Текст книги "Сказка №3. Перекресток имени Бабы-яги"

ИЗ ДУША

У каждого свои привычки. Сана, например, любила, чтобы было чисто и пусто и обязательно пахло полевыми цветами. Владу нравилось открывать новые неизведанные дороги. Каждый раз, во время утренней пробежки, он менял маршрут, забираясь в таинственные незнакомые закоулки большого города. Здесь он представлял себе, что попал в неведомую страну, где его ждут приключения и не раскрытые еще тайны, уходящие своими корнями в глубь веков. У Антона же было пристрастие к мелкой моторике, сохранившееся, видимо, со времен блохоискательства. Тогда нужно было найти вредное мелкое насекомое в густой шерсти, аккуратно удалить его при помощи зубов и потом тщательно продезинфицировать поле боя посредством языка. В этой жизни Пухов лепил разные фигурки из хлеба, со всякими мелкими подробностями и раскрашивал кисточкой живых насекомых. При этом терпенье его казалось безграничным. Ведь и вправду, чтобы красиво раскрасить под тигра рвущегося на свободу таракана, нужно иметь не слабую усидчивость. А еще Антон испытывал необъяснимую тягу к собирательству носков. Всю эту свою кучу нижнего белья он именовал не иначе, как «коллекцией». Носки же, которые со временем приходили в негодность, он нарекал «раритетом», складывал в пакетик, проставлял даты «жизни» от покупки до протирания и прятал в специальный ящик. Особо дорогие его сердцу носки, после окончания своей активной фазы жизни, удостаивались трогательной авторской эпитафии на упаковке.

Их казарма, хоть и была казармой, но представляла из себя вполне жилое помещение блочного типа, с несколькими отдельными комнатами, общим залом и кухней. В воскресенье с утра Сана со шваброй в руках применяла в их блоке принцип: «чисто и пусто», а Пухов в зале за столом лепил очередное нэцке.

– А ты чего с Владом на тренировку не пошел? – заметила его Сана.

– Сегодня ОФП. А мне не надо, я и так пацан здоровый. – Антон продемонстрировал свой бицепс.

– Рахит жизнерадостный, – оценила Сана качество его напряженной мышцы. – Опять хлеб переводишь?

– Чтоб ты там понимала. Я, как тот Бог, создаю новых тварей. День… какой—то там, не помню, – «И сотворил Он дряблонога геморроидального!». – Пухов поднял со стола и повертел в пальцах, чтобы Сане было лучше видно, фигурку ни на что не похожего жуткого существа. – Или вот, – прототип плавоперца глубоководного. А вот тут лежбище морских кошечек, три штуки. Нравится?

– Да.

– Че, правда?!

– Нет, конечно. Вообще—то, жуткий кошмар, – оценила плоды его творчества Сана. – Пока что ты создаешь только грязные носки, причем постоянно. – Она брезгливо отодвинула шваброй полосатые носки, валявшиеся под столом.

– Ай! Что ты делаешь?! Это же настоящие «Метрополис К», почти не юзаные. И вообще, ни фига, я сотворяю животных – грязноносцев сногсшибательных. Да! В брачный период они не просто воняют, – они распространяют сногсшибательный аромат роскошного тела. Отсюда и происходит их научное название. На латыни они называются – Nosokus Hrenovus из отряда…

– А ну брысь, я здесь мыть буду, – прервала Сана поток его неуемной фантазии.

– Ладно, так и быть. Всё равно в душ собирался.

В дверь постучали. Сана, как была, в перчатках и со шваброй в руках, пошла открывать. На пороге стоял Ленарис.

– Почему—то я знала, что мы еще увидимся, – сказала Сана, – да вы проходите.

– Благодарю, – Ленарис прошел в прихожую.

В этот момент из ванной послышался шум воды и вопли Пухова: « – Опять с душа на кран не переключила! Когда—нибудь прибью эту моль белобрысую!». Следующую его гневную тираду заглушил звук водопада, но по смыслу было ясно, что он изысканно матерится.

– Подумаешь, – Сана пожала плечами, похоже, она уже привыкла к взрывному характеру Антона и совсем не обиделась. – А сам таракана в коробочке держит. Да вы проходите, хотите кофе?

– Лучше чаю. А зачем ему таракан? – спросил Ленарис.

– Не знаю, говорит, что ему нравится слушать, как тот шуршит, – нервы успокаивает.

– Вот как? Интересно, надо будет попробовать…

Сана удивленно посмотрела на Ленариса, поняла, что он не шутит и спрашивать ничего не стала. Только подумала, что может быть, она действительно многого еще не понимает.

Она пошла на кухню, Ленарис последовал за ней.

– Да нет, вы не подумайте, – ответил на ее мысли Ленарис, – я не считаю, что держать таракана в коробочке – это обычное явление. Просто я люблю всякие инновации, исследования необычные.

– Тогда понятно, почему вы здесь.

– В каком смысле?

– С тех пор, как я «удочерила» это визжащее сокровище, – она кивнула в сторону ванной комнаты, где плескался Пухов, – я наблюдаю во всех нас сплошные странности и необычности. Разве нет? – улыбнулась она.

– Ну да, – подтвердил Ленарис, – я уверен, что мы поладим.

Сана налила воды в чашку, поставила чайник обратно на печку и вдруг, не оборачиваясь, сказала: – И почему же не спрашивать?

– Что? – удивился Ленарис.

– Почему не спрашивать, сколько вам лет?

– Я этого не говорил.

– Как это? Ну, я же слышала.

– Ах вот оно что, – задумчиво произнес Ленарис, – это моя ошибка. Отвык, знаешь ли от нормального общения и стал непростительно громко думать при всех.

– Это я твои мысли, что ли услышала? Со мной никогда такого не было, вот это ни фига себе!

– Ничего, это только начало. Скоро сумеешь настраиваться на индивидуальную волну.

– Да ладно! А ты меня научишь? – глаза Саны вспыхнули ярким фиолетовым пламенем.

«Ого, – осторожно подумал Ленарис, – прямо Нефертити. Кстати, меня без всякой настройки почему—то слышит…». А вслух сказал: – Да без проблем, с чего начнем?

– С него, – с уверенностью сказала Сана и показала пальцем на дверь ванной. – Будет знать, блохастый, как блАндинкой меня обзывать.

– Но ты ведь и есть блондинка.

– Издеваешься? – Сана подозрительно посмотрела на него.

– Нет, ну я в смысле цвета волос.

– А вот он издевается, а сам рыжий. И кстати, – вспомнила Сана, – ты почему свой возраст скрываешь, стесняешься, что ли?

– Просто не хочу никого шокировать своей антикварной ценностью.

Сана подошла к нему так близко, что Ленарис почувствовал себя неловко, чего с ним не случалось уже много—много лет.

«‒ Странно, – подумал он в замешательстве, – на меня, в принципе действовать так не должно… Или дело не в феромонах? Тут он спохватился и взглянул в ее хитрые глаза: – Неужели опять услышала?…».

– Держи, – Сана протянула ему чашку с чаем, сделала шаг назад и добавила, – когда—нибудь сам расскажешь, насколько ты древний, если захочешь. Да, кстати, я так и не спросила, зачем ты, собственно, пришел. Расскажешь?

– Теперь будем работать вместе. И я вас буду обучать, – ты не против?

– Смотря чему обучать…

– Ну, я могу рассказать очень много разных историй.

– А от твоих историй потом стыдно будет?

– Даже не сомневайся.

– Ну, тогда, договорились.

В это время из ванной снова донесся рев водопада и крик Пухова: – А вам слабо?! – Бог знает, чем он там занимался.

ЗАЧЕМ И ПОЧЕМУ

Альберта били четверо. И были это не вертухаи, а сборная таких же сидельцев, как и он, только белых. В состав этой сборной входили три американца и англичанин.

– А что это вы тут делаете? – поинтересовался Ленарис, подошедший на звук драки.

– Проходи земляк, не твоего здесь ума дело, – ответил мрачно один из заключенных, не переставая пинать ногой лежащего Альберта.

– Господа! – ответил Ленарис. – Я объявляю вас мудаками. – Он достал из кармана, запрещенный режимом, кастет, завернутый в бархатную тряпочку. Кастет он надел на руку, протер его тряпочкой и тряпочку спрятал в карман. После этого он провел ровно четыре удара, по количеству своих соперников. Три американца и англичанин упали и перестали шевелиться. Потом Ленарис проделал все манипуляции с кастетом и бархатной тряпочкой в обратном порядке.

– Живой? – спросил он Альберта.

– Еще живой, – он с трудом сел. – Расисты вонючие…

– И много тут таких?

– Хватает…

– Это хорошо, – сказал Ленарис и добавил не понятную фразу. – Расизм мне нравится, расистов презираю. Пойдем к умывальнику.

Пока Альберт отмывался и пытался прийти в себя, Ленарис лежал на спине и мечтательно разглядывал проплывающие в небе облака. При этом он вполголоса что—то пел. Альберт прислушался.

« – Увидишь этого клоуна – возьми и убей. Хватит ему своей рожей пугать детей, – напевал Ленарис на непонятном Альберту языке. – Если тебе нравится мужикам нравиться, – это еще не значит, что ты красавица…».

– Это на каком языке? – поинтересовался Альберт, дослушав странную песню до конца.

– На русском. Ты часто задумываешься о будущем? Я – нет…

– Бывает. И о чем эта песня?

Ленарис перевел.

– Что—то не очень дошло… Много слов похожих.

– Русский язык богаче красками, чем твой родной диалект. Те, кто не разбирается в тонкостях русского языка, в частности, частенько путают понятия «зачем» и «почему». Например, зачем ты жрешь живых тараканов, в принципе понятно, а вот почему ты такой идиот, сможет объяснить, пожалуй, только квалифицированный психиатр. Или вот еще хороший вопрос от щетинистого дядьки блондинистой шлюхе:» – Зачэм ты мэня болше нэ любыш?». И действительно – зачэм, когда отношения развиваются так гармонично, что уже почти договорились о цене… Но оставим лирику тестостероновому дядьке, попробуем оперировать только голыми фактами. О чем это я? А, да, – о будущем. Не нужно верить, что люди живут будущим. Максимум – настоящим. Не стоит путать несостоятельные надежды и память души. Знаешь, если бы широкой половозрелой публике представилась возможность путешествий во времени, – почти все первым делом, метнулись бы в прошлое, проверено, даже не сомневайся. Плевать, кто там будет президентом Земли через тысячу лет и как прекрасен вблизи закат на Марсе. Главное – это вернуться в тот момент, когда споткнулся и выронил из рук свою жизнь, чтобы посмотреть себе под ноги и больше уже… – Ленарис замолчал и задумчиво потер пальцами старый шрам на лбу. Что же еще делать в такие минуты, как не замолчать, вспоминая Тот Самый момент, особенно, когда твой мозг ставит изощренные блоки на пути к памяти.

– Вот смотрю я, – решился спросить Альберт, – и, что—то не могу понять, а кто ты, по национальности, бельгиец?

– Я? – отвлекся от своих мыслей Ленарис. – Да, пожалуй, я был бы неплохим бельгийцем. Вообще—то, вряд ли к моей расе применимо понятие национальность, но сейчас я гражданин Земли – это точно. Так что мы с тобой теперь земляки, братан, не сомневайся. И кстати, в виде исключения, в недалекое будущее, пожалуй, всё же стоит метнуться, например, чтобы узнать счет в завтрашнем матче. Как думаешь? А еще, в связи с возможным перемещением во времени, мне очень нравятся вопросы о конце света.

– Ну, и когда же конец света?

– Понятия не имею. Какая разница?

– Это и есть твой ответ?

– Ну да. И чем плох? По—моему, самый грамотный из всех возможных ответов, – сказал Ленарис и добавил. – Я не знаю, точно ли красота спасет мир, но попробует спасти – это точно. Да… А все—таки, я неплохой философ…

ТАКАЯ ИГРА

С утра опять было скучно. Ленарис, лежа на спине, меланхолично разглядывал рисунок толстой голой бабы, который он изобразил давеча углем на досках верхних нар. Альберт повернулся, подпер голову рукой и спросил: – Слушай, а «Ленарис» – это твое имя или фамилия?

– Творческий псевдоним. Да, пожалуй, сиськи слегка непропорциональны, – и он принялся поправлять рисунок, то вытирая рукавом, то добавляя какие—то штрихи куском угля. – Ну что ж, пожалуй, теперь почти шедеврально. А все—таки я неплохой художник… Ладно, хорош вялиться, – забыл? Сегодня играем в футбол с вертухаями. Взбодрись, будешь в моей команде.

– Но я не умею.

– Все «янки» не умеют, поэтому играть будем мы, а ты будешь в запасе. Я тут проверил нескольких англичан – годятся. Еще вратаря настоящего нарыл, он играл до войны в первой французской лиге. А я буду, так сказать, играющим тренером, так что «гансы» попали. Я их видел на тренировке, – ничего серьезного.

Вечером в бараке был праздник, пленные выиграли у немцев со счетом 2:1.

– Вы так радуетесь, как будто победили в войне, а ты ведь даже ни одного гола не забил.

– Глупый маленький янки, я и не должен был забивать. Я играл центрального полузащитника, плеймейкера, понимаешь?

– Типа квотербека? – вспомнил Альберт термин из американского футбола.

– Типа того.

Немцы хоть и были нацистами, но обещание свое выполнили, – принесли в барак пива, немного колбасы и еще патефон с пластинками на всю ночь. Пластинки, конечно, были на немецком языке, но в радость была и такая музыка. Нет, громкоговорители в лагере орали каждый день, но патефон – это свобода включить и выключить когда пожелаешь. На целый вечер в зону вернулась жизнь. Все, даже ничего не понимающие в европейском футболе американцы, обсуждали прошедшую игру. Военнопленные, попивая призовое пиво, вступали в споры со стоящими на вышках недавними участниками и зрителями, и те, отставив карабины и перегнувшись через ограждение яростно отстаивали свою точку зрения на немецком языке. Переводчиком выступал Ленарис, который, похоже, знал все языки мира.

Наступил отбой, возбуждение прошедшего дня сходило на нет. Многолюдный барак спал, покашливая и бормоча. Ближе к утру Альберт вдруг открыл глаза.

«Как