редкие лучи света, и царившие здесь сумерки навевали мысли о тайнах и припрятанных сокровищах.
Слева от него находился продолговатый отсек, где размещались четыре складских бокса. Стены и двери были деревянные, на дверях навесные замки, где большие, а где поменьше. На одной из дверей были укрепленные петли замка, – видимо, там уже однажды побывали воры.
На деревянной стене в конце отсека красовалась надпись «KISS», выведенная фломастером. Буквы «S» были угловатыми, как «Z», вывернутые наизнанку.
Но самое интересное находилось в противоположном конце коридора. Мусорка. Однажды Оскар отыскал там несколько выпусков «Халка» и совершенно исправную лампу в виде глобуса, которая сейчас стояла в его комнате. И еще кучу всего.
Однако сегодня ему не удалось найти ничего интересного. Наверное, мусор недавно вывезли. Попалось лишь несколько журналов и папок с надписями «английский» и «шведский». Папок у него дома хватало – пару лет назад выудил целую гору из мусорного контейнера возле типографии.
Оскар пошел дальше по коридору, ведущему в соседний подъезд, туда, где жил Томми. Открыл дверь в следующий подвал, вошел. Тут пахло по-другому – чувствовался слабый запах краски или растворителя. Помимо прочего, в этой части подвала находилось бомбоубежище. Оскару как-то довелось в нем побывать, когда ребята постарше устроили там боксерский клуб. Томми разрешил ему однажды вечером прийти посмотреть. Парни дубасили друг друга боксерскими перчатками, и Оскару стало слегка не по себе. Стоны и пот; напружиненные, собранные тела, звуки ударов, которые скрадывали толстые стены. Потом кого-то все же покалечили или что уж там у них произошло, и на штурвальное колесо тяжелой бронированной двери навесили цепь с замком. С боксом было покончено.
Оскар зажег свет и подошел к двери. Если русские придут, наверняка ее откроют.
Если ключи не потеряли.
Он стоял перед железной дверью, и ему вдруг представилось, что там, внутри, кто-то есть. Вот зачем нужны эти цепи и амбарный замок. Там прячется монстр.
Он прислушался. Приглушенные звуки улицы, шаги людей, занятых своими делами у себя дома. Оскар любил бывать в подвале. Здесь он вдруг оказывался в другом мире, в то же время прекрасно зная: если что, от настоящей жизни его отделяет лишь одна стена. Но тут, внизу, царил покой. Никто к нему не приставал. Никто ничего не требовал.
Напротив бомбоубежища находился бывший склад, оборудованный дворовыми пацанами под место тусовок. Это была запретная территория.
Замка на двери не было, но это не значило, что кто угодно мог туда войти. Он сделал глубокий вдох и открыл дверь.
Обстановка была не ахти. Видавший виды диван и не менее потрепанное кресло. Ковер на полу. Комод с облупившейся краской. От лампы в коридоре был тайком протянут самодельный шнур, на котором болталась голая лампочка. Свет не горел.
Оскар здесь пару раз был и помнил: чтобы включить свет, достаточно чуть покрутить лампочку. Но он не осмеливался. Света, что просачивался сквозь щели в стене, было вполне достаточно. Если они его здесь застукают…
То что? Не знаю. В том-то и дело. Не изобьют, конечно, но…
Он встал на колени на ковер перед диваном, приподнял подушку. Под ней обнаружились пара тюбиков клея, рулон полиэтиленовых пакетов и баллончик с газом. Под другой подушкой лежало несколько зачитанных до дыр порножурналов.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
