Текст книги "Храм над обрывом"

Ты спросишь: почему я начал рассказ с Сони? Дальше, как бы я не хотел этого, если я буду рассказывать про Петра Колесова и его сына, то я не смогу промолчать про себя: иначе ты ничего не поймешь, а если поймешь, то искаженно. Ежели же я начну говорить все про себя, то у тебя может сложиться впечатление, что я – воплощение абсолютного зла и жестокосердия. Ты, помня о том, что я тебе рассказал вначале, надеюсь, не будешь так думать обо мне. По крайней мере, хотелось бы надеяться. Жизнь прошла у меня в иных пределах, нежели жизнь праведника, мягко говоря.

Когда у меня появилась Соня, и я задумался уйти из армии (выслуга позволяла мне выйти на пенсию, но что она давала?), муж сестры предлагал пойти к ним, в ЮКОС. Но я не хотел портить отношения, во-первых; а во-вторых, мне же пришлось бы работать не экономистом или юристом, а в службе безопасности. В середине девяностых это означало, что я буду также воевать дальше, но уже за пределами закона. Я не хотел, чтобы моя сестра знала подробности моей работы от своего мужа. А так я мог, опять же, надеяться, что хоть моя сестра и моя Соня будут думать обо мне как о хорошем брате и отце.

Вот в это время и вышел на меня Петр Колесов. Видимо, кто-то шепнул ему обо мне, или сам искал для себя, такого как я, и наткнулся на меня – не знаю. Помню, когда подал рапорт, мой начальник стал уговаривать не уходить из ГРУ и хотя бы остаться в преподавателях, делая упор на то, что кто-то должен учить молодых, а иначе обрывается связь поколений. А то, что бардак в стране – это временно… и так далее. Он был прав, и я засомневался в правильности ухода из армии. Да и куда я уходил? По сути, никуда. Я попросил время подумать три дня. Вышел на улицу и зашагал в задумчивости в сторону парка – там меня и перехватил Колесов. Он подсел ко мне на скамейку и, немного помолчав, повернулся ко мне и заговорил:

– Вы, если я не ошибаюсь, Олег Яхно? Полковник Яхно?

– Да, он и есть. А вы хотите, как понимаю, сделать мне интересное предложение?

– Приятно, черт возьми, когда не надо объяснять ничего и человек сразу все понимает. Мало таких людей, как Вы, но это Вы и сами знаете. – Колесов умел говорить и располагать к себе, когда хотел. – Меня зовут Петр, Петр Колесов. Не знаю, говорит Вам мое имя что-то или нет.

– Нет, не слышал о Вас ни плохого, ни хорошего, – сказал я, и немного прохладно посмотрел ему в глаза.

Мы, наверное, с минуту молча смотрели друг на друга в упор.

– Я люблю людей с таким взглядом, – сказал Колесов. – В них большой ум, огромный опыт и абсолютная холодная решимость в выполнении задуманного. Мне бы очень хотелось, чтобы мы были партнерами. Видите ли, я никому в этой жизни не доверяю: так проще жить. Но для дела нужен хотя бы один человек, которому можно было бы довериться полностью. Я не предлагаю деньги, а говорю: моя добыча – Ваша, Ваша добыча – моя. Время в стране сложное, но интересное, очень интересное для того, что в обычное время невозможно будет делать.

Колесов имел дар располагать себе – этого у него нельзя было отнять. Я, как и своему генералу, сказал, что приму решение через три дня, на что он в ответ с улыбкой кивнул и протянул визитку.

– Если Вас не затруднит, и Вы решите дать положительный ответ, то приходите через три дня, в это же время, по адресу в визитке, – сказал он мне тихим и вкрадчивым голосом. – Я буду ждать с нетерпением.

Я взял визитку, и мы распрощались.

За следующие три дня я многое разузнал о Петре Колесове. Будучи действующим офицером ГРУ, мне не составило это особого труда. Родился он в небольшом городке под Днепропетровском. Мать растила его одна, и кроме него у нее детей не было. Отца Петр Колесов якобы никогда не знал. Про это мне уже потом один из его институтских однокурсников рассказал. Школу закончил с серебряной медалью. Поступил в престижный московский вуз, который закончил с красным дипломом по специальности «прикладная математика». С этой стороны все было у него прекрасно, но меня интересовало не это.

Тот же однокурсник Колесова вспомнил невзначай случай, который приключился с ним на четвертом курсе сразу после зимних каникул: Колесов, будучи старостой группы, получил стипендию на всю группу за два месяца, и потом его с этими деньгами ограбили где-то около Курского вокзала. Мне эта история показалась подозрительной, и я решил порыться в милицейских архивах. Нашел я то дело с заявлением Петра Колесова, где он написал, что получил в кассе деньги поздно из-за лабораторной работы, которая затянулась допоздна. Студенты не стали ждать стипендию и разошлись сразу после занятий, а у Колесова в эту ночь была запланирована встреча с дальним родственником на Ленинградском вокзале, который попросил помочь ему добраться оттуда до Курского вокзала. Этот родственник якобы ехал в отпуск из Мурманска в Днепропетровск с женой и грудным ребенком, и в деле было письменное его подтверждение, присланное из Днепропетровска со всеми положенными печатями и подписями. Далее Колесов писал, что проводив семью родственника, решил до общежития доехать на троллейбусе, чтобы не ходить в темноте пешком. По пути к остановке его тормознули какие-то незнакомые люди и затащили под арку такого-то дома по такому-то переулку. Дальше Колесова ударили несколько раз в грудь и живот, а потом, угрожая ножом, вытащили из нагрудного кармана куртки пакет с деньгами группы и, заодно, его бумажник вместе со студенческим билетом.

Все сходилось: Колесов вынужден был прийти ночью на Курский вокзал с деньгами, и вины никакой за ним, вроде бы, не могло быть. Однокурсники, конечно же, были недовольны тем обстоятельством, что остались без стипендии за два месяца. Петр слезно просил войти в его положение, и что он попросит денег у матери и постарается выплатить всем стипендии. Студенты же, зная бедственное положение матери Колесова, между собой посовещались и решили простить Петра.

Тот же найденный мной однокурсник Колесова, который работал в то время в подмосковном Красногорске, поделился своим подозрением относительно того, что Петр через полгода, на пятом курсе, стал покупать где-то по целому ящику импортные сигареты и перепродавать их в общежитии. Чтобы найти источник сигарет тех же Camel, например, или Marlboro, и заплатить за целый ящик, – для этого в то время, еще при Советском Союзе, нужно было иметь в кармане хорошие деньги. На этих импортных сигаретах, по словам приятеля Колесова по институту, Петр сделал себе к моменту начала развала страны неплохой капиталец. Дальше, когда разрешили валюту, он с несколькими школьными друзьями из Днепропетровска открыл в Москве один из первых обменных пунктов, и с тех пор Колесов резко пошел в гору.

Я ради интереса порылся в архивах милиции по Центральному округу за начало девяностых годов, чувствуя, что должно быть что-то связанное с именем Петра Колесова обязательно, и обнаружил еще более интересную информацию, которая заставила меня задуматься. Было нераскрытое дело тех времен, которое было возбуждено по факту ограбления Петра Львовича Колесова на сумму сорок тысяч долларов США. Сам пострадавший в заявлении писал, что должен был привезти вышеназванную сумму одному постоянному клиенту. Для этого, чтобы перевезти деньги из пункта «А» в пункт «Б», Колесов упаковал в обменном пункте пачки денег в бумагу и положил их в хозяйственный полиэтиленовый пакет. Затем вышел на улицу и поймал «бомбилу», марка и номер машины которого были указаны в заявлении. Все это происходило поздним осенним днем. Водитель по пути завернул в глухой переулок, и Колесов не успел даже понять, что происходит, как открылись двери с обеих сторон и в салон запрыгнули, чуть ли не на ходу, двое мужчин в масках. Один из них приставил к голове жертвы пистолет «ТТ» и предложил отдать пакет. Забрав деньги, тот, у которого был пистолет, ударил Колесова рукоятью пистолета по голове, от чего тот потерял сознание. Очнулся Петр через некоторое время в скверике недалеко от того места, где произошло ограбление. Деньги, которые бандиты забрали у него, естественно, были не его личные, а обменного пункта, то есть своих друзей детства. Свою торопливость, из-за которого Колесов сел в первую же подъехавшую машину, он объяснил тем, что хотел быстрее сделать дела и поехать в роддом к жене – утром этого же дня у Петра родился первенец-сын, и от радости он немного, якобы, потерял голову. Слова Колесова вроде бы подтверждались: видели, как он голосовал и затем сел в машину; деньги вез по заранее оговорённому адресу к назначенному времени; какой-то алкаш видел, как Колесова выкинули из «Жигулей»; к тому же, в этот день у него действительно родился сын – Максим. Друзья Колесова вошли в его положение и решили всем вместе сложиться и возместить клиенту деньги. Милиция же никого и ничего не нашла: ни машины, ни бандитов, ни денег. Даже тот бомж, который подтвердил факт с выкидыванием Колесова из машины, куда-то исчез и больше его никто не видел. Сам же виновник всего этого дела вскоре тихо-мирно ушел от своих компаньонов и открыл коммерческий банк, подняв свой бизнес на более высокий уровень.

Мне этой информации от двух дел было вполне достаточно, чтобы иметь достоверное представление о человеке. Петр Колесов был прирожденный бизнесмен, для которого все мерялось деньгами: можно потерять все, но если в процессе всех этих потерь в денежном выражении есть прибыль, то это дело стоит провернуть – такое кредо выработал для себя молодой Колесов. Устраивал ли меня такой шеф? Почему бы и нет? Единственно, что я твердо решил, так это не принимать его предложение «моя добыча – твоя добыча, твоя добыча – моя добыча». Я буду делать свое дело, и получать свою награду – стану «самураем» Колесова, но не партнером.

Я пришел к Колесову через три дня в его, тогда еще небольшой, офис на Большой Садовой. Он меня ждал и был готов к тому факту, что я знаю то, о чем другие только могли догадываться. В офисе было почти пусто.

– Я ждал тебя, – сказал он, пожимая мне руку. – Давай будем на «ты», коль уж ты пришел. Я очень рад тому, что все так складывается. Также мне стало как-то спокойно на душе, что ты, как и положено лучшему профессиональному разведчику-диверсанту России, почти все разузнал обо мне. Значит у нас открытые карты, так?

– Да, думаю, что ты совершенно прав.

– Отлично! Теперь ты знаешь в общих чертах, какой методики я стараюсь придерживаться. То, что было в институте, – это классика. Можно сказать, что даже моя совесть абсолютно чиста: все верят тому, что было так, как я написал в заявлении. А если верят все этому, то это и есть правда. Пусть немного сомневаются, но верят же! В Бога тоже верят и немного при этом сомневаются, – и что? Ребята все были здоровые и молодые у нас в группе, к тому же почти все москвичи. Для них эти сто рублей значили не так уж много – родители им компенсировали потери и все постепенно позабыли об этом и счастливо живут. Тем, кто жил в общежитии, я частично компенсировал потери, так что – никто голодной смертью не умер. Я же получил инструмент, благодаря которому сейчас я обеспечиваю работой больше пятидесяти человек, а это в нынешнее смутное время что-то значит, не так ли? Если же взять случай с деньгами обменного пункта, то там тоже никто особо не пострадал. Что касается «как бы друзей», так они при случае также кинули бы и меня. Просто я опередил их, и сделал это опять же так, что они, конечно, подозревали меня, но ничего не могли предъявить против меня. Ты спросишь: почему я это тебе рассказываю, если ты и так все об этом знаешь? А вот почему: разве государство, которому ты присягнул и ради которого ты убиваешь людей, не кидает своих граждан как я, только нагло и открыто? Люди свято верили в «партию и правительство», и поэтому кровью и потом заработанные деньги клали в сбербанк, то есть давали государству в доверительное пользование, а это государство все эти деньги у всей страны отняло. Вот такие у нас правила игры. Впрочем, ты это сам в себе уже признал, скорее всего. Ты рисковал своей жизнью, сколько раз был тяжело ранен, а наградой смешная пенсия и, прости меня, ордена и медали, на которые здоровья не купишь. Я же предлагаю делать тебе эту же работу, но за совсем другие вознаграждения. Тебе же, Олег, надо воспитывать и поднимать на ноги ребенка, а направление к коммунизму мы уже поменяли – впереди светло-сумрачный капитализм.

– Агитация мне нужна. К сожалению, ты, наверное, прав, и поэтому я здесь. Только вот с принципом общей добычи я не согласен. Я, офицер ГРУ России, буду начальником твоего «ГРУ» с оговоренным окладом и соответствующими премиями.

– Вот и хорошо. – С некоторой облегчённостью улыбнулся Колесов. – Ты теперь знаешь меня, может, даже лучше, чем я сам. Для дела нет ничего худшего, чем недовысказанные мысли. Видишь ли, как ты знаешь, я – неплохой прикладной математик. Для меня любая проблема или задача – это некая модель, которую нужно разложить вначале на элементарные части в многомерном пространстве согласно всем функциям взаимоотношений этих элементов. Это сложнейшее тензорное исчисление, где порой каждый человек – это отдельная степень свободы в системе. Не знаю, может, я непонятно говорю, хотя, стараюсь выражаться на нормальном человеческом языке. Когда этих степеней свободы слишком много, то порой бывает так, что задача не имеет решения или имеет бесконечное количество решений. Приходится искать какие-то уравнения связи, если они есть, чтобы система, как говорят математики, стала совместна. Ты мне нужен, Олег, для поиска этих уравнений связи или же, по возможности, удаления лишних степеней свободы, мешающие мне для поиска решений. Я, надеюсь, очень понятно объяснил чуть нашего взаимовыгодного сотрудничества?

– Ты все объяснил очень строго и математически верно, – сказал я и кивнул головой.

– Ну, тогда у нас сегодня выходной день по поводу начала новой жизни, – сказал Петр и, подойдя к столу, нажал на кнопку. – Сейчас нам накроет стол мой повар-итальянец, и мы с тобой немного «туда-сюда закусим», а? Надеюсь, ты не трезвенник в хорошем смысле слова? Что б ты знал: вино стоит пять тысяч долларов, – думаю, этот день стоит того.

Примерно через десять минут в кабинет Колесова постучались, и небольшого роста, худощавый молодой повар в белой спецодежде закатил уже сервированный тяжелый стол. Он очень ловко придвинул стулья по бокам стола, перед этим зафиксировав его колесики, и вопросительно посмотрел на Колесова. Тот кивнул головой, и повар быстро вышел из кабинета. Не прошло и минуты, как он вернулся с бутылкой красного вина и при нас виртуозно открыл ее.

– Марио, спасибо, дальше мы сами, – сказал Петр и легонько тронул его по плечу.

Итальянец откланялся и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.

– Давайте, Петр, выпьем за наших детей, – сказал я, опередив Колесова с тостом, когда он налил бокалы. – Только, давайте, никогда их больше не будем упоминать в наших разговорах, насколько это возможно. Особенно – мою дочь.

Колесов на мгновение застыл, удивленный моими словами, но потом все понял смысл того, что я хотел сказать.

– Да, ты, наверное, совершенно прав, – сказал он, когда мы чокнулись бокалами. – Странно, что мне это в голову первому не пришло. Я тебя, Олег, почти полюбил за твой ум.

Я уже знал тогда, что годом ранее, когда у Колесова был напряженный момент в бизнесе, его жена, оставив маленького Максима отцу, улетела с каким-то клерком-американцем в США.

Как делал бизнес Петр Колесов и как он стал миллиардером – рассказывать бессмысленно. Тебе ничего не будут говорить огромное число названий фирм, включая фирмы однодневки, бесчисленное количестве разных фамилий мелких и крупных бизнесменов, разных чиновников и военных. Поэтому, я хочу остановиться только на самой личности Петра Колесова, чтобы потом перейти к его сыну. На первых порах после нашего знакомства и начала работы с ним, меня, честно говоря, ошеломил и озадачил его очень живой ум. Колесов мог за счет тонкой наблюдательности и по нескольким фразам полностью разгадать внутреннюю суть и настроение человека. Дальше, словно сирена, перескакивая легко из одной области науки в другую, от одного предмета к другому, притом выдерживая свою речь в очень последовательном и логичном русле, мог, как вирус, вплетаться в сознание человека и добиваться от него то, что хотел он, Колесов, но чего изначально не хотела, так сказать, жертва. При этом в процессе разговора он переливался, преображался и почти перерождался порой, чем ставил собеседника в тупик и отбирая у него силу воли.

Меня же он уважал за то, что когда пытался в таком же режиме вести беседу со мной, я любил в самом апофеозе его речи вставлять какое-нибудь парадоксальное замечание, от которого Колесов замолкал и начинал смеяться. Поэтому, со мной он в дальнейшем разговаривал просто и немного цинично, называя вещи своими именами, что меня устраивало вполне.

Яхно замолк. Видно было по слегка потемневшему лицу его тяжелое состояние, вызванное воспоминаниями последних двадцати лет своей жизни и работы с Петром Колесовым.

– Уже вроде бы светает, – сказал он, подойдя к окну и приоткрыв створку.

Послышалась очень чистая и звонкая трель в предрассветной тишине.

– Игорь подкармливает их. Знаешь, кто поет? – спросил Олег.

– Нет, – немного сонно ответил я, находясь под впечатлением его рассказа о Колесове.

– Зарянка поет, она же малиновка. Игорь с марта их постоянно кормит, и они перестали бояться даже – запросто могут залететь в окно… Тяжело мне, Валера, вспоминать. Очень тяжело. Хотел было у тебя наверху поспать, да теперь, думаю, пойти к отцу Савве. Когда начинают меня преследовать призраки моего прошлого, я прячусь иногда под храмом – там они меня не могут достать. Пойду я. Спокойного тебе сна. Завтра, то есть сегодня днем, погуляем немного по окрестностям, и я закончу свой рассказ.

Яхно попытался улыбнуться, но на лице получилась лишь измученная гримаса. Он осмотрел комнату, как будто первый раз ее видел, и, остановив свой взгляд на моей кровати, тихо сказал:

– Еще вот на этой кровати тоже почему-то кошмары меня обходят стороной. Кстати тут спал тот журналист, когда гостил три дня у Ивана.

– Спасибо тебе. Прости за то, что из-за меня потревожил тени темных воспоминаний, – сказал я и пожал ему руку. – Покойного тебе сна.

Яхно ушел, и я сразу же прикрыл створку окна: малиновка хоть и пела красиво, но мне стало немного не по себе, представив, как во время сна залетает в дом эта птаха и начинает по комнате вытворять фигуры высшего пилотажа.

Несмотря на интересный рассказ Яхно про Колесова, спать я хотел со страшной силой. Ложился в кровать, уже засыпая на ходу. В отличие от прошлых двух ночей, на этот раз вплоть до пробуждения снились разные сны, которые, как обычно не запоминались, сливаясь в один туманный силуэт. Помню только, как в конце я будто бы сидел на огромном поле, прислонившись к стогу с соломой, а рядом ко мне подсел Петр Колесов. Я не видел его лица, но почему-то точно знал, что это именно он, и никто другой. Мы посидели некоторое время, а потом он встал и тихо сказал: «Ну, мне пора». «Ты куда теперь?» – спросил я. «Максим меня ждет – пойду к нему», – прозвучал ответ.

Потом провал и снится, будто бы я проснулся здесь, в этом же деревянном доме Ивана, от стука в окно. Я встаю в кровати, иду к окну и с ужасом вижу снаружи огромную красную птицу, которая клювом бьёт в стекло. Я в холодном поту уже проснулся по-настоящему и услышал продолжения этого стука в окно – это был Максим. Я рукой показал, чтобы он зашел в дом, а сам стал одеваться. Время было половина десятого.

– Добро утро! – бодро поприветствовал Максим, зайдя за порог. – Над Пижой ясное небо. Вы вчера долго просидели с Олегом?

– Утро доброе! – сказал я. – Я даже не посмотрел на часы. Помню, уже светало. Яхно потом пошел к отцу Савве.

– А, понятно. Я как раз за ним так-то пришел. Только что позвонили насчет дороги: опять там у них какая-то неразбериха, и надо съездить в наш райцентр, а потом в ваш. Дорога же пойдет по землям двух областей, и оттого столько бумаг уходит на все эти согласования, подтверждения, справки, разрешения, что из самих этих бумаг можно дорогу выложить. Мы готовы платить живыми деньгами сразу часть авансом и потом – по мере готовности, но даже это особой роли не играет – все упирается постоянно на какие-то закорючки. Хочу поговорить с Олегом, чтобы он подключил одного перспективного молодого человека, на которого мы положили глаз – не хватает хороших людей. Он заканчивает сейчас в Йошкар-Оле учебу. Если покажет себя дельным человеком – возьмем на работу. Так что, нас сегодня до вечера скорей всего не будет. Скучно тебе не будет? Машина в твоем полном распоряжении, если что.

– У меня отпуск, – сказал я, – коль погода хорошая, то пойду на рыбалку.

– На ужин Лена замариновала зайца – сегодня же Антипасха, Красная горка. Праздник весны.

– А мы видели вчера этого зайца без головы: Бенгур тащил из леса.

Максим рассмеялся в ответ:

– Точно так и есть. Он у нас заправский мясник: знает, что из тушки должна вытечь кровь. Вот ведь: праздник, а надо ехать. Хорошо, с другой стороны, что в воскресенье чиновники сами предложили поработать – деньги таки любят они. Кстати, сегодня отец Феликс и Денис будут в Лазорево. Закончили они со вспашкой того поля, что за речкой с левой стороны от лесопосадки. Отец Феликс попросил узнать, можно ли вспахать еще одно поле, с правой стороны от насыпи: если этой весной не попытаться восстановить землю, то на следующий год уже вряд ли удастся спасти поле. Ладно, не буду, прямо с утра, тебя загружать черт знает чем, прости меня Господи. Если пересечешься с отцом Феликсом, он тебя не отпустит, пока не расскажет все, что у него наболело в душе относительно этих полу бесхозных земель. Видишь, он даже чуть подзабыл про свой монашеский обет – день и ночь не отрывается от тракторного штурвала. Попросил даже второй трактор, мол, нужен запасной, если этот вдруг встанет на ремонт.

Я молча сидел и хлопал глазами, спросонья не до конца понимая: про что вообще речь идет?

– Ты, Валера, извини, что разбудил, – сказал Максим, видя мое состояние. – Пойду я. Если захочешь позавтракать или просто чай попить – в столовой Денис и Лена тебя накормят и напоят. Заодно познакомишься и с Денисом.

Я вышел провожать Максима на улицу. Погода снаружи была действительно изумительной: светило мягкое майское солнце, вокруг вместо серого цвета все стало травянисто-зеленым, и над всем этим – чудесное лазурное небо детства! Только от одного пьянящего утреннего воздуха я забыл сразу про все то прошлое, в котором хотел разобраться, да простит меня Бог, но жизнь звала в настоящее и в будущее, словно бы говоря мне: «Прошлого давно уже нет – зачем оно тебе?»

Из-за этого восторженного состояния я даже не сообразил, что почти рядом со мной стоял Бенгур. Я заметил его только тогда, когда Максим сел на корточки и обнял его. Волк уткнулся мордой ему в грудь так, что между плечом и спиной сзади Максима показался смешно торчащий его нос. Так они просидели минуты три, и все это происходило тихо, без всякого выражения бурных эмоций. Потом так же молча Максим встал, и вдвоем они зашагали в сторону храма. Я стоял и смотрел им вслед, не понимая, что их связывает: миллиардер, избалованный молодой человек, который сильно изменился после смерти отца и волк, который никогда никому не доверял кроме умершего Ивана, – в какой момент они стали почти единым целым?

Я зашел домой, думая еще поспать с пол часика, но когда лег в кровать и протрезвел после изрядной порции хмельного майского утреннего воздуха, мысли завертелись вокруг личности Максима – кто же все-таки он? Почему он здесь? Для обитателей Лазорево, кроме него, этот вопрос как будто естественен, но он приехал после смерти Ивана, – случайно ли? – и живет здесь постоянно. Но почему приехал именно сюда? Вот Яхно и покойного Ивана связывала прошлая служба в Афганистане. Может, Яхно узнал про смерть человека, спасшего когда-то ему жизнь, и прихватил случайно Максима. Опять нестыковка: что-то говорили про то, что сын Колесова после трагедии с поездом месяц был в коме. Зачем нужно было везти полуживого человека сразу после выхода из комы в такую даль? И почему Максим сказал, что он хороший знакомый Ивана и, в какой-то степени, родственник? В итоге пока получается, что чем больше пытаюсь узнать, тем больше возникает вопросов. Яхно не успел рассказать пока ничего про Максима – оставалось мне только ждать до вечера, если они поедут по делам вместе.

Так и случилось: Яхно не мог отпустить Максима без своей личной охраны, и они через полчаса выехали из Лазорево в Лебяжье. Я же, почувствовав легкий голод, пошел по совету Максима завтракать в летнюю столовую и заодно пересечься, если повезет, с Денисом или с отцом Феликсом, а, может, с обоими сразу. Монаха на летней террасе не оказалось, но зато была китайская семья в полном составе: Лена кормила из бутылки с соской своего ребенка, а Денис занимался завариванием чая, когда я зашел к ним в столовую. Увидев меня, красивые миндалевидные глаза Дениса заискрились и он, улыбаясь, быстрым шагом подошел ко мне.

– Вы – Валерий Ильич, так? – спросил он. – Очень рад познакомиться с Вами. Здравствуйте. Я – Денис, муж вот этой очаровательной Лены, которую Вы уже видели и знаете, и которая сейчас кормит нашего сына.

Голос у Дениса мне показался несколько певучим и обволакивающим что ли, если можно так сказать, что было немного странно для китайца. Мне приходилось по работе одно время довольно долго работать с представителями этой нации, и они все говорили довольно жестко и громко, меняя постоянно тональности.

– Доброе утро! – поздоровался я и пожал протянутую руку Дениса. – Да, я он и есть, но лучше зовите Валерой – так проще.

– А если буду к Вам обращаться «дядя Валера», как Вы на это посмотрите?

– Можно и так. Почему бы нет: дядя – звучит гордо.

Денис улыбнулся опять своими глазами, не меняя выражения лица в целом. Я спросил у него про отца Феликса.

– Он с утра сходил на службу и пошел заниматься обслуживанием своего трактора, – сказал Денис, наливая чай в небольшие чашки. – Большое дело вчера закончили: вспахали поле, которое почти превратилось в заросли. Можно сказать, спасли. Лес, конечно, хорошо, но лес есть лес, а поле должно быть полем. По крайней мере, мы с отцом Феликсом так решили, а Максим нам помог с необходимой техникой. О, Вы знаете, отец Феликс создает труд на основе восстановления поля: он все записывает по пунктам, где что сделано, какая техника куплена для каких видов работ и так далее. Он Вам все это еще расскажет – вот увидите.

Денис, спросив меня насчет завтрака, быстро сделал мне омлет из трех яиц с овощами, ловко орудуя стальной широкой пластиной, похожей на строительный шпатель, прямо на стальной плите печки, которая служила варочным настилом. Я поел, потом попили с Денисом свежезаваренный зеленый чай, и он потащил меня после чаепития на экскурсию по окрестностям Лазорево, чему я очень обрадовался: начинался прекрасный майский день с отличной безветренной погодой, – сидеть просто так в помещении был просто грех.

– Меня, кстати, Максим попросил узнать у Вас насчет прогулки, – сказал Денис, когда мы вышли на улицу и направились в сторону, противоположную от храма, где над вершинами мелкой поросли сосен виднелся старый лесной массив. – И если Вы согласитесь, то показать все вокруг. Я не навязал Вам ее, нет?

– Ну, что ты, Денис, – сказал я и похлопал легонько по плечу. – Если нет тут клещей, то я бы даже хотел добраться до того леса, потом завернуть на ваше вспаханное поле и выйти к насыпи, – как тебе такой план? Выдержим?

– Давайте попробуем. Да, насчет клещей: вполне могут и прицепиться. Хотя и мало их у нас, но как в Китае говорят: береженого Мао бережет, а небрежёного хунвейбин стережёт.

Денис опять улыбнулся глазами и, достав из своего рюкзачка небольшой баллончик, обработал нашу одежду сильно пахнущей аэрозолью.

Мы обошли молча два фундамента, приготовленные под строительство домов, и углубились в заросли редко растущих небольших сосен и берез по слегка заметной автомобильной колее, которая шла как раз в сторону леса.

– Этой дорогой в сухую погоду прошлым летом иногда ездили в Уржум, – сказал Денис, нарушая затянувшуюся паузу. – С дорогами сложно тут.

– Денис, а ты не очень похож на китайца, – сказал я в ответ и пристально посмотрел на него.

– Вы, дядя Валера, тоже не похожи на китайца, – пошутил Денис. – Сложно сказать – кто я? Нынче я настоящий россиянин, спасибо генералу Лежнину, и зовут меня Годунов Денис Иванович. В паспорте написано, что место рождения – тундра Красноярского края. Красиво, а? Попробуйте найти это место! Ну, а если без шуток, то это очень сложный вопрос. Вас не утомит, если я расскажу о себе.

– Нет, конечно же, Денис: мне очень интересно узнать про тебя и как ты сюда попал. Мне кажется странным то, что Иван тридцать лет тут жил один и строил храм, а люди пришли сюда лишь после его смерти.

Денис остановился и глубоко задумался, отчего его только что радостные глаза вдруг стали печальными. Он так простоял минуты две, потом глубоко вздохнул и зашагал по своей колее.

РАСКАЗ ДЕНИСА ГОДУНОВА

Пытаюсь сообразить: как и с чего мне начать рассказ о своей семье. Попробую со своего деда. Тебя сразу же сильно удивит, пожалуй, тот факт, что мой дед, которого звали Тору Масуда, родился в Японии в небогатой, но обеспеченной семье в 1911 году в городе Хакодате. То, что он был японцем, не знал даже его единственный сын – мой отец. Но про отца потом. Отец и мать деда были православными и воспитали своего сына глубоко верующим, но на основе японской самобытности. Прадед, по словам деда, был инженером по строительству мостов, поэтому он на образование детей не жалел средств. Так Тору, подававший особые надежды в области знаний языков, закончил литературный факультет Киотского университета и знал на тот момент китайский, немецкий, французский и русский. Будучи на стажировке во Франции, когда он учился в университете, познакомился с принцем Асаку, что потом многое изменило в его жизни. Когда принца Асаку отправился на китайский фронт, то он предложил Тору Масуде стать его личным переводчиком, что было особой честью для настоящего патриота японца, коим был мой дед. Так православный интеллигент-японец оказался на китайско-японской войне в самый разгар Нанкинского наступления. То, что происходило там – любой может почитать в интернете. Про это много написано статей, книг, снято фильмов, – но одно дело, попивая чай, глядеть на монитор, и совсем другое быть самому в гуще этих нечеловеческих страданий и зверств. Тору Масуда, будучи в свите принца Асаку, знал, кто дал приказ на эти преступления. Вначале он впал в сомнамбулу, видя, как насилуют и убивают женщин, как солдаты подкидывают и ловят штыками грудных детей, как офицеры устраивают соревнования по рубке голов несчастным пленным. Он просто не верил, что член императорской семьи, в которого верил почти как в Бога, способен на это. Тору разуверился в своей стране, перестал верить своим кумирам, и лишь одна вера спасла его от самоубийства в минуту совершенного отчаянья. Он решил бежать из армии, но не знал, как это сделать. Однажды, поздно вечером, когда принц Асаку с группой офицеров, в числе которых был и Тору, а также в сопровождении большой охраны, обходили во взятом Нанкине позиции, какая-то группа отчаявшихся китайский солдат открыла огонь из руин полуразрушенного дома. Часть солдат тут же ринулась вперед, на огонь, защищая своего принца, а другая часть вместе с офицерами побежали под укрытие кирпичных стен пустой китайской школы. Школа была свободна от живых, но не от мертвых: весь пол в классах и в коридоре был усеян трупами детей. Если до этого момента в сердце Тору еще оставались какие-то осколки сомнений, – а вдруг принц Асаку не знает до конца, что творят его солдаты? – то сейчас, глядя на то, как он спокойно перешагивает через детские тела, эти сомнения полностью исчезли. Все получилось само собой: грохнул выстрел со второго этажа, затем еще несколько – один офицер упал, а свита с принцем и с охраной побежали назад, боясь засады. Когда послышался очередной выстрел, Тору упал на виду у всех, но к нему никто не подошел, решив, что его убили: на кону была жизнь принца, и смерть какого-то переводчика была сейчас не в счет. Через некоторое время послышались несколько артиллерийских выстрелов, затем взрыв, от которых обрушилась часть стены школы, правда, не причинив никакого вреда Тору, а только засыпав его известковой пылью вперемежку с огромным количеством каких-то бумаг, книг, тетрадей и газет. Так он пролежал несколько часов среди мертвых тел школьников, пока не стемнело. Когда все стихло, Тору осторожно выбрался из-под кучи макулатуры, нашел на лестнице место, чтобы сесть, и стал думать, что делать дальше: про то, чтобы вернуться назад, он даже не думал, а следовательно, надо было снять с себя форму японского офицера. Он достал фонарик, завернул его в найденную под ногами тряпку, чтобы сильно не светить, и, встав на корточки, стал медленно обходить помещения школы. То, что хотел найти, Тору нашел довольно быстро: в первом же классе среди множества детских трупов лежал молодой, примерно его возраста, китаец, убитый ударом штыка в шею и с обезображенным лицом – по всей видимости, учитель этих несчастных детей. Тору выключил фонарик, в полной темноте чуть отодвинул несколько детских тел и стал снимать одежду с учителя-китайца. Закончив это дело, он снял свое обмундирование и оделся в окровавленную одежду убитого. Затем, изрядно помучавшись с окоченевшим телом, надел на него свой мундир, включая портупею с кобурой и с пистолетом. Естественно, Тору забрал документы китайца, оставив ему взамен свои. Так умер японец Тору Масуда и ожил убитый японцами Куан Годун.