Текст книги "Недопёсок"

Глава 10
Грудь пирата

Котёнок мчался по переулку вскачь. Тут и подстерегло его некоторое Рваное Ухо. Пират давно дожидался своей минуты, наблюдая сцену у бидона.

Разбойник выскочил из подворотни и подставил свою грудь под бег котёнка. И котёнок ударился со всего маху об эту грубую грудь. Злые языки, кстати, говорили, что у кота на груди под шерстью имеется бандитская татуировка с якорем и русалкой.

Котёнок ударился в эту грудь, как в запертые ворота. Пират Рваное Ухо оскорбительно зашипел и молвил:

– Ну вот, голубчик, теперь-то уж ты попался! Теперь я буду делать из тебя котлету, теперь я разорву твою серую…

Котёнок сидел на булыжнике, выслушивая всё это. Спокойно взирал он на чёрного кота, равнодушно прослушивал дикие угрозы и даже чуть-чуть зевнул, смахивая лапою с усов остатки мадамдантонского молока.

«Ну так в чём дело? Я слушаю вас, сэр», – как бы спрашивал котёнок.

– А помнишь, как мне в морду наплевали?! – вскричал пират.

– Вам наплевали в морду? – удивился котёнок. – Когда? Такой достойный кот – и вдруг в морду? Я бы не хотела слышать об этом.

«Как же так? В чём дело? – мучительно раздумывал в этот миг чёрный пират. – Почему я стою тут и разглагольствую, вместо того чтоб немедленно растерзать эту тварь? Тварь?.. Гм… Кажется, это слово неуместно…»

– Ну ладно, мне недосуг, я пошла, – сказал котёнок, неожиданно и бесповоротно переходя из мужского рода в женский. – Я пошла…

И тут что-то гулко стукнуло в пиратскую грудь чёрного кота.

– Постойте, – заикаясь, сказал он. – Куда же вы? Забудем про плевки, но вы меня не поняли…

Но кажется, он и сам себя не понял, как не понял никто в трущобах, что никудышный котёнок превратился в необыкновенной красоты и достоинств кошку.

Пират потерянно глядел ей вслед.

«Боже, какая поступь! – крутилось в его мозгу. – Королева! Ну как же я, дурак…»

Пират Рваное Ухо был отъявленный негодяй, но на дне его души оставалось ещё что-то человеческое.

Глава 11
Свобода действий

Наставала зима.

Холодноватого воздуха становилось больше, а тёплого всё меньше.

– Холодный воздух, друзья, – рассуждал японец, – полезен только кошкам, которых выращивают на мех.

– Неграм он вреден, – соглашался Джим, потому что негры происходят из тёплых стран. Негров привезли сюда как рабов.

– Ты скажи лучше, куда девал кролика? – ворчала Лиззи. – Неужели сожрал?

– Зачем негру кролик? Один маленький кролик не согреет большого негра, кролик сам сбежал и теперь замерзает где-то. Но кролику всё-таки теплее, чем негру, потому что у него есть шерсть, а у негра только чёрный цвет, который не согревает, мэм, ой, не согревает!

Они сидели у маленькой железной печки, которую Джим топил осколками ящиков. На печке, в железной банке, вскипало какое-то варево. Из этого варева валил тягучий пар.

– Вонищу развёл, – сердилась Лиззи. – Что ты там варишь?

– Это жир гремучих змей, мэм. Я всегда мажусь им в морозы.

Так они сидели у железной печки и пререкались по-зимнему, а из клеток и загончиков смотрели на них канарейки и кролики, и, свернувшись в клубок, мигала красным глазом некогда оплёванная лиса.

Тут звякнул звонок, и в чудовищной меховой шапке, составленной из волка и собаки, вошёл господин Тоорстейн.

– Полгода прожил и издох, – ворчал господин Тоорстейн, особо не приветствуя хозяев. – Пел полгода, а после издох.

– Полгода – это замечательно! – вскричал японец. – А что же вы хотите на полдоллара? Это всем известно: полдоллара – полгода, доллар – год, полтора – полтора! Таков закон канареечного пения! Но вот смотрите – вот грандиозный кенар! Это уж двухдолларовый певец. Он будет петь у вас два года, а добавите доллар – и все три!

Но господин Тоорстейн никак не соглашался. Он требовал, чтоб ему на старые полдоллара дали нового певца.

– На старые полдоллара? – воскликнул японец. – Они давно ушли в прошлое! Ну какой может быть из них певец! Чепуха! Очень уж маленький будет певец, какой-нибудь французский шансонье, не больше! Ну ладно, берите зяблика.

– То лису, то зяблика! Я – любитель канареечного пения. Ладно, дам доллар за грандиозного певца.

– Как хотите, сэр, – равнодушно прикрывая глазки, ответил японец. – Тогда он будет петь всего год и скончается. Скончается от огорчения, что за него дали полцены.

– Ах, дорогой господин! – вмешалась Лиззи. – Я всегда наслаждаюсь пением этого кенара. Не отдавай кенара, японец, а то мне станет тоскливо.

Тут господин Тоорстейн как будто впервые заметил Лиззи. Он подскочил к ней, шаркнул ножкой и сказал:

– Ах, мадам, во сколько вы цените певца?

– Три доллара! – твёрдо сказала мадам Лиззи.

– При условии, при условии, – галантно трещал господин, – что вы лично будете иногда заходить, чтобы послушать грандиозного певца. Я люблю, когда красоту птичьего пения со мной разделяет настоящий любитель и знаток.

– По утрам заходить или по вечерам? – кокетливо смеялась Лиззи.

– Ах-ах! – смеялся господин Тоорстейн. – В любое время года.

Господин Тоорстейн расплатился, сунул кенара под меховую шапку и вышел на мороз.

– Я уговорю этого мехового болвана купить у нас лису, – сказала Лиззи. – Мне только нужна свобода действий. Слышишь, японец? Дай мне свободу.

Японец поморщился, понюхал варево, которое вскипало на печке, и сказал:

– Бери!

Глава 12
Шамайка

Джим бродил по свалкам и помойкам, собирал обломки деревянных ящиков да и сваливал их на тележку. Голубой бесснежный мороз покрывал инеем заборы и подворотни.

На задах скобяного склада Джим заметил у стены сарая неровно приколоченную доску и затеял её оторвать на дрова. Приотодрал немного, заглянул в щёлочку и вначале увидел только пар, густой и морозный, который валил откуда-то снизу, а из пара раздавался заунывный нечеловеческий храп.

Бык Брэдбери спал и храпел и выпускал из ноздрей облако рыжего пара, и в этом бычьем пару, в тёплом и живом дыханье, грелась трущобная кошка, которую пират Рваное Ухо принял за королеву.

И бык и кошка спали, во сне королева мурлыкала, и это мурлыканье сливалось с бычьим храпом и превращалось в особое двойное пение – тёплое ржавое пение в голубом морозном сарае.

Добродушный Брэдбери иногда прерывал храп, открывал лениво кровавый глаз, взглядывал на свою подругу, ласково говорил: «У!» – и снова закрывал кровавый свой глаз.

Джим-негр у щёлочки окоченел, а всё смотрел и смотрел на тёплое дыханье, если можно смотреть на тёплое дыханье, смотреть на мурлыканье и храп. Не очень чистая, но всё-таки прозрачная слеза катилась отчего-то с негритянских век, и почему она объявилась, сказать трудно, потому что мы не можем так глубоко проникнуть в глубины этого негра, мы скользим по поверхности. Но на поверхности этой мы видим, что негр Джим не был ни кошкой, ни быком, но каким-то странным образом он был и кошкою, и быком в этот момент, и, когда он отошёл от щёлочки, он по-бычьи наклонял голову и мурлыкал котёнком.

– Я всё понял, – торжественно и печально сказал Джим, спускаясь в подвал. – Я всё понял.

– Что ты понял? – крикнула всклокоченная Лиззи, вылезая из спальни в розовом халате, неприлично замусоленном. – Что ты понял, черноносый? Где дрова?

– Мэм! – сказал негр. – Это – Шамайка!

– Где Шамайка? – сказал и японец. – Откуда? Где?

– Там, у быка!

И негр Джим наклонил голову, показывая быка, и замурлыкал сладостно, изображая кошку.

И долго ещё японец и Лиззи топтались возле негра, который пил настой из жира гремучих змей, и допытывались, кто такая Шамайка, и он уверял, что это богиня крупного рогатого скота, к каковому рогатому скоту и он, негр Джим, себя причисляет.

– Доставишь мне Шамайку! – вскричал японец. – Получишь полдоллара!

– Ой, маса! Что ты, маса! Меня покарают боги! Меня повесят вверх ногами и перекрасят мою кожу в белый цвет! Нельзя!

– А за доллар? – спросил японец.

– За доллар? – подумал негр, перестав бодаться и мурлыкать. – За доллар пускай перекрашивают.

Глава 13
Сердечный друг

Мне хочется здесь напомнить вам о чёрном коте Рваное Ухо. Мы тогда ещё сговаривались, что на дне его души осталось что-то человеческое. Так вот это человеческое, действительно, на дне осталось.

Кот впал в задумчивость. «Ну в чём же смысл жизни?» – думал порою пират.

Конечно же лакать разбавленную сметану, терзать нервы полубульдога, давить крыс. Но есть и ещё что-то такое, да только какое оно?

Кот не раз встречал её, названную Шамайкой, где-нибудь на помойке или возле молочных бидонов, и тут ему казалось, что он начинает понимать смысл. Но кошка, заприметив кота, тут же ускользала, и вместе с нею ускользал и смысл. Рваное Ухо пытался догнать её, и всякий раз она пряталась в бычьем сарае.

Брэдбери ненавидел чёрного пирата. Угрюмо наклоняя голову, он бил копытом в стену сарая, если вдруг возникал в щёлочке кошачий глаз.

И в страхе бежал пират Рваное Ухо, и с особенным наслаждением укладывался перед мордою полубульдога, и ревел полубульдог, а кот засыпал, мечтая о королеве трущоб, которая в этот момент дремала перед мордою добродушного Брэдбери. Да, так и спали они перед разными мордами, из которых одна рычала, а другая исторгала пар. Кошка и бык порой имели между собой длинные беседы. Свернувшись в клубок, Шамайка мурлыкала:

– Мне этот котяра надоел, бродит всюду за мной, пристаёт…

– Да ты не волнуйся, – урчал бык. – Растопчу в случае чего…

– А ты-то где вчера пропадал?

– Да господин У-туулин водил меня продавать. Надоел я ему. Сена, говорит, на меня не напасёшься. Да ты не волнуйся, кто меня купит? Меня все боятся, я ведь и вправду могу забодать. Господин-то У-туулин за верёвку меня тянул-тянул, а с места стянуть не может. Позвал двух негров, а я их разбросал да загнал на крышу. Сидят там и от страху икают. Тут господин стал меня кнутом стегать.

– Милый ты мой, милый, – мурлыкала Шамайка. – Бедный, кнутом его стегают.

– Да мне не больно, – успокаивал её Брэдбери, – смешно, как негры на крыше икают.

Глава 14
Убитая кобра

Настал месяц март, а этот месяц во всём мире издавна считается месяцем взбесившихся котов.

Настал март, и коты взбесились. Днём они выли на помойках, а ночами царапали когтями жестяные крыши.

В такую-то ночь Шамайка грелась на крыше возле трубы, прищуривалась на луну, как вдруг заметила чёрную пиратскую тень. Кот Рваное Ухо направлялся прямо к ней. Королева насторожилась, внутренне собралась, но тут перед Рваным Ухом возник на трубе тот самый Крис, которого удлинённо называли Христофор.

Рваное Ухо остановился и зарычал на луну. Рычанье его достигло луны в две секунды и тут же вернулось обратно на крышу и свалилось прямо на Криса. Крис вздрогнул и запустил в луну длинный угрожающий тоненький рёв. Отразившись от луны, тоненький рёв оцарапал шкуру пирата. Некоторое время коты общались, обращаясь в основном к луне; наконец пират оторвался от светила.

– Посмотррри на мой хвост, Крис, ничтожный! Он сейчас превратится в змею! В гадюку! Стрррашись!

И тут хвост пирата действительно обратился в гадюку, которая свивалась и развивалась, собиралась в пружину, угрожая ужалить.

– А у меня хвост – кобра! – бахвалился Крис. – Рыжая кобра!

И хвост его обратился в кобру, и даже помпон-капюшончик раздувался, переполненный ядом. Под чёрной и рыжей шерстью, по рёбрам и хребтам котов волнами перекатывались мышцы и рябью дробились мускулы.

– Я-я-а-а! – взревел пират. – Я-я-а-а с нею встречался! Я-я-а-а!

– Моя-а-а-у! Моя-а-а-у! У нашего она живёт быка.

– Врррёшь! – взревел пират, нервы его разом лопнули, как струны у гитары, и он ринулся на абордаж.

И чёрный пиратский бриг столкнулся с рыжею каравеллой друга Колумба. Разом обрушились все мачты, треснули борта, взорвались пороховые бочки. Коты-корабли превратились в клубок змей, глаз, когтей и предсмертных воплей. Клубок прокатился по крыше, сшибая трубы, и Шамайка лениво рассуждала, когда же он свалится на землю, и он свалился, и в воздухе, в полёте, продолжалась битва и вой, царапанье и бесстыдное рукоприкладство.

Потом как-то разом всё стихло.

Шамайка подошла к краю крыши, заглянула вниз. Рыжий Крис уползал в сторону скобяного склада, волоча за собою убитую кобру, а чёрного пирата не было пока видно. И тут кто-то тронул её за плечо.

– Моя-а-а-у! – сказал пират.

Шамайка легко прянула в сторону, пробежала по карнизу, прыгнула на другую крышу, и кот долго бежал за нею, до самого бычьего сарая, и остановился, только когда грохнуло в стену копыто Брэдбери.

Глава 15
Коричневая баржа

В марте вместе с котами взбесился отчего-то и господин У-туулин. Целыми днями он стегал и проклинал быка, пинал сапогом полубульдога, бросался скобяными изделиями в рыжего Криса. Но особенно гневен был он к Брэдбери, которого никак не мог продать.

Но однажды пять здоровенных негров пришли всё-таки в бычий сарай. Они схватили быка за кольцо в носу и потащили его куда-то по переулкам.

Брэдбери надсадно ревел, мотал башкою, упирался, и Шамайка металась под ногами быка, чувствуя, что тащат его неправильно и нечестно. Её наконец хлестнули кнутом, она отстала, но всё равно бежала за Брэдбери и оказалась на пристани. Здесь быка втащили на палубу какой-то коричневой баржи, привязали к мачте. Брэдбери ревел, бился об мачту лбом, и Шамайка по сходням пыталась взбежать на баржу. Негры и матросы отгоняли её, свистели и пугали, хохотали, убрали сходни, и медленно-медленно отвалила баржа от пристани и поплыла в неведомые края, где кто-то ожидал быка Брэдбери с кнутом в руках.

Бык перестал биться башкой об мачту, оглянулся и, перекрывая вой пароходов, заревел, прощаясь с Шамайкой.

И она долго сидела на пристани и смотрела вслед барже, которая увозила кровавые и угрюмые тяжёлые бычьи глаза.

Шатаясь, пошла она обратно в трущобы и часто останавливалась, оглядывалась в ту сторону, куда уплыл бык, и умывалась, умывалась, ожидая его назад. Она, конечно, чувствовала, что потеряла друга, который любил её бескорыстно и добродушно, по-человечески и по-бычьи.

Тут и встретился ей снова чёрный пират. Сегодня он был угрюмый, пришибленный и печальный. Он плёлся стороной, не решаясь приблизиться к Шамайке. Кот хромал, кто-то перешиб ему лапу.

И Шамайка, у которой никого из близких не осталось, на этот раз пожалела его и не стала отгонять старого пирата.

Глава 16
Подарки пирата

Худо ли, бедно ли, долго ли, коротко, но у Шамайки родились котята. Пять маленьких котят родились в том самом ящике, из которого она сама выползла впервые на помойку.

Котята пищали, притыкаясь к материнскому брюху, и Шамайка бесконечно облизывала их.

Пират приносил ей в ящик мышей и ворованную салаку. Мышей и салаку она брала, а папашу всегда прогоняла. Пират внутренне изменился, подтянулся. Но Шамайка сильно сомневалась в глубине его отцовских чувств.

– Я теперь уже не тот, – толковал ей пират. – Сила встречи с вами переродила меня внутренне.

– Ладно, ладно, верю, верю, – мурлыкала Шамайка. – Беги за салакой.

– Вот поймаю вам крысу, небось поверите в мои качества?

– Будем надеяться.

Папаша старался доставить ей удовольствие, и ему повезло. Однажды он заметил в траве, в зарослях пустырника и пижмы возле свалки, небольшое коричневое существо с длинными ушами. Это был кролик, сбежавший из лавки господина японца Мали. Пират подкрадывался к нему долго, и схватил длинноухого, и уже хотел его задавить, как вдруг подумал: «Доставлю ей удовольствие. Преподнесу подарок любви в живом виде».

И он принёс кролика в ящик из-под сухарей и бросил на кучу котят. Выбраться из ящика кролик не смог и пристроился к котятам, которые сосали мать. Сообразительный кролик, переживший ужас пиратского нападения, понял, что судьба посылает ему невиданную удачу, и тут же принялся сосать шамаечное молоко.

– Тоже мне подарочек, – поначалу ворчала Шамайка, – длинноухого принесли.

Но скоро она к кролику привыкла и облизывала его утром и вечером.

Прошло две недели, и котята подросли. Они свободно уже стали вылезать из ящика, только кролик никак не мог выбраться наружу.

Глава 17
Господин У-туулин

– Слишком много развелось трущобных котят, – ворчал господин У-туулин, протирая тряпочкой малокалиберную винтовку. – Надо их перестрелять, пока они беспомощные.

И он полез на крышу с винтовкою в руках.

– Маса, маса! – вскричал негр Джим, вбегая в лавку японца. – Господин У-туулин стреляет по котятам! По трущобным котятам! Мне их жалко, маса!

– Трущобные – они же ничейные, – сказал японец. – Значит, господин У-туулин может по ним стрелять. Ты не вмешивайся в это дело, Джим. Нельзя нам ссориться с господином У-туулином.

Но Джим всё-таки побежал назад и полез на крышу, с которой стрелял господин У-туулин. Прилипая к оптическому прицелу, господин стрелял и стрелял – и очень много мазал.

Котята играли во дворе возле бочки и, конечно, не понимали, что это щёлкает и прыгает вокруг них. Когда пулька зарывалась в пыль и поднимала кучку дыма, они пытались поиграть с пулькой, прихлопывая это место лапкой.

– Не надо стрелять в котят, господин У-туулин, – сказал Джим. – Мне их жалко.

– Нечего жалеть всякую шваль, – ответил господин. – От них только блохи и разные болезни. Отойди в сторону.

Но Джим не отошёл в сторону, потому что он заметил, что на соседней крыше объявился чёрный кот-пират – папаша Рваное Ухо. И господин У-туулин навёл на него винтовку. В оптический прицел хорошо был виден пират, который сегодня отчего-то весь день ухмылялся. С ухмылочкой поглядывал он на этот мир и брёл по самому гребешку крыши.

– Не надо стрелять в этого кота, маса, – сказал негр Джим.

– Это твой кот?

– Нет, маса, это не мой кот, – ответил честный Джим. – Но этот кот – король трущоб. Он пират из пиратов.

– А я не люблю пиратов, – ответил господин У-туулин, – потому что они грабят честных собственников.

И он выстрелил, и чёрный кот-пират – новоявленный папаша Рваное Ухо свалился с крыши, потому что пуля попала ему в лоб. И тут мы должны снять шапки в честь и в память старого пирата, если, конечно, шапки наши не из кошачьего меха.

А на крыше объявилась Шамайка. Она должна была объявиться по всем законам судьбы и литературы. И она объявилась. Она шла по гребню крыши, след в след за Рваным Ухом, и господин У-туулин навёл на неё винтовку. Здесь, вероятно, закончился бы наш рассказ, если б не одно обстоятельство. Шамайка тащила в зубах огромную дохлую крысу.

– Не стреляйте, маса, не стреляйте, – сказал негр Джим. – Ведь это кошка-крысолов. А у вас во дворе скобяного склада очень много крыс. Сами вы их не перестреляете.

Господин У-туулин почесал лоб.

– Твоя правда, негр, – сказал он. – Эта кошка достойна жить дальше.

Глава 18
Пульс кролика

Джим с крыши заметил, куда отправилась Шамайка, и пошёл по следу. Осторожно заглянул он в ящик из-под сухарей, увидел в ящике кошку, кролика и дохлую крысу и накрыл ящик доской.

– Господин японец! – кричал он, втаскивая ящик в лавку. – Господин японец! С вас полтора доллара!

Японец заглянул в щёлочку и стал всплескивать короткими руками:

– Это сенсационные обстоятельства! Джим, ты гений, получишь два доллара.

– За что два доллара такому обалдую? – спрашивала Лиззи, как всегда спускаясь в подвал из спальни.

– Смотри, хозяйка! Вот где пропавший крольчонок, а ты-то думала, что я его сожрал!

– Хватит с тебя и двадцати центов, – ворчала Лиззи.

– Я всегда чувствовал, – сказал японец, – что в этой кошке заключаются деньги. Но теперь я знаю, как их из неё извлечь!

СЧАСТЛИВОЕ СЕМЕЙСТВО

Редкое сожительство

ХИЩНИКИ И ГРЫЗУНЫ

в одном помещении

г-н МАЛИ ТОКИО

Такие афиши расклеивал Джим в переулках, и народ валил не то что валом, но некоторые любопытные заходили посмотреть на редкое сожительство. Пришла и мадам Дантон с тремя молодыми подругами.

– Ах, какая редкость! Какое великолепие! – говорила она. – Среди людей это уже не встречается! Подберите кролика для моей Молли. Пусть и она живёт с кроликом.

– Сию минуточку, – радовался японец. – Сейчас подберём кролика, способного жить с кошкой. Вам подороже или подешевле?

– Мне средненького, чёрного цвета. Моя Молли беленькая, а кролик пусть будет чёрным.

– Какой вкус! – восклицал японец. – Изысканность! Чёрное и белое – это цвета королевской мантии! Изыск! Изыск!

И он всучил мадам Дантон вислоухого кролика, который всё это время равнодушно хрустел морковкой.

Заявился и господин Тоорстейн, который всякий раз надевал новый головной убор и теперь был в жокейской кепочке с чудовищно длинным козырьком.

– Лиса издохла, – сказал господин, входя в подвал.

– Не может быть! – вскричал японец. – Это она притворяется! Лисы, дорогой сэр, очень ловко умеют притворяться! Она и у меня сдыхала раз двадцать, и, заметьте, дорогой сэр, она сдыхала нарочно. Вы пробовали пульс?

– Какой ещё к чёрту пульс?

– Лисий пульс.

– Никакого пульса я не пробовал.

– И очень напрасно, очень. Где сейчас лиса?

– На помойку выкинул.

– Ай-я-яй! – воскликнул японец. – Чудовищная ошибка! Она издохла нарочно, специально, чтоб вы выбросили её на помойку. Ах, какой недосмотр! Теперь её уже, конечно, нету. Она ожила и убежала.

И тут японец мигнул Джиму, и негр взял лопату, стоящую в углу, и сказал, покряхтевши:

– Пойду морковь вскопаю.

А японец тарахтел дальше:

– Но давайте не будем говорить о печальном. Лиззи, Лиззи, посмотри, кто к нам пришёл!

– Вот это сю-у-урприз! – завопила Лиззи, спускаясь, кудлатая, из спальни. – Как здоровье почтеннейшей лисы?

– Сдохла, – изрёк господин Тоорстейн, несколько оживляясь при виде кудлатой Лиззи.

– Не сдохла! Не сдохла! – радостно гомонил господин Мали. – Это она притворилась! Ты помнишь, Лиззи, как она у нас нарочно притворилась? Но давайте поглядим на редкое сожительство. Давайте согреем кофию и будем наблюдать за редким сожительством кролика и кошки. Какой материал! Дарвина бы сюда!

Лиззи подала кофий, все уселись за стол, и Лиззи пристроилась рядом с Тоорстейном.

– Давайте понаблюдаем, – говорила она, подталкивая локотком господина, – за редким сожительством.

– Наблюдайте, наблюдайте! – кричал японец. – А я буду делать научные записи!

Тут японец достал грязную, замусоленную тетрадь и принялся строчить в ней научные закорюки, а Лиззи всячески подливала кофию почтенному господину.

Господин Тоорстейн старался поймать Лиззи за ушко и особо не смотрел ни на кошку, ни на кролика, который, между прочим, лежал в клетке без движения, а Шамайка облизывала его. В какой-то момент взор господина Тоорстейна прояснился, он присмотрелся к кролику.

– Кролик-то, – сказал он, – кажись, тоже издох. Попробуйте у него пульс.