Текст книги "Дети радуги"

– Софи показалось, что вы очень одиноки. Что вы пришли из своего мира с грузом печали в душе. – Алексей вскинул брови. – Моя девочка редко ошибается в людях…

– Ваша девочка… – начал он, – ваша девочка – это что-то особенное!

– Так она права?

Алексей опустил вилку и нож, а вместе с ними – глаза. Ему казалось, что если эта незнакомая женщина вдруг заметит слезы…

– Два с половиной года назад я потерял жену и дочь, – тихо сказал он. – Они погибли в автомобильной аварии.

– Простите, что заставила вас страдать от воспоминаний, – сказала Жанетт.

– Ничего, ничего, это вы простите мою слабость. Просто я давно ни с кем не говорил по душам.

– Я тоже, – ответила женщина, и их глаза встретились.

Глава 7

Писателя и драматурга Франсуа Перрена знали практически все. В том смысле, что о нем слышала вся Франция. И это не было преувеличением. Даже те граждане, кто по каким-то причинам никогда не читали его военно-романтических повестей и романов – все равно четко представляли, что Франсуа Перрен – гордость всей Франции. Как Виктор Гюго или Бальзак занимали свое место в истории девятнадцатого столетия, так мсье Перрен – занимал свое место в двадцатом. И даже не потому, что его произведения переводились на шестнадцать языков, не потому, что его пьесы ставили почти все драматические театры Европы. Писатель Франсуа Перрен был борцом за мир, и это делало его личность известной в том самом мире, за который он боролся.

Это был невысокий, довольно плотный мужчина лет сорока двух, с красивой ранней сединой, острым носом и проницательным взглядом темно-серых, войлочных глаз. Его манера говорить с мягким, но властным нажимом подкупала всякого, кому доводилось беседовать с этим человеком. К тому же обширные знания в области мировой истории и культуры, знания, которыми мсье Перрен без малейших затруднений постоянно пользовался в беседе – притягивали к нему людей.

Но – странное дело – при всех своих положительных качествах мсье Перрен совершенно не имел друзей. Да, вокруг него постоянно вились какие-то люди – коллеги-писатели, деятели науки и культуры, политики, дипломаты. Но ни один из них не мог похвастать перед другими или перед обществом, что по-настоящему дружен с Франсуа Перреном. Он был близок и доступен для всех, но так же для всех и недосягаем. Он был выше многих, дальновиднее многих, человечнее многих – но при этом оставался замкнутым и одиноким.

Лишь однажды судьба свела его с человеком, который стал по-настоящему интересен мсье Перрену. Познакомившись случайно, эти двое мужчин обнаружили друг в друге гармоничное дополнение самих себя, и уже не расставались почти десять лет – пока один из них не покинул мир живых.

Тогда мсье Перрен и вовсе замкнулся в себе, хотя его бурная общественная деятельность ни на один день не прекращалась. Так, наверное, могли дружить мушкетеры в известном романе Александра Дюма, так могли дружить три товарища у Ремарка – и никакими пошлыми домыслами не очернить и не исказить настоящей мужской дружбы.

– Признаться, я никогда раньше не слышал о вас, – сказал мсье Перрен, пожимая руку Алексею. – Впрочем, Россия всегда была замкнутой и отчужденной. Не многих деятелей культуры из вашей страны знают на западе. Я имею в виду – современных.

– Увы, не могу не согласиться с вами, – ответил Алексей. – Россия всегда была загадкой для остального мира. И, знаете, иногда остается загадкой и для самих россиян.

– Это интересная мысль! – воскликнул мсье Перрен. – Нужно будет ее запомнить, и вставить в какой-нибудь из моих будущих романов. Вы не против?

– Конечно же, нет.

– Присаживайтесь. – Мсье Перрен указал на мягкое кресло, обитое коричневой свиной кожей. – Мне рекомендовала вас мадам Колен, вдова моего многолетнего друга, лучшего друга – тоже, как и вы, русского человека. Эта семья – Николя, Жанетт и их очаровательная дочь Софи – долгое время были моей отдушиной в непростой жизни. Своей семьи у меня, как вам известно, нет. Знаете, не хотелось обременять какую-нибудь женщину своим обществом. Я – творческий человек, а это всегда накладывает особый отпечаток на семейные отношения. Посвящая досуг образам – я вынужден отнимать самого себя у женщины, которая меня полюбила. И далеко не каждой дано целиком и полностью посвятить себя интересам мужа. Вот почему я предпочитаю холостяцкий быт. Минимум удобств и максимум свободы. Я – хозяин самому себе, своим привычкам и своим замыслам. А дружба с Николя и Жанетт – это было нечто особенное.

Алексей слушал мягкий баритон мсье Перрена и согласно кивал головой.

– Вот почему, – продолжал тот, – когда Жанетт позвонила и сказала, что хочет представить мне своего русского друга, я с радостью согласился.

– Весьма признателен вам за это.

– Тогда, чтобы не тратить время зря, предлагаю сразу перейти к делу. Вы уж простите, но у меня через два часа встреча с участниками международного съезда писателей. Кстати, ваш Алексей Горький должен был приехать.

– Вот как!

– Да, его здесь, в Париже, очень ждали. Вы знакомы?

– Гм, – смутился Алексей, – пока нет.

– Это не беда. Так вот, расскажите пока – кто вы, чем занимаетесь, и какой интерес у вас теперь во Франции.

– Так много вопросов сразу… – стушевался Алексей.

– Начните по порядку.

– Хорошо.

Несколько дней перед этой встречей Сапожников готовился к ней. Он перечитал целую гору свежих и не очень газет, переслушал множество радионовостей. Он стремительно погружался в этот мир – как судно, получившее пробоину ниже ватерлинии, погружается в пучину. Ему, учителю истории, крайне необходимо было как можно скорее адаптироваться в новой для себя среде, быть в курсе всех международных событий, чтобы при случае, выдавая себя за писателя и историка, не ударить в грязь лицом.

Какую же бездну информации он получил! И какой информации!

– Ну, что рассказать о себе? – начал он. – Я по образованию и по призванию историк. Живу и работаю в Москве, собирался писать книгу.

– О чем, если не секрет?

– О войне и мире, – коротко ответил Алексей.

– Гм, на эту тему написано уже столько, – заявил мсье Перрен, – что писателю весьма трудно показать что-то новое – особый взгляд или подход к данной проблеме.

– Полностью с вами согласен, – ответил Алексей. – Однако же давно считаю, что эта тема неисчерпаема. Я глубоко убежден, что история человечества – это история войн. И только поняв причину подобного развития общества, проанализировав истоки военных конфликтов, можно по-настоящему думать о том, чтобы их в дальнейшем избегать.

– И вы полагаете, что способны указать в своей книге единственно верный путь развития мирового сообщества? Путь, ведущий к всеобщему благу и процветанию? Путь, на который следует свернуть всей земной цивилизации, не зависимо от географических, этнографических, исторических, экономических и политических различий между народами и целыми континентами?

– Да, может быть, это выглядит нескромно, однако я хочу указать этот путь, – с налетом пафоса в голосе ответил Алексей.

– И вы полагаете, что он единственный?

– Надеюсь.

– Тогда, мой друг, мне хочется быть первым, кому вы его откроете, – с улыбкой сказал мсье Перрен. – Итак…

– Путь всего человечества, – сказал Алексей, – это путь каждого индивида в отдельности. И взгляды свои, усилия и стремления человек должен направлять не куда-нибудь в абстрактный мир, а внутрь себя. Человек есть Вселенная, со всеми ее биоритмами, пульсацией, катаклизмами и способностью к регенерации и возрождению. Найдя в себе силы признать полное равенство между народами, человек откажется от непомерных амбиций, от стремления покорять себе подобных, от разрушения и варварства, которые сопровождают ход всемирной истории на протяжении нескольких тысячелетий. Заповеди мира и добра, понимания и любви – должны стать основным законом цивилизации. Вот о чем будет моя книга.

Заканчивая свою пламенную речь, Алексей заметил, с каким восторгом смотрит на него Франсуа Перрен. Было видно, что французского писателя и борца за мир глубоко тронули и поразили слова нового знакомого из России.

– Да, – произнес он после паузы, – вы осмелились взвалить на себя тяжелейшую ношу. Но она благородна и чиста. Лучше стоять на этом пути, но не суметь добиться какого-нибудь существенного результата, чем оставить след в истории победами на поле брани, кровопролитием и насилием. Я – полностью на вашей стороне.

– Не сомневался, мсье Перрен, что найду в вашем лице единомышленника, – сказал Алексей. – Собственно говоря, за этим я и приехал в Париж.

– Как частное лицо?

– Да.

– Что ж, тем проще мне будет познакомить вас кое с кем в Лиге Наций – без официальных протоколов и излишнего ажиотажа.

– Буду очень рад.

– Знаете, приходите ко мне завтра, – сказал мсье Перрен. – Мы вместе съездим во Дворец Конгрессов. А я, в свою очередь, позабочусь о том, чтобы туда подъехали два-три очень интересных и влиятельных человека. Это будет полезное знакомство для вас.

– Заранее благодарю, – ответил Алексей.

– И еще один вопрос – напоследок.

– Да, слушаю вас.

– Скажите, мсье Сапожников, кого из государственных деятелей прошлого, на ваш взгляд, можно было бы назвать самой одиозной фигурой?

– Из той истории, что нам известна… – задумался Алексей, – Наполеона. Его амбиции, как императора и полководца, были непомерно высоки, что повлекло за собой огромные разрушительные последствия. Но было Ватерлоо, и все встало на свои места. Недаром ваш знаменитый писатель Виктор Гюго заметил в одном из романов: «Мог ли Наполеон выиграть это сражение? Мы отвечаем: нет. Почему? Был ли тому помехой Веллингтон? Блюхер? Нет. Помехой тому был бог. Победа Бонапарта при Ватерлоо уже не входила в расчеты XIX века. Готовился другой ряд событий, где Наполеону не было места. Немилость рока давала о себе знать задолго до этого сражения. Пробил час падения необыкновенного человека».

– Мсье Сапожников, я восхищен тем, как вы процитировали такой большой кусок из «Отверженных»!

– Благодарю. Но поверьте, это не так трудно, – ответил Алексей.

– Ну, хорошо, – сказал мсье Перрен, размышляя, – а разве Александра Македонского нельзя поставить рядом с Наполеоном – хотя бы по количеству походов и завоеваний?

– Отнюдь, – ответил Алексей. – Вспомним, что мир времен Македонского был еще полуварварским. И все походы Александра носили, в основном, исследовательский характер. Он, как никто до него, стремился познать мир, который его окружал.

– Вы хотите сказать, что если бы не внезапная смерть полководца, – он бы наверняка пошел на север Европы и даже, может быть, в Россию?

– России тогда не было, – заметил Алексей.

– Я имел в виду территорию, а не государство. Кто там жил тогда: скифы, русичи, сарматы, киммерийцы?

– Я понял вашу мысль, – сказал Алексей. – Хочу добавить: каждый следующий век развития цивилизации убавляет полководцу славы и, напротив, прибавляет той самой одиозности. Ибо уже не дух исследователя движет им, а ненасытная алчность и жажда славы и всесилия. Для того чтобы обогатить свои знания и опыт, Наполеону можно было просто объехать в карете всю Европу, Северную Африку и Россию. Но не пытаться завоевать их, покорить, поставить на колени.

– Следует ли понимать, что нынешнее правительство Английской империи пошло еще дальше Наполеона – и по характеру амбиций и по их масштабности?

– Да, – ответил Алексей. – Я опасаюсь, как бы в двадцатом веке не разразилась самая кровавая война за всю историю человечества.

– Она назревает, – сокрушенно сказал мсье Перрен. – Увы, мы стоим на ее пороге.

– Вот я и приехал в Париж, чтобы постараться через мировую общественность повлиять на ход событий.

– В таком случае, можете полностью рассчитывать на мою помощь и поддержку, – сказал мсье Перрен и широко улыбнулся Алексею.

* * *

На Всемирном съезде писателей Алексей увидел Горького. Живьем! Из кадров кинохроники, виденных когда-то по телевизору, Алексей знал, что Горький был крупным, костистым мужиком, с большой головой и большими, крестьянскими руками. И теперь, издалека наблюдая, как великий русский писатель беседует с коллегами из Германии и Франции, он заметил еще одну особенность фигуры Горького. Писатель заметно прихрамывал на левую ногу. На ту пору, вспоминал Алексей, Горькому было примерно, лет шестьдесят пять или шесть, болезни и возраст вполне могли отнимать у него часть жизненных сил. Иногда, стремясь скрыть недуг, он пересиливал себя, пытался ставить стопу твердо – при этом на морщинистом лице Алексея Максимовича отражалось страдание. Но тут же, забывая о боли, он рефлекторно переносил собственный немалый вес на здоровую ногу, и продолжал оживленную беседу с коллегами. Потом делал несколько шагов, и снова гримаса боли пробегала по его мужественному лицу.

И вдруг Алексею вспомнилась очень давняя статья из журнала «Наука и жизнь». В ней рассказывалось об умственных возможностях человека, и приводилась таблица с весом головного мозга некоторых известных людей. Алексей, как образованный человек, хорошо понимал, что не масса серого вещества определяет уровень интеллекта, а площадь поверхности коры. И все же таблица с известными именами врезалась в его память навсегда: Анатоль Франс – 1017, Менделеев – 1571, Горький – 1420… «Да, – думал Алексей, вспомнив эти цифры и глядя теперь на большую голову Горького, – вот правильно говорят – ума палата». И вдруг подумал еще, что если бы представилась возможность побеседовать с пролетарским писателем с глазу на глаз, без спешки и суеты, – о чем бы пошел разговор? Что бы такого захотел узнать у Горького московский учитель истории Алексей Сапожников? И сам себе ответил – ничего. Политики прошлого привлекали его внимание гораздо больше – это факт.

Сидя на балконе конференц-зала, где проходил съезд, Алексей вдруг поймал себя на мысли о том, что все, кого он теперь видит перед собой, – покойники. Нет, не так. Они, эти люди, были живы в своем отдельно взятом мире, куда сам Алексей попал случайно. Но в мире привычном, в начале третьего тысячелетия, эти люди оставались в прошлом. Не таком уж далеком, но все-таки прошлом. И уж если существует коридор во времени и пространстве для перехода в этот мир, то наверняка есть и другие – для миров иных, отстоящих от две тысячи седьмого года на те или иные расстояния. И не исключено, что, отыскав подобные коридоры, можно переместиться, скажем, в семнадцатое столетие, в Древнюю Русь или еще дальше – в Древний Египет или Месопотамию. Как забавно это все выходило, думал Алексей. Писателям-фантастам ничего бы не нужно было выдумывать: сходил, посмотрел, записал! Беда только – или счастье! – что коридоров этих до сих пор никто не отыскал. Ни на Земле, ни в космосе. Тут уж Природа, или Вселенная, позаботилась о таинстве. Или просто человечество еще не достигло той ступени развития, когда подобные знания и возможности открываются сами собой…

…Домой Алексей вернулся в приподнятом настроении. Софи встретила его с загадочной улыбкой на лице.

– Ну, что, Алекс, – спросила она, – тебе удалось побеседовать с писателем Горьким?

– Откуда ты знаешь, что я его видел? – удивился Алексей.

Софи пожала плечами.

– Знаешь, нет, – сказал после паузы Алексей. – Я к этому даже не стремился.

– Почему же?

Теперь уже Алексей пожал плечами и пристально взглянул на девочку. «Черт возьми! – подумал он. – Бывает же такое!»

– А я читала Горького, – вдруг заявила Софи. – У нас издавали «Детство».

– И как тебе?

– Мне кажется, чтобы все понимать, нужно жить в России, – сказала она. – Так?

– Наверное, ты права, – согласился Алексей. Потом добавил: – А вот с мсье Перреном я провел целый час в приятной беседе.

– Франсуа – мой друг! – сообщила Софи.

– Ты называешь его по имени?

– Да, а что тут такого? Еще не хватало с друзьями соблюдать этикет.

– С друзьями нужно быть особенно корректными, иначе их можно легко потерять, – наставительно сказал Алексей.

– Настоящих друзей может разлучить только смерть! – заявила девочка, и стало очевидным, что это – ее убеждение.

– Ну, ладно, – смягчил Алексей, – ты-то чем занималась весь день?

– Отгадай.

– Трудно.

– А если посмотришь мне в глаза?

– Нет, не знаю.

– Эх, а я думала… Тебя ждала, вот что!

– Ух, ты! Мне приятно это слышать.

– Надеюсь, – жеманно подчеркнула Софи.

– Тогда, раз уж я пришел, рассказывай, чем займемся, – спросил Алексей.

– Три дня я ждала этого момента, – сказала девочка. – Три дня ты читал газеты, слушал радио, куда-то ходил. Теперь мое терпение лопнуло. И этот вечер ты должен посвятить мне!

– Что ж, я готов, – ответил Алексей, в душе которого уже разливалось почти забытое тепло. – И что ты предлагаешь?

– Я покажу тебе Париж!

– А разве это возможно за один вечер?

– А разве я сказала, что только сегодня? – удивилась девочка. – Так будет ежедневно. Я решила.

– Ну, раз ты решила…

Ему нечего было возразить. Софи пленила Алексея своей непосредственностью, и он чувствовал, что в присутствии этого ребенка в его душе наступает весна.

Они вышли на улицу Бернардинцев как раз в тот вечерний час, когда медное солнце, коснувшись раскаленным краем соседней крыши, начало таять, постепенно уменьшаться в размерах, будто стекая по стенам здания на мостовую. Из кафе Гастона Трувье раздавались бархатно-гортанные звуки аккордеона, и какой-то низкий женский голос чувственно пел о любви. Латинский квартал к вечеру начал оживать, на его живописных старых улицах появлялись прохожие.

– Мсье Сапожников, Софи, вы куда? – услышали они за спиной.

В сиреневом платье с белым воротничком, да еще с папкой листов для рисования подмышкой, Жанетт была похожа скорей на учащуюся какого-нибудь коллежа, но никак не на женщину, имеющую дочь-подростка.

– Мама, мы – гулять! – поспешила доложить Софи. – Не поздно. Хотя с Алексом я могла бы и позже.

– Как хотите, – ответила Жанетт. – А у меня хорошая новость. В издательстве «Ма Жоли» взяли мои рисунки для иллюстрации романа Франсуа Перрена «Остров одиночества». Даже дали аванс.

– Как здорово! – воскликнула Софи.

– Поздравляю, – улыбнулся Алексей.

– Благодарю. И когда вас ждать? Я приготовлю ужин, возьму у Трувье бутылку хорошего вина.

– Через пару часов, – ответила Софи и, взглянув на Алексея, спросила у него: – Да?

– Да.

Пройдя по улице два квартала, они вышли к набережной Монте-Белло. Панорама острова де ла Сите с величественным собором Нотр-Дам открылась им в лучах закатного солнца.

– Я так и думал, что ты приведешь меня именно сюда, – сказал Алексей.

– Куда? – переспросила Софи.

Алексей кивнул в сторону собора.

– Вовсе нет, – пожала плечами Софи. – У меня есть другое место.

– Да? Какое же?

– Сейчас увидишь.

Они свернули направо, на набережную де ла Турнель и, пройдя три квартала, оказались перед одноименным мостом.

– Теперь – сюда, – скомандовала Софи.

Она увлекла Алексея на мост и привела его на самую середину. Здесь девочка остановилась и, облокотившись о перила, стала смотреть вдаль. Алексей встал рядом. Под ними, теряясь в тени моста и меняя свой цвет, текла Сена.

Алексей молчал, глядя на воду. И вдруг вспомнил «Солярис» Тарковского – там, в начале фильма, долго, как только можно долго по законам кинематографа, течет вода. Как – время, как – жизнь. Течет и меняется, никогда не останавливаясь.

Он повернул голову к Софи. Та по-прежнему смотрела вдаль – грациозная тонкая девочка на фоне живописного острова Святого Луи. Она будто ушла в себя, не замечая рядом Алексея.

– Мы часто приходили сюда с папой, – вдруг сказала она тихо. – Долго стояли на этом месте. Он что-то рассказывал, только я не всегда все понимала. Я была еще маленькой. А иногда мы просто молчали… Как давно это было…

И Алексей понял, почему Софи привела его именно сюда. Это было место ее трогательных воспоминаний о близком человеке, это был – ее Париж. И, приведя сюда Алексея, она будто впустила его в свою биографию, будто подарила ему шанс завоевать ее сердце. Ведь, по сути, она была еще ребенком. Но и была девушкой – и ей так не хватало мужской силы и мужской ласки…

Глава 8

Все было хорошо в этом мире – и люди, с которыми свела судьба, и время… Да, время. Именно – время! Несмотря на то, что все в этом мире для Алексея было в стиле «ретро», несмотря на противостояние Английской империи с одной стороны и остального сообщества с другой. Несмотря на явную угрозу, исходящую от фанатичного адмирала Коумена, сосредоточившего под своим командованием шесть океанских флотов и двенадцать вооруженных самой передовой техникой сухопутных армий. Эта армада в любой момент могла, как голодный леопард на лань, наброситься на старушку Европу и растерзать ее, разорвать на куски, не оставить от нее и следа.

Он, этот маленький, сухощавый параноик с угольными глазами, в руках которого теперь была невероятная сила и мощь самых современных вооружений, сидел в уютном штабе, расположенном в пригороде Нью-Йорка. И ждал. Чего? Никто в мире не знал этого. Ни его адъютанты, ни командующие частями его многочисленных войск, ни даже его супруга, ни трое его детей – две дочери и сын, – которые давно поделили земли Старого Света между собой. Но адмирал Коумен ждал. И в этом была его сила, в этом был его триумф над остальным миром. Он наслаждался этой паузой, задуманной воспаленным мозгом завоевателя – как маленький мальчик на собственном дне рождения наслаждается одним только ожиданием подарка.

И Алексею нравился этот мир, в котором почти все можно было предвидеть и предсказать. А еще лучше – предотвратить. Это было нетронутое поле благодатной земли, это была целина, вспашка которой могла дать удивительный по значимости урожай.

Одно только напрягало Алексея, делало его в этом мире беспомощным и ничтожным. У него не было никакого документа, удостоверяющего личность. И это было препятствием, преодолеть которое без чьего-либо участия Алексею не представлялось возможным.

Можно было сколько угодно встречаться с различными людьми, поражать их знаниями, предложениями и прогнозами в частной беседе. Можно было завоевать симпатии, и даже любовь нескольких, отдельно взятых, человек. Но влиять на массы, выступать в каких-то собраниях и к чему-то призывать, не имея никакого статуса… это нонсенс в политике, в дипломатии, вообще в мировой практике. Нужно обязательно принадлежать не только к какой-то партии, организации или движению – нужно принадлежать какой-то стране, нужно быть представителем какого-то общества.

– Я знаком с российским послом во Франции, – сказал мсье Перрен, когда Алексей поделился с ним своей проблемой. – Можно устроить для вас новый паспорт. Я думаю, что господин Раскопов пойдет мне навстречу.

– И вы даже не спросите меня, куда делся мой настоящий паспорт? – спросил Алексей, решивший играть ва-банк.

– Представьте – нет, – ответил мсье Перрен. – Я, знаете ли, привык к тому, что людям свойственно о чем-то умалчивать. И не люблю заставлять собеседников говорить то, что им хотелось бы скрыть.

– Видите ли, мсье Перрен…

– Можно Франсуа.

– Видите ли, Франсуа, – сказал Алексей, понимая, что уж мсье Перрену-то нужно обязательно что-то рассказать, любую небылицу, способную расположить к судьбе русского историка французского писателя с международным авторитетом, – дело в том, что Россию я покинул…как это сказать…нелегально, без всяких документов. Поверьте, у меня на это были веские причины. Вам хорошо известно, насколько закрыта для всего мира моя страна. И у меня, историка, движимого идеей всеобщего примирения, не было никакой возможности покинуть родину официальным путем. Вот почему мне бы не хотелось иметь дело с господином Раскоповым.

– Хорошо, как вам будет угодно, – задумчиво сказал мсье Перрен. – Пожалуй, я обращусь к нашему правительству с просьбой предоставить вам французское гражданство. Согласны?

– Вполне, – ответил Алексей, не ожидавший того, с какой легкостью может разрешиться его проблема. Впрочем, подумал он, слова писателя могут остаться всего лишь словами…

Каково же было его удивление, когда ровно через неделю он уже держал в руках паспорт гражданина Франции! «Неужели все так просто в этом мире?» – подумал Алексей, рассматривая бледно-розовую книжицу с тисненым на обложке трехцветным флагом.

Всю эту неделю он провел дома – в довольно тесной, но такой уже родной квартире Жанетт Колен. Самой хозяйки почти все эти дни не было дома. Оставляя гостя на попечение дочери, у которой были каникулы, она уходила в девять утра и возвращалась в шесть вечера. Изголодавшаяся по настоящей работе, женщина теперь упоенно писала – любимые пейзажи, натюрморты, а теперь еще и иллюстрации к нескольким романам, выходившим в издательстве «Ма Жоли».

Девочка же, получив от матери carte blanche, управляла Алексеем, как хотела – благо он сам не сопротивлялся. То они ходили в кино, то в Лувр, то ездили на Елисейские поля, то гуляли по Люксембургскому саду, то просто сидели дома и о чем-то болтали. Видевший Париж только в кино или по телевизору, Алексей поглощал его теперь – как голодный бродяга способен поглощать долгожданную тарелку супа в приюте – залпом. И постепенно к нему пришло понимание того, что Париж не терпит влюбленности. Эти беглые ощущения, эти эмоции, лежащие на поверхности – «ах, как прекрасна Сена на закате!» или «ах, как чуден Тюильри!» – чужды Парижу. Этот город можно критиковать, на него можно коситься, его можно даже не понимать. Но с Парижем не нужно заигрывать: он признает только подлинные чувства, он влюбляет в себя глубоко и навсегда. И если вы по-настоящему любите Париж, то и он с искренней готовностью принимает вас в свои объятия.

* * *

У каждого человека есть мечта. У кого-то это высокие устремления, связанные с карьерой. У кого-то мечта – и это отнюдь не смешно – закончить все игры, не доигранные в детстве. Здесь нет ни формул, ни выводов, ни правил; сколько людей – столько и вариантов. Кто-то мечтает о семейном счастье, кто-то – об одиночестве. Кто-то – о славе, кто-то – о богатстве, а кто-то – о том, чтобы не болели дети… При этом один выставляет все напоказ, другой же о самом малом и скромном предпочитает умалчивать. Ни осуждать, ни высмеивать чужие мечты нельзя – если, конечно, хочешь, чтобы не высмеивали твою собственную.

Доктор Маркус фон Отто мечтал о том, чтобы поскорее все кончилось. Эти постоянные ассамблеи, заседания, встречи, консультативные комитеты, утомительные поездки по всему миру. Доктор философии Маркус фон Отто уже почти четыре года являлся Генеральным секретарем Лиги Наций. И теперь, в июле, за три месяца до очередных выборов на главный на планете административный пост, доктор Маркус фон Отто мечтал, что, наконец-то, уйдет в отставку. И тогда – закончится его бесконечное напряжение, связанное с эскалацией военной угрозы со стороны Англии. И тогда – примерный семьянин, он вернется к своей Гретхен и четырем светловолосым и голубоглазым сыновьям, старшему из которых было шестнадцать, а младшему – девять. Они уже теперь, в подростковом возрасте, были похожи на отца – такие же крупные, широкоплечие ребята, настоящие потомки готов и кельтов. И уже теперь гордились тем, что их отца знает и уважает весь мир.

Но только ни сыновья, ни белокурая, костистая Гретхен, ни заместители и помощники Генерального секретаря – не знали того, как доктор фон Отто боится грядущей войны. Случись она теперь, на закате его правления, – это была бы катастрофа. Нужно было бы немедленно принимать серьезные международные документы – какие-то ноты, постановления. Нужно было бы находить единственно верные решения, от которых зависела судьба не только Европы, но и остального мира. И как же ему не хотелось брать на себя ответственность! Он мечтал о покое. Он мечтал о том, чтобы адмирал Коумен еще несколько месяцев колебался.

Подобные мысли преследовали доктора Маркуса фон Отто пять последних недель. Они возникли неожиданно, из какого-то небытия проникли в его мозг, и никак не хотели его покидать. Из крупного, статного, уверенного в себе сорокашестилетнего мужчины он превратился в нервного, испуганного и даже согнутого под тяжким бременем публичности человека.

Таким его впервые увидел Алексей. Генеральный секретарь Лиги Наций принял его в своем кабинете. Это было просторное помещение, одно из многих подобных в старинном особняке, выходившем фасадом на авеню де Мариньи, как раз напротив Елисейского дворца. Здание, построенное в шестнадцатом столетии, было выдержано в строгом готическом стиле как снаружи, так и внутри. И действительно, в кабинете Генерального секретаря кроме камина, старинных гобеленов на стенах, мозаичного пола и тяжелой люстры на бронзовых цепях – когда-то, наверное, можно было увидеть немало предметов средневековья. Теперь же кроме массивного стола и стула с высокой спинкой – все остальное принадлежало новому времени: настольная лампа с зеленым абажуром, несколько телефонных аппаратов на столе, радиоприемник на тумбочке у окна, шесть стульев и мягкий диван для гостей, два шкафа с книгами и сейф для документов. Так выглядел минимальный набор вещей, необходимых для работы скромного человека.

Доктор Маркус фон Отто действительно был весьма скромен. Он не любил ажиотажа вокруг себя – и об этом его качестве знали все в окружении Генерального секретаря.

– Мне доложили, что вы прибыли из России, чтобы заниматься миротворческой деятельностью, – сказал он мягким голосом, пожимая руку Алексею.

– Да, это так.

– Я очень доверяю мнению мсье Перрена, – продолжил доктор фон Отто. – Он рекомендует вас, как хорошего историка с трезвым взглядом как на прошлое, так и на будущее.

– Смотреть в будущее – привилегия астрологов, – заметил Алексей.

– И дальновидных политиков, – добавил доктор фон Отто. – Кроме того, мсье Перрен отмечает ваши ораторские способности.

– Гм, – смутился Алексей, – мне еще нигде не доводилось их проявить. Откуда у мсье Перрена могло сложиться такое представление?..

– Знаете, это нетрудно проверить, – сказал доктор фон Отто. – Но об этом – после. Сейчас мне просто хотелось бы познакомиться с вами поближе.

– А мне – с вами, – ответил Алексей и учтиво кивнул.

Они сидели на диване, вполоборота друг к другу. Мягкий свет заката лился из окна и слегка румянил их лица.

– Что ж, расскажите о себе, – сказал Генеральный секретарь. – Все, что посчитаете нужным.

– Я не думаю, что смогу удивить вас какими-то фактами из своей жизни. Иное дело – это перспективы развития общества в связи с нагнетанием военной истерии. Здесь я осмелился бы сделать кое-какие прогнозы.

– И астрология, как я понимаю, здесь ни при чем? – улыбнулся доктор.

– Естественно, ни при чем.

В глазах доктора фон Отто мелькнули голубые искры. Алексей понимал, что на политическом горизонте мира, в котором он оказался, Генеральный секретарь – самая значимая фигура, и завоевать его расположение значило бы отыскать в этом мире свое собственное место.