Текст книги "Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых"

«Неужели Харт опустился до лжи? – думал Владетель, всматриваясь в ускользающие глаза ученого. – Как же не хочется верить. Мы ладили столько весен. Что должно было произойти, чтобы человек, преданность которого никогда не подвергалась сомнению, вдруг сделался чужим? Неужели Фарн прав? Никому нельзя верить, человек слаб и ничтожен…».

– Заменить чипы? – вскричал он. – Надеюсь, вы шутите?

– Мне совсем не до шуток, господин Владетель, – тоскливо произнес Харт. – Совсем не до шуток. Перед нами объективная реальность – самое упрямое препятствие, которое можно себе представить. И ничего—то здесь не поделаешь. – Он замолчал, понимая, что долго молчать не получится. Тогда он решил пожаловаться: – Эта работа вымотала меня настолько, что временами жить не хочется…

– Вы, Харт, обещали решить проблему. Так? – Владетель был спокоен – дурной знак. – За язык вас не тянули, – проговорил он, паузами разделяя слова, отчего они приобрели зловещий смысл. – Я думал, что мы договорились. Оказалось, что это не так. Ступайте, профессор. Я в вас ошибся. Жаль.

Харт с достоинством поклонился и, виновато ссутулившись, неуверенно и неспешно развернулся. И еще не успела запахнуться дверь за его спиной, как Владетель резким нетерпеливым движением выдвинул из-под столешницы клавиатуру с рядом крупных оцифрованных клавиш, по памяти набрал цифру – четырехзначный код подлинности Харта, мгновение помедлил, собираясь, и решился – резко ударил по клавише УДАЛИТЬ, подведя итог жизни пустого неприятного человека.

В то же мгновение беспомощная улыбка, стынущая на губах Харта, стерлась, его добродушное потное лицо опало, превратившись в тусклую серую маску, его сознание отключилось.

Чиновники, толпившиеся в приемной, немедленно сообразили, что на их глазах случилось непоправимое, и Харта больше нет с ними.

Они расступились, поспешно освободив пространство в направлении выходной услужливо распахнувшейся двери. Харт, точнее существо, еще недавно бывшее Хартом, весельчак и даже, с завистью поговаривали иные, большой любитель и почитатель прекрасного пола, сосредоточенно и тупо уставившись под ноги, бесшумной тенью преодолел приемную, неверной походкой выбрался в коридор, проследовал к лестнице, ведущей вниз. Наощупь, ступая боком по крутым ступеням, примеряясь, как это делают слепые, спустился на первый этаж. Там его уже поджидали. Два совершенно одинаковых рослых робота стыли навытяжку по обе стороны от невзрачной двустворчатой двери, притопленной в темной нише стены. Лица роботов были каменными, глаза – ледяными. Створки двери расползлись с протяжным скрежетом, одновременно ожила вялая музычка – несколько неуверенных, словно бы на пробу тактов струнных инструментов. В завершение прозвучали и оборвались печальные гаснущие всхлипы тусклого женского голоса. Харт послушно канул в просвет двери и исчез в темноте. Створки проскрипели, сближаясь, и сомкнулись накрепко. Роботы удовлетворенно вытянулись и щелкнули каблуками.

Одним человеком на Земле стало меньше.

Следом явился смотритель лесов по имени Тори. На Острове никаких лесов не было и в помине – последние истребили еще двести весен назад.

При его появлении Владетель вспомнил, что время от времени в Сенате всплывают здравые предложения о разведении новых лесов, но именно этот непоседливый господин, которому подобные заботы полагаются по чину, с упорством выступает против, сопровождая свои возражения раздражающе надменным смешком специалиста. Предлагаемая затея, многословно и однообразно объясняет он всякий раз, разорительна по расходам и совершенно нереальна. Для ее воплощения никакого бюджета не хватит, уж не говоря об ограниченных людских ресурсах, которыми располагает отрасль.

– Ну, так что, господин Тори, будем заниматься лесами? – обратился Владетель к вошедшему. – Или предпочтем саботировать?

– Я-то что? Я всегда готов, – произнес Тори с обидой. – Я не очень-то понимаю, господин Владетель, при чем здесь саботаж? Нашу скромную деятельность никогда так низко не опускали. Просто удивительно… Дайте команду и, конечно же, достойные ассигнования…

Накануне, когда верстался список приглашенных, сотрудники службы Фарна доложили свое мнение: многочисленное ведомство Тори занято тем, что старательно, планомерно изучает лесоводство по старинным фолиантам, написанным на столь древних языках, что, кроме картинок в этих книгах, они ничего не могут использовать в своих изысканиях. К тому процесс познания тормозится тем, что этих языков не оказалось в компьютерной базе объединенной сети. По этой причине выполнить перевод не удалось.

Никогда прежде Владетель не видел этого человека так близко. «Заурядная личность, ничтожество, ни на что не годное. Почему он здесь, передо мной? Он никому не нужен».

– Ассигнования? – возвысил он голос, подогревая себя. – Интересно знать, а на какие шиши до сих пор безбедно живете вы, бездельники? Разве не на ассигнования? И доколе это будет продолжаться? Не рассчитываете ли вы, что карман государства не имеет дна, из него можно черпать и черпать, а мое терпение безгранично?

– Как вам известно, господин Владетель, наше учреждение сугубо научное, – принялся объяснять Тори. – То есть мы призваны в первую очередь заниматься теорией вопроса – по положению. А это, доложу я вам, ой как не просто… Приходится тратить последние силы, чтобы…

– А я хочу знать, – возмущенно перебил Владетель, – когда вы, наконец, займетесь практикой вопроса – лесами?

– Лесами? – Тори удивленно вскинул белесые бровки и, уставившись в потолок, озадачился. Но, очнувшись, зачастил уверенно: – До практического осуществления наших планов еще так далеко. Сначала нужно как следует разобраться с накопленной информацией…

«Немедленно прервать эту деятельность», – думал Владетель, глядя на посетителя. – Решительно, бесповоротно. Приговор исполнить. Без сожаления».

– Понятно, – проговорил он и, сорвавшись, крикнул: – Я уже разобрался. Вон!

Следом – клавиатура, код подлинности Тори и – УДАЛИТЬ.

«День начался удачно, – сказал Владетель себе и почувствовал облегчение – двумя бездельниками стало меньше».

В дальнейшем, по мере продвижения очереди, пошли дела попроще. К обеду в согласии с регламентом, очередь иссякла. Больше никого не пришлось наказывать.

Владетель подумал, что становится излишне мягким, но это открытие не огорчило, напротив, он испытывал приятную легкость и даже боли, угнетавшие последние дни, отступили.

Он пообедал с аппетитом, спокойно проспал обычные полтора часа после обеда. Перемену в его настроении с удивлением отметили роботы-слуги.

Очнувшись после дневного сна, освежившего и унявшего тоску, Владетель почувствовал будоражащий, давно забытый прилив сил. Он легко поднялся с ложа, вытянулся во весь свой немалый рост, напряг усохшие мышцы, неохотно удерживающие костяк единым целым, и вполне достоверно ощутил себя юношей в боевом строю перед последним решающим штурмом. Как же он мечтал тогда умереть за свою страну, и как же не хотел умирать.

Он уцелел. С жизнью расстались другие, множество других, далеких и бывших рядом. Он остался жить. Тогда он поклялся самому себе, что если случится невероятное и он обретет высшую власть, больше никто умирать не будет.

Власть он получил, но не сдержал клятвы – умирать продолжали. Смерть косила его народ, подстерегая на каждом шагу, не разбираясь, не вдаваясь в причины, вырывая из жизни то одного, то другого, и этот ход событий, ставший привычным, давно не казался ему чудовищным.

Жалкие люди, которыми он управлял с жестокостью, в конце концов притерпелись. Им пришлось усвоить главную истину: жизнь одного, даже очень хорошего нужного человека ничто, тогда как жизнь народа, который ничего кроме презрения не заслуживает, – все.

3

Координатор Арон вырвался из приемной и одним духом, преодолев толпу, сникшую после ужасного исхода злополучного Харта, в панике, опасаясь, что могут окликнуть и вернуть, одолел протяженный гулкий коридор, где теперь не было ни души, даже постоянно маячивших дежурных роботов, и укрылся в своем ненадежном временном убежище. Сдерживая дыхание, осторожно – до щелчка – притворил за собою дверь, и тщательно заперся изнутри. В изнеможении приник повлажневшей спиной к ледяному дверному полотну, замер. Тело колотила мелкая дрожь, подгибались ставшие чужими ватные ноги, сердце упрямо и больно било в грудную клетку, душили спазмы, похожие на рыдания.

Постепенно дыхание унималось, возвращались связные мысли. Он осторожно попробовал убедить себя, что опасность миновала и ничего страшного больше не произойдет. Проковылял к столу, упал в чужое кресло, к которому так и не смог привыкнуть, усилием воли приказал себе расслабиться, обрести равновесие. Полегчало.

Этот скромный небольшой кабинет ему предоставили для работы на время обострившейся болезни Владетеля, по странной прихоти пожелавшего держать под рукой, как он объяснил, на всякий пожарный случай, своего первого заместителя – свою тень. Еще недавно этот кабинет занимал один из немногочисленных помощников господина, в начале весны неожиданно исчезнувший из огромного пустеющего дворца.

Нелепая гибель Харта потрясла, оглушила Координатора. На его глазах по манию руки владыки исторгнут из жизни ученый, на чьих хилых плечах держалась обширная отрасль производств, необходимых государству. Близкий добрый человек, без которого он давно не мыслил собственного существования, сгинул просто и буднично. Невозможно поверить, что причиной жестокого наказания послужила размолвка, возникшая в ходе аудиенции. Оставаясь в приемной, он слышал обрывки разговора на повышенных тонах.

О чем думал Харт во время их последнего нескладного разговора накануне? Зачем именно теперь, когда Владетель, как никогда, близок к естественному концу, он напросился на эту необязательную встречу? И почему на вопрос о причинах странного решения ничего не стал объяснять? Только расплылся в беспомощной улыбке, в которой удивительно сочетались обреченность и твердый умысел не уворачиваться от судьбы. Почему, наконец, его отношения с Владетелем, обычно ровные и уважительные, ни с того, ни с сего обострились настолько, что не осталось иного выхода, кроме бессмысленной жестокой развязки? Наверное, неожиданно подумал Координатор, Харт знал, что поспешная аудиенция закончится для него крахом.

Удивительным было также то обстоятельство, что на этот раз кара постигла не простого смертного, а старейшего сенатора, одного из заметных и уважаемых сановников государства. Владетель, и всегда склонный к решениям, выходящим за пределы разумного поведения, никогда прежде не покушался негласно и единолично на жизнь свободного человека, уж не говоря о представителе высшей власти. Обычно кардинальным решениям предшествовала подготовка, когда охотник и жертва выходили на последнюю прямую отношений. Приближающееся возмездие проявлялось неспешно, как правило, обретая разумное обоснование. Но так было всегда, к этому привыкли, а будет ли отныне?

Едва ли поступок Владетеля достаточно мотивирован, что в соответствии с требованиями Закона считалось обязательным для вынесения и немедленного исполнения даже не столь сурового приговора. Поражал произвол, скоротечность наказания.

«Последнее время он со мной говорит отрешенно, вскользь, – подумал Координатор. – Пытается неловко шутить… Неужели и я обречен на заклание?..»

Рядом явилась крамольная мысль, которую с некоторых пор он ощущает в себе, но которой не позволяет прорасти: избавление придет – очень скоро. Владетель плох, на этот раз ему не выкрутиться, он, пожалуй, и месяца не протянет. Теперь же, когда с вызывающим упрямством отвергнуты лучшие опытные врачи, а лечение поручено юному хирургу Герду, безродному выскочке, только недавно вышедшему из университета, шансы на выздоровление и вовсе ничтожны.

Нужно подождать, настраивал себя Координатор, все разъяснится, придет в порядок. Но горькая мысль уже распрямлялась в нем: он больше не сможет быть с Владетелем на равных, не осмелится, как прежде, задать любой, даже не вполне приятный вопрос, не услышит ясный ответ. «Впредь не следует ожидать мира – постановил он для самого себя. – Отныне мира меж нами не будет. Теперь все будет по-другому – неопределенно и страшно».

Остается ждать – своего часа. Он дождется, чего бы это ему ни стоило. Будет терпеть, соглашаться, главное, будет беречься сам. И копить силы – исподволь. Он основателен и неспешен. Недаром Владетель всегда отмечал и высоко ценил эти его качества.

«Серьезных причин для паники пока нет, – подвел он итог. – У меня в запасе неоценимое преимущество – время, которого у Владетеля не осталось. А Харт… Ничего не поделаешь, все мы под Богом ходим, все канем в вечность – рано или поздно. Уйдем, не оставив следа».

И как только он понял, что важное, долго не дававшееся решение принято, напряжение, отпустило. Он вернулся в ту норму, которую постоянно ощущал и поддерживал в себе, и которая давала ему энергию жить и отстаивать интересы государства исступленных.

Он поднялся, расслабленно прошелся по кабинету от окна к двери и обратно, посмотрел в окно. Обычно в это время дня площадь перед дворцом была безлюдна. Теперь же поодаль, у подъезда его собственной резиденции, которую он вынужденно, по капризу, оставил, группа людей, человек пятнадцать, не больше, внимала высокому размашисто жестикулирующему человеку. Тот даже поднялся на несколько ступенек парадной лестницы, торжественно возвысившись над слушателями. Поразили тощие голые руки оратора. Они взлетали чудными птицами в четком ритме над лохматой его головой, вырывались на волю из широких рукавов хитона, опадающих тяжелыми складками.

«Неслыханное вольнодумство, – определил Координатор строго. – Никому не позволено проповедовать в общественном месте. Следует немедленно пресечь вопиющее нарушение».

Он надавил на кнопку вызова охраны. В коридоре рассыпалась, приближаясь, дробная побежка дежурного. В дверь поскреблись. Он открыл замок – дверь распахнулась, на пороге стоял знакомый робот Р2, привратник из охраны дворца.

– Ты вот что, любезный, выйди-ка на площадь, там кучкуются какие-то люди. На противоположной стороне, справа. Послушай, о чем они говорят, и запомни. Вернешься, доложишь.

– Слушаюсь, господин, – выкрикнул робот и исчез.

Координатор вернулся к окну и продолжал наблюдать. Он видел, как Р2, выбрав нужное направление, по кратчайшему пути пересек площадь, приблизился к толпе. Некоторое время стоял неподвижно, слушая оратора, затем склонился к одному из слушателей – о чем-то спросил. Ему ответили, он удовлетворенно кивнул головой, поблагодарив, послушал еще немного и пустился в обратный путь.

– Этого человека, господин, зовут Тарс, – сказал Р2, входя в кабинет. – Он простой врач. Довольно странные слова, но он почему-то повторил их несколько раз. Если быть точным, именно этими словами он начинает каждую фразу. Он рассказывал, как поступает голубь с голубкой, когда к ним приходит нечто непонятное, что он назвал любовью. Голубь зачем-то карабкается на голубку, что-то такое делает, потом они вместе взлетают, носятся кругами, оглушительно хлопая крыльями… Не очень понятно, господин. Во всяком случае, наблюдая голубей, я ничего подобного не замечал… Я подумал, что рассуждения простого врача вам будут интересны, и записал кое-какие отрывки из его речи. – Он протянул Координатору серебристый диск.

– Свободен. Ступай.

Робот вышел, осторожно притворив дверь.

Координатор утопил диск в приемную щель плеера, аппарат ожил, зашипел. Комнату наполнил срывающийся от волнения звонкий голос:

– … не крамола, нет, не крамола, поверьте мне. И обижать вас я не хочу, когда говорю откровенно, как может говорить простой врач, простой человек, живущий одной жизнью с вами. Я одного от души желаю вам всем – счастья. Настоящего человеческого счастья, о котором вы успешно забыли. Вас заставили забыть… Я призываю вас к любви. А это означает, что вы должны жить вместе – мужчины и женщины, и первым делом научиться спариваться точно так же, как это делают собаки или кошки. Наконец, как это делают голуби. Вы на это имеете полное право, потому что вы не роботы – люди. Не стесняйтесь своих чувств, не душите их в своих недрах…

Гул одобрения прервал проповедника. Он замолчал ненадолго, но собрался и продолжал:

– …целуются же голуби на виду у всех. Потом мальчик довольно неуклюже, помогая себе крыльями, карабкается на девочку и все завершается самым естественным образом. Причем восторг от содеянного переполняет тупых бесполезных птиц настолько, что пережить его удается только сорвавшись в небо в оглушительном парном полете. Сделав один или два причудливых витиеватых круга над землей, птицы опускаются куда ни попало, и вновь целуются, и вновь карабкаются, и выстреливают в небо короткими суматошными кругами…

– …поймите, вы люди, вам нет нужды уподобляться животным. Нет надобности любить друг друга прилюдно, там, где застало желание… У вас есть жилища. Вы можете укрыться в них… Главное, нужно верить, что никто на всем белом свете не вправе помешать вам быть счастливыми…

– …я давно подозревал, а теперь знаю точно, именно так древние продолжали свой род. В те счастливые времена, которые, как нам объясняют, давно завершились, в центре мироздания была женщина-мать. Она зачинала ребенка в любви, носила его в своем чреве, рожала в муках, кормила своим собственным молоком, готовила к жизни… Ведомо ли вам, что наши предки совсем не нуждались в пробирках, кюветах, в которых когда-то плавали мы с вами, – беспомощные одинокие зародыши, у которых, по существу, не было родителей, а были только анонимные зачатки их половых субстанций…

Координатор выключил плеер. В этих разговорах, думал он, волнуясь, чувствуется нечто ложное, непонятное. Пожалуй, запретное, но, несомненно, содержащее истину…

Он продолжал следить за любителем голубей. «Нужно присмотреться к этому человеку. Хотя нет, лучше позвать его сейчас же и расспросить. Выяснить подробности. Причем немедленно, я чувствую. Он может затеряться, ищи потом».

Он вновь вызвал охрану. Р2 возник на пороге.

– Отправляйся на площадь и этого… Тарса… доставь сюда. Понял?

Вид молодого человека позабавил Координатора. Хитон стар и потрепан, по подолу подрублен неровно и косо. Впалые щеки покрыты недельной рыжей щетиной. Пожалуй, он голоден – время от времени судорожно сглатывает слюну. Наблюдая Тарса, Координатор подумал, что едва ли этот человек имеет постоянную работу и доход…

– Мне доложили, что тебя зовут Тарс.

– Это имя, господин, мне дали при рождении, – сдержанно объяснил проповедник. – Выбрали, как положено, по Главному каталогу разрешенных имен. Я заменил какого-то Тарса – предшественника. Незадолго до моего рождения он покинул наш прекрасный мир – не по своей воле. Его имя освободилось. Мне по душе эта традиция и мне нравится мое имя.

– Имя дают при рождении, – согласился Координатор вяло – перенесенный стресс не отпускал. Он подумал, что, пожалуй, не следует продолжать общение с этим человеком, но что-то необычное в облике и повадках Тарса уже зацепило. Что-то естественное, простое, чего давно не приходилось наблюдать среди людей. – Как я понял, ты врач, но зачем же подчеркивать, что простой врач. Разве ты не знаешь, что мы никогда не пользуемся этим определением по отношению к человеку. Что мы отказались от деления людей на простых и сложных? Нарушая запрет, ты выступаешь против общества. Ты не боишься последствий?

– С некоторых пор, не боюсь, – сказал Тарс спокойно. – Но почему вы решили, будто я выступаю против общества?

– Я так думаю, – сказал Координатор.

– А вот я так не думаю, – упрямо возразил Тарс.

– Ты смелый юноша. И, видно, довольно умный. Из всех моих укоров ты выбрал самый опасный – о выступлении против общества. Ты знаешь, что бывает за подобное прегрешение? О Хроме слышал?

– Приходилось, – вздохнул Тарс. – У меня есть незабываемый опыт общения с этим… выродком.

– Почему ты так зло клеймишь достойного человека? Он только и делает, что защищает нас от крамолы…

– Другого имени этот тип не заслуживает.

– Не слишком ли ты строг к Хрому? – спросил Координатор неуверенно.

– Недавно по вине этого негодяя я потерял близкого друга…

– Он тоже проповедовал, твой друг?

– Нет. Он был профессором биологии. Однажды в разговоре с коллегой он имел неосторожность предположить, что в основе нашего государства лежат ложь и жестокость.

– Странно, что подобные мысли приходят в голову молодым людям, у которых вся жизнь впереди. Получили отличное образование, достигли положения в обществе… Твой друг удивительно смелый человек, но, к сожалению, глупый и опрометчивый. Так чем же дело закончилось?

– Ясно чем – на него донесли. Уверен, донес тот, с кем он спорил. Хром арестовал его и велел закрыть за собой дверь.

– И он, конечно же, послушно выполнил повеление?

– Разве у него был выбор? Он просил сохранить жизнь невесте…

– Значит, он не о себе заботился? Удивительно. У него, что же, была невеста? И она разделяла его взгляды?

– Они очень любили друг друга. Мечтали родить собственного ребенка. Им запретили. Как только узнали, ей сделали операцию – насильно…

– Ты сообщаешь много нового. Говоришь, что они очень любили друг друга. Поясни, как это следует понимать?

– Они были единым целым и не могли жить друг без друга…

– Выходит, они жили вместе? Странно. Впервые слышу, что можно… Ты меня удивляешь, Тарс. И что же, его невесту оставили в покое?

– Оставили. Только она сама отказалась жить без него. Я ее отговаривал… Она ничего не хотела слышать. Тогда я пошел к Хрому. Он отказался сохранить ей жизнь, а меня предупредил, что, когда немного освободится, непременно займется мной, что моя песенка спета. Он сказал именно так.

– Ты утверждаешь, что невесту твоего друга… – не завершил фразу Координатор, зная ответ.

– …тоже убили, – продолжил Тарс.

– Печально, – сказал Координатор и замолчал. Но ожил. – Скажи мне, почему мысль о лжи, на которой якобы построено наше государство, пришла в голову твоему другу?

– А вы что, думаете иначе? – Тарс внимательно смотрел на Координатора.

– Ты смелый юноша, – сказал Координатор, испытывая досаду. – Но ты не ответил на мой вопрос.

– Он не мог жить так, как живут исступленные. Не хотел быть исступленным.

– Он хотел стать плебеем? Мне доподлинно известно, что плебеи культивируют так называемую любовь. Но они недостаточно цивилизованы. Что с них возьмешь? И у славов вся жизнь строится на пресловутой любви.

– Это так, – сказал Тарс. Подумал и, решившись, задал вопрос, который постоянно носил в себе: – Не по этой ли причине дети славов совершенно здоровы?

– Здесь, Тарс, ты, пожалуй, прав, – согласился Координатор. – Но мы не можем принять подобную модель поведения. Мы не славы и не плебеи, мы вынуждены думать о будущем. Тебе известно, что наш народ готовится к переселению на Терцию?

– В самых общих чертах.

– Ты готов лететь вместе со всеми?

– Едва ли меня спросят…

– Обязательно спросят и дождутся ответа.

– И следом, если откажусь, велят закрыть за собой дверь?

– Строгость наших законов сильно преувеличена. Не нужно их нарушать и все будет в порядке. – Координатор подумал и спросил, вспомнив: – Ты что—то там говорил о голубях. Что они такое вытворяют, чему следует научиться людям? Ведь рассуждая о голубях, ты преследовал именно эту цель?

– Голуби живут так, как велит природа, – заученно проговорил Тарс. – Они никого не спрашивают, как следует поступить, ответы на все вопросы находятся в них самих. А человек только и делает, что природу опровергает.

– Поясни свою мысль, сделай одолжение.

– Я призываю всего навсего вернуться к естественной жизни, к той жизни, которой жили наши далекие предки.

– Но, подумай, это же неприемлемо по целому ряду причин. Начнем с того, что мы не можем позволить людям беспорядочно размножаться. Однажды это уже было, и ты знаешь, чем закончилось. Мы не можем позволить также, чтобы люди принимали участие в воспитании собственных детей. Ничего хорошего из этого не получится. Потому таких детей просто не должно быть и их нет.

– Эти доводы мне совсем не нравятся. В них трусость и нежелание отвечать за себя и свою жизнь.

– Скажи-ка, Тарс, ты хотя бы иногда слышишь слова, которые произносишь с такой безрассудной отвагой?

– Разумеется, господин Координатор.

– Ты знаешь, кто я такой?

– Знаю. Об этом мне сообщил робот. Правда, никогда прежде я вас не видел, но всегда знал, что вы существуете.

– А вот я теперь знаю, что существуешь ты и что твоя участь незавидна. К сожалению. Не уверен, что ты долго протянешь на улице.

– Я готов, – сказал Тарс печально. – Если кому-то станет легче.

– Кому-то, возможно, станет, мне – нет, – сказал Координатор и удивился своим словам. Он подумал даже, что эти слова произнес не он, а другой человек, оживший в нем, у которого единственная радость в жизни – перечить любому замыслу своего господина. – Я не стану причинять тебе неприятности, хотя должен. Ты пойдешь теперь и постараешься быть осторожным и умным простым врачом, если тебе нравится так именовать себя, а не разгильдяем, проповедующим крамолу на площадях. Тебе очень повезло встретить меня на своем пути, но главное, тебе повезло потому, что последнее время удивительно не везет мне. – Он помолчал и вдруг переключился на жесткий непререкаемый тон, свойственный Великому Координатору: – Впрочем, эти слова забудь. Ты, надеюсь, не жаждешь познакомиться ближе со мной и моими людьми?

– Нет, конечно, – еле слышно произнес Тарс.

– Теперь ступай и запомни совет: держись подальше от пройдох из службы безопасности, особенно от их предводителя Хрома, уже положившего глаз на тебя, как я понимаю с твоих слов. Тебе не уйти от этих натасканных псов, если они, не дай Бог, возьмут след. Но если все же случится беда и тебя прижмут так, как они умеют, попробуй сослаться на меня. Разрешаю. Не уверен, что это поможет, учитывая краткость пути от ушей этих плохих парней до включения механизма расправы… И, пожалуйста, освежи одежду. Недопустимо так опускаться. Ты же врач. Простой врач.

Выпроводив Тарса, Координатор вернулся к столу, опустился в кресло, замер.

В молодые годы, когда борьба за лидерство так естественна, он на первые роли не рвался сознательно, предпочитая оставаться вторым. Свой выбор он объяснял самому себе врожденной скромностью и скучным отсутствием амбиций. Первым всегда был будущий Владетель.

Вместе с тем, сколько помнил себя, он мечтал о власти, но не о власти карать и миловать по произволу, которую обычно предполагают невежды. Его вполне устраивала власть над одной по-настоящему интересной тихой стороной жизни – вещественной. Идеологию, законотворчество он охотно оставлял Владетелю, олицетворяющему высшую власть и высшую ответственность. Он легко соглашался с тем, что второе место в государстве исступленных его потолок, и совершенно искренно не желал большего.

Однако бывали времена, когда он мог легко, почти не прилагая усилий, переместиться на первое место. Высшая власть поманила особенно настойчиво, когда Владетель вопреки Закону увлекся обворожительной юной плебейкой, похищенной на Континенте в колонии славов и тайно вывезенной на Остров. Порабощенный пагубной страстью, он спрятал девчонку от любопытных глаз в своем поместье, наивно полагая, что для окружающих это происшествие останется незамеченным, и на целую весну совершенно устранился от дел, переложив на его плечи, как нечто само собой разумеющееся, еще и свою долю забот.

Тогда страна жила в ожидании перемен. В Сенате, прежде разобщенном на два лагеря, немедленно прекратились распри. Непримиримых врагов объединила общая страсть во что бы то ни стало кардинально изменить жизнь государства. На удивление открыто и смело сенаторы потянулись к трибуне. Наперебой, не опасаясь последствий, в крайней запальчивости принялись твердить о переменах, которые ждет народ и, конечно, они сами – вместе с народом. Жажда решительной перестройки государственного механизма сконцентрировалась до состояния, при котором было достаточно небольшого толчка, чтобы перемены осуществились.

Владетеля обвинили в бесцеремонном, на виду у всех попрании Закона, в тяготении к сомнительным удовольствиям, и, как следствие, в пренебрежении к высокому долгу и назначению. Единогласно постановили сместить его со всех занимаемых постов и предать суду. Преемником назвали его – и не только в Сенате, но и среди народа.

В конце концов, явились заводилы и, задыхаясь от возбуждения и страха, поставили перед выбором. Был задан единственный вопрос – готов ли он на последний решительный шаг? Он думал недолго и отказался – он не был готов.

Владетелю донесли – уши у него были повсюду. Он немедленно понял, что перегнул палку, и пошел на попятный, проявив свойственную ему гибкость, – напрочь отказался от всего, что раздражало народ, и в первую очередь от плебейки, успевшей родить ему сына. Ближайшим рейсом вернул женщину на Континент, мальчишку поручил опальному отцу-диссиденту и, не испытывая ни малейших угрызений совести, отправил в отставку Сенат в полном составе.

Народ, озадаченный столь решительным поворотом, для порядка повозмущался, но, обретя очередные подачки, главным образом в виде щедрых посулов, сник и смирился.

Стоило ему согласиться и власть оказалась бы в его руках – решительных перемен тогда жаждали все. Но когда напряжение достигло предела и пришлось выбирать, он смалодушничал, отказался. И выиграл.

Тогда он решил, что нужно продолжать работать и, главное, просто жить. Нужно терпеть, спокойно дожидаться своего часа и довольствоваться тем, что есть. Похоже, его время еще не настало. Тогда же он впервые всерьез поверил, что оно непременно придет – его время, явится, когда не ждешь и даже не очень желаешь.

Подвернулось приятное отвлечение – он женился. У него родилась дочь – его Тея. Он сохранил девочку и жену рядом, образовав семью, – по Закону у него было такое право. Он им воспользовался и не пожалел – Тея стала его нескончаемой радостью. К тому же он обрел, наконец, настоящий дом.

С тех суетливых весен их отношения с Владетелем сделались сугубо официальными, между ними не осталось ни прежнего тепла, ни искреннего доверия. Они стали просто сотрудниками – первый и второй.

Координатор постепенно стал замечать, особенно после рождения дочери, что исполняет служебные обязанности автоматически, что молодой задор, иссякнув, сменился холодным расчетливым равнодушием опыта. Он по-прежнему жил заботами государства, но теперь к служению прибавился иной интерес – личный, который он взялся энергично подпитывать. У него появилась мечта: обручить трехлетнюю дочь Тею с шестилетним увальнем Адамом, незаконнорожденным сыном Владетеля. С великой настойчивостью, отвергнув противные соображения жены, он упрямо приближал свою мечту к осуществлению, сумев придать этому событию значение едва ли не государственного праздника всеобщего прощения.