Текст книги "«Афганистан, мой путь…» Воспоминания офицера пограничной разведки. Трагическое и смешное рядом"

Наша засадная группа была разделена на три подгруппы, две из которых в шутку названные мною «полками левой» и «правой руки» занимали две тактически выгодные позиции в 50 метрах друг от друга на двух сопках, у подножия которых в сторону Ходжагара протекал глубокий арык шириной 10 метров с крутыми берегами. На противоположном берегу вдоль арыка в каких-то 30–40 метрах проходила тропа, по которой душманы проникали в город. В качестве руководителя засады я находился на позиции «полка правой руки». Третья наша подгруппа занимала позицию в 100 метрах в нашем тылу на сопке, прикрывая нам «спину» от внезапного нападения противника, а в 3–4 км от нас в сопках круговую оборону занимала группа прикрытия на БТР-70 во главе с Владимиром Тупенко и Николаем Лобановым. Каждый из нас прекрасно знал порядок своих действий и страстно жаждал наконец-то добиться результата. Все началось с доклада старшего позиции «полка левой руки» старшего сержанта Владимира Терентьева о движении бандгруппы вдоль арыка со стороны Хазарбага. По моей команде она была пропущена в нашу сторону – заранее было договорено, что первым открывает огонь пулеметчик с моей позиции. К сожалению, небо было безлунным и облачным, в связи с чем видимость в прибор ночного видения была крайне слабой. Несмотря на это, находившийся рядом со мной пулеметчик РПК-74 с ПНВ ефрейтор Василий Романенко обнаружил группу противника и доложил мне о готовности к открытию огня. Я тихо дал команду: «Давай мочи». И тут нас подвела глубоко укоренившаяся у пограничников привычка вести стрельбу короткими очередями в два патрона. Когда пулеметчик по привычке дал короткую очередь – «шторки» ПНВ от вспышек выстрелов закрылись и пулемет умолк. Был слышен лишь его судорожный шепот: «Не вижу, не вижу». Пауза длилась каких-то 2–3 секунды – я привстал и с колена дал длиннющую очередь в 25–30 патронов вдоль тропы по предполагаемому местонахождению противника. А поскольку у меня к автомату был пристегнут магазин от РПК на 45 патронов, снаряженный через один патрон «трассерами», то получился веер непрерывного кинжального огня. При этом «трассеры» настолько хорошо освещали местность, что мне стали видны даже контуры нескольких бандитов, в которых они попадали. Послышались крики, и вдруг неожиданно, справа метров с пятидесяти по мне был открыт огонь головным дозором противника. «Трассеры» его длинной, казавшейся бесконечной, очереди смертельными «светлячками» устремились ко мне, хорошо освещая стрелявшего с колена «духа». Пули проходили в каких-то сантиметрах над моей головой, как струя воды с брандспойта, и опускались все ниже и ниже, а я, не отрывая от них взгляда, инстинктивно пригибался, «заваливаясь» на спину. Все было словно в замедленном кадре. И даже оказавшись на спине в «мертвой зоне», я еще несколько секунд не осмеливался пошевелиться. Впрочем, от меня уже более ничего не требовалось – мои бойцы обрушили море огня на душманов, не оставив им какого-либо шанса. Ну а мой ангел-хранитель в очередной раз уберег меня от свидания с «дамой с косой».

Кстати, стрелять с колена мне пришлось по той причине, что стрельба из автомата с пристегнутым магазином к РПК-74 лежа с упора была невозможна из-за его большой длины.

А дальше начались «приколы нашего городка». После того, как мы «положили» банду, нужно было собрать трофейное оружие и документы убитых бандитов. Но не тут-то было – убитые и раненые находились на противоположном берегу весьма глубокого арыка. Моста не было, берега высокие, крутые, спортсменов-прыгунов среди нас не было, а погода явно не располагала к водным процедурам. Поэтому по прибытию группы прикрытия мы все на БТРах в приподнятом настроении направились к месту боя на другой берег в объезд через город, используя в качестве проводников находившихся с нами сотрудников ХАД.

Однако из-за опустившегося тумана мы ошибочно въехали в город по другой, ближней, дороге, которая хоть и была правильной, но для БТР являлась труднопроходимой. Эта дорога привела нас по узенькой улочке между высокими дувалами к небольшому мосту через неширокий арык. Я находился на первом БТРе, водитель которого, не рассчитав угол поворота при въезде на мост, правым задним колесом не смог въехать на него, из-за чего бэтээр своей кормой «сел» днищем на мост, повиснув одним колесом над арыком. И хотя на скорости он передними колесами уже выехал на бровку противоположного берега, что обеспечило БТРу достаточно устойчивое положение, но продолжить движение не смог – для разгона нужно было сдать назад, что привело бы его к сползанию в арык. Впрочем, это не вызывало у меня серьезного беспокойства до тех пор, пока я не посветил фонарем вниз, чтобы определить глубину арыка. Увиденное повергло меня в шок – это был не арык, а расщелина глубиной 15–20 метров, образовавшаяся в результате землетрясения. Если бы «бетр» свалился в нее, то вытащить его оттуда было бы невозможно и пришлось подрывать. Вот тебе и сходил на засаду: «пошел за шерстью», а тут сам можешь «вернуться стриженным»: если БТР упадет в пропасть, то это будет только моя вина как командира отряда и мне, согласно действовавшему тогда законодательству, пришлось бы в течение многих лет выплачивать его полную и частичную стоимость – закон о материальной ответственности действовал даже на войне. Попробуй тогда объяснить жене, откуда у тебя «алименты» – устроит скандал: «Я тебя отпускала на войну, а не к женщинам». Прямо, как в известном анекдоте про выплату алиментов офицером.

После того как по моей команде все осторожно покинули «невезучий» БТР, мы стали искать выход из сложившегося положения. Ситуацию спас Николай Лобанов. Этот умудренный жизнью прапорщик, видя мое шоковое состояние от произошедшего, сумел убедить меня в благополучном исходе и, будучи очень опытным «технарем», инициативно взял руководство по спасению БТР на себя. По его команде один «бетеэр» стал сзади перпендикулярно «невезучему» БТРу с противоположной стороны от зависшей половины кормы и крюком своей лебедки зацепил его свисшую с моста корму, не давая ей далее «сползти» вниз. В это время ситуация обострилась окончательно: к ночной темени и быстро опустившемуся густому как молоко туману добавилось начало обстрела города мятежниками в каких-то 500–800 метрах от нас. По моей команде часть бойцов заняла круговую оборону, а мы на оставшихся двух БТРах с помощью «хадовцев» с небольшими «приключениями» подъехали с противоположной стороны моста. Правда, для этого нам пришлось ехать по городу «по направлению вероятного движения», пробивая дорогу вперед через дувалы на огородах, и случайно «закоротив» антенной БТР местную ЛЭП, «вырубив» электричество в прилегающем районе.

Прибыв на место, бойцы по команде «деда» Лобанова крюками лебедок двух впереди поставленных бронемашин зацепили нос «невезучего» БТРа. А затем по команде его водитель начал движение вперед, в то время как водители трех других БТР – соответственно стали отпускать-натягивать тросы лебедок, вытягивая «невезучего» на берег и не давая корме машины по ходу продвижения соскользнуть с моста в пропасть. Для меня те минуты ожидания казались вечностью. И только в миг, когда этот БТР наконец-то перевалился через бровку берега и полностью оказался на берегу, – я испытал огромное облегчение и такую радость, что она не шла ни в какое сравнение с радостью от успеха засады. Я был готов расцеловать Николая Лобанова (еще бы, от алиментов меня спас). Вопрос Володи Тупенко: «Ну что, поедем собирать оружие?» после таких нервных потрясений энтузиазма у меня не вызвал. Больше всего мне тогда хотелось поскорее оказаться на «точке», ибо после поднятого нами шума и задержки с прибытием на место боя, с каждой минутой росла вероятность нарваться самим на засаду противника. Поэтому непроизвольно у меня вырвалось: «На… на… – кричали пьяные пионеры. Поехали на «точку!» Ведь удача не отвернулась от нас: мы «положили» банду и без потерь и со своей «шерстью» вернулись на «точку». И хотя в доказательство нашей успешной засады мы не смогли захватить трофейное оружие – ничего доказывать нам не пришлось: к обеду о гибели банды «гудел» уже весь Ходжагар и вся его округа. К тому же «хадовцы» все же сумели собрать часть оружия, боеприпасы, документы и идентифицировать тела убитых: в нашу засаду попала бандгруппа Джабори Сабза из состава БФ Мавляви Джабора (ИОА), направлявшаяся в город для сбора «налогов» с местных жителей. В результате «рандеву» с нами душманы потеряли 12 (из 15) человек убитыми и 3 ранеными. Но главным результатом стало то, что «бандота» стала бояться ночью ходить по своей земле и почти на два месяца прекратили обстрелы Ходжагара. Тогда-то «духи» и дали мне кличку Маленький командон (Маленький командир), которой я по праву гордился.

Успех этой операции породил желание лично поучаствовать в очередной нашей операции в ночь на 27 декабря 1984 года у одного из наших «военачальников», которого условно назову «Антоныч» (фамилию по этическим соображениям называть не буду) – человека в целом не плохого, опытного, но шаблонно мыслящего и к тому же очень упертого. Не даром же в широко известной кинокомедии «Гусарская баллада» командир отряда «гусар летучих» говорил: «Штабной в отряде – скверная примета!» С началом этой операции стали сбываться наши самые худшие предчувствия: не слушая никаких доводов и советов уже опытных офицеров и не посвящая нас в свои планы, он стал единолично командовать нашей группой по своему разумению, изменив маршрут нашего движения. Однако мало знать карту местности, нужно ее исходить вдоль и поперек своими ногами. Посему получилось, как в том анекдоте про Му-му: «Герасим, куда мы плывем? Я спрашиваю, а ты все молчишь и молчишь. Ты что-то явно недоговариваешь». Естественно, «спецназера» из «Антоныча» не вышло, но Иваном Сусаниным он оказался просто чудным: всю ночь мы проплутали по сопкам, пытаясь выйти хотя бы куда-нибудь (я уже не говорю о засаде). В конечном счете мы забрели в абсолютно глухой район, где не то что «духа» – шакала не встретишь. И ладно бы «дурная голова покоя не давала» своим ногам, так она не давала покоя и нашим. Ребята все были «взмыленные» как мулы – ведь каждый нес на себе около 35–40 кг «полезной нагрузки». Особенно страдали от этого наши расчеты АГС-17, которые помимо прочего несли на себе еще и эти такие тяжелые и такие полезные «железки». Гранатометчик ефрейтор Станислав Чистяков сначала ворчал, потом в изнеможении ругался, но предложенную товарищами помощь отвергал словами: «Все свое ношу сам». В разгар нашего «путешествия по живописным ночным афганским просторам» роптать начали уже все и лишь наш «боевой Сусанин» упорно вел нас в никуда (к нашему счастью, Моисея из него тоже не получилось, ибо мы проплутали только одну ночь). Да и засадой это уже трудно было назвать – изнемогая от усталости, по сопкам еле плелось, безразлично гремя и звякая оружием и снаряжением, стадо «боевых изможденных слонов». Спасибо Всевышнему, что душманы в эту ночь оказались глухими и слепыми! Дошло до того, что шедший рядом со мною Станислав Чистяков, опытный и смелый боец, назвал нашего «предводителя» нехорошим матерным словом и неожиданно заявил: «Я его сейчас пристрелю!» Мы все, идущие рядом, стали его успокаивать, а у меня на душе возникло беспокойство: вдруг об этом высказывании узнает наш «молчи-молчи» («особист»)? Хана парню – сразу окажется в Союзе с лишением льгот. Конечно, никого Стас не застрелил и все мы в конечном счете к утру чуть живые доплутали до своих БТРов и вернулись на «точку». Ну, а опасения мои действительно частично сбылись: наш «особист» майор Владимир Двор-в, естественно, сразу же узнал об этом инциденте (судя по многочисленным признакам, его источники работали весьма эффективно). С точки зрения закона высказывание угрозы убийством начальнику в боевой обстановке является тяжким воинским преступлением. Но, как уже отмечалось ранее, наш военный контрразведчик был настоящим «опером» и порядочным человеком и за «галочками» не гонялся. Поэтому, тщательно разобравшись во всем, ограничился тем, что «выдрал» Стаса «как сидорову козу». Мне же, как «инженеру человеческих душ», только посоветовал: «Ты в следующий раз Чистякову «язык подрежь», когда он дурью начнет маяться». На этом инцидент был исчерпан. Ну а у нашего военачальника, глубоко разочарованного неудачным «походом за славой», к большой нашей радости, желания пойти в засаду уже не возникало.

Кстати, наши дальнейшие засадные действия успеха нам тоже не принесли – мятежники стали пугливыми и передвигались по ночам с особыми предосторожностями, зачастую отправляя впереди себя безоружных людей в качестве разведчиков, а в январе 1985-го практика выставления «плановых» засад была вообще прекращена. В заключение отмечу, что Новый 1985 год мы тоже встретили в засаде. Услышав в наушник радиоприемника-«мыльницы» бой далеких кремлевских курантов, я прополз по позициям и поздравил всех с наступившим Новым годом. (Эту встречу Нового года все мы, участники данной операции, помним всю жизнь.) А через 20 минут мы заметили движение в сторону наших позиций группы бандитов БФ Кори Амира численностью более 20 человек, которые, к огромному нашему разочарованию, не дойдя до нас каких-то 200 метров, свернули в кишлак. Мы же не солоно хлебавши, на рассвете 1 января вернулись на «точку». Так закончилась моя «засадная эпопея».

Запомнилась мне еще операция в октябре 1984 года в кишлаке Карагуши, что в предгорье на юге Дашти-Арчинской равнины. Силами нашей мотомангруппы, включая заставу «Нанабад», мы утром внезапно блокировали этот горный кишлак, где по полученным разведданным находилась небольшая бандгруппа. Увидев это селение и прилегающую к нему с севера безжизненную песчаную местность, а с юга – сопки, переходящие в горы, мне показалось, что мы попали в глубокое Средневековье. Около четырех десятков глиняных домов с подворьями, окруженными высокими глухими дувалами раскинулись вдоль небольшой, в два-три метра шириной, горной речушки. Унылость этого пейзажа скрашивали только деревья – чинары, абрикос и тутовник, создававшие видимость зеленого оазиса среди песчаной пустыни. С электричеством население кишлака было не знакомо (впрочем, как и большинство других кишлаков). Непроизвольно возникло ожидание увидеть едущего на ослике Ходжу Насреддина.

Мне была поставлена задача на трех БМП блокировать ущелье с целью недопущения ухода банды из кишлака в горы. Да, только советские пограничники могли на бронетехнике по сопкам, выделывая на БМП такие «кульбиты», что аж дух захватывало, подняться достаточно высоко в горы, напрочь закупорив единственный выход из этого кишлака. Не успели мы занять позиции, как экипаж ближайшей к кишлаку БМП доложил о приближении небольшой группы со стороны кишлака. Увидев нашу БМП, душманы после скоротечной перестрелки бросились назад. В дальнейшем в результате прочесывания кишлака афганскими «сарбозами» было уничтожено более десятка мятежников, а четверо были захвачены в плен (их «на долгую и незабываемую память» запечатлел на фотографии один из офицеров заставы «Нанабад»).

В ноябре 1984 года мы участвовали в ряде операций по «проводке» автоколонн из порта Шерхан на нашу «точку» и афганских колонн с урожаем хлопка из Ходжагара в Кундуз. Из них запомнились мне операции 19, 21, 25 и 28 ноября 1984 года в районе Ходжагар – Саб-Куруг по обеспечению «проводки» афганских колонн с урожаем хлопка, отправленного местными сельхозпредприятиями Ходжагарского улусвольства в г. Кундуз. Мы в виде временных блокпостов на БМП и БТР вдоль дороги Ходжагар – Дашти-Арчи несли службу с целью недопущения нападения мятежников на эти колонны. Все эти дни мы с утра до вечера изнывали под палящим солнцем на «броне» в мучительном бездействии, поскольку душманы не предпринимали каких-либо действий против. И лишь в последний день – 28 ноября, когда мы «расслабились», бандиты внезапно обстреляли автоколонну с «хлопком» в районе кишлака Саб-Куруг. Наши бронемашины незамедлительно ответили огнем со всех стволов и они отошли. Было даже как-то обидно из-за столь быстрого окончания боя – у нас сложилось впечатление, что «духи» словно имитировали нападение. В пользу этого предположения свидетельствовал и ущерб – была повреждена лишь одна автомашина. Вполне возможно, это было результатом негласной договоренности сотрудников Ходжагарского отдела ХАД с бандглаварем Кори Амиром или с кем-то из подчиненных ему командиров групп (такое тоже зачастую имело место быть): «духи», получив какую-то «конфетку» от ХАД или афганских властей, лишь имитировали боевые действия, демонстрируя перед своим руководством активность в исполнении его указаний.

Ну а после завершения этих операций губернатор провинции Тахар Имамуддин прислал всем ее участникам памятные «заморские» подарки: каждому было вручено по перьевой авторучке (офицерам и прапорщикам – известной японской марки «Pilot», сержантам и солдатам – китайские), китайскому декоративному настольному зеркалу и книпсеру («ногтегрызке»). Из-за этих подарков мы чуть не прослыли контрабандистами со всеми вытекающими негативными последствиями. Дело в том, что пограничникам категорически запрещалось принимать какие-либо подарки от афганцев, а так как местная валюта нам не выплачивалась и, соответственно, законно ничего купить в «дуканах» (магазинах) мы не могли, то факт наличия «заморских» вещей при пересечении границы в Союз (а пересекали мы ее с прохождением погранично-таможенного контроля) автоматически считалось контрабандой. Поддавшегося «тлетворному соблазну» в зависимости от тяжести «контрабанды» ожидало дисциплинарное взыскание, либо снятие с должности с досрочным откомандированием из ДРА с лишением льгот. Не буду описывать наши ухищрения по «контрабандному» ввозу на Родину законно полученных с официального разрешения командования погранотряда «ценных» подарков весьма символичной стоимости. Пусть это останется маленькой тайной «матерых контрабандистов-пограничников». (Это были единственные подарки за все годы войны, которые были привезены мною из Афганистана.) Об этом рассказываю в качестве ответа различным злопыхателям, которые в 1990-х гг. пытались представить воинов-«афганцев» психами, контрабандистами, наркоманами и бандитами-насильниками.

Так для меня закончился 1984 год. К этому времени я уже «понюхал пороха», завоевал определенный авторитет у подчиненных и чувствовал себя опытным командиром. Сейчас же с высоты прожитых лет понимаю, что в сущности тогда я все еще оставался молодым, «не пуганым» и удачливым дурашкой с «шилом в одном месте», который еще не попадал в серьезные «передряги», не видел «настоящей крови» и не осознал, что попал на настоящую войну. Наряду с мотивами, присущими всем советским офицерам и прапорщикам, нашими поступками еще двигало и обыкновенное юношеское тщеславие, стремление доказать всем (и, прежде всего, самому себе), что ты не трус и тебе по силам выполнить любую, даже самую сложную и опасную боевую задачу. О гибели старались не думать, ибо каждый надеялся, что его минует «чаша сия». На мое счастье, Господь уберег меня и дал мне время на осознание того, куда я попал. Это осознание пришло несколько позже, когда мне пришлось по-настоящему ощутить холодное дыхание смерти, когда предательски охватывают противный липкий страх и ужас неизбежного, а в мозгу «молоточками» стучит: «Выжить, выжить, выжить!» А ты ведь еще и командир, на тебя с надеждой смотрят твои подчиненные, и ты понимаешь, что не можешь дать слабину, находишь в себе силы смахнуть этот секундный страх, начинаешь стрелять и отдавать команды, придавая уверенности и себе, и своим подчиненным. Но все это еще было впереди…

3. Сказание о борьбе с «зеленым змием», досуге в Афганистане и не только

Вопрос «Пить или не пить?» в условиях войны всегда весьма актуальный. Проведя длительное время в Афганистане, скажу твердо: стресс снимать нужно и алкоголь (естественно, в меру) зачастую являлся самым действенным «психологом». Не зря же в годы Великой Отечественной войны были введены «наркомовские сто грамм». Однако снятие стресса таким образом возможно только в условиях гарантированного отсутствия угрозы возникновения боевых действий и только в допустимой мере, которая «не выводит из строя бойца». Этим способом стресс в Афганистане снимали и мы.

Кстати, в пользу этого тезиса завершился и мой спор с американскими военными, многие из которых очень гордятся тем, что имеют своих личных психологов. Как-то судьба свела меня и еще нескольких наших офицеров с коллегами из США в помещении, где мы временно остановились. Было интересно пообщаться с теми, на которых мы еще недавно «смотрели в прорезь прицела». Один из американцев неожиданно спросил меня с «подколкой»: «А у Вас есть свой личный психолог?», видимо, зная, что у русских офицеров личные психологи «не в моде». Нужно было видеть выражение его лица, когда он услышал мой утвердительный ответ. С изумлением он уточнил: «А где он?» Мой ответ «Он здесь» смутил его еще больше и его взгляд забегал по лицам присутствовавших офицеров – ведь он знал их официальные военные должности, далекие от психологии. Видя это, я с иронией усугубил интригу, кивком головы указав на большой холодильник. Все американцы с изумлением смотрели то на меня, то на холодильник, пытаясь понять, как в него может вместиться психолог. Давясь от скрываемого смеха, мой подчиненный перевел мой уточняющий вопрос моему «визави»: «Вас познакомить с ним?» Компьютерные программы в головах американцев окончательно «зависли» и они в недоумении стали смотреть на меня как на садиста, который, издеваясь над своим психологом, держит его в холодильнике. Усугубив ситуацию, я подошел к холодильнику и, специально закрыв им обзор, эффектным жестом волшебника достал из морозильника запотевшую от холода бутылку водки (стол уже был накрыт). Только теперь они поняли, что их разыграли и на их лица растянулись в улыбках. А затем последовал мой «спич»: «Когда вы попадаете в экстремальную, стрессовую ситуацию, то сразу же бежите к своему психологу, «плачитесь ему в жилетку», он гладит вас по голове, всячески успокаивает, пряча со скрытой улыбкой ваши 200 «баксов» за прием. И вы, успокоенные и умиротворенные той «хренью», которую он вам наговорил, с длинными ослиными ушами возвращаетесь к своим проблемам. К тому же воевать в сопровождении личного психолога невозможно – он по окопам за вами таскаться не будет. Так вот, если вам будет хреново – приходите ко мне. Я вам 100 грамм налью и весь ваш стресс с переживаниями как рукой снимет. И денег платить не нужно – ответную «полянку» накроете и все. Это проверено жизнью, когда в годы войны с гитлеровской Германией нашим фронтовикам выдавались 100 грамм водки, а гитлеровским солдатам – шнапс. Только в бой пьяным идти нельзя – реакция не та». Это вызвало всеобщий смех и веселье. Американцы согласились со сказанным, ибо в этом был глубокий смысл. Не зря же когда командира сбитого 19 января 1989 года под Ханабадом вертолета Ми-8 № 86 капитана Ильгиса Шарипова, единственного спасенного из экипажа, доставили «бортом» в аэропорт Пянджа, то первое, что сделал один из начальников, – протянул ему бутылку водки со словами: «Бери, пей! Тебе нужно снять стресс!» Ильгис в несколько глотков, как воду, выпил всю бутылку, оставаясь абсолютно трезвым (более подробно об этом рассказано в 11-й главе).

Отмечу, что на «Артходже», как и во всех Погранвойсках КГБ СССР, господствовала сложившаяся за многие десятилетия традиция «прописки» вновь прибывших для прохождения дальнейшей службы офицеров и прапорщиков. Поэтому вечером, 22 августа 1984 года – в день нашего с Виктором Нарочным прибытия на «Артходжу» – все офицеры и прапорщики собрались в комнате офицеров минбатра, где каждый из нас выставил на общий стол средство для «прописки» в виде двух «поллитровок» (вывозить за границу было разрешено только 1 литр «беленькой») и подробно рассказали от себе. После этого, разделив имеющийся запас «горячительного», в ходе вечера последовало четыре тоста: первый – за ММГ-3 и ее личный состав, второй – за благополучную службу вновь прибывших, третий – за погибших и четвертый – за то, чтобы за нас пили третий тост как можно позже (ибо все мы раньше или позже уйдем в иной мир, а такой тост не пьется только за «не хороших» людей). На каждый тост пришлось по 30–40 грамм водки, но наша «прописка» была признана состоявшейся. Ведь было важно соблюсти традицию!

В этой связи отмечу, что алкоголь на «точках» всегда был в дефиците, поскольку его приобретение у афганцев исключалось, а поездки офицеров в Союз были весьма редкими. Поэтому некоторые наши сослуживцы пытались выйти из положения с помощью «местных» возможностей. Так, как-то к нам на «точку» прибыл начальник Особого отдела КГБ СССР по погранотряду подполковник Морг-в, опытный, доброжелательный, находчивый, с чувством юмора руководитель и оперработник. Проходя мимо помещения, использовавшегося в качестве дровника, его внимание привлекло какое-то шипение. Благо, рядом оказался зампотех майор Георгий Налетко, который предупредил его о том, что в поленнице водятся змеи. Тот поблагодарил зампотеха за предупреждение и не стал испытывать судьбу своим любопытством. Однако, будучи человеком пытливым и наблюдательным, Морг-в обратил внимание на какое-то уж больно равномерное шипение этого змейства и решил внести ясность. Взяв длинную палку, он решительно разворошил дровник со змеиным «кублом» и изумился, когда из-под дров вместо головы гюрзы показалась алюминиевая «голова» молочного бидона, в котором оказалось отнюдь не молоко, а самая натуральная брага. Все присутствовавшие, включая майора Налетко, искренне дивились находчивости доморощенных «бутлегеров» и очень огорчились, когда брагу слили на землю. Морг-в же, будучи человеком последовательным, решил разобраться до конца с «бутлегерством» и по представленной начальником продсклада по ведомости на получение за дополнительную плату большого объема сахара нашел любителя «сладкой жизни». Им оказался… майор Георгий Налетко, так переживавший за его безопасность. Тем не менее это «открытие» каких-либо последствий для нашего зампотеха не имело – начальник Особого отдела был человеком вполне понимающим.

Как бы там ни было, но разными путями алкоголь на «точку» попадал. И если серьезных ЧП, связанных с употреблением алкоголя, на наших загранобъектах не было, то занимательные истории из этой серии периодически происходили. Одна из них была связана с визитом к нам на «точку» двух «москвичей» – руководящих сотрудников ГУПВ КГБ СССР, одним из которых был полковник Малец Анатолий Иосифович, впоследствии возглавивший политотдела СВПО КГБ СССР. Событие происходило в начале октября 1984 года. В день их приезда мы возвратились с операции и меня, как одного из самых «молодых» по сроку службы в ДРА офицеров, назначили дежурным по мангруппе, а остальные офицеры и прапорщики, проконтролировав выполнение подчиненными «трех заповедей» («обслужи и заправь технику, пополни боекомплект»), «расслабились» в комнате офицеров минбатареи – из отпусков и командировок вернулось сразу несколько человек. Факт же прибытия «москвичей» как-то прошел мимо их внимания и для всех стало полной неожиданностью поступление в 21 час команды о сборе офицеров и прапорщиков в клуб на совещание. А поскольку «народ» был в достаточно «приподнятом» настроении, то для сбора 15–17 человек мне потребовалось около 40 минут. Начальник штаба подполковник Г. А. Коновалов, был весьма «впечатлен» «утомленными» лицами присутствующих, но времени для переноса совещания уже не было.

Меня, как трезвого, да еще «при исполнении» с красной повязкой на руке, посадили на первый ряд, «спрятав» за мною молодого офицера Виктора (о фамилии тактично умолчу), который сильно «ослабел». Начало совещания прошло неплохо: все бодро встали по команде «Товарищи офицеры!», дружно поздоровались и «вечерний намаз» начался. Первый «москвич» наговорил нам кучу всяких «приятностей» типа: «Родина с вами», «обеспечим всем необходимым», «решим все проблемы» и т. п. Мы уже подумали, что пронесло. Оказалось, нет! Спустя каких-то пять минут после начала совещания голова Виктора уперлась мне в позвоночник. Сомнений не было: Витя «ослаб» окончательно и мне ничего не оставалось, как сидеть ровно, не делая резких движений, чтобы он окончательно «не потерял себя». Начавший было выступление полковник Малец А. И. обратил внимание на это обстоятельство и обратился ко мне: «Товарищ старший лейтенант, а ему что, плохо?» В нарушение устава, не вставая (чтобы товарища не уронить), я «удивился»: «Кому?» Малец уточнил: «Офицеру, который сидит сзади Вас». Мне ничего не оставалось, как, не шевелясь, поворотом головы имитировать попытку увидеть: кто же там сидит у меня за спиной? Почувствовав, что «запахло жареным», наш военный контрразведчик капитан Геннадий Шир-к (в октябре – ноябре 1984 года его сменил майор Владимир Двор-в) попросил разрешения выйти. Москвич, пораженный его бравым боевым видом – на совещание Гена почему-то прибыл с автоматом с двумя «спаренными» магазинами, – попросил его представиться. Услышав его должность, только кивнул в ответ, а Геннадий радостно «выпорхнул» из помещения. Подумаете: вот гад, в минуту опасности бросил товарищей? А вот и нет, ошиблись, – Геннадий никогда и никого в беде не бросал. Просто у него было мышление «опера» и он попытался спасти ситуацию другим образом.

Однако вернемся к совещанию. Наш доктор Николай Ерш-в бросился на выручку боевого товарища, заявив, что Виктор только вернулся с операции, где получил контузию. Изумленные «гости» со словами: «Да мы что, варвары?» потребовали немедленно отправить его в санчасть. Вот тут и произошла катастрофа: поскольку Николай тоже хорошо «принял на грудь», то ситуацию сгубил его пьяный эгоизм: когда он выводил Витю из помещения, поддерживая его под руку (а может, сам держался за него), то думал лишь о том, как самому «вписаться» в дверной проем. В результате Виктор лбом врезался в косяк двери, который какой-то невидимой силой отбросил его назад и он растянулся на полу во всей своей «красе»: ну, настоящая «советская недвижимость»! «Просканировав» лица присутствующих, москвичи мгновенно «прозрели» и объявили о прекращении совещания.

Понимая, что произошло непоправимое, наши ветераны предприняли отчаянные попытки нейтрализовать ситуацию. Сопровождая москвичей к зданию штаба, они как пчелы «жужжали» о трудностях войны, о потерях, о стрессах и т. п. Но тут, возле здания штаба, им наперерез, как ночной истребитель-перехватчик, из темноты неожиданно вынырнул наш «особист». Решительно отстранив офицеров «точки», он официальным тоном обратился к гостям: «Товарищи офицеры. У меня к вам есть серьезный разговор. Прошу пройти ко мне». Так как его «апартаменты» находились в одном здании со штабом (лишь вход был со стороны бассейна), то Геннадий, встав на их пути, тактично «изменил» их маршрут. При этом незаметно для гостей сделал несколько характерных движений рукой сопровождавшим: «Отвалите!» Но не тут-то было: народ хотел знать, о чем будет разговор, и лишь чуть приотстал от них. В дверной проем они увидели «богато» уставленный стол и, о боже, – приятно запотевшая бутылка «беленькой» (вот жмот – товарищам говорил, что у него ничего нет). Народ, сглотнув слюну, облизнулся, но делать было нечего – остался на улице. Но окна-то были закрыты лишь целлофановой пленкой (от стрельбы минометов стекла разлетались) и слышно было все. Гена начал серьезный разговор фразой-предложением: «Товарищи офицеры! У меня сын родился (и это была чистая правда). Прошу со мною отметить это событие». С его стороны это было по-оперски верно: гости были поставлены в крайне затруднительную ситуацию. Ведь они тоже были офицерами, и прекрасно все понимали, но из-за порядков «московского двора» не могли себе позволить «слабости» простых офицеров – уже в воздухе веяло надвигавшейся кампанией «борьбы с пьянством» (скоро по всей стране начнут выкорчевывать виноградники и насаждать «молодежные безалкогольные свадьбы»). По этой причине они ограничились лишь поздравлениями, твердо отказавшись от выпивки. Тем не менее, видимо, под этим впечатлением решили не предавать огласке произошедшее. И все так бы и было, если бы… не все тот же врач Николай Ерш-в.