Текст книги "Путешествие назад во времени"

Юрий Ильин
Путешествие назад во времени

Воспоминания и мысли о прошлом и ином

Пролог

В феврале 2015 года я, к моему большому и приятному удивлению, получил от настоящего издательства предложение написать историю своей жизни. К такому повороту текущих дел я был явно не готов, поскольку смотрел на публикацию личных воспоминаний несколько скептически, как на стремление некоторых людей себя просто пропиарить: смотрите, мол, какой я умный. К тому же, воспоминания в силу личного характера, как мне казалось, всегда оказываются излишне субъективны, а значит их смысловая ценность находится под вопросом.

В общем, я мысленно поблагодарил издательство и идею эту постарался предать забвению. Время шло, но мысль моя почему-то к теме возвращалась, я стал её как бы примерять к себе. А в ходе этой "примерки" мне неизбежно приходилось вспоминать свою жизнь, представлять, что из неё могло бы представить общественный интерес. И получалось так, что взятая не в личном, а преимущественно в общественном контексте, жизнь моя, с её многими извилинами и поворотами, могла быть для других людей в чём-то не только интересной, но и поучительной: зачем кому-то повторять ошибки, которые выпали на мою долю. И другое. Жизнь моя, по воле Господа, оказывается довольно длительной и, в основе своей, счастливой. И очень бы хотелось, чтобы и у других людей она была тоже счастливой, ибо здесь всё выглядит так: Господь нам предрекает хорошую судьбу, но мы берём её в свои руки и, подгоняя под свой конкретный интерес, ломаем её и портим свою жизнь. А если такое проделывают миллионы людей, то их изломанные судьбы, сталкиваясь, делают жизнь народов несчастной. Много ли мы видим счастливых людей в своём окружении? Единицы. Слышим публичный лозунг: "Хочешь быть счастливым – стань им!", но не верим ему, и всё счастье пытаемся связать с материальными ценностями. Многократно слышим утверждения опытных и мудрых, что "не в деньгах счастье", но считаем, что это у других так, а вот я бы, такой умный, поверил другому, что действительно "не в деньгах счастье, а в их количестве": вот заработаю (или умыкну) пару миллионов в иностранной валюте, тогда жизнь и начнётся. И при всём этом большинство людей считают себя христианами, хотя не очень разбираются в учении Иисуса Христа, ясно изложенном в Евангелии. Трудно для человека совместить учение Господа с мерзостями текущей жизни.

Я, как видите, излагаю лишь свой взгляд на явления жизни, но не намерен вообще кому-то этот взгляд навязывать. Человек слаб, а дорога к Богу трудна. Я сам на эту дорогу твёрдо вышел к годам сорока, пройдя сложный процесс приобщения к церкви православной в СССР, будучи убеждённым коммунистом, затем продолжил процесс знакомства с конфессией протестантов во время работы в советском посольстве в Австралии (1968–1972 г.г.) и окончательно окреп в вере в среде католической в Риме, где я работал I секретарём советского посольства в Италии (1975–1979 г.г.). Это позволило мне в необходимой мере постичь философию религии с неизбежным выводом, что совсем не важно в какой конфессии вы следуете за Богом: ведь конфессий много, а Бог один и един. И принадлежность к конфессии ложна по своему содержанию, ибо сказано в Евангелии самим Иисусом: "Господу Богу твоему поклоняйся, и ему одному служи (Мф.4:10). Ему, а не лидерам конфессий, поставивших себя самолично между верующими и Богом. И, кстати, устроивших межконфессиональные вражду и войны. В этом одна из основных причин неустроенности и ужасов современного (да и прошлого) мира: религиозные лидеры никак не могут договориться между собой о едином методе поклонения Единому Богу, попускают тем богомерзким делам, которые творятся в мире. Невольно возникает вопрос: сами-то церковные иерархи верят в Бога?

В нашей вводной части о Боге и религии пока хватит, но суть здесь в том, что когда я вёл себя к Богу, мне стало понятно, что судьба всё-таки от Него. И, осознав это, я перестал противиться судьбе, а старался понять её указания. А связано это, как правило, с принятием тех или иных решений, с выработкой жизненных планов. В практическом действии это выразилось в том, что когда по жизни предо мной возникали предложения или варианты, я их принимал без сомнений. Так и в связи с предложением издательства: до меня вдруг дошло, что может это предложение идёт по моей судьбе, а значит – с ним надо согласиться. Вот так я преодолел внутреннее сомнение, помаялся некоторое время перед пустой белой бумагой и начал писать своё исповедальное слово.

Уже одним фактом признания роли судьбы жизнь моя значительно облегчилась: на предложения не греховные я соглашаюсь без колебаний, а дальше, как получится. Если предложение предназначено судьбой, так оно и будет, а если нет, то будет именно «нет». В заключение пролога мне хочется привести ещё одну заповедь Иисуса, которую он дал молодому человеку, желающему «наследовать жизнь вечную». "Знаешь заповеди, сказал Господь: «не прелюбодействуй», «не убивай», «не кради», «не лжесвидетельствуй», «почитай отца твоего и мать твою»…. «ещё одного не достаёт тебе: всё, что имеешь, продай, и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи следуй за Мною.»(Лк. 18:20). В контексте нашего труда нас касается зарок – «не лжесвидетельствуй», иными словами, не лги. Этим и будем руководствоваться, и писать только правду.

И ещё одно подвигло меня на исповедальное слово. Жизнь моя складывалась не по прямой линии, а шла зигзагами, то есть я переходил с одной профессии на другую, и каждая из них была по своему интересна. Начинал я после детства, с 15 лет, воспитанником Киевского артиллерийского подготовительного училища – КАПУ, затем стал курсантом Киевского артиллерийского ордена Ленина Краснознамённого училища им. С. М. Кирова – КОЛКАУ, вышел в офицеры, отслужил два года в советской военно-морской базе Порккала-Удд (на территории Финляндии); всё, казалось бы, шло логично, но далее логика обрывается: я демобилизовался и стал слесарем – сборщиком на военном заводе им. Артёма в Киеве; далее, столь же не логично, я поступил в МГИМО, о котором никогда в жизни не слышал; затем через МИД БССР проследовал в аспирантуру того же МГИМО; после написания диссертации и её защиты меня пригласили на работу в МИД СССР. В МИД я застрял на долгих 20 лет, из которых половину проработал за рубежом, а к этому добавим три года работы на Дальнем Востоке (г. Находка) в качестве представителя МИД СССР (1981–1984). Далее, нежданно – негаданно, я оказался в течение двух лет в роли лектора Всесоюзного общества "Знание". "Знание" оказалось стране не нужно и его в 1988 году закрыли, а я по судьбе перешёл туда, где знания ковались – в Московскую высшую партийную школу при ЦК КПСС. Школа, однако, в 1991 году, тоже приказала долго жить, а ваш покорный слуга по жизни, как по течению, поплыл в Москве из вуза в вуз по степеням и должностям. Ну, думал, плыву в последнюю гавань жизни. Ан нет, Господь сподобил меня ещё стать не только учёным, но и, нежданно-негаданно, писателем. И получается, что есть что-то вспомнить по жизни.

Причём оказывается, что совсем не хочется вспоминать лица, о которых вообще больше всего речь идёт в мемуарах. Ну как можно вспоминать (или судить) кого-то, когда самого себя познать не удаётся. Смешно читать воспоминания о заметных людях со стороны их близких – жён (мужей), детей, родителей, друзей, сослуживцев и прочих, желающих высказаться. В Священном писании конкретно сказано: "Не судите, да не судимы будете" (Мф. 7:1). Видите, как определённо сказано. А почему? Потому, что человек непознаваем в принципе. Дико выглядят неистовые борцы Запада с военными преступниками Германии, которым сейчас уже под сто лет. У этих людей (у стариков) сейчас нет ничего общего с их нацистским прошлым. Если судить (юридически), то делать это надо было по горячим следам, поскольку затем… жизнь очень и очень меняет человека. Соответственно представляется более полезным и правильным оценивать не людей, а события, и то без большого напора, поскольку и о событиях нам бывает далеко не всё известно. Но события, раз состоявшиеся, не меняются, а люди меняются обязательно, особенно, если у них нет устойчивого морально-нравственного стержня, а это имеет место в большинстве случаев.

Что же касается людей при должностях, коих я видел достаточно, могу сразу сказать, что общее мнение у меня сложилось таково: чем выше по должности или по богатству человек, тем он, как правило, хуже. По крайней мере, меня эти типы никогда не вдохновляли. Я им вынужденно подчинялся, избегая при этом брать грех на душу, то есть не делать никогда то, что конкретно воспретил нам Господь в своих проповедях. Нужно стремиться к тому, чтобы твоя совесть пред Богом всегда была чиста, тогда и на душе будет легко и приятно.

Предвоенное детство

Жизнь каждого человека состоит из своего рода отрезков, каждый из которых связан с определённым периодом жизни, в том числе и с возрастом.

Детство счастливо уже тем, что в силу возможностей или, скорее, невозможностей, спрос с ребёнка невелик. Это, однако, то время, когда закладывается характер человека, начинается его приготовление к взрослой жизни. Если родителям достаёт ума, то они будут относиться к ребёнку, не как к игрушке, которая им доставляет удовольствие, а как к маленькому, но взрослому существу. Почему и говорит народ: воспитывай ребёнка, когда он ещё поперёк лавки лежит. В общем-то в нормальном обществе всегда было так: ребёнка любили, потому и жалели его лишь в меру. В ходу в обществе всегда была строгость, направленная на то, чтобы уже с детства ребёнок правильно соотносил свои капризы и желания с интересами семьи и общества. С возрастом ребёнку всё равно придётся это делать, но ему тогда нужно будет ломать себя с болью, если он не подготовлен к этому с пелёнок.

Здесь уместно будет начать наше исповедальное слово, опираясь на опыт нашей семьи. Итак, ваш покорный слуга появился на свет божий солнечным ранним утром около 8 часов в славном русском городе Севастополе 28 марта 1933 года. Естественно, что момент и обстоятельства этого события я не могу вспомнить, как бы мне ни хотелось, но, как мне потом матушка спустя много лет сказала, родился я "в рубашке". Что это такое, я и сам толком долго не знал, да и мать тоже, видимо, этому не очень придавала значение. Лишь с появлением интернета я вычитал, что родиться в рубашке, значит появиться на свет в цельной околоплодной оболочке, которая обволакивает новорожденного как рубашка. В таких условиях малыш легко может задохнуться. Счастье для меня, как новорождённого, состояло уже в том, что я при родах так вот не умер. Потому, наверно, и возникло в народе поверье, что полученная таким путём жизнь означает не что иное, как счастливую жизнь в дальнейшем. В силу достижений медицины сегодня родиться в рубашке практически невозможно. И соответственно понятие это уходит из общественного оборота и остаётся в далёком прошлом. В общем своё первое препятствие я бессознательно, но успешно преодолел.

Однако… всё это, видимо, имело последствия: я оказался весьма слабым ребёнком. До четырёх лет я переболел всеми основными детскими болезнями, в том числе трижды в очень сложной форме преодолевал воспаление лёгких. На третий раз врачи и, конечно, мама думали, что мне приходит конец. Один врач даже сказал маме: "Иди, мать, заказывай гробик. Это надо сделать заранее, а то там у них очередь." Я, естественно, ничего этого знать не мог, плавно перетекая от одной болезни к другой. Но когда я отошёл от смерти в третьем воспалении лёгких, врач, другой, сказал иную фразу, более приятную: "Знаешь, мать, а ведь это чудо, что он выжил. Жить, значит, ему предстоит долго." Мама боялась об этом не то что говорить, дабы не сглазить, но и не заикалась, и она обмолвилась лишь тогда, когда ей самой предстоял переход в лучший мир, ближе к восьмидесяти годам.

Было это, однако, тогда, когда я сам уже верил и уповал на Бога, и был убеждён, что смысл не в том, чтобы долго жить, а в том, чтоб жить в согласии с Богом и с пользой для людей. А дни нашей жизни давно сосчитаны там, на небе, у Господа. Всё это я говорю о временах, когда я, как любой другой человек, мало что помню.

Помогают выцветшие фото, по которым я как бы знакомлюсь со своей личностью. А фото – двух видов: вот я малышок-херувимчик, специально одетый для съёмки вместе с родителями, а вот – мальчишка, голодранный и босой, во дворе в компании своих сверстников. Реальность представлял второй вид: все мы были тогда босоногие голодранцы, поскольку жили в далёкие предвоенные годы скромно, но нам, пацанам, нравилось с весны и до осени гонять по улицам и по двору босиком. А жили мы тогда в Одессе, на улице Пушкина 6, на её пересечении с улицей Дерибасовской, недалеко от Приморского парка. Тогда не считалось зазорным малышам бегать босым по улицам, не считаясь со временем и климатом. Я сейчас, вспоминая то время, удивляюсь. Вот я, скажем, в четыре года еле выжил, а в пять гонял по улицам раздетым и босиком. И мои сверстники также. И не было это небрежением со стороны родителей. Это было вековое продолжение традиционной жизни простых русских людей.

В 30-е годы в связи с индустриализацией страны в города хлынул большой поток людей из деревни, и это в значительной мере определило жизнь городского населения. Ведь в деревнях русских и одевались очень даже просто, а ноги взрослых людей пребывали в основном в лаптях, а дети, им на радость, обходились в тёплый сезон без обуви. Семьи были, как правило, многодетные, детей любили, но над ними не тряслись. Действовал принцип: "Бог дал – Бог взял." А мама моя родилась и росла в казачьей терской станице Слепцовской (Орджоникидзевской) и естественно впитала в себя обычаи и традиции казачьего быта. В период, о котором мы ведём речь, она не работала, ей из-за моих болячек было не до этого. Представляю, сколь много мук она тогда со мной приняла.

А что касается отца, то он был родом из башкирского города Белебей. Дед был сапожником, семья была большой, в 20-е годы по тем краям "цвела" голодуха до такой степени, что отца, как самого маленького, отправили в приют (позже – детдом). Там он промаялся до 18 лет, а затем добровольцем напросился во флот. Напросился потому, что призывали тогда с 19 лет. Там, в приюте, он может быть и маялся, но, как ни странно, научился играть на гитаре, на пианино и на духовном инструменте (баритон). Это я всё видел и, сколько видел, столько и удивлялся. Он был невысокого роста, крепыш, и по призыву его определили в водолазную школу. Тогда, в конце 20-х годов, облик водолаза в рабочем виде отличался от того, что мы видим сейчас. Тогда на нём был тяжёлый скафандр, ботинки на свинце, свинцовый груз спереди на груди и сзади на спине и круглый большой металлический шлем. Чтобы всё это таскать под водой, нужно было обладать большой физической силой. Сила у отца была, и его направили служить в прославленную организацию ЭПРОН (Экспедиция подводных работ особого назначения). Когда мои родители познакомились, отец был по должности матрос, потом стал старшиной сверхсрочником, а затем, проучившись два года в Военно-морском училище им. Фрунзе, получил младшего лейтенанта. И так его служба и шла, пока в конечном счёте, он, вдруг, будучи капитан-лейтенантом, не сорвал себе на службе здоровье и не был демобилизован. Как и все люди подобной службы (тяжелой) был он спокойный человек, весёлый, любил петь, а мама ему подпевала, играя, как и он, на гитаре. Я, выходит, получился ни в мать, ни в отца…: с детства в основном ударял по книгам. Иногда думаю, что это у меня пошло от болезненного детства, когда я часто и подолгу отлёживался в больнице у меня стало любимым занятием тыкать в книжку пальцем. Боже, и как хорошо было у нас, у детворы, тогда, когда не было ничего, кроме книжек: ни телевизора, ни компьютера, ни иных заумных штучек, на деле тормозящих развитие личности. Технологические достижения совершили страшное дело: они разорвали и извратили связь времён, внедрили в общества ложные ценности.

Жизнь нашей семьи шла сама по себе. Отец, в основном, находился на службе, и очень много времени проводил в море. Соответственно всё моё воспитание легло на мать. А ей в этом деле мудрствовать особо не приходилось. Воспитание в основе своей было устроено на настойчивых требованиях и на крепком ремне. Однажды я исхитрился и надёжно спрятал ремень, наивно полагая, что таким образом моя кормовая часть будет целее: удары ладонью получаются слабее, чем ремнём. И что из этого вышло? Мы с моим товарищем, он был на пару лет старше меня, забрались на покатую крышу нашего четырёхэтажного дома. Мы пододвинулись к краю крыши и стали сверху смотреть во двор. На беду в это время мать моя хотела меня позвать, выглянула в окно и, к своему ужасу, увидела меня так высоко. Чтобы меня не испугать, она, сколь ни была во гневе, ласково предложила мне спуститься и прийти покушать. Я покорно поплёлся домой и, лишь войдя в комнату, понял, что пощады мне ждать неоткуда. Мать в поисках ремня металась в ярости, а я наивно надеялся, что до шлифовки мой кормовой части дело не дойдёт. Внутренне я даже испытывал некоторое превосходство. Но, о ужас! Мать, не найдя ремня, схватила верёвку для сушки белья, сгребла меня в неласковые объятия и так поработала над моим воспитанием, что какое-то время мне было больно сидеть на стуле. Но экзекуция её не была обычным примитивным актом. Насладив меня верёвкой, мать поставила меня в угол на колени, а по истечении некоторого времени, предложила выслушать её вердикт. Суть его была в том, что она объяснила мне опасность лазанья по крышам. Затем она вопросила: понял ли я за что был наказан. Моего кивка головой показалось мало, и она потребовала, чтобы я ответил ей в полный голос. После этого мне было позволено встать с колен, и я мог приступить к трапезе.

Нужна ли была подобная экзекуция? Несомненно. Я запомнил её на всю жизнь и понял, что не следует серьёзные вещи делать по дури. Кстати, это был её основной метод воспитания, который она использовала до начала войны, то есть до моих восьми лет, за это время она столь основательно вбила в меня привычку вперёд думать, а потом делать, что это у меня осталось на всю жизнь. А позже жизнь моя покатилась по такой серьёзной стезе, что было мне, как и вообще детям, не до дури. Пошла жизнь на выживание, вся страна в войне подобралась и стала очень серьёзной. И в эту серьёзную жизнь дети включились сполна. Завершая тему воспоминания о детстве, скажу, что отец меня никогда пальцем не тронул, даже особо не ругал, но любил и уважал я, пожалуй, больше мать. Впрочем, у отца не было необходимости употреблять власть: он был в основном занят на службе, вообще на работе, а воспитанием меня и брата (он на девять лет младше меня) занималась исключительно мать, ну и, конечно же, окружающая среда.

Среда – это позже, но она окружает нас и в детстве. Окружает пока ещё бессвязными обрывками обстоятельств и фактов. И мы осмысливаем их уже повзрослев. Один из таких фактов для осмысливания позже имел у меня место в 1938 г., в мои пять лет, в Одессе. Дело было ночью, тёплой, южной и спокойной. Слышу сквозь сон, что родители горячо и даже взволнованно и необычно громко что-то обсуждают. Открыл глаза и увидел их у окна во двор. Там видимо состоялось какое-то событие. Пролез я между ними и увидел такую картину. Напротив нас у подъезда стояла машина (как я узнал потом, её обзывали "чёрный ворон"), к которой спустя минуту-другую двое мужчин вывели третьего и бесцеремонно впихнули в крытый кузов. В общем-то всякое бывает, но… почему были взволнованы родители? Мне, конечно, ничего не сказали сразу, а отправили ночь досыпать. А утром на моё настойчивое любопытство я получил краткое пояснение: был арестован сослуживец моего отца, кто-то из командиров. Из разговоров взрослых я уже слышал, что по ночам людей, вроде как виновных в неправедных делах, арестовывали, и вот теперь сам это увидел. Не могу сказать, что я был впечатлён, но факт запомнил, а поскольку в нашем дворе и других, бывало, увозили в "чёрных воронах", то мне стало интересным узнать суть явления. Смог я это сделать повзрослев, уже в самый канун войны, когда жили мы в Балаклаве под Севастополем. В ответ на моё любопытство отец нехотя пояснил смысл происходящих событий. Он сказал, что государство вынуждено очищать себя от всяких, по его словам, нечистей: диверсантов, шпионов, насильников, воров и прочих преступников. Там же, он добавил, что тот человек, которого мы видели в Одессе при задержании, оказался невиновным, был освобождён и восстановлен в должности. Так вот тогда я и познакомился с имевшими место репрессиями. Но сразу возникает вопрос: разве лучше было бы, чтобы криминальная часть общества оставалась в обществе, а не сидела в местах, от нас отдалённых? Похоже, что судебная система в СССР была тогда отнюдь не хуже нынешней российской. Нет, она была строже и потому лучше.

Потом была война, пришла победа, страна быстро восстанавливалась, мне было не до фактов репрессий, и лишь когда об этом заявилось Хрущёвым публично, мне пришлось вновь напрячь родителей, да и самому почитать кое-что. Что я уяснил для себя? Репрессии, конечно, были, но, не будь их, войну бы нам не выиграть. Общество состоит из массы самых разных людей, оно качественно неоднородно. В общем-то добропорядочное, законопослушное и правильное оно содержит в своей среде много негодяев, уголовных и политических преступников, которые ставят перед собой цели негативные, разлагают общество, продвигают свой корыстный интерес. В целом таких людей относительно немного. И в обычной жизни их присутствие, хоть и с отвращением, но приходится терпеть. О таких более двух тысяч лет назад апостол Павел в своём послании к римлянам говорил (16:17): "Умоляю вас, братия, остерегайтесь производящих разделения и соблазны, вопреки учению, которому вы научились, и уклоняйтесь от них." Апостол сказал: в обычное время – "уклоняйтесь", а как быть во время необычное? Страна наша, Советский Союз, напрягая все силы, готовилась к гигантской битве, которая требовала максимального напряжения и отдачи сил от каждого члена общества. А рядом были негодяи, которые этому всячески мешали. Просто уклоняться от них было совсем недостаточно, ибо речь шла о жизни и смерти государства. Негодяи составляли то, что в любом обществе считается "пятой колонной". Она создаётся внутренними и внешними силами с одной целью: нанести удар обществу изнутри. И совершенно логично, что руководство страны должно было тогда, как и сейчас, этого не допустить. Как? Изолировать подальше от общества этих злодеев или их уничтожить. Причём делать это было необходимо решительно и до конца. В СССР "пятая колонна" была уничтожена до войны. Это позволило руководству сплотить общество, его огромное большинство, и повести на битву.

Французы этого не сделали и были растоптаны Вермахтом в считанные три недели. А ведь по силам Германия и Франция были равны. Вспоминается в этой связи несколько комичная история, возникшая после войны. В ней, в этой истории, говорилось, что когда в Потсдаме, где подписывался акт о капитуляции Германии, немецкий представитель фельдмаршал Кейтель, читая соответствующий документ, в наступившей тишине вдруг удивлённо произнёс: "А разве Франции мы проиграли войну?.." И действительно, как можно проиграть не воюя. В июне 1940 года Германия, разгромив Францию, создала там марионеточное правительство, посадило его в городок Виши на юге страны, а это "правительство" объявило союзникам войну. Иначе говоря, Франция примкнула к фашистскому лагерю. На гитлеровцев работала вся французская промышленность, а военные потери Франции в войне с Россией в составе эсэсовских дивизий в два раза превысили те потери, которые они (французы) понесли, защищая Францию. Это, конечно, исторический парадокс. Франция стала страной-победительницей только потому, что И. Сталин уступил просьбам Де Голля, да и Черчилль что-то сказал. И в этом статусе, не будучи в действительности страной – победительницей, Франция стала великой державой и постоянным членом Совета Безопасности ООН. Говорят, что англичане по этому поводу много и долго фыркали.

Завершая краткую тему о репрессиях, давайте представим себе, что сейчас российское правительство действительно захотело бы преодолеть в стране гигантскую преступность, коррупцию, навести порядок и сделать служащих ответственными за свою работу. Представить это нетрудно, поскольку призывы к этому мы слышим каждый день, но "воз и ныне там". Для перехода к делам требуются репрессии в широких масштабах и жёстких по содержанию. Но для этого нужна другая государственная система и наличие воли у руководства. У И. Сталина воля была, у нынешних руководителей её нет. Нет от рождения, они слабаки.

Вообще на эту проблему надо смотреть шире. Репрессии – это способ воспитания масс. Великобритания первой начала рывок к капиталистическому преуспеванию. А что сопровождало этот рывок? Законодательство. Для успешного развития общества и поднятия его нравственности нужны правовые нормы. Так вот, в 1700 г. английский закон предусматривал 50 видов преступлений, за которые полагалась смертная казнь, в 1750 г. – число это утроилось, а в 1800 г. оно достигло 220.[1]1
  С. Кара-Мурза. Евроцентризм эзопов комплекс интеллигенции. – М., «Алгоритм», 2002, с. 241.


[Закрыть]

Ещё раньше, по окончании тридцатилетней войны в 1648 г., освободившиеся от католицизма протестанты наводили порядок в Северной Германии и в Скандинавии. Там порядок устанавливали церковники железной рукой за любой отказ следовать положениям Евангелия. Меры были не слабее английских. И длилось это до XIX века. В результате принятых мер общества очистились от скверны и лишь после этого заговорили о демократии. Демократическая система не может функционировать в обществе, поражённом глубокими язвами. Устраните язвы, а затем в чистом и здоровом обществе вводите демократию!

С детства у меня остались в памяти разные примеры, связанные с понятием общественной скверны. В 1943 г. мы жили в Иркутской области в г. Слюдянка, куда отправили в далёкую эвакуацию учебный водолазный отряд, в котором отец работал преподавателем. Однажды в воскресный день, когда в школе не было занятий, мать попросила меня пойти на вокзал и продать пачки папирос, которые отцу полагались по пайку, но он отказывал себе в куреве, хотя, как я помню, раньше он курил изрядно. На вокзале я пристроился у стенки, разложил свой товар, жду. Подошёл воинский эшелон. Солдаты выпрыгнули из вагонов. Ближайшие подошли ко мне, быстренько распихали с хохотом папиросы по карманам и разошлись. Денег, конечно, мне не дали. Потрясённый до глубины души я залился слезами, взахлёб. Я знал, как мама рассчитывала на эти деньги, имея на руках двух сыновей десяти лет и одного года от роду.

Стою я, потерянный, не могу остановить рыданий. Тут подходит другой состав, тоже с солдатами. Солдаты выскочили на перрон, спрашивают меня в чём дело, а я захлёбываюсь слезами. Дежурный по станции объяснил что произошло. В первом составе ехали на фронт штрафники и уголовники, что для них совесть? А в этом, во втором – нормальные солдаты. Так вот, они скинулись деньгами, сняли мою шапчонку и накидали туда денег много больше, чем я мог бы получить за папиросы. С тех пор я всей душой ненавижу любую криминальную публику. И уверен, что изводить её нужно не пустыми призывами к законопослушанию, а калёным железом. Жалеть можно только тех, кто оступился случайно и это доказано.

Что же касается, опять-таки, репрессий, то можно немного добавить. Дело здесь в том, в чьих интересах они применяются и как. В упомянутом предвоенном периоде мы, даже совсем ещё пацаны, видели, что повседневная социальная жизнь в стране улучшалась, взрослые люди знали и того больше: страна развивалась дотоле невиданными темпами, строились тысячи (!) предприятий, новые отрасли промышленности, насыщалась техникой сельское хозяйство, заметно росли и укреплялись армия, авиация и флот, улучшалась инфраструктура страны, создавалось прекрасное образование и здравоохранение, укреплялся общественный порядок, доходы советских граждан в период с 1928 по 1938 год ежегодно увеличивались на 10 %. Те, кто мешал этому, логично считались врагами народа, ибо всё это делалось не в угоду монополий, а для блага общества. Репрессии шли, но под бурное одобрение народных масс. Они были объективно нужны. А улучшение материальной жизни общества способствовало развитию в обществе патриотизма. Иначе не было бы массового героизма народа в годы войны.

В общем, можно, наверно, считать, что мое детство закончилось с началом Великой Отечественной войны. Оно проходило в жёсткое время, но было по своему счастливым. Такая вот несуразность: время было жёстким, но мы были гораздо свободнее, а значит и счастливее нынешних детей, детей нашего настоящего, какого – то смутного времени.