Текст книги "Непонятый «Евгений Онегин»"

Ленский вызывает двойственное авторское отношение. В герое немало возрастного и, так сказать, профессионального, что представляет для Пушкина пройденный им этап. Отсюда и чувство превосходства, но и чувство сожаления, ибо закономерное движение вперед не означает только накоплений и обретений, но и связано с неизбежными утратами; удовлетворение приобретенным преобладает, но и сожаление временами вспыхивает и обостряется.

Разнится и отношение к герою среди исследователей. В глазах В. А. Кошелева Ленский – прежде всего поэт, причем автор находится под влиянием раннего варианта рукописи. Соответственно усиливается вина Онегина, посмевшего поднять руку на поэта… Даже в своем итоговом замечании исследователь сохраняет оптимизм: «Ленский ведь еще ребенок – а из каждого ребенка всегда что-нибудь получается»[83]83
    Кошелев В. А. «Онегина» воздушная громада… С. 76.


[Закрыть].

Отношения Онегина с Ленским иначе рассмотрел М. О. Гершензон. Исследователь допускает ряд преувеличений, например, ставя Ленского на одну доску с сельскими обывателями-помещиками и даже ниже их, считая, что «Ленский хуже их», «труп, как они, но подрумяненный молодостью, поэзией, геттингенством»[84]84
    Гершензон М. О. Статьи о Пушкине. М., 1926. С.106.


[Закрыть], иначе говоря, воспринимая реальностью то, что Пушкиным изображается лишь как один из гипотетических вариантов судьбы Ленского. Тем не менее М. О. Гершензон проницательно улавливает, как подспудно, интуитивно накапливается неприятие Ленского и со стороны Онегина, и со стороны Татьяны. Автор по праву подчеркивает, что сон Татьяны носит пророческий характер, и восклицает: «Как странно: их (главных героев. – Ю. Н.) счастье спугнуло появление Ольги и Ленского» (с. 108). Развивая эту мысль (правда, уже на предельном заострении), исследователь полагает, что Онегин «непременно соединился бы» с Татьяной, «если бы ему не предстоял в эти дни пугающий пример, карикатура того же соединения: пошлый роман Ленского с Ольгой» (с. 108). И в «мальчишеской выходке» Онегина против Ленского М. О. Гершензон усматривает «глубокие корни», почему «дело сразу приняло такой серьезный оборот. Иначе Онегин не допустил бы дуэли, он, как взрослый, успокоил бы обиженного ребенка; и, даже допустив дуэль, он обратил бы ее в шутку. Но чувство темное, сильное, злое направляло его руку…» (с. 107).

Вероятно, рассуждения М. О. Гершензона следовало бы освободить от преувеличений, но большая доля истины в них, несомненно, содержится.

Вслед за Ленским и в связи с ним входит в повествование Ольга. Ольга исчерпывающе определена автором в одной строфе, посвященной ее портрету, портрету внешнему и психологическому одновременно; несколько дополнительных штрихов дорисовывают этот портрет, сам по себе настолько ясный, что не возникает желания комментировать его.

В связи с Ольгой возникает и еще одна проблема, которая не является проблемой пушкинского романа, но возникает объективно, если продумывать следствия изображенных в романе фактов.

Таково уж универсальное свойство романа – панорамы русской жизни: многое из того, что здесь лишь намечено, может развернуться в самостоятельное исследование жизни. Что было бы, если бы Татьяна ответила Онегину «да», – разве это не одна из тем «Анны Карениной» Толстого? Строфа («А может быть и то: поэта / Обыкновенный ждал удел») о варианте судьбы Ленского – разве это не зерно «Обыкновенной истории» Гончарова? Названные произведения – именно самостоятельные исследования жизни, со своей проблематикой и своими героями; берется лишь самый факт, что создание Пушкина проходило через творческое сознание и Гончарова и Толстого.

Проблема, которая имеется в виду, не поставлена и в последующем развитии литературы: это тема ответственности избранницы поэта, а может быть, и ответственности поэта за свой выбор. Эта тема не возникала в пору работы над романом в личном плане перед холостым тогда Пушкиным; она еще не подкреплялась и иным жизненным опытом, в частности Дельвига, неудачная женитьба которого сыграла роковую роль в преждевременной кончине поэта.

В романе отмечено, что любовь Ленского, благодаря к тому же легкой податливости юного поэта на внушение и самовнушение, оказывает прямое влияние на его творчество:

 
Поклонник славы и свободы,
В волненье бурных дум своих,
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их.
 

Зато, вероятно, в ином случае, когда Ленский «Что ни заметит, ни услышит / Об Ольге, он про то и пишет», он рассчитывает на определенную благосклонность своей героини. Впрочем, автор не солидарен разделять даже такую скромную идиллию:

 
Случалось ли поэтам слезным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
И впрямь, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен… хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.
 

Отчетлива ирония в адрес вдохновенного Ленского, не лучшим образом распоряжающегося своим поэтическим даром.

Откуда возникает такое устойчивое ощущение, что в гипотетической судьбе Ленского более вероятным был бы второй, «обыкновенный» вариант? Наверное, к тому много причин, но одна из них – что рядом с Ленским Ольга. Ольга… но о ней распространяться нет надобности; пусть она дарит себе на здоровье счастье своему улану и сама будет счастлива… сколько может. Ее портрет очень мил, но автору он надоел безмерно; и право же, юной деве невдомек, что поэтический дар жениха годится не только для того, чтобы заполнять листки ее альбома. На редкость однотонная Ольга («Всегда скромна, всегда послушна[85]85
    «Послушание, следование готовым образцам, заведенному порядку, бездумное приятие того, что дает жизнь, – таково ее «мироотношение» с самых детских лет; таким оно остается навсегда» (Удодов Б. Т. Концепция личности в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» // Индивидуальность писателя и литературно-общественный процесс. Воронеж, 1979. С. 50).


[Закрыть], / Всегда как утро весела…») ко всему прочему пользуется негласно присвоенным правом повелевать своим женихом; останься она с Ленским, она бы помогла «охладеть» пылу его души. Опять-таки это не означает, что Ленскому, женись он на Ольге, был бы заказан героический путь, но он непременно означал бы конфликтную ситуацию в семье; и в этом случае, признавая возможность такого пути, приходится счесть его менее вероятным. И, несомненно, иным было бы наше ощущение гипотетической судьбы Ленского, если бы с ним была другая подруга, допустим, условно говоря, Татьяна.

И все-таки разговор о Ленском хотелось бы закончить не на этой минорной ноте. Образ Ленского – важный этап в развитии и становлении пушкинского гуманизма.

Пушкин формировался в атмосфере бесконечных войн, в которых дворянин, по понятиям чести, должен был смело участвовать. Смерть на поле брани воспринималась почетной, ее безвременность лишалась оттенка трагичности. Пушкин – свидетель революционных потрясений: неизбежное кровопролитие не смущает поэта и воспринимается естественным. Пушкин приемлет индивидуальный террор («Кинжал»). Предельно заострены строки «Вольности»:

 
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
 

Для осознания самоценности человеческой жизни время еще не пришло, до идей Достоевского о невозможности строить светлое здание на трупе хотя бы одного ребенка еще далеко.

Определенные изменения в миропонимании Пушкина происходят в связи с событиями 14 декабря. Здесь гибель и страдания людей предстают ужасными, лишенными романтического ореола.

Пушкин не теряет мужества («В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни»), он в высокой степени обладает умением воспринимать явления в их диалектической противоречивости. Однако важно выделить новые элементы в сознании Пушкина. Совершенно замечательно, что роман в стихах тоже отразил мировоззренческие перемены в душе поэта.

Ю. Н. Чумаков[86]86
    См.: Чумаков Ю. Н. Поэтическое и универсальное в «Евгении Онегине» // Болдинские чтения. Горький, 1978.


[Закрыть] обратил внимание, что в «Евгении Онегине» упоминается о множестве смертей, причем и совсем краткие и более развернутые сообщения даются будничным тоном, не вызывая никаких эмоций. Таковы все сообщения, кроме одного: исключение представляет описание смерти Ленского.

Действительно, наблюдается парадокс. Проходит перед нами юный герой – и неуклонно за симпатией к нему тенью следует ирония. Но звучит роковой выстрел – и тон повествования меняется. Изображение смерти юного поэта дано развернуто и обретает пафос реквиема.

Нельзя пройти мимо такого обстоятельства. Шестая глава создавалась в 1826 году. Это горький год, год следствия, а потом и расправы над декабристами, год томительного ожидания Пушкиным решения собственной участи. Не потому ли трагические тона шестой главы – это не только конкретика судьбы персонажа, но мировоззренческая акция самого автора? Шестая глава с эпиграфом (по-итальянски): «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не трудно. Петр.» (сокращенное слово – Петрарка, автор цитируемых строк; а может, вместе с тем, и намек: Петроград?[87]87
    См.: Фатов Н. Н. О «Евгении Онегине» А. С. Пушкина (К вопросу об истории создания романа) // Ученые записки / Черновицкий гос. ун-т. Сер. филол. Вып. 2. Львов: изд. Львовского ун-та. 1955. Т. XIV. С. 102.


[Закрыть]) вписывается в большой и сложный процесс, в итоге которого Пушкин получает право поставить себе в заслугу деяние – «милость к падшим призывал» (в более широком варианте – «милосердие воспел»).

Татьяна

Представление сестер Пушкин начинает с портретов, и кажется, что эти портреты контрастны: Ольга – красавица, а Татьяна внешне не очень привлекательна, ее красота не внешняя, а внутренняя, духовная. Это ошибочное впечатление. Что портреты сестер противопоставлены – факт очевидный, но в характере этого противопоставления надо разобраться.

Приведу важный фрагмент, который может быть прочитан по-разному, в зависимости от того, как расставить логические ударения.

Прочитаем так:

 
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни прелестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
 

Вот и аргумент, что Ольга – красавица, а Татьяна не очень.

Прочитаем иначе:

 
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни прелестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
 

Стало быть, Татьяна внешне красива, но по-своему[88]88
    См. об этом: Смоленский Яков. В союзе звуков, чувств и дум: Еще одно прочтение Пушкина. М., 1976. С. 91.


[Закрыть].

Равноправны ли эти прочтения? Ну, если читатель своеволен и прихоть свою возводит в принцип, то ему аргументы не указ; если же стремиться сообразовать свое впечатление с пушкинским, то единственно верным надо признать второе. Красота Ольги и Татьяны разная, и красота Татьяны – выше.

Красота Ольги очевидная, но она – кукольная и тотчас скомпрометирована поэтом:

 
…но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
 

Красота Татьяны явная, хотя поэт избегает демонстративных заявлений. Сразу же выделена духовная незаурядность героини, и она создает ореол, который окружает и портретные, внешние черты. Но накапливаются детали. В ночи, отданной письму, «Сорочка легкая спустилась / С ее прелестного плеча…» И еще:

 
Задумавшись, моя душа
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
 

Правда, это детали тоже неоднозначного толкования. Есть принцип: если женщину нельзя назвать красавицей, умей выделить и похвалить в ней хоть что-нибудь красивое. Может, и тут подобное – вот плечико, пальчик… Но нет. Отдельные штрихи портрета Татьяны Я. М. Смоленский попытался собрать воедино – получилось «не так уж мало»: «Перед нами бледноликая тоненькая (в VII главе московские девицы ее находят… «бледной и худой»), скорее девочка, чем девушка, с темными («темнеющими») печальными очами и диковато-грациозными («лань лесная») движениями. Томная головка («головушка») склоняется к прелестному плечу; лицо отражает малейшие движения души (страх, радость, смущение, усталость и т. д.), тонкие (дрожащие при волнении) руки с прелестными пальчиками; милые маленькие ножки… Со всем этим обликом гармонирует нежный («нежней свирельного напева») голосок» (с. 89–90).

Этого действительно «не так уж мало», но Пушкин, хотя и проявляя сдержанность, не обходит и обозначения целого. Предваряя изложение письма, поэт, проговариваясь, называет свою героиню «красавицей моей». «Младые грации Москвы» рассматривают Татьяну очень придирчиво, обнаруживая и какие-то (устранимые) недостатки, но в целом находят ее «очень недурной». Наконец, итоговое представление героини. Правда, оно предваряется оговоркой: «Никто б не мог ее прекрасной / Назвать…» Однако далее следует такая сценка:

 
Беспечной прелестью мила,
Она сидела у стола
С блестящей Ниной Воронскою,
Сей Клеопатрою Невы;
И верно б согласились вы,
Что Нина мраморной красою
Затмить соседку не могла,
Хоть ослепительна была.
 

«Клеопатру Невы» духовностью не возьмешь: потребно и внешнее обаяние. Оговорки, которые все-таки сопровождают портрет Татьяны, нуждаются в точной оценке. Красота хоть Ольги, хоть Нины Воронской типовая. Красота Татьяны индивидуальна, и она незаурядна, как и в целом личность героини. На первый план поэт выдвигает духовный облик героини.

В галерее пушкинских женских образов образу Татьяны принадлежит особое, исключительное место. В поэзии Пушкина противоборствуют два типа героинь: «прелестница», «вакханка», «демоница» – и «несравненная», «смиренница», Мадона. Это противостояние обозначилось рано, еще с Лицея. Когда Пушкин вышел «на свободу», на первый план выходит образ «прелестницы». Образ «несравненной» не развенчан, но оказался отодвинутым в запасники памяти. Образ «прелестницы» вызывает к себе двойственное отношение: то манит к себе, то резко разочаровывает.

Своеобразная кульминация этого противостояния – поэма «Бахчисарайский фонтан». Вроде бы здесь в противостоянии героинь победу над прелестницей одерживает смиренница. Однако победа Марии, даже невольная, показана умозрительно, тогда как сердечное тепло поэта отдано побежденной, Зареме. Доказательство находим на страницах «Евгения Онегина». В публикуемых «Отрывках из путешествия Онегина» поэт, с сожалением утраты, вспоминает свою молодость:

 
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал…
 

В последней строке ритмически укладывалось бы имя Марии, а по смыслу было бы уместно именно оно, но поэт отдал дань сердца прелестнице.

Есть еще выразительный симптом. Поэма «Бахчисарайский фонтан» закончена Пушкиным осенью 1823 года, об отсылке рукописи Пушкин сообщает Вяземскому 4 ноября. Поэт возвращается к работе над уже начатым романом в стихах, именно в ноябре пишутся строфы, посвященные Ольге. И – неожиданность: портрет Ольги строится на тех же деталях, что перед тем портрет Марии, и тут же иронически понижается. Но ирония в адрес Ольги рикошетом достает и Марию!

Портрет Ольги «мил», но «надоел» поэту, потому что заемен, литературен. Только ответ получается слишком простым, неадекватным. Много позже, в 1828 году, поэт пишет «Полтаву»: здесь портрет героини сплошь на романтических штампах, но они поданы без тени иронии. С другой стороны, если поэт ироничен к литературности портрета Ольги, почему же он те же краски использовал в портрете Марии (в «Фонтане»), а не поискал оригинальных? Как знать! Возможно, дело в том, что образ смиренницы возвращается на приоритетное место не сразу, рывком, а постепенно. Роль образа Марии в этом процессе значительна. И окончательной победы этого типа ждать пришлось совсем немного.

 
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.
 

Свершилось! На страницы пушкинской поэзии выходит, без сомнения, самый пленительный образ. И принципиально, что образ вводится в повествование на демонстративном противопоставлении его литературной традиции (в том числе и собственной), он с самого начала глубоко оригинальный.

Представление Татьяны Пушкин начинает с комментария к выбору имени героини.

 
Ее сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
 

Пушкинское слово бывает функционально неодинаковым. Здесь сколько угодно прямых и точных обозначений, исчерпывающих содержание предмета; авторитет таких обозначений непререкаем. Но часто поэт имеет дело с предметом сложным, многозначным; здесь слово схватывает какую-то одну сторону предмета; нужно видеть это и не растягивать смысл таких слов до универсального значения.

Пример перед нами. Пушкин действительно «впервые» (и единично) вводит в свою поэзию имя Татьяны. А вот попытки извлечь из этого реального факта нечто большее некорректны. В. А. Кошелев показал, что литературным это имя становится не впервые, а нередкие трактовки этого имени как простонародного сильно преувеличены[89]89
    См.: Кошелев В. А. «Онегина» воздушная громада… (глава «Ее сестра звалась Татьяна…»). Здесь дана содержательная, интересная классификация имен в пушкинском романе. Мне думается, однако, что автор слишком поддается влиянию идеи Павла Флоренского: ««По имени житие, а не имя по житию»: определенный жизненный человеческий тип, его «облик» и «лик» – «закрепляется речью через имя»» (с. 79). Но имя дается новорожденному, когда прогнозировать, кем он станет, невозможно. Тезки вырастают и контрастными. Не убедительнее ли пословица: не имя красит человека, а человек имя?


[Закрыть].

Уже самим представлением читателю героиня выделена. Взятая высокая нота не опустится до самого конца.

Рисунок судьбы Татьяны, на первый взгляд, контрастен: на фоне резких зигзагов судьбы Онегина он воспринимается стабильным, последовательным. Впрочем, по крайней мере один перелом судьбы бросается в глаза; он настолько крут, что сам поэт (правда, со ссылкой на Катенина) признал «слишком неожиданным и не объясненным» «переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме». (В скобках можно заметить, что это суждение вызвано пропуском первоначальной восьмой главы, но смирение Пушкина перед претензией Катенина нарочито: пропущенная глава посвящалась путешествию Онегина, но вовсе не объяснению перемен в Татьяне)[90]90
    Об ироническом подтексте комплиментов Катенину см.: Чумаков Ю. Н. «Отрывки из путешествия Онегина» как художественное единство // Вопросы поэтики литературных жанров: Вып. 1. Л., 1976. С. 7.


[Закрыть].

Мир Татьяны, несомненно, более устойчив, и сами изменения имеют характер не столько приобретения новых черт и качеств, сколько переакцентировки постоянных компонентов; тем не менее эти изменения существенны.

Как и в судьбе Онегина, в судьбе Татьяны есть возможность выделить предысторию: все то, что предшествовало ее встрече с Онегиным и что сформировало ее характер.

Доминанта личности Татьяны состоит в том, что она являет собой тип романтического мировосприятия. Татьяна живет преимущественно в иллюзорном, созданном ее воображением мире. С миром реальным она поддерживает лишь необходимые бытовые отношения.

Отнюдь не редкое включение имени пушкинской героини в контекст с понятием «романтизм» принимает обычно отчетливый смягчающий оттенок: Татьяну вроде бы и называют романтической героиней, но тем не менее среди романтиков отводят ей особое место[91]91
    См.: Соловей Н. Я. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». М., 1981.


[Закрыть]. Дело в том, что одинаково звучащий эпитет «романтический» бывает образован от двух существенно различающихся понятий – «романтизм» и «романтика». В первом случае имеется в виду человек романтического мировосприятия, во втором – человек повышенной мечтательности, эмоциональности, устремленный к идеалу. В разговоре о Татьяне чаще встречается второе значение эпитета. Вернее утверждать, что образ Татьяны Лариной романтичен в полном объеме содержания этого понятия.

Романтизм – это не только тип художественного сознания, реализуемый в сфере искусства. Это и тип жизненного поведения, причем наблюдается полная аналогия между поведением реальных людей и родственных им литературных героев: Татьяна прямым образом строит свою жизнь по книжным образцам. Источником романтизма Н. А. Гуляев считает «субъективные стремления людей ко всему возвышенному и благородному», а характерными чертами романтического мировоззрения – субъективизм мышления, отрицание существующей действительности и противопоставление ей мира, творимого фантазией[92]92
    Гуляев Н. А. Теория литературы. М., 1977. С. 228, 231.


[Закрыть]. Разумеется, конкретный материал художественного образа дает возможность уточнений и детализации.

Романтический стиль – это не только сознательно выбранный способ поведения, но и предрасположенность натуры. Поведение Татьяны несет черты странности «от самых колыбельных дней». «Как лань лесная боязлива», она не умеет ласкаться к родителям, чуждается детских забав, сторонится даже сверстниц, но и наедине не общается с куклами, т. е. избегает приготовления «к приличию» уклада жизни взрослых. «Серьезное поведение в детстве, отказ от игр – характерные черты романтического героя»[93]93
    Лотман Ю. М. Комментарий. С. 198.


[Закрыть], – свидетельствует Ю. М. Лотман.

Юной Татьяне свойственны и другие романтические черты: «задумчивость», высокоэмоциональное отношение к природе и (последнее по счету, но первое по важности) особый стиль чтения: «Ей рано нравились романы; / Они ей заменяли всё…» Важное слово тут произнесено – замена. Выясняется: в жизни Татьяны есть два мира – реальный и книжный (идеальный). Как это происходит? Понятно: когда человек книжку читает, он и живет в мире книги. Но тут другое, большее: Татьяна продолжает жить в мире книжных образов и тогда, когда просто живет! Романы заменяют Татьяне всё не потому, что Татьяна много времени проводит за книгами, но потому, что она продолжает книжно мыслить и в остальное время.

В жизни Татьяны много предпосылок романтического поведения; стиль чтения создает решающее качество – романтическое «двоемирие». Слово не для Татьяны придумано, это термин, объясняющий своеобразие романтизма. Романтики резко критически воспринимают действительность и противопоставляют ей мир воображения. С помощью мечты романтики переносятся в будущее или погружаются в прошлое, в дорогие воспоминания. Но от реальности уйти нельзя. Поэтому возникает совмещение, наложение одного на другое («двоемирие»). Писатели-романтики изображают явления как жизнеподобные, но если присмотреться, можно обнаружить, что фактически изображается мир мечты.

Возьмем совсем простую сценку: «Она любила на балконе / Предупреждать зари восход…» Солнцу, небосклону, ветру, деревьям, цветам нет никакого дела, наблюдают за ними или нет. «Равнодушная природа» – сказано в одном из стихотворений Пушкина. Но Татьяна, наблюдая движение утра, одухотворяет природу, наделяет ее своей поэтичностью и лиричностью. Она не просто внимает картинам, а ведет с ними диалог. Она не переживает, а сопереживает. Вот чем объясняется, что можно говорить о «двоемирии», в котором и которым живет Татьяна, хотя внешне Татьяна живет обыкновенной жизнью.

В. А. Кошелев выделяет значимый фрагмент романа:

 
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И изъяснялася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски.
 

«Чисто бытовое недоумение» остается: «И как сумела она овладеть французским языком – для того, чтобы на нем свободно разговаривать, надобно, по крайней мере, с детства жить в его атмосфере…»[94]94
    Кошелев В. А. «Онегина» воздушная громада… С. 99.


[Закрыть]. В шутку предложу версию: Татьяне достались остатки французомании ее матери; реально же такая деталь не прописана. Кто учил Татьяну французскому – вопрос открытый. Выделенное явление В. А. Кошелев (как и Ю. М. Лотман) истолковывает единственно верно: дело «не в Татьяне – дело в несформированности самой русской «почтовой прозы», в том, что русский «метафизический язык» еще не сложился…»[95]95
    Там же. С. 103.


[Закрыть]. На это не раз сетует и Пушкин.

Что касается владения Татьяной бытовым русским языком, тут, настаивает В. А. Кошелев, сомнений быть не может. И свой вопрос в эпизоде гадания: «Как ваше имя?» – Татьяна произносит, конечно, без французского акцента. Свободным, выразительным русским одарил поэт Татьяну в ее отповеди Онегину.

Любя реальные рассветы, бродя по реальным паркам, полям, лугам, лесам, Татьяна живет в иллюзорном мире. Ей мало «друга», ей нужен непременно герой, книжный герой. Кого она полюбила? Скучающего русского помещика – соседа Онегина? И да, и нет. Появлению героя предшествует мечта о герое. «Душа ждала… кого-нибудь, / И дождалась… Открылись очи; / Она сказала: это он!» Сама вспышка любви в Татьяне – это результат узнавания идеального в реальном: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала…» И знаменитое письмо Татьяны придумано прежде, вычитано прежде, чем написано: в «опасной книге» Татьяна находит

 
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
 

Совершенно изумителен этот сплав «своего» и «чужого», когда в «чужом» видится «свое», но и «свое» даже не ищет собственного проявления, а довольствуется «чужим»[96]96
    О «своем» и «чужом» у Татьяны см. также: Тамарченко Н. Д. К проблеме романа в творчестве А. С. Пушкина («Евгений Онегин» и «Цыганы») // Болдинские чтения. Горький, 1980.


[Закрыть].

Романтический тип поведения Татьяны – следствие ее натуры, но не побочных обстоятельств. Задумчивость и мечтательность нельзя рассматривать как своего рода компенсацию непривлекательной внешности или физического нездоровья: Татьяна внешне обаятельна и вполне здорова – обыкновенно встречает зиму, выбегая первым снегом «умыть лицо, плеча и грудь», в крещенский вечер выходит во двор «в открытом платьице». По всей вероятности, Татьяна вполне принадлежит к типу провинциальных барышень, про которых Пушкин сказал в стихах: «Но бури севера не вредны русской розе»[97]97
    См.: Смоленский Яков. В союзе звуков, чувств и дум. С. 93.


[Закрыть].

Романтический мир Татьяны – это действительно самая суть героини, ее натура. «Двоемирец» живет в иллюзорном, им самим созданном мире. Но тут надо заметить, что, во-первых, иллюзорный мир не вовсе отстранен от мира реального и вбирает в себя его черты, «элементы», а во-вторых, уходя в иллюзорный мир, человек не может вовсе порвать связи с миром реальным, с которым ему надо поддерживать, как минимум, бытовые отношения.

Отдадим должное словам поэта: «Она в семье своей родной / Казалась девочкой чужой». Не будем преувеличивать значения этих слов и трактовать их как конфликтные отношения Татьяны с семьей. Напротив, по всей вероятности, «сельская свобода» обеспечивала Татьяне право на странности ее поведения, что в ответ вызывало чувство приязненности, благодарности. Да и в «слезах заклинанья», которыми мать молит Татьяну выйти замуж, нет принужденья, а есть – в меру обыкновенного житейского сознания – забота устроить судьбу девушки; вспоминая этот эпизод, Татьяна корит за неосторожность себя, но в ее словах нет упрека в адрес матери. Единство уклада семьи подчеркивает и та деталь повествования, что собирательное «Ларины», «они» – обычное обозначение романа.

Итак, в жизненном поведении юной Татьяны резко отчерчена двойственность. Двойственностью отмечено уже ее бытовое поведение, в нем есть черты странности (Татьяна замкнута, стремится к уединению, не умеет ласкаться к отцу и матери), с другой стороны, в ней нет, как ныне скажут, комплекса неполноценности; ее свободу на некоторые странности окружающие не стесняют, зато и Татьяну не тяготит ритуальность бытового поведения. Выделяется ее внутренняя жизнь. «Всё» ей заменяют романы. Наедине сама с собою она живет на манер книжных героинь, в мечтах своих преобразуя окружающую ее действительность.

Даже главный контакт юной Татьяны с миром реальным – общение с природой – носит в высшей степени идеализированный характер: она сама отдает природе свои пылкие переживания. Реальные явления бытия выступают в роли катализатора эмоциональных движений души.

Впрочем, к сказанному необходимо дополнение-поправка. Онегин замечает и выделяет ум Татьяны: «…с такою простотой, / С таким умом ко мне писали…» Незаурядный ум Татьяны выявляется уже в том, что она осознает свою оторванность от реального мира; этим вызвано ее признание Онегину: «Вообрази: я здесь одна, / Никто меня не понимает…» Немудрено: в окружении Татьяны действительно нет подобных ей книжников, бытовых контактов с родными ей явно мало, ей холодно в ее подзвездном одиночестве. Девушка предчувствует невозможность длительного существования в одиноком мире воображения и необходимость возвращения на землю. Вот почему ее письмо отразило вполне практичные желанья:

 
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
 

В сущности, Татьяна и предугадала свой дальнейший путь.

Кто подсказал ей этот путь: пример старой няни? А, может быть, матери? Да, няня дает урок смирения, жизни по принципу: «Так, видно, бог велел». Но то же самое было и в судьбе матери: «…не спросясь ее совета, / Девицу повезли к венцу». То и другое отнюдь не было чем-то исключительным. Татьяна выросла в такой обстановке, в такое время, когда и быт крестьянства, и быт дворянства (последнее почему-то не принято брать во внимание[98]98
    Между тем Герцен удостоверил в «Былом и думах»: «Разница между дворянами и дворовыми (в моральном отношении. – Ю. Н.) так же мала, как между их названиями» (Собр. соч. в 30 т. Т. VIII, с. 361).


[Закрыть]) – по разным причинам, но со сходством в конечных результатах – устроен был таким образом, что браки чаще всего заключались по каким-то умозрительным соображениям, вовсе не учитывавшим интересов любви. «Татьяна выходит замуж, повторив судьбу своей матери и няни: это тождество противоположных судеб»[99]99
    Фейнберг И. Читая тетради Пушкина. М. 1985. С. 491


[Закрыть].

В положении Татьяны мало выбора, и все-таки она пытается выбор осуществить. Ее сознание отнюдь не лишено практичности, она вынуждена считаться с тем, что наиболее вероятное для нее – безропотно исполнить долг, т. е. быть верной супругой и добродетельной матерью – вне зависимости от того, кто и при каких обстоятельствах станет ее супругом. Однако девичье воображение Татьяны заполнено иной мечтой, разбуженной французскими книжками, но питаемой силой и страстью поэтической романтической души. Юная Татьяна поры своей встречи с Онегиным живет как раз не по «народной правде», совсем наоборот! Она бунтует, она вопреки бытовым правилам приличия (зато в подражание героиням «своих возлюбленных творцов») первая пишет письмо Онегину.

В финале романа Пушкин назвал Татьяну – «мой верный идеал». Но более всего «идеально» Татьяна поступает именно при первом нашем знакомстве с нею: она отвергает все условности, она не желает подчиняться нормам и традициям окружающей ее жизни, она полностью отдается во власть охватившего ее чувства – что может быть естественнее, духовнее, поэтичнее? Это – идеал.

Истоки жизненного пути Татьяны контрастны онегинским. Именно в своих истоках Татьяна максимально независима от внешних обстоятельств, растет так, как подсказывает ей ее натура, причем само собой оказывается, что в ее натуре нет эгоизма и очень много отзывчивости и самоотверженности. Быт Лариных довольно примитивен, но тонкость и деликатность Татьяна занимает из книг, а в доме черпает чрезвычайно необходимую человеку толику взаимной приязни. Очень рано просыпается ее воображение, питаемое вначале страшными рассказами «зимою в темноте ночей», а потом – французскими романами. К ней рано приходит ощущение идеала, который подсказан, разумеется, книжками, но в полном ладу с влечением собственной чистой души.

Духовный мир Татьяны сформировался очень рано и как бы весь сразу. Теперь проще судить, почему это так. В жизни Татьяны преобладает духовное начало. Онегинская мысль обобщает опыт; Татьяне личный опыт не обязателен; с помощью книг ее мысль объемлет весь мир. В ее сознании высокое место принадлежит идеалу: благодаря ему отсекается мелкое и мелочное, Татьяна распахнута высокому и светлому.

Само наличие идеала в душе человека может иметь разные следствия. У натур эгоистических это может приводить к капризной неудовлетворенности (у Крылова есть басня «Разборчивая невеста»). В Татьяне нет эгоизма; наличие идеала становится стимулом самовоспитания: идеалу нужно соответствовать.

Означает ли сказанное, что Татьяна совершенно свободна от обстоятельств? Нет, разумеется, и понимает это она сама. Уже отмечалось, что Татьяна предвкушает неизбежность одиночества, если она продолжит жить по книжным законам, поскольку все окружающие живут иначе: так добровольно возникает внутренняя установка смирить со временем «души неопытной волненья».

Судьба упасла Татьяну от непременно мучительной роли разграничения – в процессе практического знакомства – идеального и неидеального в избраннике: испытание неидеальным выдерживает не всякая любовь. В Онегине очень много от идеального книжного героя во вкусе Татьяны, но далеко не все; поэт оговаривает специально: «Но наш герой, кто б ни был он, / Уж верно был не Грандисон». «Неграндисоновское» в Онегине, конечно же, чувствительно задевало бы Татьяну, и все про все знающий Онегин это хорошо понимает: