Текст книги "География времени. Повести и рассказы"

Часть 3

– Соня! – вскрикнул Алексей Арнольдович.

Вокруг было всё то же – светлый день, движение улицы, трое странных молодых людей – только не было её.

– Они, наверно, фокусники! – отреагировал на исчезновение Софьи Дмитриевны тот, что был с кольцами в ушах.

– Пошли отсюда, пацаны, не нравится мне это, – отозвался его приятель, и троица, гуськом ринувшись на другую сторону улицы, запетляла между авто.

А Алексей Арнольдович, словно его обесчеловечили, как механическое существо, стал заведёно озираться. А когда душа к нему вернулась, вошла в голову и первая мысль, которая показалась страшнее смерти: Сони теперь не будет… Она буквально подкосила Алексея Арнольдовича, чтобы не упасть, он сел на тротуар.

Прохожие аккуратно обходили его стороной, пытаясь, видимо, угадать, что заставило так напиться этого прилично одетого гражданина. Алексей Арнольдович осознавал свое положение, но как бы через слой всё не уходящей из головы первой мысли, а потому смазано, без боли. Когда кто-то, в отличие от других, принял Алексея Арнольдовича за нищенствующего интеллигента и бросил ему монетку, тот в порыве негодования вскочил на ноги. Жертвователь испугано поспешил скрыться, но благодаря ему с Алексея Арнольдовича сошла оторопь.

«А почему я, чёрт возьми, решил, что больше не увижу Софью?! Раскис, как кисейная барышня! И вообще – что происходит?!»

Опять, теперь осознанно, оглядевшись, он вспомнил о сделанном незадолго до исчезновения Софьи заключении: вокруг неведомая, чужая Москва. И таким естественным порывом потянуло его к дому, к родным стенам.

Войдя в свой переулок, Алексей Арнольдович приободрился, поскольку на фоне обнаруженных по пути перемен он уж и не чаял увидеть серый дом с рыцарем в нише над парадным. Впрочем, и этот дом печально не соответствовал прежнему своему виду.

Из-за того, что часть его была срезана, он казался покалеченным ради воплощения чьей-то нелепой идеи пристроить к нему другой дом, который теперь стоял встык, никак не облицованный, из голого кирпича. Алексей Арнольдович нервно отыскал взглядом окна своей квартиры и тогда понял, что вместе с частью дома утрачена и их с Софьей спальня. Да, всё было не так, всё было другим…

У подъезда – ни швейцара, ни звонка, как открыть дверь? Алексей Арнольдович заметил на стене некое устройство с множеством кнопок, но изучить его не успел, так как дверь поплыла, выпуская седовласого, статного господина, который очень внимательно на него посмотрел. А Алексей Арнольдович, не мешкая, бегом поднялся на свой этаж и позвонил в свою квартиру.

На звонок вышел господин, очень похожий на только что повстречавшегося Алексею Арнольдовичу, но заметно его старше.

– Чем могу быть полезен?

– Где Софья Дмитриевна? И как вы оказались в моей квартире? – возбуждённо произнес Алексей Арнольдович, уже, впрочем, догадываясь, что совершенно непонятен этому господину.

Тот отступил на полшага и смущённо кашлянул:

– Что, простите?

– Супруга моя, Софья Дмитриевна Бартеньева, она где? – угасая надеждой быть понятым, тихо спросил Алексей Арнольдович.

Но вдруг во взгляде господина, до того притуплённом замешательством, блеснула острота. Его память явно что-то обнаружила!

– Проходите, пожалуйста.

Алексей Арнольдович, конечно, не узнал своей квартиры. Он вообще перестал ожидать встречи со вчерашним в его первозданном виде, которое, если и представало, то всегда осыпавшимся, как старая лепнина, с какими-то выветренными контурами.

– Добрый день. Я профессор Полунин Игорь Леонидович.

Был он высок, жилист, с гривой полных сил волос, и если бы не морщинистая худощавость лица, ничто не выдавало бы его солидный возраст.

– Коллежский асессор Бартеньев Алексей Арнольдович.

Профессор вежливо поклонился, при этом Алексей Арнольдович заметил уплывающее с поклоном начало улыбки.

– Я чем-то вас рассмешил?

– Нет, нет! Простите! Сейчас я вам всё объясню. Проходите, садитесь.

Они расположились в бывшей гостиной Алексея Арнольдовича, которая таковой, видимо, являлась и теперь.

– Дело в том, – начал профессор, – что я… знал Софью Дмитриевну.

Алексей Арнольдович напрягся, застыл взглядом на Полунине.

– Господин Бартеньев, сейчас вы услышите много необычного, поэтому прошу вас: воспринимайте всё как можно спокойнее… Итак, ранее здесь была коммунальная квартира, то есть квартира не для одной семьи, а для нескольких. Я тоже в ней жил вместе с родителями и братом. А одну из комнат занимала Софья Дмитриевна. Той комнаты теперь нет, её не стало вместе со снесённой в 1980 году частью дома.

– В каком году?! – не поверил услышанному Алексей Арнольдович.

– В 1980-м. В далёком теперь прошлом. Потому что вы, господин коллежский асессор, находитесь там, где подобных чинов не существует, – в двадцать первом веке, в году от Рождества Христова две тысячи… Послушайте, вам сейчас не повредит немного коньяку…

Полунин спешно достал из серванта пару тонких рюмок и тёмно-матовую бутылку с надписью на этикетке «CourvoisierNapoleon».

Первый же глоток вкусом и ароматом расколдовал оцепенение мышц. А в следующую секунду Алексей Арнольдович удивился, как не ко времени и не к месту вошло ему в голову сравнение: шустовский коньяк, пожалуй, помягче…

– Ну вот, теперь вы не такой уже бледный, – заметил профессор. – Еще рюмочку?

– Пожалуй…

Из дальнейшего разговора Алексей Арнольдович узнал, что Полунин – учёный, который давно занимается проблемой перемещения во времени. После подробного рассказа Алексея Арнольдовича о происшедшем профессор, улыбаясь, объявил:

– Всё очень просто – вы с супругой оказались в «кротовой норе».

Алексей Арнольдович так и не понял, чем являются эти «норы» по сути, потому что представить пространство и время как единое целое, имеющее свою геометрию, было непосильно для его воображения. Усвоил он только то, что вход в «нору» невидим, и на свою беду попадая в неё, жертва переносится в другое время, а окажется оно будущим или прошлым – это неведомо никому. Но точно установлено, что местоположение обоих концов «норы» неизменно. «В вашем случае – это, условно говоря, потайная комната и Мясницкая напротив Почтамта» – пояснил профессор.

«Вот, сижу, слушаю лекцию, – думал Алексей Арнольдович, – а сам я – никто, и ничего у меня нет… И, главное, нет Сони!»

– Она вернулась в своё время, а вы остались в нашем, – заключил профессор. – Дело в том, что обратное путешествие через «нору» всегда заканчивается там же, где и началось.

– Ну, а потом что с ней было? Ведь вы жили здесь одновременно с Софьей Дмитриевной.

– Она исчезла…

– Как? Куда?!

Профессор пожал плечами.

– Мне известно об этом лишь со слов брата. В то время он оканчивал Московский университет, а я с родителями жил в Ленинграде, то есть в Петербурге… Вы простите меня, но теперь не имеет никакого значения, как исчезла Софья Дмитриевна, потому что ни один человек из вашего прошлого всё равно не дожил бы вот до этого солнечного дня за окном. В нашем времени ваша встреча невозможна! Если только Софья Дмитриевна сама не попробует сюда переправиться. Но она этого как раз и не сделает, иначе я не застал бы её живущей в коммуналке.

– Но почему не попробует?

– А где гарантия, что с того вашего стула перенесешься именно в нужное время? Полагаю, ваша супруга интуитивно это поняла. Не могла же она знать о «кротовых норах»!

– Профессор, а не допускаете вы, что её исчезновение и есть попытка переместиться сюда? Только неудачная.

Игорь Леонидович задумался.

– Маловероятно: она бы сделала это сразу, на эмоциях, а не через столько лет… Впрочем, надо о том случае расспросить брата поподробнее. Он, кстати, недавно был у меня. Ушёл прямо перед вашим появлением.

Далее Полунин начал рассказывать о своем младшем брате Андрее Леонидовиче, который был известным писателем. Вместе они купили эту квартиру, точнее, выкупили комнаты у остальных жильцов. И хотя Андрей Леонидович живет в другой квартире – с семьёй, но приезжает сюда часто, чтобы поработать – у него здесь свой кабинет.

А квартира эта, можно сказать, родовое гнездо. Здесь жили еще их дедушка и бабушка, их мать с братом, здесь и они всем семейством долго жили – два брата, мать и отец – Леонид Лифшиц, доктор медицины, профессор, хирург от Бога! Ему потом клинику в Петербурге дали…

Алексей Арнольдович слушал, но слышал плохо.

«Неужели этот добросердечный старик не понимает, что мне сейчас не до истории его семьи?»

Впрочем, услышав фамилию «Лифшиц», Алексей Арнольдович удивленно посмотрел на Полунина.

– Да, да! Он родной нам отец! А фамилия у нас по матери, потому что… время такое было: не слишком-то евреев жаловали. И в ваше время, кажется, тоже…

– Боюсь показаться невежливым, но скажите, Игорь Леонидович, что же мне дальше делать?

– Ну и вы не сочтите меня жестокосердным: вам остаётся только надеяться на скорый научный прогресс. Понимаю, это похоже на пожелание больному дождаться изобретения лекарства от его недуга. Но в вашем случае всё не так безнадежно. Вам вообще везёт.

– В чём же? – усмехнулся Алексей Арнольдович. – В том, что в «нору» редко кому случается угодить? Так это всё равно, что живым на тот свет попасть…

– Я вам сочувствую, поверьте. Но! Во-первых, вам повезло, что после случившегося вы оказались именно здесь, а во-вторых, представьте, мы с коллегами вплотную подошли к осуществлению управляемого процесса перемещения во времени. Точнее, мы его уже осуществляем, но только на незначительные отрезки.

Далее профессор углубился в объяснение теоретических основ этого процесса. Безусловно, он отдавал себе отчёт, что Алексей Арнольдович – человек, не посвящённый даже в азы этой научной проблемы, а потому, как и в случае с «кротовыми норами», старался найти самые понятные слова. Обычно у слушателя это вызывает благодарное желание проникнуться учением – пока от безуспешности не приходит скука, ну а потом, когда одержимый знаниями профессор переходит на сплошные термины, – наступает раздражение. Но Алексей Арнольдович с радостью воспринимал каждую услышанную новость – о том, например, что «под эфиром подразумевается структурный уровень материи, предшествующий уровню элементарных частиц», или о том, что «с расширением Вселенной, – а она, как известно, расширяется, – плотность эфира уменьшается» и что, «если увеличить его плотность в каком-нибудь объёме, все предметы, находящиеся там, будут выброшены в прошлое, которому соответствует достигнутая плотность эфира».

Да и как же было ему не радоваться, если за последние несколько часов отчаяния появилось хоть что-то обнадёживающее. И даже не хоть что-то, а вполне конкретный предмет, который Игорь Леонидович принёс из другой комнаты.

– Этот прибор, – с трогательной улыбкой показывал профессор, – позволяет изменять плотность эфира. Уменьшение плотности внутри прибора ведёт к его увеличению в некотором радиусе вокруг, то есть к перемещению в прошлое всего, находящегося в этом радиусе. И знаете, что именно мы туда помещаем? Кинокамеру! Да, да, обычную кинокамеру! Мы располагаем её напротив Центрального телеграфа на Тверской, там, где на фоне герба часы и календарь…

– Но Телеграф находится вместе с Почтамтом на Мясницкой!

Полунин досадливо поморщился:

– Давно уже нет. И, если хотите знать, в известном вам здании Почтамта теперь вообще биржа! Однако мы отвлеклись, а я, между тем, подошел к самому интересному. Итак, мы располагаем камеру напротив календаря, который устроен на Телеграфе, выражаясь фигурально, с незапамятных времен, включаем прибор, и… Вы меня понимаете?

– Понимаю, – кивнул Алексей Арнольдович, кажется, и в самом деле начиная понимать то, о чём только и стоило ему знать.

– Совершенно верно! – довольно заулыбался Игорь Леонидович. – Камера переносится в прошлое, фиксирует дату, мы возвращаем её и определяем, в каком времени она побывала! Конечно, всё не так просто, как я вам описал, но суть эксперимента именно такова.

– И далеко вам удалось проникнуть в прошлое?

– Четверть века уже осилили. Задача уплотнения эфира до нужного значения решена нами не до конца. В этом деле имеются непреодолимые пока трудности, в частности…

Алексей Арнольдович больше не слушал профессора: он неожиданно и мгновенно заснул.

Сон был без действия, тихий. Где-то рядом всё время находилось что-то тёплое, родное, милое. Порой он видел его, но вскользь и смазано – через дымку. Кажется, это мама была, а иногда он в этой женщине её не узнавал и не узнавал никого, но любил так, что сочилась слезою душа. А потом душа вспомнила и узнала! «Как же ты забыл меня?» – спросила Соня с печальной улыбкой. «Нет, что ты!» – рассмеялся он. «Видишь, – сказала она, – я с тобой рядом, но не вместе…» И вдруг спросила: «Ты сегодня на службе не задержишься? Возвращайся скорей!» – Это они уже сидели у себя в столовой и пили кофе…

Профессор был абсолютно прав насчёт везения Алексея Арнольдовича. Случись на месте Полунина кто-либо другой, неизвестно, что ждало бы Алексея Арнольдовича в дальнейшем. (Хотя известно: у пришельцев из другого времени, если они, конечно, пытаются это доказать, всегда один путь – в сумасшедший дом.) А так он оказался хотя бы избавлен от необходимости заботиться о пропитании и крове. Впрочем, в известном смысле, он жил у себя дома.

Именно это Игорь Леонидович в самом добродушном тоне сообщил ему на следующее утро. А с другой стороны, добавил профессор, Алексей Арнольдович – его гость, заботу о котором он целиком принимает на себя. Игорь Леонидович очень старался не задеть честолюбия коллежского асессора, а Алексей Арнольдович, в свою очередь, проявил благоразумие. Правда, было непонятно, чем ему заняться в ожидании научного прорыва.

– Какое у вас образование? – поинтересовался профессор.

– Юридическое.

Полунин покачал головой.

– У нас юристов – пруд пруди! Да и законы Российской империи, сами понимаете, весьма отличны от законов Российской Федерации…

– Федерации?

– Именно. Империя осталась в далеком прошлом…

Из прихожей донесся шум.

– А, это Андрей. Мы разговаривали с ним вчера по телефону. Когда вы так внезапно заснули.

– Значит, он знает обо мне?

– Конечно. И ему не терпится с вами познакомиться.

В следующую секунду брат профессора появился в дверях и с широкой улыбкой направился к Алексею Арнольдовичу.

– Андрей Леонидович Полунин, – пожал он ему руку. Искренне рад встрече.

И с пониманием добавил:

– Чего о вас, разумеется, не скажешь… Поверьте, мы с Игорем Леонидовичем сделаем всё, чтобы облегчить ваше положение.

– Алексей Арнольдович Бартеньев, коллежский асессор в прошлом, – отрекомендовался он и заметил:

– Это ведь с вами мы вчера столкнулись в подъезде?

– Верно.

– Вы запомнились мне, потому что вскоре я увидел Игоря Леонидовича: вы же очень похожи.

– Да, да, а оба мы похожи на нашу мать. Замечательная была женщина. И отец был человек чудесный. К сожалению, их давно нет. А они могли бы рассказать о Софье Дмитриевне намного больше, чем мы с Игорем Леонидовичем. Тем не менее…

Грохочущий стук в дверь прервал Андрея Леонидовича. Безудержность, бушевавшая за порогом, порождала только одну мысль: дверь не выдержит! Братья поспешили в прихожую. Едва Игорь Леонидович открыл замок, тут же дверь мощным рывком отпрянула, и в прихожую ворвалась молодая, с широким телом и пригожим лицом женщина. Была она в сильном возбуждении и растрёпана: мокрые глаза исступленно блестели, а маленький белый передник как-то боком взбирался на её высокую грудь. Оставляя без всякого внимания братьев, она устремилась в гостиную.

И Алексей Арнольдович увидел Клавдию!

– Слава Богу! – выдохнула она, освобождаясь от страха и напряжения, и расслабленно осела на ближайший стул. – Куда же вы пропали, барин?

Алексея Арнольдовича уже трудно было чем-либо удивить, а потому мозг его, не растрачиваясь на изумление, сразу же определил: Клавдия побывала в потайной комнате.

– Как-то тут всё не так, – огляделась она и, вспомнив, что прислуге не следует сидеть в присутствии хозяев, попыталась встать.

Чужой мир только сейчас начал проникать в ощущения Клавдии, и у Алексея Арнольдовича возникло опасение, устоит ли её психика, когда Клавдия узнает о своём перемещении в другую жизнь.

– Сиди, не тревожься, – остановил её Алексей Арнольдович, размышляя над тем, как бы помилосерднее открыть ей новую реальность.

Клавдия всё же встала.

Тем временем в гостиную вошли Полунины. Их лица не выражали удивления, поскольку нетрудно было догадаться: раз Алексей Арнольдович встретился с кем-то знакомым, значит, этого человека постигла участь его самого. Их лица выражали озабоченность, ибо логично возникал вопрос: что делать, если поток пришельцев не иссякнет?

– Господа, – сказал Алексей Арнольдович, – это Клавдия, моя прислуга.

Она слегка присела в поклоне. Братья, улыбаясь, также учтиво поклонились.

– Алексей Арнольдович, прикажете что-нибудь подать? – спросила Клавдия в замешательстве оттого, что её представили гостям.

– Погоди, – мягко ответил он, указывая ей на стул. – Расскажи, откуда ты такая перепуганная? Что с тобой случилось?

– Так с Мясницкой я… А случилось…

Она настороженно посмотрела на Полуниных.

– Можно, я не здесь расскажу?

– Не беспокойтесь, – пришел на помощь профессор. – Мы с Андреем Леонидовичем подождём в соседней комнате.

Вскоре Алексей Арнольдович узнал, что вечером 2 января приболевшая Клавдия услышала из своей комнаты какое-то движение в квартире и возбуждённые голоса Софьи Дмитриевны и Глаши. Утром Глаша сказала ей, что Алексей Арнольдович ушёл из дома и пропал. Его искали, из полиции приходил участковый пристав. Софья Дмитриевна от расстройства слегла в горячке и болеет до сих пор. А на днях Клавдия случайно увидела, как Глаша закрывала большим зеркалом в спальне какой-то ход. Клавдию она не заметила, а та не стала выдавать себя. Сегодня, повторив Глашины действия с механизмом на зеркальной оправе, Клавдия прошла через ход до комнаты со свечой…

Рассказ её был довольно правдив, а то, что она умолчала о своем доносительстве и оговоре Софьи Дмитриевны и Глаши, – так признание в этом она отложила на потом… в случае, конечно, если язык повернётся.

– Я села на стул и очутилась вдруг на Мясницкой, да ещё летом… Я побежала домой, а здесь вы, вернулись. Раз так, то всё будет хорошо. Вы мне только скажите, что такое произошло с погодой? И вообще…

Она вдруг подалась вперед, в глазах её заплескалось беспокойство, а потом там метнулся страх:

– …что же это происходит?!

Наивно было надеяться, что распознание ею роковых перемен произойдет ещё не скоро.

Алексей Арнольдович потом ругал себя за ту робкую попытку ответить, от которой начинавшаяся истерика бедной женщины немедленно полыхнула пожаром. Словно ребёнок, который, плача, не желает с чем-то мириться, она не хотела признавать никаких перемещений во времени, как если бы свершившееся можно было отменить слезами и своим неверием в него.

Из соседней комнаты поторопились выйти Полунины. Трое мужчин окружили Клавдию. Увы, уговоры на неё не действовали, доводы рассудка распаляли еще больше. Оставалось отступиться и ждать.

Через некоторое время всё же стали появляться короткие периоды успокоения. В одну из таких передышек Клавдия, мёртво глядя в одну точку, сказала:

– Не полюбила б я вас, барин, так и не сподличала бы… А теперь меня Бог наказал…

Она, конечно, и не думала, что момент признания не только когда-нибудь настанет, но и придет так быстро и так легко окажется открыть свою сокровенную, стыдную тайну.

Рассказав о ней, она снова заплакала, но это, пожалуй, уже были слёзы без отчаяния.

И в самом деле, судя по тому, что Клавдия всё чаще утихала, прислушиваясь к словам, внутренне она начала принимать свою судьбу. А довод, приведенный Игорем Леонидовичем, окончательно примирил её с действительностью.

– Живите здесь, будете нам готовить, и будет у вас почти всё, как и прежде… Уверяю, этот мир ничуть не хуже того, который вы покинули. Более того, вас бы там ожидали очень большие потрясения. Вы в этом скоро убедитесь, поскольку вам с Алексеем Арнольдовичем в самое ближайшее время необходимо будет ознакомиться с Историей. Как и вообще со всем, что позволит избегать конфузов в общении с окружающими.

Закончив говорить, профессор улыбнулся и протянул Клавдии, как и до этого Алексею Арнольдовичу, узкую рюмку коньяка.

– Нет, барин, я не пью…

– Ну, вот вам и первый урок: в нашем времени так ни к кому не обращаются! А вы всё же выпейте, я настаиваю…

Вскоре Клавдия окончательно успокоилась, и Алексей Арнольдович решился на вопрос, который прояснил бы одно случайно замеченное им обстоятельство.

– Клавдия, из твоего рассказа следует, что от моего исчезновения 2 января и до твоего появления здесь прошло несколько дней. Я не ошибаюсь?

– Нет, барин… то есть Алексей Арнольдович. Сегодня 14 января. Ну, там 14 января.

– Странно, – повернулся он к Игорю Леонидовичу, – но я нахожусь у вас едва ли больше суток.

– Ничего странного в этом нет. Время там и здесь течёт по-разному. Получается, в вашем прошлом оно течёт раз в 12 быстрее. Дело в том…

– Погоди, Игорь Леонидович, – остановил его брат. – До прихода нашей Клавдии я хотел кое о чем рассказать Алексею Арнольдовичу. Если никто не против, я начну?

Все посмотрели на Клавдию, в лице которой не было и тени прошлого горя, напротив, теперь на нём читался один лишь познавательный интерес ко всему окружающему.

И Андрей Леонидович приступил к рассказу о жизни в коммунальной квартире и, главным образом, о Софье Дмитриевне.

– Добрая она была, отзывчивая… И, знаете, как-то не помню её пожилой. Притом, что по молодости всех, кому уже за тридцать, считаешь стариками.

– Да, да, – вмешался профессор, – ты, Андрей, верно подметил. И я теперь знаю, причину этого! Сказался побочный эффект пребывания в ином времени, так называемый «эффект нестарения». Гипотезу о возможности такого явления выдвинул в свое время академик Лизунов…

– Достаточно, Игорь, – прервал Андрей Леонидович. – Всё равно я больше ничего не пойму. Думаю, Алексей Арнольдович и Клавдия тоже.

Историю квартиры и её обитателей он изложил сжато, не задерживаясь на подробностях. Угадывалось, что ему хочется побыстрее подойти к концу, где, по-видимому, всех ожидало нечто удивительное.

– В ту пору, как, впрочем, и сейчас, я вёл дневник. Он сохранился, и, если у кого-то появится желание полистать его, – милости прошу. А теперь перейдём к самому главному – к обстоятельствам исчезновения Софьи Дмитриевны. Игорь Леонидович сказал, что вас, Алексей Арнольдович, это интересовало в первую очередь.

Алексей Арнольдович кивнул.

– Так вот, в тот день она куда-то отлучилась из квартиры, а вернулась в сопровождении мужчины. Оба сияли улыбками. Через некоторое время Софья Дмитриевна вышла на кухню, чтобы заварить чай, и больше я её не видел. Когда спустя несколько дней по заявлению жильцов квартиры милиция вскрыла её комнату, она оказалась пуста.

На Алексея Арнольдовича было больно смотреть. Лицо его мгновенно посерело и осунулось.

– Просто у неё появился мужчина, – мужественно подытожил он, – с которым Софья Дмитриевна, решив никого не извещать, уехала. У неё, безусловно, было на это…

– Простите, за неуместную интригу, – поспешил перебить его Андрей Леонидович. – Дело в том, что тем мужчиной были вы!

– Я?!

– Именно вы! Ещё вчера, когда мы встретились с вами в подъезде, ваше лицо показалось мне отдалённо знакомым, а вспомнил я вас только сегодня. Не сомневайтесь: я безошибочно узнаю лица, которые видел однажды.

– Но, чтобы это был я, – такое просто невозможно!

В пронизанной недоумением тишине усмехнулся профессор:

– Очень даже возможно, дорогой Алексей Арнольдович! Это значит, что нам удастся переместить вас в… Какой это, Андрей, был год?

– 1975-й, 9 мая, 30-летие Победы. Я даже время могу назвать: полвосьмого вечера.

– Теперь понимаете, что ваша ситуация не так уж безвыходна? Хотя честно признаюсь: нам с коллегами предстоит ещё много работать, чтобы вы 9 мая 1975 года в 19 часов появились, ну, скажем, напротив Почтамта…

– Почему на Мясницкой, а не сразу здесь?

– А знаете, что здесь не гостиная была, а комната Стодольских? Вы хотели бы своим появлением пошатнуть их психику? Единственно, куда вас относительно смело можно было бы переместить, так это в комнату Софьи Дмитриевны. Но мы лишены такой возможности, поскольку её комнаты теперь не существует. И потом, вы же с Софьей Дмитриевной где-то встретились, раз она выходила из дому, прежде чем вернуться с вами. Нет, нет, пусть это будет Мясницкая, напротив Почтамта! Там, где вы и расстались. Поверьте, всё сложится!