Текст книги "Дети радуги"

– Здесь проживает помощник кюре Иоанн Курбе? – спросил Алексей.

– Да, здесь.

– Я пришел из Виллервиля. Ваш адрес мне дала мадам Дюран.

Было слышно, как за дверью проворчали что-то себе под нос, а потом заскрипело в замке, и дверь приоткрылась. В образовавшуюся щель хлынул свет изнутри, и в этом свете мелькнула тощая фигура в темных штанах и белой рубашке с короткими рукавами. На светлом лице мсье Курбе застыло любопытство. Быстрыми глазами пробежав по лицам Алексея и Софи, священник узнал девочку, и губы его дрогнули.

– Софи! Девочка моя, это ты? Как же ты выросла! – сказал он, широко улыбаясь. – А я слышу за дверью незнакомый голос и думаю: кто бы это мог быть?

– Это Алекс, – сказала Софи. – Он – мой друг.

– Очень приятно, очень хорошо, – произнес помощник кюре. – Оставьте велосипеды во дворе, их никто не возьмет. – Он отступил в сторону, пропуская гостей вперед. – Проходите в мою скромную обитель – там направо.

Гости прошли в большую комнату, заставленную полками с книгами и всякой церковной утварью, отчего помещение казалось в несколько раз меньше. В углу, под узким окном, стоял миниатюрный диванчик. Рядом – письменный стол с лампой на резной мраморной ножке. Из-под ее зеленого купола лился мягкий, хотя и достаточно яркий свет. Хозяин прошел вслед за ними и, заметив взгляд Алексея, сказал:

– Да, вот здесь и живу – среди великих мыслей великих людей. Сейчас вот Монтеня перечитываю.

– И как современная церковь смотрит на выводы известного скептика? – спросил Алексей.

Хозяин обширной библиотеки с особым интересом взглянул на своего неожиданного гостя.

– Вы читали Монтеня? – спросил он.

– Доводилось, – ответил Алексей. – Но не очень глубоко.

– Монтень рисует человека существом слабым, испорченным, – продолжал помощник кюре. – Я пытаюсь отыскать в его «Опытах» природу порока, чтобы наилучшим образом впоследствии направлять человека на путь духовности.

Было видно, что Иоанн Курбе готов к длительной дискуссии на излюбленную тему. И он бы, вероятно, ее открыл, если бы вовремя не опомнился сам.

– Что это я? – спохватился помощник кюре. – Простите, порой так не хватает общения. Располагайтесь, сделайте одолжение.

Он указал своим гостям место на диванчике, а сам устроился на единственном в этой комнате стуле, стоявшем у стола.

– Итак, я вас слушаю, – сказал он, сложив руки в замок и расположив их на груди.

– Здравствуйте, отец Серафим, – тихо сказал Алексей по-русски.

Тот замер, не веря собственным ушам. Наступила пауза – долгая и напряженная, как в хорошем спектакле.

– Откуда вам известно мое имя? – наконец, спросил мсье Курбе тоже по-русски. – Кто вы?

– Меня зовут Алексей Сапожников. Я прочитал о вас в дневнике профессора Серебрякова, оставленном в землянке там – в Сибири, в другом мире.

– Вы искали нашу экспедицию? – после паузы спросил отец Серафим.

– Не совсем, – уклончиво ответил Алексей. – Я нашел землянку случайно.

– И как же вы оказались здесь? Неужели кто-то вас послал, чтобы вернуть нас обратно?

– Никто меня не посылал, я – сам по себе. А оказался я здесь точно так же, как и вы – пройдя с десяток шагов на восток от березы, отмеченной в записях профессора, как основная веха.

– ЧуднО! – воскликнул отец Серафим. – Уж почти пятнадцать лет прошло, а будто вчера все было… Знаете, если честно, я многое бы отдал за то, чтобы обнять эту березку снова.

– Теперь вам не хватит рук, чтобы обхватить ее ствол, – сказал Алексей.

– Как это? – удивился священник. – Деревья так быстро не растут.

– Вам трудно будет понять, – сказал Алексей, – но я пришел в этот мир через сто лет после вас.

– Простите, но следует ли мне верить вам? – осторожно спросил отец Серафим, поглядывая то на Алексея, то на Софи.

– Я понимаю, что поверить в это трудно, – ответил Алексей. – Поэтому даже не стану пытаться вас в чем-то убеждать. Подумайте лишь о том, что сами вы, когда из тысяча девятьсот седьмого года шагнули в коридор, соединяющий два мира, здесь в то время шел тысяча девятьсот девятнадцатый. Не так ли?

– Да, примерно, так, – согласился священник.

– И вы прожили в этом новом для себя мире почти пятнадцать лет, совершенно не подозревая, что время здесь течет по-иному, чем в мире, оставленном вами. Так?

– Да, вы правы. Но у меня были какие-то сомнения…

– А я, с вашего позволения, – продолжал Алексей, – пришел сюда через пятнадцать нынешних лет после вас, но в моем мире за это время прошло целое столетие. Все, как говорится, относительно – и пространство, и время.

– Выходит, – после некоторого раздумья спросил отец Серафим, – что в России нынче две тысячи седьмой год? В той России…

– Именно, – подтвердил Алексей. – И я, как учитель истории, с огромным удовольствием рассказал бы вам весь путь развития государства в двадцатом столетии. Но, увы, нам с Софи нужно успеть на парижский поезд. И не только на дискуссию, но и на обыкновенную беседу – у нас просто нет времени. Может быть, когда-нибудь…

– Знаете, мне действительно трудно взять в толк ваше доказательство, – сказал отец Серафим задумчиво. – Мне понадобится время, чтобы осознать это. Размышления философов средневековья – детский лепет по сравнению с подобной метаморфозой. Но поскольку вы – мой соотечественник, к тому же друг этой прелестной девушки, которая выросла на моих глазах, – при этом он с теплотой посмотрел на Софи, – я всегда буду рад в дальнейшем любой встрече с вами. И уж тогда…может быть, мне удастся задать вам несколько непростых вопросов…

– Сколько угодно, батюшка, – ответил Алексей. – А сегодня – можно ли нам рассчитывать на вас, и оставить на хранение велосипеды?

– Да, без сомнения. А когда поезд на Париж? – спросил помощник кюре и посмотрел на девочку.

– Без четверти двенадцать, мсье Курбе, – ответила Софи.

– У нас еще есть полчаса, чтобы попить чаю. Хотите?

– От подобного предложения грех отказываться, – сказал Алексей.

Отец Серафим кивнул и, поднявшись, вышел из комнаты. Не прошло и трех минут, как он вернулся с пузатым чайником в руках, на котором были нарисованы лебеди. Чашки, заварка и сахар отыскались в серванте, спрятавшемся в противоположном углу комнаты.

– А у меня к вам есть вопрос, батюшка, – сказал Алексей через несколько минут. Он уже выпил чашку крепкого чая и считал себя вполне готовым к дальнейшим приключениям.

– Да, слушаю тебя, сын мой.

– Скажите, вот вы – православный священник – попали в чужой мир, в другое время и в другую страну. Как вам удалось приспособиться к жизни здесь и даже вступить на церковную службу, хотя Франция – католическая страна?

– Ну, во-первых, я здесь был не один, а со своим приятелем, профессором Серебряковым. Первое время, пока я не устроился, он помогал мне, чем мог. Около года я даже проживал в Виллервиле, в доме мадам Дюран.

– Она мне ничего не говорила об этом.

– Мадам Дюран – чудная, душевная женщина. Она и познакомила меня впоследствии с кюре церкви Святой Анны здесь, в Онфлере. Господин Жильбер Санжени легко вошел в мое положение. Знаете, два глубоко верующих человека всегда способны найти общий язык, отыскивая в религии точки соприкосновения, а не точки отталкивания. Господь, сын мой, он – един для всех. И ему совершенно нет дела до того, что Иван Курбатов стал Иоанном Курбе – главное, что этот человек преданно служит, посвящает свою жизнь совершенству духа и прилагает усилия, чтобы учить этому же прихожан. За несколько лет мне пришлось выучить французский язык – только и всего.

– Знаете, если бы вы попали не на двенадцать лет вперед, а, скажем, на сто или даже на пятьдесят, – вам было бы несравнимо труднее найти свое место в чужом для вас мире, – вздохнул Алексей.

– Почему? – спросил отец Серафим. – Неужели за эти годы люди вовсе утратили доброту, отзывчивость, сострадание?

– Увы…это почти так.

– И какие же ценности теперь правят миром?

– Одна единственная – деньги. Большие деньги. Огромные деньги. Обладая ими, человек стремится обладать всем миром, даже если приходится топтать на пути к этому себе подобных. Алчность и высокомерие – вот знамена богачей.

– Выходит, Монтень был прав на целые века вперед – человек ничтожен и немощен, ибо бездуховен. Но болезненное высокомерие никогда не восторжествует над опытом божественного знания. Вот в чем секрет, недоступный для тех, кто в роскоши видит свое счастье, а во власти – свое предназначение.

– Но человек способен учиться и научаться, – сказал Алексей. – Нужно только время, чтобы показать ему путь.

– Стало быть, и через сто лет я нашел бы свое место в мире, – заключил отец Серафим, и на его лице застыла странная улыбка.

Глава 6

«Лувье, Лувье! Стоянка пять минут. Лувье, господа, Лувье!»

Голос проводника проплыл от одного конца вагона к другому, застрял где-то в тамбуре, а затем послышался уже внизу – на платформе. Алексей открыл глаза, посмотрел на спящую Софи, сидевшую напротив. Она давно откинула свою очаровательную головку на спинку сидения, обитую мягкой кожей оранжевого цвета, и теперь, в два часа ночи, видела, наверное, сладкий сон – тот, который нередко посещает подростков. В этом сне она, должно быть, кружила в легком, воздушном платьице по ромашковому лугу, что-то щебеча и улыбаясь. И какой-нибудь Франсуа или Жан – мальчишка с соседней улицы, – сидя в траве, щурился от солнца и улыбался ей в ответ.

Алексей разлепил ссохшиеся губы, качнул головой из стороны в сторону, разминая мышцы шеи. Ямочки на щеках Софи были трогательно-прекрасны. «Охранница, – подумал он. – Вызвалась оберегать меня от возможных неприятностей в дороге. «Вы говорите с акцентом, ваш французский еще надо подправлять». Я не спорю. Отсутствие практики убивает любые знания. Какая у меня была практика? – На лесосеке? Блин! И как это я в свое время в универе именно французский выбрал? Будто знал, что…»

Он осторожно, чтобы не потревожить спящую девочку, поднялся со своего кресла. Тут же, на месте, напряг мышцы ног и спины – потянулся. И тихо направился к выходу. Почти все пассажиры плацкартного вагона спали. Ночь, хоть и была июльской, короткой, но все же перевалила за отметку той глубины, после которой способны заснуть на посту даже часовые.

На перроне царила тишина, изредка нарушаемая далеким голосом обходчика или грузчиков. С монотонной деловитостью они вынимали из почтового вагона мешки с письмами и негромко переговаривались. Городок был мал, и суета больших вокзалов ему была незнакома. Легкий ветерок приносил от головы поезда обрывки едкого паровозного дыма. Еще пахло смолой и сдобной выпечкой. И свежело – ближе к утру свежело. Даже в июле.

В небе сияла полная луна – желтая и нарядная, как начищенный металлический рубль времен Московской олимпиады. Так показалось Алексею. Он стоял на подножке, вглядываясь в лакированные бока вагонов, что цепочкой выстроились в обе стороны от него. Где-то неподалеку стрекотали два сверчка – будто соревнуясь, кто кого перепоет.

В нескольких шагах от вагона стояла одинокая женщина в светлом костюме. Модная широкополая шляпа с изогнутыми полями закрывала ее лицо. Судя по стройной фигуре, даме было не больше тридцати лет. Багажа возле нее не было, стало быть, она вышла к поезду кого-то встречать, и теперь тоже смотрела вдоль вагонов. В какой-то момент Алексею показалось, что дама остановила свой взгляд на нем. Но рассмотреть ее лицо не было возможности. Она просто стояла поодаль – как изваяние. Он хотел подойти к ней и заговорить, но голос проводника заставил Алексея вздрогнуть.

– Мсье, вы слышали – стоянка только пять минут, – сказал проводник, обращаясь к Алексею. Тот спрыгнул с подножки, сделал несколько шагов. – И одна минута из этих пяти уже прошла. Если хотите купить булочек, то поспешите. Здесь пекут изумительные булочки с изюмом. Вашей дочери, наверное, понравится.

– Благодарю, – коротко ответил Алексей и, мельком взглянув на даму, торопливо направился в здание вокзала. Слова о дочери как-то неожиданно сладко легли ему на сердце.

Уже через минуту он вернулся с плотным свертком, от которого исходил пьянящий аромат свежей сдобы. Подходя к подножке своего вагона, он услышал за спиной ненавязчиво-грустный голос проводника, которому не с кем было поговорить:

– Они всегда выносят к нашему поезду, – сообщил тот. – В этом направлении, к морю и от моря, едут много детей. И все равно целые лотки выпечки остаются нераспроданными. Я знаю. Утром она уже не такая вкусная, как теперь.

– Благодарю, – повторил Алексей, оглядываясь. И подумал: «Нам бы с Зеброй хоть какие тогда дай, хоть каменные, хоть и с плесенью…» А потом спросил: – Она села в наш вагон?

– Кто? – переспросил проводник.

– Эта женщина.

– Какая женщина?

– Она тут стояла, когда я выходил.

Проводник посмотрел на Алексея как-то странно и отрицательно покачал головой.

– Здесь никого не было, мсье.

– Разве? Да-да, конечно, – пробормотал Алексей и поспешно поднялся по ступенькам. Странный холодок завихрился в его душе.

Он вернулся в свое полукупе, слабо освещенное дежурной лампочкой из коридора. Софи по-прежнему спала. Положив сверток на столик, Алексей сел на свое место и взглянул на девочку. И вдруг та открыла глаза.

– Ой! – воскликнула она. – Где мы стоим? – И, почувствовав запах от свертка, сама ответила: – Это Лувье, я знаю. Мама раньше всегда покупала мне булочки с изюмом.

И тут же полезла своей худенькой рукой в недра бумажного пакета, выуживая из него сладкое лакомство.

– Как ты сумел не проспать Лувье? – спросила с полным ртом. – Попросил проводника? Мама всегда так делала.

– Я не спал.

– Как – совсем?

Алексей пожал плечами.

– Так же нельзя! – почти до строгости повысила голос Софи. – Ты должен отдыхать. Мама будет ругать меня, если узнает, что я не дала тебе возможности отдохнуть.

– А мы ей ничего не скажем, – подбирая слова, произнес Алексей. И, улыбнувшись, пожал плечами.

«Да, – подумал он в очередной раз, – с языком у меня действительно пока проблемы».

– А где ты взял деньги? – с напускной строгостью спросила вдруг Софи. И сама ответила на вопрос: – Это бабушка. Наверняка сунула тебе тайком каких-нибудь пятнадцать франков – на булочки из Лувье. Так?

Алексей смутился. «Да, проницательная девчонка. Почти как… Нет, об этом не стóит…»

Поезд качнулся, и маленькое здание вокзала покатилось в сторону. Вскоре последние огоньки городка растворились в июльской ночи. Теперь только луна бросала серебряные отсветы на железнодорожное полотно, освещая ночному поезду путь.

– Примерно, через час будет Вернон, – зевнув, сообщила Софи. – Потом, еще через полчаса, Манте-ла Жоли и, наконец, – Париж. Спасибо, Алекс. Давай теперь я подежурю, а ты поспишь.

– Хорошо, – не стал спорить Алексей и закрыл глаза. Он прекрасно понимал, что пройдет едва ли с четверть часа, и девочка уснет снова. Вот почему эти четверть часа ему нужно было продержаться во что бы то ни стало. В конце концов, думал он, в Париже, в доме Софи, у него наверняка будет время для отдыха. Судя по отношению к нему бабушки – он попал к друзьям. И к маме девочки, с которой Алексею рано утром предстояло познакомиться, он заранее испытывал уважение.

* * *

На рассвете, едва только солнце пробило брешь в розовых облаках, поезд затормозил и остановился.

– Скоро Париж, господа! – сообщил проводник. – Пожалуйста, просыпайтесь. Проверка документов.

– Что случилось? – тихо спросил Алексей у Софи. – Ты мне ничего не говорила о проверке документов.

– Сейчас ввели новый порядок, – деловито ответила девочка. – На севере полно англичан. Правительство опасается, что диверсанты могут проникнуть в столицу.

– А что, у них, кроме поездов, нет других возможностей? – спросил Алексей с иронией, хотя на его лице были явные признаки тревоги.

– Наверное, есть. Но такой порядок, – сказала Софи и полезла рукой в свою сумочку. Небольшую, еще детскую – но с каким же взрослым кокетством ей удавались все движения!

– Что же нам делать? – Алексей разволновался не на шутку. Если его сейчас по какой-либо причине задержат, то ни один человек в этой стране, да и во всех других странах на этой планете – не поверит в его правдивую историю. И что тогда – виселица? Нет, у них гильотина…

– Ничего не бойся, – спокойно сказала Софи. – Только молчи и улыбайся. Очень прошу тебя, только молчи. Я все беру на себя.

Он посмотрел на девочку и поразился той серьезности, с которой она готовилась встретить грядущую проверку. Ямочки на ее щеках исчезли, свои темные волосы она уже давно подколола назад двумя декоративными пружинами-заколками. И теперь сидела напротив Алексея с какой-то тихой решимостью в глазах – почти как взрослая девушка. Он что-то хотел спросить у нее, но в коридоре показались жандармы. Прикусив язык, Алексей замер.

Их было трое. Медленно двигались они по проходу, переходя от одного полукупе к другому.

– Ваши документы, – сказал старший из жандармов, когда те поравнялись с креслами Алексея и Софи. Он протянул руку в ожидании бумаг, а двое его помощников тем временем пристально разглядывали пассажиров.

Софи достала из сумочки какую-то «корочку» и протянула старшему по званию.

– Это мой дядя, Франсуа Колен, – сказала она. – Он получил контузию, и теперь ничего не слышит и не разговаривает. Я была тогда еще совсем маленькой, а мама говорит, что дядя Франсуа раньше хорошо пел. Но мне никогда не услышать его голоса…

Она врала с такой очаровательной легкостью, и при этом с такой убедительностью, что Алексей чуть было не растрогался. «Черт! – подумал он. – Да она прирожденная заговорщица».

– Откуда вы едете? – спросил жандарм, возвращая паспорт.

– Из Онфлера, – ответила Софи. – Мы гостили у бабушки.

– Как там, спокойно? – поинтересовался страж порядка.

– Не очень, – с охотой ответила Софи. – Несколько дней назад англичане снова выкинули на побережье десант. Совсем неподалеку от Виллервиля. Бабушка говорит, что готовят плацдарм для наступления.

– Высадили, – поправил жандарм. – Десант не выкидывают, а высаживают.

– Да, наверное, – согласилась Софи и кротко опустила глаза.

– А что касается наступления… – задумчиво произнес начальник патруля. – По радио уже второй день передают речь нашего Премьера. Он утверждает, что с англичанами подписано мирное соглашение сроком на два года. Впрочем, все это может быть сделано для того, чтобы не сеять панику среди населения. Одним словом, вы хорошо сделали, что вернулись домой. Вы ведь здесь живете?

– Да, – ответила Софи. – У нас с мамой квартира на улице Бернардинцев. Двадцать третий номер. Можете проверить.

– Что вы! Это не наша работа, – улыбнулся жандарм. Потом добавил, поворачиваясь к выходу из полукупе: – А в Париж мы их не пустим. Это уж точно!

Когда жандармы покинули вагон, Алексей вздохнул облегченно. С нескрываемым восторгом он теперь смотрел на девочку.

– Что ты ему показала?

– Паспорт моего погибшего дяди Франсуа, – не моргнув глазом, ответила Софи. – Мне дала бабушка.

– Сама дала или ты попросила?

– Я чувствовала, что будет проверка, – ответила девочка и смущенно улыбнулась. Ямочки снова появились на ее смуглых щеках.

* * *

В двухкомнатной квартире Жанетт Колен было тихо. Впрочем, двухкомнатной эту квартиру можно было назвать с большим преувеличением, поскольку одна из этих самых двух – представляла собой крохотное подобие жилого помещения, и больше походила на келью. В ней-то и спал теперь Алексей.

На подростковом диванчике, обоими спинками-валиками упиравшемся в стены, невозможно было даже вытянуться во весь рост. Но Алексея – уставшего, измотанного до предела за последние несколько дней – вовсе не смущали очевидные неудобства. По сравнению с топчаном в землянке, на котором ему довелось провести немало ужасных часов, этот диванчик теперь казался поистине райским ложем. Полчаса назад он устроился на нем по настоянию хозяйки, и уже через несколько минут спал, как убитый. «Да, – думал он напоследок, балансируя на грани бодрствования и сна, – все действительно познается в сравнении». С этой банальной мыслью он и заснул – впервые за два последних года по-настоящему беззаботным сном.

С третьего этажа четырехэтажного дома на улице Бернардинцев был хорошо виден сквер Ланжеви – небольшой для огромного города, но густо засаженный липами. Чуть поодаль от дома располагался шляпный магазин с красочной сине-белой вывеской, и еще – церковь Святой Екатерины, утопавшая в зелени соседнего квартала. В распахнутое окно влетали разморенные жарким временем года звуки улицы: то ленивый сигнал какого-нибудь случайного «Рено», то веселый гомон стайки подростков, идущих по направлению к набережной де ла Турнель – наверное, купаться. Из кафе «Бутоньерка», что приютилось за углом, на Сен-Жерменском бульваре, выплывали в июльское утро завораживающие звуки аккордеона – чистые, стройные и такие «парижские». Это Гастон Трувье, хозяин кафе, с раннего утра запускал свой старый граммофон. И чудо техники, способное очаровать кого угодно, не умолкало здесь до позднего вечера, превращая небольшой уголок Латинского квартала в маленький Монмартр.

Но Алексей спал. Звуки волшебного города пролетали мимо его сознания. И две женщины – мать и дочь – спокойно беседовали во второй комнате, сидя за столом.

– Мама, он спас мне жизнь! – воскликнула Софи.

– Расскажи, как это было.

– Мы с девочками вдоволь накупались, и уже возвращались домой. Тереза и Мишель, правда, торопились, а я совсем не хотела сбивать ноги на камнях. Помнишь, там тропинка ведет через каменистые холмы? – Мать кивнула. – Так вот, я попрощалась и отстала от них. Взобралась на склон – там открывается такой чудесный вид! Представляешь, я никогда не задумывалась об этом, а тут вдруг мне захотелось полюбоваться морем с высоты холма. Я просто села в траву и стала смотреть на пенную линию прибоя. Знаешь, мама, мне представилось, что это не просто вода и скалы – это разговор двух стариков – Океана и Берега, которые живут бок о бок миллионы лет, знают друг о друге практически все, но никак не могут наговориться.

– Да ты у меня поэт! – воскликнула мать, с умилением глядя на Софи.

– Нет, мама, я просто придумала это сравнение, вот и все. Слушай, что было дальше.

– Слушаю.

– Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг над берегом появилась радуга. Одним концом дуги она упиралась в землю где-то далеко позади меня, а другим – уходила прямо в море. Откуда она взялась, я до сих пор не пойму. Обычно ведь радуга появляется после дождя, правда? А тут – просто так, да еще такая большая, красивая, и прямо надо мной. Я даже легла на спину, чтобы получше рассмотреть эту красоту. Что-то было в этой радуге волшебное, неземное. Не хотелось даже шевелиться, потому что казалось, что как только я сдвинусь с места – она исчезнет. Так продолжалось какое-то время – десять минут, или целый час – не знаю. А потом появились корабли и самолеты. Они очень быстро приближались к берегу. Самолетов было около десяти, они сделали вираж над холмами, пронеслись над поселком, а затем улетели куда-то в сторону. А с кораблей, таких плоских, специальных, начал высаживаться десант. Эти корабли, скорее даже катера, подошли очень близко к берегу, так что я хорошо видела, как моряки прыгали в воду. Им было примерно по грудь глубины – как раз в том месте, где мы с девочками недавно плавали. Это были англичане. Я испугалась, вскочила и побежала в сторону Виллервиля. Я бежала и видела, как мне наперерез движутся двое или трое английских моряков, и я понимала, что не успею добраться хотя бы до крайнего домика поселка, как они схватят меня…

– Девочка моя, но это, наверное, были просто очередные маневры англичан, – сказала мать. – Ты знаешь, они стали проводить их все чаще. Думаю, у моряков не было намерения хватать тебя. Ты просто испугалась, потому что никогда не видела их так близко.

– Да, мама, я действительно испугалась, – ответила Софи. – Но только совершенно ясно понимала, что они гонятся именно за мной. Я изо всех сил бежала вперед, и все время косила взглядом влево – туда, где были англичане. И совсем не заметила, как за правую руку меня вдруг схватил какой-то человек. Я оглянулась – это не был моряк, он одет был во что-то такое, не военное. И этот человек силой потащил меня за собой. Вскоре мы спустились с холма в низину и оказались в зарослях можжевельника. Я даже не обратила внимания на то, что он говорит со мной по-русски. Наверное, это от страха. И только через некоторое время я вдруг почувствовала, что нахожусь в полной безопасности. Англичан не было слышно – они будто прошли стороной и не заметили нас.

– Да, странная история, – протянула мать. – И хорошо, что все так закончилось. Больше я тебя не отпущу одну к бабушке.

– Я и сама не поеду.

Они немного помолчали. Из крохотной спаленки Софи послышалось негромкое сопение неожиданного гостя.

– А потом? – спросила мать.

– Мы прятались почти до самых сумерек, – ответила девочка. – А когда все стихло, пробрались в поселок. У бабушки Алекс переоделся. На нем было что-то ужасное, рваное, изъеденное молью, и бабушка отдала моему спасителю дедушкины штаны и рубашку. Она покормила нас, и мы отправились в Онфлер. Бабушка сказала, что новому лицу негоже появляться в приграничной зоне – сразу могут возникнуть подозрения. А у Алекса с собой не было никаких документов. Да и вообще…

– Что?

– Мы успели пообщаться немного, – сказала Софи. – Он какой-то странный.

– Почему?

– Он говорит по-русски, так же, как говорил папа.

– Да, ты уже упоминала об этом, – задумчиво произнесла мать. – Но может быть, ты ошиблась?

– Мама, я нисколечко не вру. Алекс сказал мне, что прибыл из России. Я еще не совсем забыла язык, которому учил меня папа.

– Но откуда он взялся там, на побережье? Может быть, он пришел с английским десантом? Может быть, он шпион?

– Что ты, мама! На шпиона он совсем не похож. Посмотри, как он спит. Настоящий шпион бы не позволил себе завалиться спать в чужом доме.

– Знаешь, наверное, ты права, – согласилась мать. – Странно, все это очень странно…

Они снова помолчали. Было около восьми часов утра. Июльское солнце быстро карабкалось по голубым ступеням небосвода.

– Есть хочешь? – спросила мать.

– Алекс в поезде угощал меня булочками с изюмом, – вместо ответа сообщила Софи. – Он не шпион, мама. И я буду кушать тогда, когда он проснется.

– Ну, хорошо. А что ты еще о нем знаешь, кроме имени?

– Он сравнительно неплохо говорит по-французски. И еще…

– Что?

– Мне показалось, что он очень одинок…

* * *

– Как вы себя чувствуете, мсье Сапожников? – спросила Жанетт, когда Алексей умылся и вышел в гостиную. – Выспались?

– Да, благодарю вас, – ответил он. – За последние два года – это лучший день в моей жизни.

– Вы проспали почти двенадцать часов кряду. Сейчас уже половина седьмого вечера.

Алексей смущенно пожал плечами.

– Надеюсь, я не очень стеснил вас.

– Пустяки, – ответила Жанетт. – Вы, вероятно, голодны?

– Если честно, то да. Но мне бы не хотелось быть для вас обузой. От вашей матери, мадам Дюран, я знаю, что вы с дочерью не очень роскошествуете здесь, в Париже…

– Да, – вздохнула женщина. – Мои картины покупают нечасто. Впрочем, иногда помогают друзья. Это, в основном, бывшие коллеги мужа. После его смерти они не оставляют нас в беде.

– Ваша мать говорила мне об этом, – сказал Алексей. И добавил, понизив голос: – И еще о том, как погиб Николай…

– Вы полагаете, это была случайность?

– Мне трудно судить, – смутился Алексей, – я…здесь недавно. Однако знаю точно, что самолеты…да и дирижабли разбиваются во всех странах мира. Это такой вид транспорта – опасный и непредсказуемый.

Они сидели за столом в гостиной. Закатное солнце золотило каштановые локоны французской женщины. На вид ей было лет тридцать пять – стройная фигура с классическими пропорциями, красивые руки с длинными пальцами одаренного человека и утонченные черты лица, свойственные, должно быть, всем француженкам, в особенности, парижанкам. Так, во всяком случае, казалось Алексею, который никогда, кроме кино, француженок не встречал. И все-таки Жанетт казалась ему особенной – нет, она действительно была особенной. Хотя бы потому, что именно ей довелось связать судьбу с русским профессором этнографии, случайно попавшим в этот мир. Именно ей довелось в тот день сидеть на берегу залива с мольбертом. Именно к ней – единственной в пасмурную, ветреную погоду оказавшейся на побережье – подошел обессиленный человек, изможденный многодневным голодом. Именно ее, двадцатилетнюю красавицу, у которой, по сути, впереди была вся жизнь, – этот незнакомец на нескольких языках попросил о помощи. В том числе произнеся «Au secours!» – «Помогите!» И именно его история – загадочная, малопонятная, но столь романтическая – заставила юную француженку вздрогнуть и затрепетать. Вначале от сострадания, затем – от внезапно нахлынувшего чувства.

– Простите, – сказала после паузы Жанетт, – вы не ответили насчет ужина.

– Как я понимаю, у меня просто нет выбора, – улыбнулся Алексей. – В данный момент я нахожусь не только у вас в гостях, но и на полном иждивении. Хотя надеюсь вскоре как-то изменить ситуацию. С вашей помощью, конечно.

– Об этом после, – сказала Жанетт. – Сейчас я приготовлю омлет с колбасой. Еще у меня есть масло и сыр. Это – к чаю.

– Прекрасно! – воскликнул Алексей. – Полагаю, что мне уже можно будет поесть полноценно. Вчера вечером Софи не разрешила мне есть много. Я несколько суток голодал, и сам понимал, какие могут быть последствия от переедания. Кстати, а где Софи?

– У подруги. Они вместе занимаются музыкой.

– Жаль, что ее нет. Представьте, я уже скучаю по ней.

– Вы спасли ее от преследования, – тихо сказала женщина, и ее темные, бархатные глаза блеснули. – Она все рассказала мне. Спасибо вам. Я этого никогда не забуду.

И она посмотрела на Алексея так, как может смотреть лишь благодарная мать – и не важно, в какой стране она проживает. Затем Жанетт поднялась и скрылась на кухне.

Алексей встал, подошел к окну. Створки по-прежнему были распахнуты, и сквозь тюль в комнату медленно вплывал по-особенному ароматный – теплый и музыкальный воздух волшебного города. «Господи! – подумал Алексей, глядя вниз, на улицу. – Теперь я точно знаю, что Ты есть. И точно знаю, что в этом мире, в который Ты указал мне дорогу, я наконец-то найду настоящий приют, обрету душевный покой, которого мне так не хватало. Спасибо, Господи, за то, что Ты подарил мне Париж!»

– А вот и ужин, – услышал он за спиной.

И через минуту они с Жанетт снова сидели за столом друг напротив друга. Алексей понимал, что совсем скоро ему предстоит непростое объяснение с этой женщиной. Ему, вероятно, нужно будет рассказать свою историю, пояснить какие-то детали, хорошо известные, привычные для людей начала двадцать первого столетия. И, пользуясь паузой в разговоре, Алексей собирал мысли в стройную последовательность, подчиненную логике. Но вдруг услышал тихий голос Жанетт: