Текст книги "Политическая исповедь. Документальные повести о Второй мировой войне"

Остальные начальники подавленно молчали… Хорошо смазанные колеса Экономического Совета буксовали. И это обидело меня больше всего. Никто ни слова не осмелился вымолвить в мою защиту. Ни начальник, ни профсоюзный деятель. Хотя именно они, как никто другой, понимали обстановку и были особенно заинтересованы в том, чтобы зарплату выдавали именно сегодня.

А секретарь райкома, так тот даже и не скрывал, чего боялся больше всего: в районе находился тогда представитель от Обкома, который мог обвинить в плохой работе Райкома лично его, молодого секретаря «по идеологии».

Чтобы выгородить себя, он еще до моего прихода уже звонил уполномоченному КГБ, передал свою просьбу его секретарю, и теперь только ожидал его прихода для компетентной разборки и оценки конфликта.

Чекист, безусловно, был бы рад такому происшествию. Это был час, которого они ждали! Я для него оказался бы очень удобным козлом отпущения. Вокруг такого жареного факта они могли и умели развернуть целое дело и поднять личный престиж в своей системе.

Но Фортуна все же, как оказалось, в тот день была на моей стороне. Уполномоченный КГБ уехал тоже в командировку с тем же заданием в другой отдаленный район.

Наш начальник своей властью закрыл кассу и снял напряжение, попросив прощения у рабочих. Он пообещал им, что деньги обязательно выплатят вечером, после собрания…

Но главным было то, что ему удалось успокоить расходившегося молодого секретаря. Как потом он признался нам – пообещав сделать срочный ремонт его квартиры.

Благо еще, что взаимоотношения у меня с начальником были хорошими, и он очень постарался замять конфликт.

Другой случай произошел уже в 1969 году. Уполномоченный КГБ пришел на избирательный участок и неожиданно увидел меня за столом в комиссии. Мы встретились с ним глазами, и я заметил, что от неожиданности и возмущения они у него позеленели и округлились.

А, спустя несколько дней первый секретарь райкома КПСС, на собрании партийного актива всего района обрушился на руководителя нашего Строительного управления и секретаря партбюро с обвинениями в политической близорукости и «утрате бдительности». Выражающихся в том, что в комиссию по выборам привлекли меня – «элемента с очень темным прошлым», у которого «руки по локти в крови советских граждан». Он, как мне рассказали потом, громко, по складам назвал мою фамилию, имя, отчество и занимаемую мной должность.

Узнал я об этом событии в банке на следующий день. У меня потемнело в глазах. Показалось тогда, что все окружающие уже беспардонно меня рассматривают.

Ведь еще совсем недавно, каких-то пятнадцать-двадцать лет назад, заявление первого лица района означало бы «фас!» – сигнал всем коммунистам для начала травли названного.

Как должно было случится на этот раз, я еще не знал…

Но ничего не произошло. Было все тихо и без изменений. Никто тогда, ни позже не злорадствовал. Никто меня не осуждал. Никто не бросил вдогонку даже никакого упрека или косого взгляда. Образ политического противника, хитрого врага, замаскированного под советского чиновника, так и не соотнесся у партийной общественности района со мной.

Один только инвалид, которому мы платили пенсию в возмещение ущерба от несчастного случая, пришел ко мне поговорить «по делу». Он признался, что много лет работал на Севере надзирателем в лагере. И теперь, узнав из речи первого секретаря, что я тоже его «земеля» и «отбывал» в тех местах, решил попробовать меня шантажировать, чтобы я «устроил» ему за счет производства инвалидную автомашину.

Он уже собрал для этого кое-какие справки… Только не было у него права для такого требования. А я не собирался ради него идти на нарушения. И его очень разочаровал. Он ушел, изрыгая угрозы.

Но в целом…

Большинству людей, нас окружающих, вся эта возня была просто до «фени». Несколько человек, малознакомых и совсем чужих, выразили мне свое сочувствие «за нетактичное поведение «Самого». Многие сочувствовали явно, но молча. А председатель одного из пригородных колхозов приветливо поздоровался со мной на улице и пригласил обращаться к нему, «если что понадобится в хозяйстве…» Хотя мы с ним до этого были очень мало знакомы; я примечал его как человека «со странностями», и мне он был глубоко симпатичен. О нем рассказывали многое, а я только видел своими глазами, как он, руководитель крупного пригородного колхоза, в котором было несколько сот коров, в свои выходные дни ходил на рынок с бидончиком. И принципиально стоял в очереди за молоком.

Я побывал тогда у него в кабинете. Приобрел несколько мешков дефицитного по тем временам комбикорма для своих кроликов. Он угостил он меня чаем с мятой. Поговорили на общие темы. И глубокомысленно помолчали.

Много позже я попытался оценить тогдашнюю обстановку в городе. Была ли это моя победа? Должно быть, в некоторой степени и была. Они хотели, чтобы меня осудили все коммунисты в районе, как бывало раньше. Получилось же наоборот: осудили больше самого секретаря. Просто пришла уже другая пора и у Партии с Советской властью уже почва стала уходить из-под ног и не только в «верхах» общества, но и на нашем региональном уровне.

Но и тогда все было непросто! Сосед мой, майор милиции, высказал как-то на полном серьезе, что с радостью рекомендовал бы меня… в состав ЦК КПСС. Он, как и большинство простых людей, несмотря на чины, должности и обязательства перед кем-то и в чем-то… просто тосковали по элементарной правде в жизни и в справедливом устройстве нашего общества.

А ее, этой правды, становилось с каждым годом все меньше.

Я же для них, вопреки сложности моей биографии, был просто хорошим товарищем, рядом с которым приятно работать и жить, несмотря на косые взгляды со стороны райкома.

Я иногда, при командировках в Москву, в «свое» Министерство, как только представлялась возможность, пока он был жив, заезжал в гости к старому другу и единомышленнику – Федору Федоровичу Красовскому. Только с ним одним я мог поговорить откровенно и посоветоваться о том, как держать себя в той или иной ситуации.

Потом случился большой юбилей: 1 апреля 1975 года – был двадцать пятый день рождения Строительного управления. По совпадению – это и день рождения города: двенадцать лет назад он перестал считаться поселком.

И еще одно для меня еще более странное совпадение: в тот же день мне исполнялся 51 год – я был вдвое старше той Организации.

Мы жили тогда уже в Рязани.

Я, для них уже «крупный начальник», в составе делегации треста был официально приглашен на празднование юбилея.

Со мной увязалась и моя жена. Ей тоже не хотелось оставаться дома в такой день, и она решила погостить среди «земляков».

На собрание мы немного опоздали: друзья, а именно тот самый «партизан военных лет из КГБ» с семьей пригласили нас пообедать – подкрепиться перед торжеством.

Мы перекусили быстро, на ходу… И когда вошли в зал клуба строителей, заполненный до отказа рабочими, на трибуне с докладом выступал председатель районного Совета.

Речь его была прервана. Строители, увидев меня, устроили настоящую овацию и приветствовали стоя. Аплодисменты не прекращались до тех пор, пока мы не расселись и не перездоровались с окружающими.

И, председатель Райисполкома делал вид, будто все идет как должно, что и он и не обижен за то, что ЕГО прервали. Наоборот, он предпочел издали поулыбаться мне как другу своему и жестами приглашал занять место в президиуме.

Потом, продолжая свой доклад, он сказал еще что-то лестное в мой адрес, и зал опять аплодировал…

Я уже много раз отмечал свой день рождения, и в самих разных условиях, но тот, в 1975 году, в моей памяти выделен особенно.

А еще я пережил довольно странное неприятное ощущение, схожее со злорадством…

Спустя всего несколько лет мне пришлось мучиться в поисках работника на должность, которую я занимал в том районе десять лет. Народ своей квалификации я там знал. И у меня на примете было несколько кандидатур. Больше всех привлекал – молодой человек, который в то время работал на каменном карьере. Я разыскал начальника карьера и вместе с ним перед встречей с товарищем проделал небольшую экскурсию по его производству.

Начальник был тогда очень сердит. Не на меня, конечно, который даже собирался увести у него работника. А из-за того, что по неизвестным причинам остановилась дробилка для щебня. Он бы и сам полез под нее, отыскать причину, но был одет не по-рабочему. Позвали механика, и тот бормотал что-то в свое оправдание. Тогда Александр Степанович, так звали начальника карьера, сердито схватил механика за шиворот и, поддав ему пинком под зад, пригнул его к полу и затолкал под дробилку.

Когда тот оглянулся на обидчика, я узнал в нем постаревшего, но того самого бывшего секретаря райкома КПСС.

‒ Ты что делаешь? – запротестовал я.

‒ А он меня как гнул? Я-то его только физически. А он меня морально выворачивал наизнанку! Мордой меня тыкал. Да еще при народе.

Мне было не по себе, но я не стал вмешиваться в дела их производства. Злобы я не чувствовал. Но и жалости тоже.

У каждого из нас на этом свете своя судьба.

Я считаю, что имею право закончить на этом свой труд. Мне тяжело было перелистывать свое прошлое, чтобы увидеть зарницу молодой романтики в жестокое время войны, вновь и вновь окунаться в клоаку, так удобно расположенную на самом дне человеческого общества.

Я не так уж молод и не совсем здоров. И такие опыты совсем не добавляют энергии.

Кстати, только в конце восьмидесятых годов удалось установить причину странного поведения моих почек. В моей амбулаторной карточке записан диагноз «хронический нефрит». С этой болезнью люди обычно живут не более десяти лет. Когда же со времени первой записи миновало пятнадцать лет, семнадцать… Урологи уже в недоумении пожимали плечами, не решаясь, однако, менять диагноз, так как он подтверждался анализами.

Но старая и опытная врач-уролог в одном из санаториев Трускавца принялась за расшифровку этого ребуса. И однажды встретила меня улыбкой, радостно, как своего сына. Оказалось, что я был носителем уникальной болезни: у меня оказалась врожденная раковина в теле одной из почек размером с трехкопеечную монету. Эта внутренняя пустота и приводила к особенностям в работе органа, особенно при неблагоприятных условиях жизни.

В годы «перестройки» реабилитировали мою сестру Нину, Светлану Васнецову (Томилину), Игоря Лещенко и Лиду Еремину. Меня перед этим вызывали в КГБ и составили протокол о фактах их «деятельности», из чего я узнал о пересмотре дела даже немного раньше, чем они.

А я так и остался не реабилитированным.

Более того, «Особое совещание» – орган, присудивший мне мой срок, после «бархатной революции» официально признан незаконным формированием. Но приговор этого, пусть и незаконного, формирования так и остался «законным»!

Признаюсь: получившийся текст не обладает высокими литературными достоинствами. Все написанное мною раньше размещено Солженицыным в его мемуарной библиотеке. А этот «труд» я и не должен туда добавлять.

С чувством огромной благодарности я обращаюсь к Юрию Константиновичу Амосову за помощь в сборе информации и фотографий некоторых наших общих знакомых. Они оказались просто уникальными.

Написаны эти воспоминания не для того, чтобы напомнить общественности о своем существовании. Мне просто очень хочется, чтобы товарищи по Организации, которые приняли эстафету от предыдущих поколений, по-иному посмотрели на ее прошлое. И вспомнили с благодарностью всех, кто сложил свою голову за общее дело. Нельзя допускать, чтобы для них не нашлось места в «Истории» Движения.

В 1942 году я был принят в члены НТС и стал солидаристом. С тех пор я убеждался не раз в том, что учение это, эта жизненная программа для России была и остается самой реальной, мудрой и справедливой. У нее большие перспективы. Она уникальна. И годится для установления добрых, доверительных взаимоотношений между группами населения, невзирая на национальность, вероисповедание, уровень благосостояния, не только в государственном масштабе, но и в небольших коллективах, и даже на уровне первичных ячеек общества – рода и семьи.

Другие политические организации пока не принимают ее только потому, что не нужна им правда как база и основа устройства общества. Всю сознательную свою жизнь я оставался на позиции солидариста. Даже когда в моем окружении были только политические инакомыслящие и противники.

Когда-то Данилов высказал мысль, что придет пора, и коммунистическая система рухнет, потому что она основана на ненависти. И тогда нашему Союзу нужно будет принимать решение о самороспуске. Он ошибался. Если бы он был жив, то увидел бы, что мы живем в совершенно другом мире, в иной стране. Коммунистической системы в России уже больше нет, но отнюдь не наступило время для самоликвидации НТС.

Иногда мне кажется, что правящая партия та же, что и была раньше, в ней просто пришла пора очередного финта «генеральной линии». И новый резкий поворот может произойти однажды неожиданно и отнюдь не по желанию народа.

Сейчас в стране отмечается беспокойство у многих падением уровня нравственности и продолжением духовной деградации народа. По сравнению даже с периодом коммунистического правления. Беспокойства по этому поводу не высказывает только президент страны, и руководители правящей партии.

А это ли не фронт для широких применений высокого интеллекта Организации и ее уникального оружия. Но создается впечатление, что сползание народа в духовную пропасть не замечено и штабом Организации оружие ее продолжает ржаветь в ножнах.

25 марта 2010 года

Десант «Третьей силы»

Великая Отечественная закончилась более шестидесяти лет назад. Изменились в стране строй и политические приоритеты.

Наконец стали открываться секретные архивы КГБ, значит, скоро и мы будем жить в демократическом государстве.

Журнал «Военно-патриотический курьер» (ВПК, № 6, 13.02. 2008) и «Родная газета» сразу же ухватились за сюжет о том, как в 1944 году контрразведкой СМЕРШ была проведена «Радиоигра» с немецкой разведкой. В результате удачной операции на территории Брянской области было обезврежено и арестовано несколько десятков «диверсантов и шпионов», которые были доставлены туда немецкими самолетами. Об этом доложили по инстанциям вверх – через Абакумова аж до самого Л.П. Берии.

Для наглядности к статье прилагалась фотография одной из групп «диверсантов» перед вылетом.

А мне в моих творческих планах сейчас просто повезло!

Я только что написал повесть о том, как наша группа на парашютах была высажена в глубокий тыл, за линию фронта, в Брянскую область. Мы несли с собой на Родину главную идею Народно-революционной партии (НРП) – «Третью силу», направленную сразу против двух противников.

«Сила» эта, представленная небольшой тогда по численности командой, довольно успешно и уверенно действовала до этого события на оккупированной территории против одного из противников – немецких оккупантов. Однако пришла пора переключаться и на второго противника.

Была у нас понятная для каждого в социалистическом мире политическая программа демократического преобразования страны.

Была вера в свое дело, молодая энергия. За нами следом должны были идти наши старшие товарищи.

И нам удалось договориться (причем без всяких обязательств с нашей стороны) с исполнителем – начальником немецкой «Абверкоманды». Возглавлял ее майор, тайный противник Гитлера. (Но при нас он уже был капитаном. И вполне вероятно, что он был понижен в чине в наказание, как и многие офицеры, после покушения на Гитлера в июле сорок четвертого года.)

Самым для нас важным было то, что к концу войны этому майору (или капитану) грозила опасность остаться безработным, потому что уже не было желающих вербоваться в «шпионы». И он согласен был перевозить за линию фронта кого угодно, только бы не попасть под сокращение и не угодить на фронт.

А нам нужно было срочно, во что бы ни стало лететь, хотя время было самое неудобное – декабрь 1944 года.

И сразу же после приземления, 13 декабря, мы всей командой угодили в ловушку, расставленную контрразведкой СМЕРШ… совсем не для нас. Высадка нашей группы, произведенная вопреки всякой логике, в самые сильные морозы да еще после снежных заносов, была и для командования контрразведки полной неожиданностью…

И вот на этом снимке, отпечатанном в качестве иллюстрации к докладу самому всесильному Берии и приложенном к статье, я вдруг неожиданно узнал в тех самых «диверсантах» своих товарищей и самого себя.

Да, это мы, наша группа из двенадцати человек! А в тексте-то говорится совсем о других «нарушителях»!

Ну казалось бы, государство давно уже стало другим, и эпоха совсем не та, все старое прошло и быльем поросло… Нет уже тех противников, нет или притихли по углам на укрупненной пенсии и неправедные вершители человеческих судеб.

Так зачем журналистам новой формации – молодым, не несущим груз ответственности за содеянное в прошлом чекистами, – так себя унижать, дублируя старую ложь и поливая новыми ушатами помоев замученных, давно покинувших этот мир людей?! Ведь сколько при той власти загублено человеческих душ, виновных прямо и косвенно и совсем невинных…

Если уж очень захотелось написать статью по материалам «славного» прошлого, не лучше ли, не честнее ли было бы объективно, глубоко исследовать хоть одно из тех дел, с которых теперь снят гриф секретности? Возможность-то вон какая представлена: ведь на каждого «виновного» сохранились и обвинительные заключения, и судебные приговоры.

Проанализировать бы их с позиции гражданской справедливости и христианской морали. И рассказать общественности о результатах исследования. Вот тогда бы и появилось моральное право навешивать ярлыки, обзывая людей «шпионами» да «диверсантами».

Даже часть махровой лжи, сопровождающей один только этот снимок, должна бы привести в замешательство порядочного человека. Вот прикиньте:

Первое. На снимке не десантная группа перед вылетом на своей базе, как сказано в статье. Фотографировали нас через две недели после ареста, как раз перед католическим праздником Рождества Христова. В казенную солдатскую форму временно нарядили всех «шпионов», потому как многие из нас были уже ограблены и переодеты в негодное старье…

Бороды нам не брили, а стригли машинками, которыми стригут и лобки в тюремных банях…

Двое из нас (Игорь Белоусов и Владимир Владимирович Замятин) были обморожены и в то время серьезно больны. Но и их с высокой температурой привезли на этот спектакль встречи с генералом.

На лицах большинства – обреченность и смертельная усталость, их не смог победить даже солдатский юмор генерала. А он, генерал-майор Попов, стоял рядом с фотографом.

Улыбались его шуткам двое. Это Володя Соколов во втором ряду и сержант Алексей (забыл фамилию). Им не особенно тяжело было в тюрьме, и это действо: они в тюрьме уже побывали… Для них тюрьма – дом родной. Это заметно и по их круглым, улыбающимся лицам.

Второе (вопрос к теперешним журналистам). Зачем же было помещать этот снимок при тексте совсем о других фактах? Для пущего эффекта? И зачем же называть нас «диверсантами»? Тогда как на каждого есть обвинительное заключение и решение того самого «Особого совещания», которое приговор выносило заочно, даже не глядя в глаза «виновным».

И следователи при всем старании так и не нашли ничего нас порочащего – кроме того, что по советскому уголовному кодексу входило в перечень преступлений по статье 1-й («а» или «б»). Сейчас тому «составу преступлений» даже альтернативы нет, что тогда носило громкое название – «Измена Родине».

Третье. Мы все (кроме одного), если верить статье, – члены НТС(нп). Ну и что, казалось бы? Принадлежность к организации – преступление?

Только и это неправда! Членами НТС были только четверо из нас: я (который в центре, с чужой газетой в руках), В. В. Замятин – слева от меня, И. Н. Белоусов – стоит за мной, и П. П. Иванов – справа от Игоря Белоусова.

Но это в то время не представляло никакой важности. При нас при перелете ведь не было ни одного документа от НТС. Ни программы Организации (как сказано в статье), ни листовок. Прибыли мы за линию фронта продолжать свою борьбу по программе единого фронта, названного «Третья сила», от имени политического формирования НРП. И именно об этом свидетельствовал большой запас привезенной нами политической антисоветской литературы.

Чекисты намеренно не признавали официально политическую направленность нашей Организации, потому что нашим курсом была борьба против ДВУХ равнозначных противников: как немецких оккупантов, так и советской власти в стране.

Более того, в Кракове, задолго до полета, на рукава своих курток мы нашили по три ленточки в ряд, обозначая цвет НАШЕГО ЗНАМЕНИ. И это на ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ лет раньше того времени, когда те же цвета почему-то были признаны государственным знаменем Российской Федерации.

И наша политическая программа в основном была кратким, пунктирным изложением теперешней Конституции РФ.

Такое «мистическое совпадение» не могло быть известно чекистам той поры, но журналисты нашего времени должны бы хоть что-то для себя уяснить.

Уже в 1946 году в нечеловеческих условиях ГУЛага погибли Аркадий Герасимович, наш радист, и Игорь Белоусов, мой заместитель и врач команды. Немного позже в братской могиле дома инвалидов-заключенных печально известной колонии в Потьме, что в Мордовии, нашел последнее пристанище на милой своей Родине и эмигрант В. В. Замятин.

Пожелаем Царства Небесного верным сынам Родины.

25 марта 2010 года