Текст книги "Впусти меня"

Уф. Ему стало немного лучше. Но сперма – это плохо. Это след.

Он вытащил из сумки носки, как смог протер угол стены и скамейку. Бросив носки в сумку, надел маску, прислушиваясь к разговору пацанов.

– …Новая игрушка для «Атари». «Эндуро». Пошли ко мне, сыграем?

– Не, у меня дела…

– А ты?

– Ладно. А у тебя что, два джойстика?

– Нет, но…

– Давай сначала зайдем за моим? Тогда можно вдвоем играть.

– Ага. Пока, Маттиас.

– Пока.

Двое из них явно собрались уходить. Расклад выходил – лучше некуда. Один пацан задерживался. Хокан набрался смелости и снова выглянул поверх кабинки. Двое парней направлялись к выходу, третий надевал носки. Хокан пригнулся, вспомнив, что на нем маска. Хорошо еще, его не засекли.

Он взял баллон с галотаном, положил палец на клапан. Остаться в маске? Вдруг пацану удастся ускользнуть? Вдруг кто-нибудь войдет? Вдруг…

Черт. Зря он разделся. Вдруг ему придется бежать? Думать было некогда. Он услышал, как пацан запер свой шкафчик и пошел к выходу. Через пять секунд он окажется возле двери кабинки. Слишком поздно что-либо обдумывать.

В щели дверного проема мелькнула тень. Он отключил мозг, повернул замок, распахнул дверь и бросился наружу.

Обернувшись, Маттиас увидел большого обнаженного человека в маске, несущегося прямо на него. В голове его промелькнула одна-единственная мысль, а тело инстинктивно рванулось назад.

Смерть.

Он пятился от наступающей Смерти, пришедшей его забрать. В одной руке Смерть держала что-то черное. Черный предмет взметнулся к его лицу, и он набрал воздуха в легкие, чтобы закричать.

Но не успел он открыть рот, как черная штуковина накрыла его рот и нос. Он почувствовал, как чья-то рука обхватила его затылок, вжимая его лицо в это черное, мягкое. Крик превратился в сдавленное мычание, а пока он пытался выжать из себя отчаянный вопль, раздалось шипение, напоминавшее звуки дымомашины.

Он снова попытался закричать, но, когда он вздохнул, с телом приключилось что-то странное. Все конечности внезапно онемели, и крик превратился в негромкий писк. Он снова вздохнул, и ноги его подкосились, а перед глазами закрутился разноцветный калейдоскоп.

Ему больше не хотелось кричать. Не было сил. Красочная пелена заволокла все поле его зрения. Тела он больше не чувствовал. Калейдоскоп крутился. Маттиас растворился в радуге.

* * *

Оскар держал листок с азбукой Морзе в одной руке, а другой выстукивал точки-тире. Костяшки – точка, ладонь – тире; так они договорились.

Костяшки. Пауза. Костяшки, ладонь, костяшки, костяшки. Пауза. Костяшки, костяшки:

Э-Л-И Я В-Ы-Х-О-Ж-У.

Спустя несколько секунд последовал ответ:

И-Д-У.

Они встретились у ее подъезда. За день она буквально… преобразилась. Пару месяцев назад к ним в школу приходила тетка-еврейка, рассказывала о холокосте, показывала слайды. Эли походила на людей с тех слайдов.

Резкий свет фонаря подчеркивал тени на ее лице, череп проступал из-под кожи, словно истончившейся, и…

– Что у тебя с волосами?

Сначала он подумал, что дело в освещении, но, подойдя ближе, разглядел в ее черных волосах несколько белых прядей. Как у старухи. Эли пригладила волосы рукой, улыбнулась:

– Пройдет. Что будем делать?

– Может, до палатки?

– Что?

– Побежали до палатки?

– Угу. Кто последний добежит – тот тухлая селедка!

В голове Оскара промелькнула картинка:

Черно-белые дети.

Эли сорвалась с места, и Оскар помчался за ней следом. Хоть она и выглядела больной, но бегала куда быстрее его, лихо перескакивая через камни на своем пути. Какая-то пара скачков – и она оказалась на другой стороне улицы. Оскар бежал что есть сил, но картинка в голове не давала ему покоя.

Черно-белые дети?

Точно! Он мчался под гору мимо кондитерской фабрики, и тут его осенило. Старые фильмы, что крутят по воскресеньям. «Андерссонихов Калле»[22]22
  Шведский юношеский фильм 1950 года, классика шведского кино.


[Закрыть] и тому подобные. «Кто последний добежит – тот тухлая селедка!» В этих фильмах любили такие выражения.

Эли поджидала его у дороги, метрах в двадцати от палатки. Оскар подбежал к ней, стараясь не показывать, насколько запыхался. Он никогда еще не водил Эли к палатке. Может, рассказать ей ту историю? Точно.

– Знаешь, почему эту палатку называют «секс-шопом»?

– Почему?

– Потому что… короче, я слышал на родительском собрании… кто-то рассказывал, что… ну, в смысле, не мне, но… я слышал… В общем, говорят, что мужик, которому она принадлежит…

Оскар начал жалеть, что завел этот разговор. Уж очень глупо все выходило. По-дурацки как-то. Эли всплеснула руками:

– Что?

– Ну, говорят, что он… водит сюда женщин. То есть он после закрытия… ну, ты понимаешь…

– Что, правда?! – Эли взглянула на палатку. – Как же они там помещаются?

– Ужас, да?

– Ага.

Оскар направился к киоску. Сделав пару быстрых шагов, Эли догнала его и прошептала:

– Они, наверное, очень худые!

Оба прыснули. Оскар с Эли вошли в круг света, падавшего из окна киоска. Эли демонстративно закатила глаза, указывая на владельца палатки, стоявшего внутри и смотревшего маленький телевизор:

– Это он? – (Оскар кивнул.) – Вылитая обезьяна!

Приложив ладонь к уху Эли, Оскар шепнул:

– Он пять лет назад сбежал из зоопарка. До сих пор ищут.

Эли прыснула и приложила ладонь к уху Оскара. Ее теплое дыхание заструилось в его голове.

– Нет, не ищут! Они просто его здесь заперли!

Взглянув на продавца, они расхохотались, представляя его обезьяной в клетке, набитой сладостями. Услышав их смех, продавец повернулся к ним и нахмурил мохнатые брови, что лишь увеличило сходство с гориллой. Оскар и Эли захохотали так, что чуть не упали, закрывая рты руками и изо всех сил стараясь сохранить видимость приличия.

Палаточник наклонился к ним:

– Что-нибудь будете?

Эли тут же сделала серьезную мину, отняла руки от губ, подошла к окошку и ответила:

– Банан, пожалуйста.

Оскар фыркнул и крепче прижал руку ко рту. Эли обернулась и, приложив указательный палец к губам, шикнула на него с наигранной строгостью. Продавец по-прежнему стоял у окошка.

– Бананов нет.

Эли изобразила искреннее недоумение:

– Как, нет бананов?!

– Вот так, нет. Что-нибудь еще?

У Оскара сводило скулы от еле сдерживаемого смеха. Спотыкаясь, он отбежал к почтовому ящику в нескольких шагах от палатки, прислонился к нему и расхохотался, содрогаясь всем телом. Эли подошла к нему, качая головой:

– Бананов нет.

Оскар выдохнул:

– Наверное… все… съел!

Оскар взял себя в руки, сжал губы, вытащил из кармана четыре монеты по одной кроне и подошел к окошку.

– Конфеты, разных сортов.

Пристально посмотрев на него, продавец начал зачерпывать совком сладости из пластиковых лотков, выставленных в витрине, ссыпая их в бумажный пакет. Оскар покосился в сторону, желая убедиться, что Эли его слышит, и добавил:

– И бананы.

Продавец остановился:

– Я же сказал, бананов нет.

Оскар указал на один из лотков:

– Я имел в виду банановые пастилки.

Он услышал, как Эли фыркнула от смеха, и поступил так же, как она: приложил палец к губам и шикнул на нее. Продавец усмехнулся, положил в пакет пару банановых пастилок и вручил его Оскару.

Они направились к дому. Прежде чем взять конфету, Оскар протянул пакет Эли. Та покачала головой:

– Спасибо, не хочу.

– Ты что, не любишь сладости?

– Мне нельзя.

– Вообще никаких?

– Не-а.

– Блин, вот обидно.

– Не очень. Я же даже не знаю, какие они на вкус.

– Ты что, никогда их не пробовала?!

– Нет.

– Так откуда же ты тогда знаешь…

– Знаю, и все.

Такое случалось не первый раз. Они разговаривали, Оскар о чем-то спрашивал, и разговор заканчивался этими ее «просто это так» или «знаю, и все». Без всяких объяснений. Это была одна из ее странностей.

Жалко, что ему не удалось ее угостить. Ему так хотелось продемонстрировать свою щедрость, сказать – бери сколько хочешь! А она, оказывается, не ест сладкого. Он закинул в рот банановую пастилку и покосился на нее.

Вид у нее был и правда нездоровый. И эта седина… Оскар читал в одном рассказе про человека, поседевшего от испуга. Может быть, кто-то ее напугал?

Она смотрела по сторонам, обхватив плечи руками, и казалась такой… маленькой. Оскару захотелось ее обнять, но он не осмелился.

У подъезда Эли остановилась и взглянула на свои окна. Свет не горел. Она стояла, обхватив руками плечи, словно завязавшись в узел, и смотрела в землю.

– Оскар…

И тут он сделал это. Ее тело будто само напрашивалось, так что он собрался с духом и сделал это. Обнял ее. На какое-то страшное мгновение ему показалось, что он совершил ошибку: тело ее казалось напряженным, отчужденным. Он уже собирался прервать объятие, как вдруг она обмякла. Узел развязался, она высвободила руки, обхватив его спину, и, дрожа, приникла к нему.

Она положила голову ему на плечо, и они так застыли. Ее дыхание щекотало его шею. Они молча обнимали друг друга. Оскар зажмурился, чувствуя, что это самая важная минута в его жизни. Свет подъезда едва пробивался сквозь сомкнутые веки, обволакивая глаза красной пеленой. Лучшая минута в жизни.

Голова Эли придвинулась ближе к его шее. Тепло ее дыхания становилось все более ощутимым. Расслабившиеся мышцы тела снова напряглись. Ее губы коснулись его шеи, и по телу Оскара пробежала дрожь.

Внезапно она рванулась и высвободилась из его объятий, отпрянув назад. Оскар уронил руки. Эли потрясла головой, словно стряхивая с себя сон, развернулась и пошла к своей двери. Оскар остался стоять. Когда она открыла дверь, он окликнул ее:

– Эли?

Она обернулась.

– Где твой папа?

– Он… пошел за едой.

Ее не кормят. Вот в чем дело…

–Если хочешь, можешь поесть у нас.

Эли отпустила ручку двери, подошла к нему. Оскар уже соображал, как все объяснить маме. Он не хотел знакомить маму с Эли. Он мог бы сделать пару бутербродов и вынести их на улицу. Да, так, пожалуй, лучше всего.

Эли встала напротив него, серьезно посмотрела ему в глаза:

– Оскар… Я тебе нравлюсь?

– Да. Очень.

– А если бы я не была девочкой… я бы тебе все равно нравилась?

– Как это?

– Ну так. Я бы тебе нравилась, если бы не была девочкой?

– Ну… наверное.

– Точно?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

Послышался звук, будто кто-то дергал заевшую оконную створку, и затем открылось окно. Оскар увидел за спиной Эли мамину голову, высунувшуюся из окна его спальни:

– О-о-оскар!

Эли шарахнулась в сторону, прижавшись к стене. Оскар сжал кулаки и взбежал на пригорок, встав под окнами. Как маленький ребенок.

– Что?

– Ой! Ты тут! А я думала…

– Ну что?!

– Сейчас передача начнется.

– Да знаю я!

Мама собралась было что-то сказать, но захлопнула рот и молча взглянула своего сына, стоящего под окнами, – руки по швам, крепко сжатые кулаки, тело как струна.

– Ты что там делаешь?

– Я… я иду.

– Давай скорее, а то…

Глаза Оскара увлажнились яростью, и он прошипел:

– Уйди! Закрой окно! Уйди!

Какое-то мгновение мама молча смотрела на него, затем по ее лицу пробежала тень, после чего она с треском захлопнула окно и ушла в дом. Оскару захотелось… не то чтобы окликнуть ее, но… послать ей мысль. Спокойно объяснить, в чем дело. Что не надо ему кричать, что у него…

Он спустился с пригорка.

– Эли?

Ее нигде не было. В свой подъезд она не заходила, он бы увидел. Наверное, пошла к метро, решила поехать к этой своей тетке, у которой обычно проводила время после школы. Да, скорее всего.

Оскар встал в темный угол, где Эли спряталась от его мамы. Повернулся лицом к стене. Немного постоял. И пошел домой.

* * *

Хокан затащил мальчика в кабинку и запер за собой дверь. Пацан не издавал почти ни звука. Единственное, что теперь могло вызвать подозрение, – это шипение газового баллона. Придется работать быстро.

Все было бы куда проще, если бы он мог сразу накинуться на жертву с ножом, но нет. Кровь должна поступать из живого тела. Это ему тоже объяснили. Кровь мертвецов была бесполезна, более того – опасна.

Ладно. Мальчик, по крайней мере, был жив. Грудь его поднималась и опускалась, наполняя легкие сонным газом.

Он перемотал ноги пацана чуть выше колен веревкой, перекинул оба конца через крюк и потянул на себя. Ноги жертвы поползли вверх.

Где-то открылась дверь, послышались голоса.

Придерживая веревку одной рукой, он перекрыл газ и снял маску. Наркоза хватит на несколько минут, люди не люди, а работать придется; значит, нужно действовать как можно бесшумнее.

Несколько мужских голосов. Два, три, четыре? Они обсуждали Швецию и Данию. Спорт. Гандбол. Пока они разговаривали, он осторожно подтягивал тело мальчика все выше и выше. Крюк заскрипел, – видимо, когда Хокан испытывал его на прочность, угол нагрузки был другим. Мужские голоса затихли. Они что-то заподозрили? Он замер, затаив дыхание, придерживая тело. Голова мальчика болталась над самым полом.

Нет. Просто пауза в разговоре. Беседа возобновилась.

Говорите, говорите.

–Штрафной Шегрену был вообще…

– Сила не в руках, головой тоже надо думать.

– Ну, забивает он, надо сказать, тоже неплохо.

– Черт, как он тот крученый-то завернул…

Голова пацана висела в сантиметрах двадцати от пола. Пора!

Так, теперь нужно закрепить концы веревки. Доски скамьи оказались пригнаны так плотно, что веревку в щель не просунешь. Не мог же он орудовать одной рукой, придерживая второй веревку? Нет, так не пойдет. Он неподвижно стоял, зажав в кулаке концы веревки и обливаясь потом. В маске было жарко. Хотелось ее снять.

Потом. Когда дело будет сделано.

О, второй крючок. Оставалось соорудить петлю. Пот заливал ему глаза. Он опустил тело мальчика на пол, чтобы ослабить веревку, и сделал петлю. Снова подтянул тело и попытался накинуть петлю на крюк. Веревки не хватило. Он снова опустил тело. Мужики за дверью притихли.

Да уходите же! Уходите!

В тишине он сделал новую петлю, подождал. Они снова заговорили. Боулинг. Успехи шведской женской сборной в Нью-Йорке. Страйк, спэа; пот щиплет глаза.

Жарко. Почему так жарко?

Хокан накинул петлю на крюк и выдохнул. Да уйдут они когда-нибудь?

Тело мальчика наконец-то висело под нужным углом, оставалось лишь довести дело до конца, прежде чем он проснется, – Господи, пусть они уйдут! Но те погрузились в бесконечные воспоминания о том, как у кого-то во время игры застрял большой палец в шаре для боулинга, и его пришлось вести в больницу.

Ждать он больше не мог. Хокан засунул воронку в канистру и приставил ее к горлу жертвы. Взял в руки нож. Когда он обернулся, чтобы пустить мальчику кровь, разговор снова затих. А глаза пацана были открыты. Широко распахнуты. Зрачки его метались из стороны в сторону, ища хоть какую-нибудь зацепку, объяснение происходящему, пока не остановились на Хокане – раздетом догола, с ножом в руке. Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза.

Затем мальчик открыл рот и заорал.

Хокан отшатнулся назад и с влажным звуком стукнулся о стену кабинки. Потная спина скользнула по стенке, и он чуть было не потерял равновесие. А мальчик все орал. Его крик гулко разносился по раздевалке, отскакивая от стен, все нарастая так, что у Хокана заложило уши. Его рука крепче сжимала рукоятку ножа, в голове билась одна мысль – он должен положить конец этому крику. Перерезать горло, чтобы крик прекратился. Он опустился на корточки перед мальчиком.

В дверь заколотились:

– Эй! Откройте!

Хокан выпустил нож. Вряд ли кто-то услышал его звон среди этого грохота и воплей пацана. Дверь пошатывалась от ударов, грозя сорваться с петель.

– Открывай! А то выбью дверь!

Все. Вот теперь все. Оставалось лишь одно. Звуки вокруг исчезли, поле зрения сжалось в узкий туннель, когда Хокан повернул голову к сумке. Сквозь этот туннель он увидел, как его рука погружается в сумку и вытаскивает стеклянную банку.

Он плюхнулся на задницу, не выпуская банку из рук, открыл крышку. Помедлил.

Вот сейчас, когда они откроют дверь. До того, как сдернут маску. Лицо.

Под звуки криков и ударов в дверь он думал о своей возлюбленной. О времени, проведенном вместе. Его любовь предстала перед его взором в образе ангела. Юного ангела, сошедшего с небес и простершего над ним крылья. Ангела, пришедшего, чтобы его забрать. Унести с собой. Туда, где они будут вместе. Навсегда.

Дверь распахнулась, ударившись об стену. Мальчик продолжал орать. В дверях стояли трое полуодетых мужчин. Они непонимающе смотрели на открывшуюся их взглядам картину.

Хокан медленно кивнул, словно принимая свою судьбу.

И с криком: «Эли! Эли!» – облил лицо серной кислотой.

* * *

 
Возрадуемся в Господе —
Хвала Тебе, Спаситель.
Возрадуемся в Господе —
Ведь Он наш Царь и Бог.
 

Стаффан аккомпанировал себе и матери на пианино. Время от времени они переглядывались и обменивались сияющими улыбками. Томми сидел на кожаном диване и страдал. Он обнаружил небольшую дыру на подлокотнике и теперь старательно ее расковыривал, пока мама со Стаффаном выводили свои рулады. Указательный палец все глубже погружался в поролон, и он размышлял, приходилось ли им заниматься сексом на этом диване. Под барометрами.

Ужин был ничего, маринованная курица с рисом. После ужина Стаффан показал Томми сейф, где он хранил свои пистолеты. Сейф оказался под кроватью, и Томми задался тем же вопросом, что и раньше: интересно, они здесь спят? Вспоминает ли мать об отце, принимая ласки Стаффана? Заводит ли его мысль о пистолете под матрасом? А ее?

Стаффан взял заключительный аккорд и подождал, пока музыка затихнет. Томми вытащил палец из теперь уже довольно внушительной дыры в диване. Мама кивнула Стаффану, взяла его за руку и присела рядом на банкетку возле пианино. Если смотреть оттуда, где сидел Томми, Дева Мария оказывалась прямо над их головами, будто они специально все так рассчитали.

Мама посмотрела на Стаффана, улыбнулась и повернулась к Томми:

– Томми, нам нужно кое-что тебе рассказать.

– Вы что, женитесь?

Мама смутилась. Если они и репетировали эту сцену в мельчайших подробностях, эта реплика была явно не предусмотрена.

– Да. Что скажешь?

Томми пожал плечами:

– Ну женитесь.

– Мы думали… ближе к лету.

Мама вопросительно взглянула на него, словно ожидая встречного предложения.

– Летом так летом. Как скажете.

Он снова сунул палец в дыру и остался так сидеть. Стаффан подался вперед:

– Я знаю, что не могу… заменить тебе отца. Ни в коей мере. Но я надеюсь, что нам удастся… лучше узнать друг друга и… Как бы это сказать? Подружиться.

– А жить вы где будете?

Мама неожиданно погрустнела.

– Мы, Томми. Тебя это тоже касается. Мы пока не знаем. Подумываем купить виллу в Энгбю. Если ты не против.

– В Энгбю?

– Да. Как тебе такая идея?

Томми уставился на стеклянную поверхность стола, в которой мама и Стаффан казались полупрозрачными, как привидения. Он пошевелил пальцем в дырке, отковыряв кусок поролона.

– Дорого.

– В каком смысле?

– Вилла в Энгбю. Дорогое удовольствие. Больших денег стоит. У вас что, много денег?

Стаффан уже собрался что-то ответить, как вдруг зазвонил телефон. Он погладил мать по щеке и проследовал в коридор. Мама села на диван рядом с Томми и спросила:

– Ты что, недоволен?

– Почему? Я в восторге.

Из коридора раздался голос Стаффана. Он казался взволнованным.

– Ах ты, черт… Конечно, сейчас приеду. А может… Нет, я еду. Ладно. Пока.

Он вернулся в гостиную.

– Убийца в спорткомплексе Веллингбю. В участке не хватает людей, так что мне нужно…

Он исчез в спальне, и Томми услышал, как открывается и закрывается сейф. Стаффан переоделся и через несколько минут вышел в полном полицейском обмундировании. Взгляд его казался слегка безумным. Он поцеловал мать Томми в губы и похлопал его по колену:

– Так, я поехал. Когда вернусь – не знаю. Мы еще поговорим.

Он выскочил в коридор, мать бросилась следом.

До Томми донеслись обрывки фраз: «будь осторожен», «я тебя люблю» и «оставайся у меня». Он подошел к пианино. Сам не зная зачем, протянул руку и взял статуэтку стрелка. Она оказалась тяжелой, килограмма два. Пока мама и Стаффан прощались – да их это прикалывает: мужчина отправляется на войну, женщина плачет… – Томми вышел на балкон. Легкие наполнил прохладный вечерний воздух, и впервые за последние пару часов он вздохнул полной грудью.

Он облокотился на перила, увидел внизу густые заросли, протянул руку со статуэткой и разжал кулак. Стрелок с шорохом упал в кусты.

Мама вышла на балкон и встала рядом с Томми. Через несколько секунд дверь внизу распахнулась, из подъезда вышел Стаффан и почти бегом направился к автостоянке. Мама помахала рукой, но Стаффан даже не поднял голову. Когда он прошел прямо под балконом, Томми хихикнул.

– Что?

– Ничего.

Кроме того, что его друган с пистолетом стоит в кустах и целится в него. А так ничего.

В конечном итоге все вышло не так уж и плохо.

* * *

Подкрепление пришло в лице Карлссона, единственного из компании, у кого была «настоящая работа», как он сам любил выражаться. Ларри сидел на пенсии по состоянию здоровья, Морган время от времени подрабатывал на автомобильной свалке, а на что жил Лакке, никто вообще не знал. Иногда у него откуда-то появлялись деньги, и все.

Карлссон же работал в магазине детских игрушек в Веллингбю. Когда-то этот магазин ему принадлежал, но потом Карлссону пришлось его продать из-за «некоторых финансовых сложностей». Через какое-то время новый владелец взял его на работу, поскольку, как любил поговаривать Карлссон, «тридцать лет работы – это все же опыт».

Морган откинулся на спинку стула, широко расставил ноги и, сцепив руки на затылке, уставился на Карлссона. Лакке и Ларри переглянулись. Ну, начинается.

– Ну что, Карлссон, какие новости в мире игрушек? Придумал очередной способ развести детишек на карманные деньги?

Карлссон усмехнулся:

– Не понимаю, о чем ты. Уж если кто кого и разводит на деньги, так это они меня. Ты себе представить не можешь, сколько они всего тырят. Тоже мне детишки…

– Да ладно, брось. Купишь какого-нибудь корейского пластмассового дерьма за две кроны, а потом продашь за двести, вот и отобьетесь.

– Мы такое не продаем.

– Правда? А что это я у вас видел на днях в витрине? Случайно не троллей? И что это, по-твоему? Высококачественные игрушки ручной работы из Бенгтсфорса?

И так без конца. Ларри с Лакке только слушали, иногда посмеиваясь и вставляя комментарии. Когда с ними была Виржиния, оба начинали еще больше петушиться, и Морган не успокаивался, пока не доводил Карлссона до белого каления.

Но сегодня Виржинии не было. И Юкке тоже. Вечер не клеился, и спор уже начал иссякать, когда около половины девятого дверь в ресторан медленно открылась.

Ларри поднял голову и увидел того, кого уж никак не ожидал здесь увидеть: Гёсту. Гёсту-вонючку, как его называл Морган. Ларри пару раз трепался с Гёстой на скамейке перед высоткой, но чтобы он пришел сюда…

Гёста походил на развалину. Двигался он так, будто весь состоял из плохо склеенных деталей, норовящих рассыпаться при первом же неосторожном движении. Либо он был вдрабадан пьян, либо тяжело болен.

Ларри махнул рукой:

– Гёста! Давай сюда!

Морган повернул голову, окинул Гёсту взглядом с головы до ног и произнес:

– Во дела!

Гёста заковылял к их столику, ступая словно по минному полю. Ларри выдвинул соседний стул, сделав пригласительный жест рукой:

– Заходи, гостем будешь!

Гёста, казалось, его не слышал, но к стулу подошел. Он был одет в изрядно поношенный костюм с жилеткой и бабочкой. Влажные волосы были зачесаны назад. Кроме того, от него страшно воняло. Мочой, мочой и еще раз мочой. На открытом воздухе запах был весьма ощутим, но переносим; здесь же, в тепле, от Гёсты так несло застарелой мочой, что приходилось дышать через рот.

Все мужики, включая Моргана, напряглись, изо всех сил пытаясь скрыть свои обонятельные впечатления. Официант подошел к их столику, принюхавшись, замешкался и спросил:

– Что-нибудь… желаете?

Гёста покачал головой, даже не взглянув на официанта. Официант вскинул брови, но Ларри махнул ему рукой: ничего, мы сейчас с ним разберемся. Официант удалился, и Ларри положил руку Гёсте на плечо:

– Чему обязаны?

Гёста прокашлялся и, уставившись в пол, ответил:

– Юкке.

– Что Юкке?

– Он мертв.

Ларри услышал, как Лакке ахнул у него за спиной. Его рука по-прежнему покоилась на плече Гёсты. Похоже, он нуждался в поддержке.

– Откуда ты знаешь?

– Я все видел. Как это произошло. Его убили.

– Когда?

– В субботу. Вечером.

Ларри убрал руку.

– В субботу?! Но… ты сообщил в полицию?

Гёста покачал головой:

– Я не смог. Да и вообще… я ничего толком не видел. Но знаю.

Лакке уронил лицо в ладони, прошептал:

– Я знал, я знал!

Гёста начал рассказывать. Про ребенка, разбившего камнем фонарь у моста, а потом спрятавшегося под ним. Про Юкке, вошедшего под мост и так и не вышедшего. Контур тела на пожухлой листве на следующее утро.

К тому времени, как он закончил свой рассказ, официант уже успел сделать несколько яростных знаков Ларри, указывая то на Гёсту, то на дверь. Ларри положил руку Гёсте на рукав:

– Может, сходим туда и посмотрим?

Гёста кивнул, и они встали из-за стола. Морган залпом допил остатки своего пива и ухмыльнулся Карлссону, который взял газету и, как обычно, запихнул ее в карман пальто, жлоб чертов.

Только Лакке сидел неподвижно, играясь обломками зубочисток, рассыпанными на столе. Ларри наклонился к нему:

– Ты идешь?

– Я знал. Я чувствовал.

– Ладно, ладно. Ты идешь или нет?

– Да. Идите. Я догоню.

Когда они вышли на морозный вечерний воздух, Гёста немного пришел в себя и понесся с такой скоростью, что Ларри попросил его сбавить темп, иначе сердце не выдерживало. Карлссон и Морган шли бок о бок позади них; Морган выжидал момента, когда Карлссон сморозит какую-нибудь глупость, чтобы можно было на него наехать. Но даже Карлссон был погружен в раздумья.

Разбитый фонарь уже починили, и под мостом было относительно светло. Они стояли, столпившись вокруг Гёсты, и слушали, как он повторяет свой рассказ, тыкая пальцем в листья и притоптывая окоченевшими ногами, чтобы согреться, – проблемы с кровообращением. Из-за топота под мостом гуляло эхо, будто поблизости маршировал полк солдат. Когда Гёста закончил, Карлссон произнес:

– По правде сказать, доказательств-то никаких нет…

Морган только этого и ждал.

– Черт, ты что, не слышал, что он сказал? Или ты думаешь, что он врет?

– Нет, – ответил Карлссон таким тоном, будто разговаривал с ребенком, – но вряд ли полиция поверит ему на слово, если мы не сможем предоставить каких-либо доказательств.

– Но он же свидетель!

–И ты считаешь, что этого достаточно?

Ларри махнул рукой, указывая на гору листьев:

– Куда делось тело, вот в чем вопрос. Если все действительно было так, как он говорит.

Лакке быстро шел по аллее парка. Приблизившись к Гёсте, он указал на землю:

– Здесь?

Гёста кивнул. Лакке сунул руки в карманы и так застыл, разглядывая хаотично разбросанные листья, будто перед ним была головоломка, которую нужно решить. Под кожей его ходили желваки.

– Ну? Что скажете?

Ларри сделал пару шагов в его сторону.

– Лакке, мне очень жаль…

Одним движением руки Лакке отмахнулся от Ларри, не давая ему договорить.

– Я спрашиваю, что скажете? Поймаем мы ту сволочь, которая это сделала, или нет?

Все, кроме Лакке, отвели взгляд. Ларри хотел было сказать, что это сложно, почти невозможно, но осекся. В конце концов Морган прокашлялся, подошел к Лакке и положил руку ему на плечо:

– Поймаем, Лакке. Обязательно.

* * *

Томми перегнулся через перила и посмотрел вниз – вроде что-то поблескивает. Похоже на трофей Юных сурков из мультиков про Дональда Дака.

– О чем ты думаешь? – спросила мама.

– О Дональде Даке.

– Стаффан тебе не нравится, да?

– Да нет, он ничего.

– Правда?

Томми устремил взгляд в сторону центра. Разглядел красную неоновую букву «В», медленно вращавшуюся над городом. Веллингбю. Виктори.

– Он тебе пистолеты показывал?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Показывал?

– Не понимаю, о чем ты.

– А что тут непонятного-то? Открыл сейф, достал пистолеты, показал. Показывал или нет?

– Ну, показывал, и что?

– Когда?

Мама стряхнула с блузки невидимую пылинку, потерла руками плечи:

– Что-то холодно.

– Ты о папе вспоминаешь?

– Да, все время.

– Все время?

Мама вздохнула, наклонила голову, пытаясь заглянуть ему в глаза:

– К чему ты клонишь?

– К чему ты клонишь?

Она накрыла ладонью его руку, лежавшую на перилах.

– Пойдешь завтра со мной к папе?

– Завтра?

– Да. Завтра же День Всех Святых.

– Это послезавтра. Пойду.

– Томми…

Она отцепила его руки от перил, развернула к себе лицом. Обняла его. Он немного постоял, затем высвободился из ее объятий и вошел в квартиру.

Надевая куртку, он сообразил, что ему нужно выманить маму с балкона, если он хочет подобрать стрелка. Он окликнул ее, и она тут же возникла на пороге в надежде услышать хоть одно его слово.

– Ладно… Стаффану привет.

Мама расцвела:

– Передам. Хочешь, останься?

– Да нет, я… Его, может, всю ночь не будет.

– Да уж. Я немного волнуюсь.

– Не волнуйся. Уж что-что, а стрелять он умеет. Пока!

– Пока…

Входная дверь захлопнулась.

– …сынок.

* * *

Внутри «вольво» что-то приглушенно стукнуло, когда Стаффан на полной скорости въехал в бордюр тротуара. Челюсти лязгнули так, что в голове загудело. На какое-то мгновение он потерял зрение и чуть не задавил старика, направлявшегося к толпе зевак, что собрались вокруг полицейской машины у главного входа.

Стажер Ларссон сидел в машине и разговаривал по рации. Наверное, вызывал подкрепление или «скорую». Стаффан припарковался за ним, чтобы не перекрывать дорогу подкреплению, вышел и запер дверь машины. Он всегда запирал ее, даже если выходил всего на минуту, – не потому, что боялся угона, а чтобы выработать автоматизм и однажды, не дай бог, не забыть запереть служебную машину.

Он направился ко входу, стараясь выглядеть как можно солиднее перед собравшейся публикой; он знал, что обладает авторитетной внешностью. Бо`льшая часть публики, наверное, сейчас думала: «Ага, наконец-то пришел человек, который быстро во всем разберется».

Внутри, прямо возле двери, стояли четверо мужчин в плавках и с полотенцами, накинутыми на плечи. Стаффан прошел мимо, в сторону раздевалки, но один из них окликнул его: «Простите!» – и подошел, шлепая босыми ногами по полу.

– Простите, я хотел узнать… насчет нашей одежды.

– Что с вашей одеждой?

– Когда мы можем ее получить?

– Вашу одежду?

– Да, она в раздевалке, а нас туда не пускают.

Стаффан открыл было рот – язвительно заметить, что в данный момент их одежда занимает далеко не первое место в списке приоритетов, но тут увидел, как какая-то женщина в белой футболке несет в охапке банные халаты. Стаффан молча указал рукой на женщину и двинулся дальше к раздевалке.

По пути ему встретилась другая женщина в белой футболке, которая вела к выходу мальчика лет двенадцати-тринадцати. Лицо ребенка казалось лиловым на фоне белого халата, замотанного вокруг тела, глаза были пусты. Женщина с укором посмотрела на Стаффана:

– Его мама уже выехала за ним.