Текст книги "Призраки осени"

Велосипедист

Время капало из крана с надоедливым мелодичным стуком.

Сквозь дрему Берту приходили на ум различные картины, саундтреком к которым могли бы подойти эти звуки. Полые ландшафты, выложенные из духовых инструментов. Лес алмазных сосулек, рассыпающих весеннюю капель. Празднество крохотных, с мизинчик, созданий, с размеренной четкостью бьющих в слюдяные барабаны.

Берту казалось, что его тело исполнено из стекла. Кто-то завернул его в ковер и грубо, но без особой жестокости несколько раз ударил кувалдой. Кости растрескались и проткнули кожу изнутри зубчатой бахромой.

«Я никогда не смогу ходить, – хихикнул про себя Берт. – Стану шаром и буду кататься из угла в угол. Отличный цирковой трюк!»

По коридору заскрипели колеса. Берт жадно прислушался, пытаясь уловить обрывки разговоров. Дверь в палату открылась, стекло зазвенело, голоса неожиданно заполнили палату гомоном чаек. Запахло мылом и морским прибоем.

– …рядом с домом, – закончил женский голос, но его партию тут же подхватил мужской. Доктор. Самые внимательные руки. «Он доставал трубки из моей груди, продувал их и монтировал на место, – покивал внутренний Берт. – Уважаю профессионалов! По одном звуку определить, что не так с моим клавикордом».

– Проклятое место! Давно пора его снести!

– Полицейские оставили здесь своего человека, возможно, тот, кто сделал это с ними, захочет вернуться.

– Его до сих пор не нашли?

– Доктор, в городе живут семьсот тысяч человек, – женщина явно гордилась чужими словами, которые звучали так убедительно. – Дом перетряхнули по кирпичику.

– Этот коп, похоже, вас очаровал.

– Ну что вы, доктор. Линкольн Финч вовсе не в моем вкусе. Ему всего двадцать один!

– Пусть лучше ваш коп объяснит, куда пропадают дети?!

– Он говорит, что все следы ведут в порт. Возможно, там детей продают на органы или что-то в этом роде…

– Этот ваш Финч – странный малый. Видели его руки?

– Боже мой, доктор, он вовсе не мой! И потом, это скорей всего ожоги… или экзема, как вы думаете, доктор?

– Да-да, – раздражение рычало в голосе доктора, Берт видел собаку, которая сидела в нем, приземистая, плотно сбитая, с крепкими желтыми клыками, беспородная, но опасная псина. – Вторые сутки кряду из дома на холме нам привозят едва живого человека, все следы ведут в порт, а мы обсуждаем: обварился ваш дорогой коп или страдает нервами!

– Ах, доктор, вы нестерпимы! Откуда в вас столько желчи и скепсиса?!

– Реализм, Марта, это называется – смотреть на вещи реально. Всю жизнь меня учили верить фактам. И если рядом с заброшенной дырой опять находят раненого, значит, что-то особенное в этой дыре есть.

– Шакалы… – прохрипел Берт, их клювы были для него такой же реальностью, как и раздробленные свирели внутри груди. Каждый вздох отзывался переливчатым тремоло.

– Вам еще рано охотиться, – отмахнулся доктор. – А пока познакомьтесь с новым соседом. Он, как и вы, пострадал рядом с домом. У вас даже диагнозы похожи. Мда.

Голоса утекли в коридор.

Берт никак не мог разомкнуть веки. Проклятые карлики поставили на них замки! Парень слышал тяжелое размеренное дыхание рядом с собой, но видел лишь мутную, белесую пелену.

– Ты видел их? – Берту показалось уместным начать разговор именно так.

– Тараканов? – прохрипел сосед, его кровать скрипнула. Наверное, сел или спустил ноги. Счастливчик! Может двигаться, не боясь поломаться или ступить на битое стекло.

– Да нет же, паучьих шакалов.

– Нет, я помню только негритянку и тараканов.

– Ммм, – Берт не знал, о чем еще спросить. – Тебе кололи такую едкую гадость, от которой чувство, будто под кожу залили кипятка?

– Витамины, – припомнил сосед. Его голос стал чище. Мальчишка!

– Ага, ты меня младше! – обрадовался Берт. – Я – Берт Райт.

– Люк Комптон.

– Меня позвала девушка в окне. Я думал, ее там держат силой.

– Моя сестра, – всхлипнул сосед. Внезапно Берт понял, что пелена – всего лишь платок, которым его накрыли, чтобы солнце не резало глаза. Парень поднял правую руку, и та, на удивление, послушалась. «Главное, не разбить ее, когда буду класть на место!»

Берт стащил ткань с лица, и свет вогнал ему в глазницы два ослепительных ножа. Рука грохнулась вдоль тела. Берт услышал звон, с которым отдалось внутри него это падение, и приготовился с ужасом пожинать плоды своей глупости: грохот сервизов, рушащиеся залы из хрусталя, обвал сталактитов.

– Шейла! – рыдал голос рядом. – Я ничего не смог сделать!

Понемногу из сияния стали проступать предметы. Мир проявлялся как на фотографии. Берт увидел, что под потолком вращается вентилятор, огромный, как вертолетный винт, и абсолютно бесшумный. Берт повернул голову и у самого носа накололся взглядом на тумбочку, возмутительно квадратную и твердую, мысленно слизнул со стакана каплю воды и ощупью двинулся дальше. Взгляд полз терпеливо, как муравей. Каждый предмет обладал запредельной тактильностью. Берт хотел коснуться каждого угла, залезть в каждую выемку. За тумбочкой обнаружился нос, торчащий из плена белоснежных бинтов. Вокруг носа, выше или ниже, обычно располагались глаза, шея, уши, но здесь, после тщательного изучения, обнаружился только рот.

– Шейла, – продолжал жалеть себя мальчишка. – Шейла!

Берт поймал себя на мысли, что хочет засунуть палец в этот хнычущий рот. Хорошо, что рука отказалась слушаться.

В коридоре засуетились, мимо двери метнулись белые тени, издалека пришел визг колес – кого-то везли, жизнь на волоске, голоса раскаркались, зазвенело битое стекло.

Дверь палаты распахнулась. Внутрь заглянул мужчина с узкой бородкой, в интеллигентных очках в тонкой оправе. Доктор был весьма молод, но его голову украшала шапка абсолютно седых волос. Белый халат был криво застегнут, в руках заходился короткими гудками телефон. Из-за спины врача растерянно выглядывал парень в полицейской форме.

– Люк! – заспешил доктор. – Ваша сестра нашлась! Ее везут в операционную.

Голос-Из-Тени

История не помнит имени человека, построившего дом на холме. Не будем его допытываться и мы. Достаточно того, что он заплатил ту же цену, что и прочие гости бала Холдстоков.

Старьевщик привез целую гору барахла.

Отстегнул ослика от повозки, крякнул, наклонил борт и вывалил кучу, полную чудес, прямо на мостовую. Прислонился к стене, набил трубку неожиданно острыми изогнутыми ногтями, поджег, хищно затянулся и медленно оцарапал округу когтистым взглядом. Ветер трепал седые волосы, пучками торчавшие из его ушей. Жеваная шляпа бросала вызов законам геометрии и здравого смысла. Старьевщик был худ, остронос и голоден. Хищная старая птица.

Город только продрал заспанные глаза. Осень хозяйничала в нем, подметала улицы снежным кусачим ветром.

Старьевщик запустил руку в карман вылинявшего, но по-прежнему видного, крепкого кителя и достал колокольчик на рукояти. Языком передвинул трубку из одного угла рта в другой и задребезжал, затрезвонил, созывая детвору и кумушек.

Ребятишки накинулись на гору сокровищ, закопались по уши и растащили по всему городу. Хвастаться, менять и примерять. Старьевщик не был букой, отдавал любые две вещи за медяк. Хозяйки находили среди откровенной рухляди гнутые оловянные кастрюли; требующие починки, но крепкие зонтики; ночные горшки со сколотыми ручками – любоваться ими, что ли? – облезлые часы; продавленные подушки; треснутые рамы; выщипанные, но миленькие веера – бездну полезного можно найти, если не бояться испачкать руки.

– Надолго к нам? – старьевщик всем телом развернулся на голос и, по-птичьи склонив голову набок, уставился на тонконогого, с жидкими усами и плешью полисмена. Обманчивая простота последнего могла сбить с толку кого угодно, но не бывалого торгаша и бродягу. Он вмиг оценил силу жилистых рук, уверенность, с которой они сжимали дубинку, и спокойную твердость взгляда.

– Украду для своего цирка пару-тройку ребятишек и тут же уеду, – оскалил жутко неприятные зубы старик. Казалось, в рот ему напихали гнутой проволоки. Полицейский не сдержал удивления, даже поморщился.

– Славные зубки?! – оскалился еще шире кочующий торговец. – Хотите себе пару таких?

– Засадить бы тебя за решетку, – нахмурился полицейский, явно недовольный своей слабостью. – Будешь дурить, отделаю, как мясо на отбивные!

– Не извольте беспокоиться, законы я знаю, – старьевщик приподнял шляпу над гладкой, как яйцо, макушкой, и страж порядка ему немедленно поверил. Законов нынче было два: право сильного или деготь и перья.

– Меня тут каждая собака знает, – невпопад предупредил полисмен и ушел.

Старьевщик моргнул ему вслед, точно смахивал крошку со стола, и продолжил отпускать дырявый товар. К полудню от кучи остались одни никому не нужные огрызки. Старик достал мешок и сгреб туда мусор.

После обеда потянулись иные барахольщики. Эти хотели сбагрить ему свои поломки и обноски. Глаза старьевщика разгорелись двумя углями, и пошел совсем другой торг. К ужину ушлый дед битком набил тележку, охрип и, судя по звону кошелька, остался в явной прибыли.

На ночлег его никто не позвал.

Знакомое дело.

Старик впряг в тележку сонного ослика и побрел, понукая ленивое животное, к выходу из города.

У погоста торговец остановился и мучительно высматривал что-то в подступивших сумерках. В лесу за кладбищем токовала невидимая птица, то ли призывая самку, то ли собирая стаю. Старьевщик довольно заухал в ответ, и они долго перекликались, после чего одновременно умолкли. Дед окинул взглядом небо, зашторенное облаками, и сунул руку за пазуху. Резная сфера, чуть больше кулака, приятно согрела руку. Старик поднес череп к губам и подышал в пустые глазницы. Показалось или щупальца под челюстью слегка дрогнули? То самое место?

Кряхтя, старьевщик сполз с повозки. Добрел до косого кладбищенского забора и, отшвырнув гнилую изгородь, шагнул на освященную землю. Зашипел от резкой боли в ступнях. Пошатнулся. Швырнул череп в подернутую ранним морозом грязь. Тот пробил тонкую корку льда и наполовину погрузился в землю.

Старику не показалось. Череп несколько раз дернулся, попытался приподняться на щупальцах. Пламя лизало глазницы изнутри. Трещины ползли по полированной кости. Мертвая голова указала куда-то за спину деда.

Кладбище вгоняло раскаленные шипы в лодыжки старьевщика и подбиралось к коленям. Дед выл, вырывая куски губ своими чудовищными зубами, но сумел сделать три ломких шага назад и выпасть на дорогу.

Луна прищурила любопытный глаз в прореху облаков.

Ослик испуганно стриг ушами. Ночь потешалась над стариком, но не подходила близко.

Отдышавшись, старьевщик поднял глаза и в прицельном свете завистницы-луны увидел холм с подозрительно знакомой лысой макушкой. Подходящее место для казни. Или рождения нового Бога?

Боль свернула знамена и, издеваясь, расселась вокруг старика.

Он утерся огромным узорчатым платком и осмотрелся. Место казалось подходящим. Город, как язва, не препятствуй ему, и он разрастется. Кладбище сотрут и забудут. Холм станет деталью городского ландшафта, неотделимой частью.

Старьевщик распряг ослика и угостил хворостиной по заду. Обиженное животное взбрыкнуло и скрылось в ночи. Повозку мстительный старик опрокинул на кладбище – пусть гадают, что здесь произошло? – и полез на холм.

Луна кралась за ним по пятам. Старик ее приворожил. Она не знала, но была его главной сообщницей.

Взобравшись достаточно высоко, старьевщик начал раздеваться. Сапоги, брюки, китель полетели на землю. Бесстыдно сверкнули сухие ягодицы. На старике не осталось ни лоскутка.

– Вот так встреча, мусорный предтеча, – попрощался дед и закашлялся.

Он замер, повернувшись к луне боком, ощерился, роняя из пасти серпантин слюны, вытянул руки перед лицом и показал миру огромный клюв вместо носа.

Луна прищурилась.

Человек отбрасывал на землю удивительную тень – дерево, а не старик.

Так и застыло.

Кривое дерево венчало холм. Но оно не отбрасывало больше никакой тени. Вместо нее у подножия дерева лежал голый человек. Не старик. Кто-то совершенной иной.

Ночной холод растормошил его.

Человек сел.

Ощупал себя руками.

Открыл рот и провел языком по зубам.

Обычные.

Человек прислушался к незнакомому чувству.

У него чесался нос.

Он неуверенно помассировал его пальцами. Стало легче. Тогда человек от души подрал нос ногтями.

Он подобрал одежду старика и с неудовольствием обнаружил, что штаны ему длинны, а китель слишком широк в плечах.

В голове человека полыхал план. Он был призван для дела.

За два месяца он не только заложил фундамент, но и успел наметить комнаты на каждом этаже. Тень ждала священника.

Тот пришел утром.

Игроки в загробный покер

Душекрад оглядел сидящих, приблизился шаркающей, колченогой походкой и уселся на свое место. Уронил руки на стол, повелительно дернул ладонями. Леди Пустое Семя и Мириам Дутль поспешил вложить пальцы в его капканы.

Душекрад обвел взглядом Чиз, будто не заметил стражей за ее плечами. С губ двойного призрака сорвалось змеиное шипение:

– Кому-то нужно отдельное приглашение?!

Лица Райта и Бёрна перекосило резкой судорогой. Их тела подернулись зыбкой молочной пенкой. На Круеле потрескался сюртук. У Гордона лопнули пуговицы. Оба похоже открыли рты и распались по стульям, как разрубленное яблоко.

– Я голоден, – проскрипело существо, занявшее тело Душекрада. – Негодные из вас повара.

– М-м-мы… старались, – залепетал лорд Тангейзер.

– Я так долго копил силы, – пожаловалась тварь, ее губы оттопырились, точно изнутри лезло нечто, чему необходим был широкий выход. На стол посыпались тараканы. Гигантские, с ладонь величиной. Каждый подбежал к своему игроку и уселся напротив. – Вы ничуть не изменились.

Призраки слушали Душекрада, затаив дыхание, которое давно перестало что-то значить в их загробном мире.

– Знаю, среди вас есть злоумышленник, – зло покивало головой. Ладони женщин, которые оно продолжало сжимать в руках, неожиданно покрылись тонкими линиями сосудов, стукнули кости, о стол забарабанила багряная капель. Леди Пустое Семя без рисовки смотрела, как ее пальцам возвращают жизнь. Мириам Дутль шумно втянула носом воздух и закряхтела, подпрыгивая в кресле. Только через несколько секунд призраки поняли, что она рыдает. И на сей раз абсолютно искренне.

– Не надо, – попытался вмешаться лорд Холдсток, вытянул руку, привстал. Душекрад швырнул в него взглядом. Лицо Гарольда распороло наискосок и в воздух хлынули колкие, как морские ежи, искры синего света. Мэра отбросило на спинку стула, он схватился за расползающееся лицо и попытался сдержать, срастить, заштопать!

– Не надо мне врать!!! – завопил Душекрад, и дом присел в панике. Шторы встали дыбом. Обои свернулись в рулоны и подохли у стен. Те обнажили бесконечную наштукатурную роспись. Сотни детей со свечами в руках толпились у непроницаемой границы и немо разевали рты. Молились? Проклинали?

– Вижу, вы пристрастились к картам? – Душекрад отшвырнул начатые женские руки. Обе оторвались, ударились о стол, разбрызгивая жаркую пульсирующую кровь. Дамы смотрели на свежие культи. Леди Пустое Семя начала заваливаться на бок, Мириам Дутль потащила обломок ко рту и пыталась его лизать, стягивать зубами края несуществующей раны. Пальцы оторванных рук сокращались, как лапы раздавленных пауков.

– Отчего бы нам не сыграть? – Душекрад смахнул обрубки на пол и потянулся за колодой. Тараканы разбежались из центра и сгрудились у стула Фан-Дер-Глотта. Тот – единственный из всех – так и не опустил глаз и не отвернулся.

– Сыграем вдвоем, святоша? – монстр посмотрел на Фан-Дер-Глотта так криво, как не могло сложить гримасу ни одно живое существо.

– Время, – обронил священник.

– Не пришло? – не унимался Душекрад, он вел себя как юродивый, лицо находилось в постоянном танце. – Не вышло? Не успевает?

– Еще мое, – сухости тона Фан-Дер-Глотта мог позавидовать самум.

– Здесь нет ничего твоего! – казалось, тварь не может закричать еще сильней. Воплем сорвало призраков со стульев и раскидало по комнате. Ножки мебели подломились, фамильная посуда разлетелась вдребезги, стекла проросли причудливыми трещинами. Душекрад стоял, опираясь руками на стол, и орал, вытянувшись к Фан-Дер-Глотту всем телом. Тот замер, широко расставив ноги, отвернувшись, но сдерживая удар прямой рукой с зажатой в ней картой.

– Хм, – вмиг успокоился двойной призрак и выдернул карту у священника. – Четверка.

Понюхал пробитую подсвечником дыру и удовлетворенно уселся на пол.

– Он жив, – с улыбкой сообщил он копошащимся призракам. – Берт Райт – клац-клац! – к нам еще вернется!

– Ты хотел сыграть? – с коленей спросил Круел Райт. – Я готов сделать ставку.

– Поддерживаю, – прошелестели тени.

– Ставлю, – заворочалась грузная Чиз.

– Да, – лорд Холдсток уже двигал на место свой стул.

Призраки расселись.

Душекрад занял свое место. Стул под ним стонал, лишившись одной ножки и растрескав остальные три.

– Выигравший жрет, – хлопнул рукой монстр.

– Мы так не… – заныл Виски-Джек, и Гарольд Холдсток от души вмазал ему по губам. Лорд Тангейзер очень благородно завыл и спрятался в ковшике ладоней.

– Выиграем мы, будешь жрать крыс, – жестко поставила Чиз.

– Месяц? – поднял бровь Душекрад.

– Год, – закрыл Фан-Дер-Глотт.

Тварь втянула воздух бесплотными ноздрями и начала озираться, крутить головой, подскакивать. Стул подломил еще две ножки, и Душекраду пришлось стоять. Как нашкодившему ученику перед советом учителей.

– Близко, – шептало про себя погребенное зло, – их запах… кхххххххххххаааааааааааааааа… Согласен, – вмиг окаменел Душекрад. Гордон Бёрн тасовал. Лорд Холдсток сдвигал. Виски-Джек сдавал. Леди сгребли свои карты оставшимися руками. Леди Пустое Семя держалась отменно. Мириам Дутль спускала дух, как проколотый воздушный шарик.

– Пас… пас… пас, – посыпались карты. Фан-Дер-Глотт. Чиз. Бёрн.

– Ставлю себя, – в глазах Леди Пустое Семя бушевал лесной пожар.

– Пас… пас… пас… пас, – Тангейзер. Холдсток. Тень. Дутль.

– Ваше слово, мистер Райт, – в голосе Душекрада не было ни тени издевки. Он всерьез уважал соперников. Сейчас они были на равных.

– Поддерживаю, – прохрипел Круел Райт, стараясь скрыть панику в голосе.

– С вами, – качнул головой Душекрад и обнажил карты.

Райту катила пара валетов. Леди Пустое Семя жертвовала собой: пунцовая от сердечного стыда семерка и король бубновых матрасов. Рука Душекрада была в дерьме: шестерка треф и мертвая дама.

Круел шагнул в тёрн и замахнулся на ривер, но зло придавило его руку к столу.

– Мы же джентльмены! – зашипел Душекрад вновь. – Хватит раскладов. Судьба одноглаза, но метка. Дама – первая. Ваша жестокость, вы правы и будете есть вторым.

– Я не прикоснусь к ней.

– Уговор! – воскликнул Душекрад и вскинул руки вверх, закружился по комнате, разбрасывая карты. Они порхали, как конфетти в рождественскую ночь, и не хотели планировать на пол. Он подскочил почти вплотную к Леди Пустое Семя и нежно поцеловал в щеку.

– Нынче же ночью, – пообещал Душекрад, – быть вам со мной на небесах!

Леди Пустое Семя аккуратно вытерла щеку, хотя на ней не осталось ни следа. Взялась за плечи двойного призрака, вонзила большие пальцы под ключицы и впилась зубами в тщедушную шею. Тело Душекрада распахнулось, туман хлынул наружу, как вывалившиеся внутренности. Голова призрака качнулась и не удержалась на перегрызенной шее.

– Проща… – выдохнул подлинный Душекрад, и туман поглотил его душу. Тараканы карабкались друг по другу, громоздились в центре стола в жуткую, шуршащую хитином и жвалами вавилонскую башню.

– Ваша очередь, – проговорила Леди Пустое Семя и наклонила голову, подставляясь Райту.

– Я не…

– Будешь, – Фан-Дер-Глотт положил руку на плечо почтальону. – Ты сдержишь слово, иначе оно наплюет на свое!

Туман комкался и истерически подергивал хвостами. Он жаждал нарушения договора!

Круел Райт гордился, что ни разу не ударил женщину. Хотя имел полное право. Леди Пустое Семя уставилась на стену. Никто не мог посмотреть глазами женщины. Перед ее внутренним взором спешили, бежали, сменялись видения, и лишь одно оставалось неизменным – маленькая больная девочка, с рождения обреченная на безумие. Фиона! – беззвучно кричала Аманда Фёрст. – Подожди меня! Но девочка оборачивалась и убегала.

Райт стиснул зубы и ударил. Потом еще и еще. Тело Леди растворилось в бурлящем тумане. Призраки задыхались от облегчения и отчаяния.

Туман собрался в плотный сытый комок и отступал к подвалу.

Гарольду Холдстоку казалось, что зло издевается над ними. В правое ухо назойливо лез какой-то шум. Колокольный звон? Несколько раз моргнул свет.

Первым обернулся Виски-Джек.

За окном творилось что-то неладное.

Свет нарезали полосами и прокручивали на кинопроекторе с огромной скоростью.

– Рука! – завизжала Мириам Дутль. – Рука! Кто-нибудь, сбросьте ее!

Никем не замеченная, оторванная кисть взобралась на настенные часы и крутилась, как безумная. Стрелки летели сплошным серебряным диском. Маятник нарезал время с быстротой печатной гильотины.

Впервые с момента их первой встречи Фан-Дер-Глотт показал какие-то эмоции. Он зарычал и швырнул стол об стену. Часы разлетелись вдребезги.

Кисть хлопнулась в пыль, задрожала, перевернулась, обмакнула указательный палец в лужицу собственной крови и нацарапала одно слово:

ГОД.