Текст книги "Воспоминания. Автобиографическая повесть"

2

Почти сразу же я заметил, что наша студенческая рота сильно отличается от остальных курсантов училища. Отличается бесшабашностью, весёлым нравом, недисциплинированностью. Наши младшие командиры (старшина роты, командиры взводов, командиры отделений, уже послужившие на флоте) прикладывали неимоверные усилия, чтобы держать нас в узде.

Самоволки и пьянки стали бедой нашей роты. По окончании второго курса два человека было отчислено из роты за неуспеваемость и трое за недисциплинированность. Остальные стали вести себя приличнее.

В роте я подружился с Мишей Седых и Славой Смыкал.

Мы вместе ходили в увольнение. У меня дома хранилась их гражданская одежда. Мы ехали в Ломоносов, переодевались по гражданке (хотя это было запрещено) и потом уже ехали в Ленинград, или проводили время в Ломоносове. Никакие патрули были нам не страшны. Вместе мы гуляли в парке, купались в прудах, ходили в лес за грибами. В Ленинграде посещали музеи и театры. На радиолюбительство времени не оставалось, и я редко выходил в эфир.

Я на практике в Ура-губе, 1963г.

Летом 1963 года нас послали на практику в Ура-губу (Северный флот), где стоял дивизион подводных лодок 613, 633 и 641 проектов. Это были дизелюхи послевоенной постройки. Первое же посещение подводной лодки произвело на меня удручающее впечатление.

Кругом металл, масло и дизельное топливо. Несмотря на то, что лодки стояли у пирса и все люки были открыты, запах масла и солярки стоял почти во всех отсеках. Теснота кругом неимоверная. Того и гляди, обо что-нибудь стукнешься головой. Я решил, что подводные лодки не для меня и старался как можно реже бывать на них. Аналогично поступали и остальные курсанты. Старались зашхериться на плавбазе и поспать лишний часок, потом шли на прогулку в сопки.

Любимым нашим занятием стало сбрасывание валунов с вершин близлежащих сопок. Валуны были огромны. На них свободно размещалось по нескольку человек. Мои однокашники и я таскали снизу брёвна, камни и укладывали их под валуном. Потом делали рычаг и концом бревна раскачивали валун, подбрасывая под него камешки. Огромный валун наклонялся всё больше и вдруг опрокидывался, скользя по склону. Движение его ускорялось, и он, кувыркаясь, нёсся вниз, сметая всё на своём пути. В стороны летели кусты, деревья, камни, кучи земли. Раздавался гул подобный лавине, земля дрожала, а наши сердца замирали при виде этого потрясающего зрелища. Наконец валун достигал подножья сопки или падал в озеро. Всё стихало. Мы громко кричали Ура! И так повторялось изо дня в день.

Скоро этот огромный валун окажется в озере.

Однажды в Ура-губе произошёл случай едва не стоивший мне жизни. Я любил иногда прогуляться по сопкам один. В этот день я отправился на прогулку и забрёл в какое-то ущелье. Внизу протекал ручей, переходивший в болотце. Я пересёк ручей по камням и оказался перед высоким обрывом. Идти в обход не хотелось. Я присмотрелся и наметил себе путь подъёма по почти отвесной стене. Снизу всё выглядело довольно безопасно. Но когда я стал подниматься, оказалось, что всё не так просто. Я цеплялся за выступы, поднимаясь всё выше, и отклоняясь вправо. Вскоре намеченный снизу маршрут я потерял и двигался наугад. Когда до верхней кромки обрыва оставалось метра два, уступы закончились. Вверх вела лишь длинная наклонная трещина. Вниз я тоже спуститься не мог. Спускаться было опаснее, чем подниматься.

Я решил взбираться по этой трещине. Вбивая в неё концы ботинок, и цепляясь пальцами за мелкие выступы, я поднялся почти до самого верха. Но тут мне преградил дорогу каменный карниз, который нависал над обрывом. Карниз был сантиметров тридцать и снизу я его не заметил. Теперь он не позволял мне двигаться дальше. Поняв, что я оказался в ловушке, я немало перетрусил. Потом сал ощупывать левой рукой верхнюю часть обрыва. Она была довольно пологой и сплошь покрытой мхом. Я уцепился рукой за мох и, освободив правую руку, ухватился и ею за мягкую поверхность. Потом оттолкнулся обеими ногами и выскочил животом на карниз. Ноги мои повисли в воздухе. Я висел, вцепившись пальцами в мох, и не мог никуда двинуться. Мох начал отрываться от камня и ползти под меня. Я пытался найти хоть какую-нибудь зацепку для пальцев на влажном покатом камне. Наконец нашёл покрытую землёй трещинку и зацепился ногтями. Это и спасло меня. Сползание вниз прекратилось, и я стал очень медленно и осторожно выползать наверх. Наконец, смог закинуть вверх ногу и понемногу заполз весь. Потом сел и долго приходил в себя. Холодный пот градом струился по лицу, руки и ноги дрожали.

Посидев с полчаса и успокоившись, я стал спускаться по пологой части сопки и попал в лощину, поросшую мелким лесом. Она вела к ручью. Я двинулся вниз по лощине и вдруг услышал сзади хруст веток и чьё-то сопение. Это был небольшой медведь. Он двигался за мной. Я побежал по краю лощины, усеянному крупными острыми камнями. Прыгал с камня на камень и думал: «только бы не оступиться, не упасть, не сломать ногу или руку!» Мишка бежал сзади и рычал. К счастью я благополучно достиг ручья и перебрался по камням на другую сторону. Медведь остановился. Уже было близко человеческое жильё, и он не рискнул идти дальше. Так закончился мой поход в сопки.

3

По окончании практики, нас отправили в отпуск. И тут мне пришла в голову мысль отдохнуть на юге, в Крыму. Ведь проезд нам был бесплатным в любую точку Советского Союза. Я прибыл в Гурзуф (в курсантской форме) и возле квартирного бюро встретил молодую женщину, сдававшую комнату. На вид ей было около 25 – 30-ти. Она подошла ко мне и предложила устроиться у неё. Цена оказалась подходящей, и я согласился. Женщину звали Надеждой. В небольшом одноэтажном домишке у неё оказалась только дочь лет шести. С мужем она была в разводе (он сильно пил).

Мне она сдала небольшую сараюшку во дворе. Там мне понравилось. Воздух был чистым, свежим, море недалеко, двор чистый, прибранный, много цветов. Я сходил на море, искупался, потом поужинал в кафе и вернулся в свою сараюшку. В домике напротив, через раскрытое окно слышался работающий телевизор.

Курсант третьего курса Ю. А. Берков

Я вышел во двор и сел на скамеечке. Подошла хозяйка, спросила, не надо ли чего? Я сказал, что всё прекрасно, только скучновато без телевизора. Она пригласила меня в дом. Слово за слово разговорились. На столе появилась бутылка вина. Мы сидели вдвоём как старые знакомые и разговаривали о жизни. В 10 дочь её ушла спать. Потом Надежда, внимательно посмотрев на меня, предложила: «Оставайся на ночь тут. Ты парень молодой, неженатый, и, по-моему, ещё не мужчина. Хочешь, я стану твоей первой женщиной?». Я смутился, но поборов неловкость остался. Надежда понравилась мне.

Две недели пролетели как один день. Жизнь показалась мне прекрасной сказкой. Днём море, фрукты, горы; ночью – лёгкое вино, жаркие объятия и страсть. Я отдавал ей всю свою мужскую силу, но за день успевал восстановиться, и всё повторялось снова и снова. Мне казалось, что, соединяясь с Надеждой, я выполняю очень важную и нужную функцию, уготованную мне природой, что это моё предназначение. Собственно, так оно и было. Я понял, что мужчина и женщина должны жить вместе, что они созданы друг для друга.

Впрочем, через две недели я устал от секса, от однообразия и покинул Гурзуф без особого сожаления. Больше я никогда не видел Надежду. Особой любви к ней у меня не было, но дружба и теплота её тела запомнились мне на всю жизнь.

На третьем курсе свой мотоцикл я перегнал в училище и оставил во внутреннем дворе под присмотр знакомых мичманов. Теперь я ездил в увольнение на мотоцикле. Это было очень удобно – 15 минут и ты дома. Никаких патрулей, никакой субординации при встрече с другими военнослужащими. Только бескозырку приходилось завязывать вокруг шеи.

Курсант Анатолий Гороховский, 1963г.

Вскоре выяснилось, что у нас в роте есть свой поэт – Анатолий Гороховский. По вечерам после отбоя мы собирались в ротном умывальнике и пели его песни под гитару, на которой он неплохо аккомпанировал. Это продолжалось до полуночи, а иногда и дольше, пока нас не разгоняли проверяющий (дежурный по училищу) или старшина роты. У меня до сих пор хранятся песни А. Гороховского, иногда я их напеваю, вспоминая курсантские годы. Кто-то из нашей роты метко окрестил ВВМУРЭ как Высшее вокально-музыкальное училище работников эстрады имени Олега Попова. Такое название нам больше нравилось.

К сожалению, Анатолий любил выпить, это его в дальнейшем и сгубило. А ещё он был большой поклонник женского пола и в увольнении не терял времени даром. Вино, женщины и песни были его хобби.

У меня же совершенно не было времени на поиск подруги. Дома меня ждала мать и радиостанция, и я как одержимый рвался домой. Надо было помочь матери по хозяйству, поесть домашней пищи, навестить Лёшку Холодова, который поступил в «Военмех», и вообще забыть на время о военной службе и отдаться обычным мирским делам.

С моими школьными друзьями Вовой Пинчук и Сашей Ермолаевым я почти не виделся. Наши пути разошлись после окончания ПТУ. Но я знал, что Володя поступил в Политехнический, а Саша в Целлюлозно-бумажный институт, и к тому же женился. Мои дела в училище шли неплохо. Успеваемость была хорошая, а по специальным дисциплинам (радиотехническим) я имел одни пятёрки и часто консультировал ребят – сокурсников.

4

Как-то зимой 1964 года командир роты, зная мои достижения в радиотехнике, попросил меня подобрать ему телевизор в комиссионке. Неплохой и дешёвый. Мы с Мишей Седых выбрали «Темп» и привезли домой командиру. Но у него оказалась плохая антенна, и мне пришлось внести в конструкцию телевизора небольшие изменения, чтобы увеличить чувствительность. После этого изображение стало нормальным. Командир решил отблагодарить меня с Мишкой и поставил на стол бутылку водки.

Жил он один в однокомнатной квартире, был высок, строен, симпатичен и всё свободное время посвящал женщинам -. менял их как перчатки. С женой он разошёлся, и обзаводиться семьёй ещё раз не собирался. Ему было около сорока, но выглядел он довольно поношенным. Постоянно принимал таблетки жень-шеня, видимо были проблемы с потенцией.

Мы с Мишкой просидели у него до четырёх часов утра, и выпили немало (одной бутылкой не обошлось). А, выйдя из дома, прихватили чьи-то санки в подъезде (тогда санки и детские коляски все оставляли в подъездах под лестницей) и стали по очереди катать друг друга. Так с санками мы и въехали на КПП в училище. Сонный мичман пропустил нас, мы доехали до своей роты и завалились спать. Утром на лекции не пошли. Командир роты приказал нас не будить. К обеду мы очухались, и Мишка отвёз санки обратно, чтоб хозяева не подумали, что мы их украли.

Зимой 1964 года выяснилось, что мы с Мишкой лучшие лыжники в роте. Оба подтвердили на соревнованиях второй спортивный разряд. А всё потому, что в увольнении мы всю зиму бегали на Венковские горы, под Ломоносовым. Туда 4км, обратно 4км, да там километров 5 вверх и вниз. Вот и получалась неплохая тренировка. Крутились на Венках часа

по 4 и приходили домой измотанные в конец. Зато горы нам покорялись всё лучше и лучше. Мы выбирали самые сложные трассы с канавами, буграми, трамплинами и получали удовольствие от скоростного спуска. Третий курс мы оба закончили на хорошо и отлично.

Я в свободном полёте после небольшого трамплина.

У Мишки бугор уже позади.

Весной 1964 г. нас стали готовить к первомайскому параду. Тренировки устраивали на Дворцовой площади по ночам. На последней электричке мы ехали в Ленинград и на первой возвращались обратно. По Ленинграду шли пешком, т.к. никакого транспорта ночью не было. Меня назначили линейным, поскольку нужной строевой выправки у меня не было. Линейные стояли с карабинами и обозначали линии, по которым двигались строи.

Помню, что 1 мая было довольно холодно, но мы были по форме три (в суконках). У каждого было одето по две тельняшки, но всё равно мы прилично замёрзли. После парада нам разрешили увольнение в город. К обеду погода разгулялась. Выглянуло солнце и стало теплее. Мы гуляли по городу, начищенные, наглаженные и любовались его прекрасной архитектурой, а ленинградцы любовались нами. Казалось, что в таком красивом городе могут жить только хорошие люди.

После первомайского парада. Валентин Бледный, Михаил Седых и я.

После третьего курса летом у нас была практика на крейсере «Киров». Мы прошли все балтийские порты: Таллинн, Ригу, Калининград.

На крейсере мне понравилось. Качало мало, погода была хорошая. Мы купались прямо посредине моря, прыгая с высокого борта. Потом были стрельбы, и я понял, что такое орудия 180-го калибра. Крейсер водоизмещением в 15000 тонн, вздрагивал и терял ход, когда стрелял главный калибр сразу из трёх стволов. Впечатление такое, словно корабль натыкался на невидимую стену.

После практики, нас отправили в отпуск. Славка Смыкал уговорил меня съездить к нему на Урал, в посёлок Ревду.

На Урале я никогда не был, кроме того, там жила сестра моей матери, тётя Лиза (двойняшка тёти Тони), которую я никогда не видел.

Она осталась там после эвакуации из Ленинграда. Там же жили пятеро её детей – четыре мои двоюродные сестры и один двоюродный брат.

Я на мачте крейсера «Киров», 1964 г.

На Урале, вместе со Славкой и его отцом, мы ловили неводом рыбу в озере, ходили в горы и любовались красотами Урала.

Я побывал в Свердловске и в посёлке Арамиль, где жили мои родственники по материнской линии. Там меня встретили очень хорошо, единственно, что мне не понравилось, это постоянная пьянка в честь гостя вместе с мужем тёти Лизы, Иваном. Он любил выпить, а тут представился удобный случай.

Осенью 1964 г. из нашей роты был отчислен ещё один курсант – Лёша Гальцев. Для нас это было полнейшей неожиданностью. Комсорг роты, отличник, умница, он оказался замешан в одной неформальной организации, которую обнаружили КГБ-шники в нашем училище. Называлась она «Асгардия». В неё входили самые толковые курсанты училища старших курсов. Они договорились дружить и помогать друг другу продвигаться по служебной лестнице, чтобы потом, оказавшись в числе высшего командного состава ВМФ, построить настоящий боеспособный, лучший в мире флот. Несмотря на то, что это была не политическая организация и не преступная, всех курсантов отчислили.

Лёхе Гальцеву грозили три года службы на флоте, поскольку при отчислении из училища, срок службы в нём не засчитывался. Тогда он лёг в госпиталь, а оттуда в психиатрическую больницу. Я навещал его, так как в роте мы были в приятельских отношениях.

– Ты что, псих? – спросил я при первом же свидании.

– Тсс…, – сказал он, и вытащил из под подушки завёрнутый в газету ботинок. Другой стоял на полу возле кровати.

– Зачем ты его туда положил?

– Чтоб не украли. Один-то не украдут, верно? Это меня так врач из госпиталя научил. У меня признают параною и скоро демобилизуют. Тогда я смогу продолжить учёбу в институте.

И действительно, скоро Лёшку демобилизовали, и он уехал к себе в Новосибирск. Оттуда он мне прислал письмо. Его приняли на четвёртый курс института.

После ухода Гальцева, комсоргом роты избрали меня.

5

Зимой 1965 года, по просьбе Гороховского, я сделал усилитель и звукосниматель к его гитаре. Делал дома, по выходным, а налаживал в своём бывшем кабинете в училище. Меня туда пускали мичмана по старой дружбе. В качестве звукоснимателя приспособил наушник, припаяв к мембране иглу от патефона. Наушник закрепил на деке гитары с помощью трёх обойных гвоздей, проткнув ими резиновый обтюратор. Предусмотрел и эффект вибрато, который делал звук гитары вибрирующим, похожим на гавайскую.

Помню, как вчетвером А. Гороховский, М. Седых, А. Черненко и я собрались в ленинской комнате и решили обмыть электрогитару. Все были на лекциях, и в роте было пусто. Гороховский заранее принёс бутылку водки, мы выпили и раздались звуки гитары, усиленные усилителем. Исполнив несколько песен (Черненко аккомпанировал на фортепьяно) и выпив водку, мы бросили на морского, кому бежать за новой бутылкой. Жребий выпал мне. Я взял свой маленький чемоданчик и, пройдя через потайную дырку в заборе, оказался на улице (в Мастеровом переулке). Сбегав в магазин, я возвращался обратно через ту же дыру. Но на моё несчастье, издали меня заметил зам. начальника строевого отдела кап. 2 ранга. Шапарь. Его все боялись больше, чем начальника строевого отдела, полковника Челидзе. Он поманил меня пальцем, но я и не подумал подойти к нему, а бросился в подъезд, в свою роту. Шапрь последовал за мною. Видимо, он заметил четыре нашивки на моём рукаве, и понял из какой я роты. Я бежал по лестнице на четвёртый этаж, когда Шапарь входил в подъезд. И тут вдруг, мой чемоданчик, от тряски раскрылся (у него был плохой замок) бутылка выскочила, ударилась горлышком о ступеньку и улетела в межлестничный пролёт. Она вдребезги разбилась перед самым носом у Шапаря.

Я же забежал в роту и сказал дневальному, что за мною гонится Шапарь. Затем забежал в туалет и закрылся в кабинке. Это первое, что пришло мне на ум. Я надеялся, что дневальный предупредит ребят в ленинской комнате, но он ничего не предпринял. Шапарь поднялся в роту и спросил дневального, где спрятался только что прибежавший курсант? Дневальный меня не выдал. Шапарь снял его с дежурства и потребовал привести дежурного по роте. Вдвоём они стали обходить кубрики и дошли до ленинской комнаты. Оттуда доносились звуки гитары, пианино и пение, но дверь была заперта. Шапарь постучал, и его впустили. Ребята подумали, что это я пришёл с очередной бутылкой. Шапарь всех переписал, снял дежурного по роте и велел вызвать командира роты. Потом было разбирательство. Больше всех досталось Тольке Гороховскому, как организатору пьянки, его посадили на гауптвахту в Кронштадте. Миша Седых и Толя Черненко отделались нарядами вне очереди. Я же остался не при чём.

По окончании четвёртого курса у нас была практика на крейсере «Комсомолец». Перед выходом в море, мы несколько дней стояли у причала на острове Мощный (бывший финский о. Лавенсари). На острове был маяк и небольшой морской погранотряд, но сохранилось очень много следов войны. Я видел врезавшиеся в песок немецкие самолёты, старые зенитные орудия, снаряды, гранаты. Полузасыпанные окопы, в которых можно было увидеть останки воинов, винтовки, автоматы, пулемётные ленты. Время словно вернулось назад в 1943 год.

Потом мы вышли в море и опять прошли всю Балтику (Таллин, Ригу, Калининград), опять стреляли из главного калибра, но самым примечательным были киносъёмки фильма «Москва – Генуя», которые проводились на крейсере, и в которых участвовала наша рота. Курсантов переодели в итальянскую форму, а настоящие известные артисты играли глав государств. Они вели переговоры на итальянском крейсере в Генуе. У меня сохранилось несколько фотографий, где засняты эпизоды из фильма, благодаря моему портативному фотоаппарату «Кодак», который всегда был при мне.

Отпуск я провёл сначала в Одессе, в гостинице на ул. Дерибасовской, а затем в Кишинёве, у двоюродного брата дяди Андрея по материнской линии. Ничего особо интересного в отпуске не случилось. Просто я побывал в двух ранее неизвестных мне городах. В Молдавии попробовал несколько хороших молдавских вин. В сентябре 1965 г. нас послали на уборку картошки. Делали это на каждом курсе. Просто я об этом ещё не писал. Это было обязательным ритуалом в борьбе за благосостояние народа. Иногда мы сами убегали с вечерней самоподготовки на разгрузку вагонов в Старый Петергоф. За это платили наличными, а с наличностью у нас было туго.

6

На пятом курсе, я всерьёз стал задумываться о женитьбе. Многие мои сокурсники были уже женаты, а поток свадеб продолжался со всё возрастающей интенсивностью. Вот и я занялся поисками подруги жизни. Ходил на танцы, на вечеринки, на свадьбы однокашников. Свободных девушек было много, но такой, чтоб всерьёз тронула моё сердце – не находилось. И вот на новогодней вечеринке (уже в 1966 г.) в одной из петергофских квартир мне приглянулась симпатичная, скромная Жанна. Я много танцевал с ней, о чём-то говорил, но слегка перебрал (тогда я ещё не мог много пить). Ей это, наверное, не понравилось.

На складе в Старом Петергофе, после разгрузки вагона

Ночь мы провели в её доме. Спали на полу, вповалку, человек пять курсантов – пятикурсников. Утром я чувствовал себя неважно и не пригласил её прогуляться. За меня это сделал мой однокашник Валька Бледный. Когда я очухался, то понял, что совершил ошибку. Потом я встретил Жанну на танцах в училище. Она была с Валентином. Мы разговорились, потанцевали, и я хотел проводить её, но она сказала, что её проводит Валентин. Это меня очень огорчило. Во мне уже разгоралось чувство любви. Я не хотел терять Жанну. Понимал, что другой такой девушки мне не встретить. Я ещё надеялся, что их роман с Валькой Бледным быстро закончится и мне повезёт, но всё складывалось против меня. Валька вцепился в неё как клещ и не отпускал от себя. С расстройства я начал курить. Это хоть как-то притупляло чувство утраты. Потом я встречал Жанну несколько раз. Мы разговаривали, улыбались друг другу, я чувствовал, что нравлюсь ей, но бросить Валентина она не могла. Он уже сделал ей предложение, и она дала согласие. За два месяца до окончания училища состоялась их свадьба. Я на ней не был, хоть и был приглашён. Я продолжал вращаться в прежнем, привычном кругу: дом, училище, мать, мотоцикл, радиостанция.

Весной 1966 г я вступил в Коммунистическую партию Советского Союза.

Практика на катерах, 1966 г. (А. Черненко, я, и М. Седых)

Не потому, что я был ярым коммунистом, а так, за кампанию. Все курсанты вступали. Нам внушали, что офицер должен быть коммунистом. Против коммунистов я ничего не имел, и считал, что с отдельными недостатками партии можно бороться, находясь в её рядах.

В конце пятого курса у нас была последняя практика. Проходили мы ёё на катерах в Финском заливе. Занимались штурманским делом, радиосвязью, ходили на шлюпках. Посетили все кронштадские форты. За это время нам пошили офицерскую форму, и мы стали готовиться к выпускному параду.

Когда речь зашла о распределении, я попросил, чтобы меня оставили в Лен. ВМБ, поскольку тут у меня мать, она одна и нуждается в уходе. Командир роты приложил все усилия, чтобы устроить меня на новостроящийся корабль, стоящий у стенки Балтийского завода. С корабля приходили двое офицеров, разговаривали со мной и сказали, что дадут запрос на меня. Всё складывалось как нельзя лучше.

Потом состоялся выпуск, и мне неожиданно вручили предписание: после отпуска убыть на Северный флот, в распоряжение Начальника разведки КСФ. Что-то не сработало в ходатайстве моего командира роты. Я огорчился, но сказал матери, что бы она не расстраивалась. Мол, отгуляю отпуск, уеду на Север и там подам рапорт о переводе в Лен. ВМБ. В отпуск я отправился в Севастополь. Много слышал об этом красивом городе и давно хотел побывать в нём. Там я устроился в гостинице и целыми днями бродил по городу, ездил на пляж, но через неделю мне там надоело, и я решил перебраться куда-нибудь поближе к морю, к горам.

Купив билет в кассе автобусной станции до Ялты, я обратил внимание на одну девушку, которая стояла за мной и всё время тёрлась об меня упругой грудью. В автобусе я забыл о ней, но когда мы остановились в Ласточкином гнезде, и я любовался с балюстрады расстилающимся внизу морем, она оказалась рядом.

– Ты один? – спросила она.

– Один, – ответил я.

– А куда едешь?

– В Ялту.

– У тебя там родственники?

– Никого у меня там нет. Я из Ленинграда, отдыхаю дикарём.

Выпускной парад. На плацу наша рота. Впереди командир, кап. 3 ранга Чайка Л. В.

– А я из Москвы. Может, отдохнём вместе? Снимем где-нибудь комнату. Представимся мужем и женой. Так будет дешевле.

Я подумал и согласился. Мне уже надоело одиночество.

До Ялты мы не доехали, а вышли в Ливадии. Сняли комнату метрах в трёхстах от моря, за санаторием, недалеко от Золотого пляжа. В отношении моей новой знакомой у меня не было ещё никаких планов. Звали её Светой. Это была ядрёная, энергичная женщина лет двадцатипяти. В первый день мы сходили вместе на море, искупались, посидели в кафе и пошли спать. Долго лежали в темноте на разных кроватях и разговаривали. Мысль о близости у меня возникала не раз, но я никак не мог решиться вот так сразу перейти в наступление. Я много курил и, наконец, уснул.

На второй день мы пошли на море с утра. До обеда загорали, купались. Потом отдыхали в своей комнате, а часов в пять я отправился на прогулку в горы. В горах не было ни кого. В изобилии росли дикие яблони, груши, кизил, ежевика.

Поднимаясь всё выше и выше, я набрёл на какую-то каменистую просёлочную дорогу и пошёл по ней. Вскоре впереди показались виноградники и постройки. Там был винодельческий совхоз. Я уже собирался свернуть с дороги в лес, но тут дорогу мне преградила большая серая собака. Она стала яростно лаять. Видимо мои голые ноги в коротких шортах ей не понравились. Местные жители так не одевались. Откуда ни возьмись, прибежали другие собаки и окружили меня со всех сторон. В руках у меня была палка, но я не решился ею воспользоваться. Когда собаки, яростно лая, подступили совсем близко, я сел на землю и положил палку рядом. На собак это подействовало успокаивающе. Одна собака приблизилась и понюхала меня. Я зевнул и лёг посреди дороги, заложив руки за голову. Собаки по очереди подходили и обнюхивали меня. Потом сели в кружок. Я закрыл глаза и претворился, что сплю. Собаки стали зевать и легли рядом. Полежав с полчаса, сперва одна, потом другая встали и побежали в село. За ними поплелись и остальные. Я остался один. Поднялся, взял палку и пошёл в горы.

Вечером я рассказал свою историю Свете. Она предложила выпить за наше знакомство и за моё спасение от собак. Выпив, мы стали, целоваться и, наконец, соединились в жарких объятиях. После этого всё пошло как по маслу. Я уже не стеснялся своих мужских желаний.

Дня через два я убедил Свету прогуляться со мною в горы. Мы поднимались всё выше и выше в лесном массиве, пока не дошли до оспи из больших камней.

– Давай отдохнём здесь и позагораем на этом камешке, – предложила Света.

Я согласился. Она разделась, но пляжного костюма на ней не было.

– Ты не против, если я разденусь совсем? – спросила она.

– Раздевайся, – ответил я, немного смутившись.

– Ты тоже можешь раздеться совсем, – заявила она.

Я окончательно смутился.

– У меня не всё так красиво как у тебя, – ответил я, – лучше я останусь в трусах.

– Не стесняйся, у тебя своя, мужская красота, и она меня возбуждает. Здесь никого нет, и ты получишь наслаждения, о которых ещё не знаешь.

«Чёрт с ней» – подумал я. Пусть смотрит, если ей это надо. И я предстал пред Светой во всём своём «мужском великолепии». Вскоре началась настоящая «Камасутра» (индийская школа секса).

Наши прогулки в горы стали ежедневными. С утра море, днём горы, вечером опять море. В горах мы забирались в самые укромные уголки и там, на природе, занимались сексом. Не было ни пылкой любви, ни жарких объятий, поцелуев и нежности. Наоборот, во мне просыпалась страсть, и даже жестокость. Мне хотелось причинить ей боль, и я, находясь сзади, до синяков сжимал её груди. Вид обнажённого женского тела хорошо возбуждал меня, а Света каждый раз придумывала всё новые и новые варианты совокупления. И я понял, что в сексе я профан, что я почти ничего не знаю и не умею.

Позже, перед самым отъездом, выяснилось, что Света – профессиональная московская проститутка и работает в дорогих гостиницах с иностранцами (официально она была массажисткой в поликлинике).

Вскоре мы с ней расстались, и я вернулся в Ломоносов. Я не жалел об этом. Такой связи с женщиной я уже не хотел. Мне нужна была дружба, любовь, ласки, нежность, а тут – одни инстинкты, одно скотство.