Текст книги "Непонятый «Евгений Онегин»"

 
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
 

Онегин проницательно угадывает опасность, где неопытный глаз ее не различает, проверка идеалом – трудное испытание. «Недостойный муж» может обладать многими достоинствами, но они теряют значение, поскольку в целом человек недотягивает до идеала. Напротив, выражение «цену зная» удостоверяет высокую идеальность человека, с которым, однако, неидеальному человеку по-своему трудно.

Такова Татьяна периода ее предыстории, до встречи с Онегиным. Содержание второго цикла духовной жизни Татьяны, или первого этапа собственно «истории» героини, определяется ее любовью к Онегину. Здесь нет резких перемен: напротив, любовь лишь выявляет все дремавшие качества героини.

Но тут нам придется сделать большую повествовательную паузу. В подражание творцу? Он ведь тоже свел героя и героиню в ларинском саду – и закруглил третью главу, испросив у читателей разрешения «погулять и отдохнуть». Только какое «отдохнуть»! Вернувшись к описанию свидания, Пушкин очень многое поменял и в психологическом портрете героя, и в сюжете.

У нас двойная задача: понять, что и как изображает поэт. Чтобы лучше увидеть героев, надобно уяснить художественные приемы, которые использовал автор для их воплощения.

«Минуты две они молчали». Мы выслушаем их, но пока попросим затянуть молчание: нам нужно во многом разобраться.

ЭТАП ВТОРОЙ

Четвертая глава как рубеж творческой истории романа

Важный рубеж творческой истории «Евгения Онегина» приходится на михайловскую осень 1824 года, когда поэт приступает к работе над четвертой главой.

2 октября 1824 года Пушкин окончил в черновике третью главу «Евгения Онегина», а 10 октября – «Цыганы». Он тут же начинает четвертую главу. В конце октября принимается ответственное решение: Пушкин посылает Плетневу первую главу романа для напечатания. В психологическом отношении октябрь 1824 года предельно напряжен, вызрела ссора с отцом. Но поэт несгибаем. Он активно работает, и работа греет душу.

В романтических поэмах для выпуклой обрисовки сталкиваются типологически резко различные герои (это требует и расширения пространства, поскольку кто-то из героев перемещается из привычной в экзотическую среду). У Пушкина «Цыганы» исчерпали подобную ситуацию («Но счастья нет и между вами, / Природы бедные сыны…»). Теряет смысл внешняя антитеза героев. Поэт осознал, что движение художественной мысли может быть направлено внутрь героя. Мир человека предстает неисчерпаемым, непредсказуемым. Роман в стихах дал блестящую возможность реализовать новый поворот творческого замысла. Полная обрисовка судеб романтических героев (в поэмах) составила в романе лишь его большую экспозицию.

Роман в стихах четвертой главой виртуозно принял эстафету от романтической поэмы. В финале «Цыган» поэт выходит на острую психологическую проблему: знает ли человек сам себя? Вопрос кажется излишним: если от других людей человек может в душе своей таить какие-то секреты, то от самого себя у него не может быть секретов; для себя человек духовно прозрачен, секреты просто некуда спрятать. Видит человек свою душу насквозь; однако возможны ошибки самопознания. Так получилось с Алеко. На худший случай герой твердо припасает компенсацию – наслаждение местью. Он и поступил, как было предрешено, но насладился ли мщением? В финале мы видим Алеко в состоянии шока: он сам, без подсказки со стороны, ужаснулся содеянным.

Избирательная структура романтической поэмы не вместила изображение прозревшего героя; роман в стихах успешно, без подсказки со стороны, решил такую задачу. Допускает ли ошибку самопознания Онегин? Но уже сказано: «В любви считая-сь <себя считая> инвалидом…» Что станется с этим «инвалидом»? Как человеку угадать свои потенциальные возможности, которые неведомые ему обстоятельства окажутся способствующими реализовать?

Мы привыкли воспринимать четвертую главу романа в стихах в том виде, в каком она напечатана. Здесь она начинается солидным рядом цифр, означающих пропущенные строфы. Строфы эти известны, а четыре из них были поэтом даже напечатаны в журнале именно как отрывок из «Евгения Онегина». Это – авторский монолог, обличающий легковесные нравы светского общества; VII строфа, текстуально начинающая главу, – его завершение. Удостоверив солидарность героя с этими размышлениями, поэт вторично (в сжатой форме) излагает предысторию Онегина, отмечает волнение, охватившее героя при получении письма Татьяны, и приглашает читателя в сад, где произошла встреча героев.

VI том Большого академического издания, где собраны все сохранившиеся варианты и где есть раздел «Варианты черновых рукописей», искажает композиционную структуру начального текста. В томе напечатаны «варианты», которых не было в тетрадях Пушкина: это сконструированные на основе черновика первичные (созданные не автором, а издателями) беловые рукописи, ориентированные на окончательный текст (варианты представлены подстрочными сносками). И композиция черновых глав повторяет композицию печатного текста. Этот произвол редакторов особенно чувствителен именно в подаче главы четвертой.

Знание творческой истории четвертой главы очень многое добавит к пониманию ее, да и романа в целом.

Закончив черновик третьей главы, на том же листе (ПД 835, л. 20 об.) поэт набрасывает полторы строки для главы четвертой:

 
[Я знаю: ] {вы ко мне} писали
[Не отпирайтесь – ]
 

Без особой паузы приступив непосредственно к четвертой главе, Пушкин начинает работу, как задумал, с сюжетного эпизода, со сцены свидания. Монолог Онегина в печатном тексте начинается только XII строфой. Именно эта (ставшая потом двенадцатой!) строфа начинает черновик главы.

Но излагается эпизод не повествовательный, он содержит исповедь героя. Эпизод оказался очень трудным для исполнения. В окончательном тексте монолог Онегина состоит из пяти строф. В черновике таких (необработанных) строф много больше, текстуальные различия настолько велики, что образуют несколько несовместимых подходов.

Описательный текст, который (в обработанном виде) в печатном тексте открывает четвертую главу, первоначально был фрагментами исповеди Онегина: он подавался как мотивировка полного разочарования героя в любви. В черновике субъект речи обозначен непоследовательно.

Встречается обращение к друзьям, характерное для слога автора («Сказал я только-то друзья» – VI, 335). Но в конце обширного фрагмента вновь оказывается очевидным, что излагается монолог Онегина: герой после язвительных выпадов против женщин как будто спохватывается, что говорит это не по адресу, и делает оговорку – возможны исключения («И вы живой тому пример» – VI, 342). Оговорка не спасает: Татьяне совсем ни к чему выслушивать пространный рассказ о былых «подвигах» ее кумира.

В исповеди героя дается прямое объяснение охлажденности (потери чувствительности), общей в Онегине с Кавказским пленником. Онегин откровеннее Пленника, он даже заявляет: «Я жертва долгих заблуждений / Разврата пламенных <?> страстей» (VI, 342). Психологически это тоже не убедительно: неприлично форсить, представая жертвой разврата перед скромной девушкой.

С. А. Фомичев замечает: «Прояснить творческую историю четвертой главы отчасти помогает смазанная помета на левом поле л. 52: «Sottise et Impertinence» (Глупость и Нахальство). Это, по всей вероятности, авторская оценка получившейся у него вначале исповеди героя»[100]100
    Фомичев С. А. «Евгений Онегин»: Движение замысла. М., 2005. С. 78.


[Закрыть].

Вслед за сценой в саду поэт сразу же ставит вопрос, что было следствием свиданья. Уныние Татьяны замечено матерью и соседями, тут же между ними возникает идея о ярмарке невест; эпизод слишком форсирован, он будет сохранен, но перенесен в главу седьмую (в печатном тексте четвертой главы о желаемом замужестве Татьяны соседи толкуют «меж собою»). План поездки зимний, что дает толчок к написанию предшествующих осенних картин; в окончательном тексте эти строфы сдвинуты, перестают быть автономными зарисовками, срастаются с бытом Онегина. После пейзажных картин поэт, чтоб душу успокоить, заглядывает, как проводит дни счастливая парочка.

Влекомый сюжетом, Пушкин продолжает обдумывать монолог Онегина, вклинивая для него в рукопись еще несколько строф, на этот раз близких к окончательному тексту.

И вдруг, совершенно неожиданно, в рукописи появляется значительный по объему автобиографический фрагмент о жизни поэта в Одессе. До сих пор ассоциативная связь авторских «отступлений» с сюжетным повествованием была весьма ощутимой. Здесь связи с сюжетом нет. Прямой связи нет. Связь есть, но иная. Об этом после.

Непосредственно после «одесских» строф Пушкин не возвращается к сюжетному повествованию (оно уже доведено до картины «трудов» Ленского над страницами альбома Ольги и дополнено строфами исповеди Онегина с угадываемыми контурами печатного текста), а записывает композиционный план начала главы. В черновике строфы не нумеруются, но тут поэт нумерует одиннадцать строф, к некоторым делая лишь отсылки («Чем меньше…», «В начале жизни…»), обрывая записи значком etc <и т. д.>. (Видимо, эти строфы первоначально были набросаны где-то не в тетради). Некоторые записи подробнее. Они переходят в заново создаваемые строфы исповеди Онегина. Любопытно, что в этот поэтический текст вставлен набросок в прозе: это программа монолога героя, которая следом будет реализована (так поэт поступил и в работе над заключительной частью письма Татьяны). Поэтический текст будет еще дорабатываться, превращаясь в беловик, но композиционное решение (и только теперь!) определилось вполне.

Начальный черновик четвертой главы при обработке получает серьезные изменения, и не только композиционного плана. Открывавший главу мотив очарования женщинами и разочарования в них из монолога героя теперь четко переадресован автору (хотя по содержанию своему воззрения типологичны; будет помечено, что их разделял и герой). Наиболее резкие откровения героя («жертва разврата») поэт перенес в предваряющую авторскую характеристику приятеля, смягчая их: «Он в первой юности своей / Был жертвой бурных заблуждений /

И необузданных страстей». Сходство Онегина с Пленником оставлено, но в итоге выполнено мягко, не декларативно, не броско; его заметит только внимательный взгляд.

Когда в конце октября 1824 года Пушкин отсылает в столицу первую главу для публикации, четвертая глава уже пишется: в рабочей тетради четыре страницы заполнены набросками исповеди Онегина (после чего вклинивается черновик стихотворной вставки в письмо к Плетневу, сопровождавшее посылку рукописи). Близкое соседство этих событий (начала работы над четвертой главой и отсылки в печать главы первой) таит загадку. Четвертая глава образует крутой поворот в творческой истории романа, дает новый облик, казалось бы, уже четко прорисованному герою: в какой степени осознанным на этом этапе было это решение?

В первой главе (и в первом замысле) Пушкину был нужен молодой герой с преждевременной старостью души, которая обозначилась «на самом утре» его дней. Однако рядом с новыми молодыми героями, Ленским и Татьяной, Онегин выглядит старше их. И Пушкин делает такую поправку! Но как и когда?

Уже вторая строфа четвертой главы в начале черновика начинается утверждением: «Я жертва долгих заблуждений», а концовка ее содержит обобщение: «[Убил я]», «{Провел я много много} дней», «Так [я провел] [дней]»; «дней» поправлено: «лет» (ПД 835, л. 29 об.). «Много дней» – это одно, «много лет» – совсем другое. Этот фрагмент свидетельствует: Пушкин начинает четвертую главу уже с намерением прибавить возраста главному герою, но намерение это пока еще неотчетливое, не обрело уточнения (формы решения).

Решение принято при обновлении композиционного плана главы. Здесь (под цифрой 6) дается такой текст:

 
Так точно думал, мой Евгений
Он в [первой] бурной юности своей
Был жертва долгих забл<уждений>
И необ<узданных> – —
Так погубил он [10] 8 лет —
Утратя – (ПД 835, л. 70 об.)
 

Это решение окончательное, оно закрепляется в печатном тексте: «Вот как убил он восемь лет, / Утратя жизни лучший цвет». (Указание будет учтено, когда придет пора позднейшей пометы: «Дожив без цели, без трудов / До двадцати шести годов…»; таким Онегин предстает к началу путешествия). «Восемь лет» – это совсем не то, что «не долго» в первой главе. В четвертой главе – не случайная обмолвка, а результат серьезного переосмысления всей биографии героя. Фактически дана новая мотивировка хандры Онегина. Две мотивировки первой главы исключают друг друга: «рано чувства в нем остыли» – «друзья и дружба надоели»; они несовместимы, стало быть, они даны на выбор. В атмосфере первой главы акцент приходился на раннюю (преждевременную) старость души. Теперь получается, что хандра настигла Онегина в двадцать пять (около двадцати шести) лет; это ближе не к «утру» («самому утру»!), а к «полудню» жизни. Из мотивировок первой главы по-прежнему приходится выбирать. Теперь акцент переносится на более естественный, долгий путь развития героя, финалом которого становится пресыщенность.

Когда Пушкин отсылает первую главу для публикации, он не поправляет «устаревшие» детали ее, хотя, вероятно, уже знает, но еще «не ясно», интуитивно, что роман получает новое направление, другую перспективу развития героя. Но от читателей-педантов уже в первой главе был воздвигнут заслон: «Пересмотрел всё это строго: / Противоречий очень много, / Но их исправить не хочу». В очередной раз поэту оказала добрую услугу альтернативность его художественного мышления: стремление дать явлению не единственное объяснение, а непременно несколько, на выбор. С высоты четвертой главы в предыстории Онегина на первый план выдвигается пресыщенность героя. И выясняется, что брошенное когда-то на этот счет как будто мельком замечание вдруг усиливает свое значение. Оно подкрепляется и бытовыми зарисовками; похождения героя не мимолетны; скорректировать новую обрисовку характера как будто даже потребовало и бытовое правдоподобие. Указание на раннюю разочарованность героя осталось в тексте, но оказалось затертым; кто обращал на это внимание? Сколько лет изучается творческая история романа, а такое принципиальное решение поэта остается незамеченным.

Сохранилась исходная ситуация: герой, по виду счастливо начавший желанную для него и обычную для людей его круга жизнь, разочарован в ней. Изменилась мотивировка: она стала понятной, психологически более естественной, даже более правдоподобной. Новая мотивировка не отменяет не только содержания конфликта героя со светом, но и его остроты.

Пушкин рисует образ героя так, как природа создает человека: с запасом сил, с большими потенциальными возможностями, которые – все – реализоваться не могут, непредсказуемо, какие именно реализуются. Конечный результат зависит от выбора промежуточных решений. Данные на выбор, детали получают возможность переакцентировки своего значения; так открывается возможность существенной корректировки первоначального замысла.

Нельзя сказать, что все поправки пошли на пользу художественному изображению; на стыках этапов эволюции героя это особенно заметно. Удлинение светской жизни Онегина делает психологически более убедительным изображение предыстории. Зато на встречи поэта и героя времени не осталось! Им сопутствует летний пейзаж, что подчеркнуто: «Как часто летнею порою…» Однако летом 1820 года встречи поэта и героя невозможны: Пушкин отправлен в ссылку в начале мая, т. е. накануне лета. Получается – умозрительно поэт продлевает петербургский этап своей жизни. Да ведь встречи-то все равно виртуальные; ориентация на открытое время категорична, но тут поэт не отказался от свободы в изображении подробностей, добавив к воспоминаниям воображение. Отступление от «истины факта» не носит принципиального характера.

«Долгий» путь светских развлечений дает простор разнообразным занятиям Онегина, слишком стесненным в первой главе. Но его резкий разрыв с прежним образом жизни выглядел эффективнее; захотел – и сделал; герой представал решительнее приятеля-автора, который и осуждал «науку страсти нежной», и ностальгически ее воспевал. Объяснив перемену образа жизни у героя его пресыщением, поэт растянул и процесс расставания с прежними обыкновениями. Если в первой главе лицемерие героя, может быть, гасится, компенсируется страстью, азартом, темпераментом, то в четвертой главе ретроспективная строфа о былых занятиях принимает едва ли не сатирический тон:

 
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут – мигом утешался;
Изменят – рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась игра:
Он уезжает со двора,
Спокойно дома засыпает
И сам не знает поутру,
Куда поедет ввечеру.
 

Дописывающее строфу сравнение иронично рисует героя, но одобрительный смысл строфы сохранен: погоня за низкопробными увлечениями оборачивается душевной пустотой. Вместо удовлетворения таким образом жизни появляется недовольство собой.

От преждевременной старости души не осталось и намека. Теперь Онегин рисуется изрядно утолившим даже детские и юношеские желания и вовремя созревшим. Но хандру как настроенческое состояние и осадок пресыщенности он с собой в деревню привез. Перед восторженным юнцом Ленским он предстает инвалидом любви.

Датировка событий романа

Для связи вымышленного повествования с временем историческим необходимо хотя бы одно жесткое авторское указание. Таковое у поэта есть в предисловии к публикации первой главы: опорное событие ее (день Онегина) происходит в конце 1819 года. Герой здесь показан равнодушным, накануне полного разочарования, так что дата однозначно воспринимается знаком завершения светской жизни. Исследователи дождались и четвертой главы с четким измерением протяжения светской жизни героя: восемь лет. Творческая история романа (по первому замыслу поэту нужен герой, рано остывший) не учитывается. Первая глава вошла в окончательный текст без поправок возраста духовного инвалида, каким герой посчитал себя. Общий расчет последующих событий делается возможным, безотносительно к пониманию предыстории героя.

Датировка сюжетных событий уже производна и устанавливается легко, что исследователи (Р. В. Иванов-Разумник, Н. Л. Бродский, С. М. Бонди, Ю. М. Лотман) с незначительными вариациями и проделали. Летом 1820 года Онегин поселяется в унаследованной от дяди деревне. Тогда же он знакомится с Ленским, посещает Лариных, получает письмо от Татьяны, происходит их свидание. В конце четвертой главы изображена затянувшаяся осень того же 1820 года. Далее идут расчисленные в прямом смысле слова события: именины Татьяны – 12 января, картель бывшему другу 13 января, дуэль и гибель Ленского – 14 января 1821 года. Вскоре Онегин уезжает в Петербург, а «июля третьего числа» отправляется в трехлетнее путешествие по России, финал которого – посещение Пушкина в Одессе в 1824 году. Без Онегина летом 1821 года Татьяна посещает его усадьбу. В конце декабря 1821 или в начале января 1822 года Ларины уезжают в Москву, осенью 1822 или первой зимой 1823 года (т. е. в январе – феврале) Татьяна выходит замуж. Примерно в августе 1824 года происходит встреча Онегина с Татьяной-княгиней (как раз к этому времени Татьяна замужем «около двух лет»). Зиму 1824–1825 года Онегин проводит взаперти у себя дома. Действие романа завершается свиданием Онегина с Татьяной, на которое герой едет еще в санях, но уже по талому снегу (это конец марта – начало апреля 1825 года).

Еще один след расчисления находим в сохранившихся строфах главы «Странствие». Здесь описывается встреча автора и героя в Одессе: по биографии Пушкина ее можно датировать только 1824 годом. Если отсылку поэта «спустя три года, вслед за мною» соотносить с биографией автора (Пушкин был в Крыму в 1820 году), то она противоречит приведенной расчисленности хронологии романа. Но речь идет об Онегине, так что и счет надо вести по фактам его биографии. В публикуемых «Отрывках из путешествия…» отмечено, что после трех лет блужданий (1821 + 3 = 1824) Онегин оказывается в Бахчисарае, вошедшем в заглавие поэмы Пушкина, после чего и поспешил (адресно) на встречу с поэтом.

Вроде бы все складно получается, но благостность этой картины нарушает целая серия анахронизмов.

В конце первой главы Пушкин счел возможным открыть читателю тайные мечты о побеге за границу: «Придет ли час моей свободы?» (Пример многозначности текста. Строки пишет «ссылочный невольник», перед властями он мог бы оправдаться: мечтаю об окончании ссылки). Это – действительные переживания поэта, но они возникли в ссылке на юге; Пушкин это обстоятельство специально подчеркивает, оговаривая в примечании к данным строкам: «Писано в Одессе».

Мечты о побеге не были оставлены в Михайловском, где жил поэт, когда печатал первую главу; в романе же они отнесены к моменту разлуки автора и героя:

 
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
 

Причина этой разлуки, с одной стороны, условно-сюжетная (Онегин едет к умирающему дяде по его вызову в деревню), с другой – реально-биографическая (поэту выпадает на долю ссылка); по второму факту датировка эпизода строго обязательная, однозначная: это 1820 год. И получается: писано в Одессе, пережито в Одессе, но в тексте романа реальное чувство поэта смещено во времени, перенесено в финал его петербургского периода жизни.

Интересный историко-бытовой комментарий к первой главе дает М. Филин: множество подлинных исторических реалий относится не к 1819 году, но к году пушкинского появления «на свободе» – к 1817-му. Именно тогда вошли в моду «двойные лорнеты» и «боливар», именно в сезонах 1816 и 1817 годов блистала Истомина (тогда как в 1819 году она оказалась в тени). Любопытна и такая подробность: зимой 1819 года Каверина не было в Петербурге. Колорит Коломны, петербургской окраины, где поселился после Лицея Пушкин, исследователь отмечает в таких повествовательных деталях, как «васисдас» и «барабаном пробужден». По поводу сдвига реалий с 1817 на 1819 год автор делает обоснованный вывод: «Нехитрая мистификация (коих множество в творчестве поэта) была призвана смягчить автобиографические краски полотна»[101]101
    Филин М. «Противоречий очень много»: (Загадки первой главы романа «Евгений Онегин») // Литература в школе. 1988. № 2. С. 16.


[Закрыть].

Анахронизмы не только в первой главе. А. Е. Тархов приводит значительный факт, что Татьянин день (как все твердые даты, он «кочует» по дням недели) приходился в обозримые годы на субботу в 1824 году и, согласно метеорологическим сообщениям тех лет, именно осень 1823 года была затянувшейся: снег выпал только в январе![102]102
    См.: Тархов А. Календарь «Евгения Онегина»: Сомнения и гипотезы // Знание – сила. 1974. № 9.


[Закрыть] Кстати, Ю. М. Лотман приводит встречный факт: «Реальная погода осенью 1820 – зимой 1821 года не совпадала с пушкинским описанием: снег выпал исключительно рано, 28 сентября 1820 г.»[103]103
   Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий / Пособие для учителя. – Л., 1980. С. 280. (В дальнейшем указывается сокращенно: Комментарий).


[Закрыть]. Факт красноречив, но не уникален, он – один из аналогичных и свидетельствует лишь об одном: по причинам, важным для автора, а не для публики, Пушкин перенес реалии 1823–1824 года на 1820–1821 год по сюжетному построению романа.

Исключается гипотеза, что анахронизмы – результат незрелого использования принципа историзма: в финале романа, когда историзм мышления поэта, несомненно, укрепляется, становится вполне осознанным принципом, когда конкретно прорисовывается и уточняется исторический фон романа, когда повествование выводится на исторический рубеж 1825 года, – анахронизмы отнюдь не исчезают. Н. Л. Бродский отмечал, что Онегину приписано чтение романа Манзони, вышедшего в 1827 году (во французском переводе – в 1828 году)[104]104
   Бродский Н. Л. «Евгений Онегин». Роман А. С. Пушкина. С. 305.


[Закрыть]. Ю. М. Лотман указывает на анахронизм детали «С послом испанским говорит»: посол Испании прибыл в Петербург в 1825 году, а не в 1824, по хронологии эпизода. Отмечая ориентацию седьмой главы на типологическую персоналию «Горя от ума», Ю. М. Лотман подчеркивает изменение тона: «это Москва после 14 декабря 1825 г., опустевшая и утратившая блестящих представителей умственной жизни»[105]105
    Лотман Ю. М. Комментарий. С. 331.


[Закрыть].

Любопытно, что анахронизмы, рассеянные по всему роману, наиболее густы в первой и последней главах. Обе главы, по месту действия, столичные. Не тут ли и разгадка: дается отсылка к фактам, которые на виду у множества людей, только так они и становятся заметными. Самый броский «деревенский» (по сюжету) анахронизм («снег выпал только в январе») – не местечковый, погодная аномалия случилась широкой.

Вторжением позднейших реалий сюжету придан отблеск эпохи после 14 декабря, той эпохи, в которую Пушкин заканчивал роман. И касается это не только деталей повествования. «…Начав писать роман о преддекабрьской эпохе и «высчитав по календарю» его события, Пушкин писал его последние главы после разгрома декабристов, когда в столичном обществе уже безраздельно господствовала победоносная «светская чернь». И это отразилось на образе Онегина: он «дорисован» по впечатлениям реакционной эпохи. От этого его обобщающее значение стало только глубже и шире»[106]106
    Поспелов Г. «Евгений Онегин» как реалистический роман // Пушкин: Сборник статей. М., 1941. С. 131–132.


[Закрыть].

К сюжетным хочу добавить и иные датировки. Исследователей заинтересовала дата рождения Онегина. Механизм ее определения простой, аналогичный сюжетному расчислению. Опорная авторская дата – 1820 «кризисный» год. Вычитаем восемнадцать лет до совершеннолетия и восемь лет свет светской жизни. Н. Л. Бродский полагает, что «Онегин родился около 1796 г.»[107]107
    Бродский Н. Л. «Евгений Онегин». Роман А. С. Пушкина. С. 38.


[Закрыть]. Такого же мнения придерживается С. М. Бонди[108]108
    См.: Бонди С. Календарь «Евгения Онегина». С. 281, 282.


[Закрыть]. В. В. Набоков называет датой рождения героя 1795 год[109]109
    См.: Набоков В. Комментарии. С. 45.


[Закрыть]. Ту же дату поддерживает Ю. М. Лотман[110]110
    См.: Лотман Ю. М. Комментарий. С. 18.


[Закрыть].

Дату рождения Онегина пробует точнее детализировать М. В. Строганов. Он считает возможным учесть отсыл к фамилии (Онега – северная река). Исследователь опирается на традицию выбирать имена новорожденных с ориентацией на святцы. В соответствии с ореолом фамилии берутся только зимние именины Евгения: они «приходятся на 13 декабря, 21 января, 12, 18 февраля и 7 марта»[111]111
    Строганов М. В. Евгений Онегин // Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Материалы к энциклопедии. 2-е изд., испр. и дополн. Тверь, 2003. С. 169.


[Закрыть]. Стало быть, дата рождения пушкинского героя располагается между серединой декабря 1794 и началом марта 1795 года. Если учитывать, что истинный «отец» героя – Пушкин и это он выбирал имя и фамилию, то версию исследователя нет надобности (да и нечем) опровергать, но нечем и подтвердить.

Арифметика вроде как подсказывает раннюю дату: 1820-26=1794.

Но исследователи, вслед за упущением Пушкина, «потеряли» год деревенской (с небольшим добавлением петербургской) жизни героя, с лета 1820 года до «июля третьего числа» 1821 года, когда он отправляется путешествовать. Прибавка года жизни Онегина перед путешествием соответственно опускает дату рождения в 1793 год. Герой, который по первому замыслу был двумя годами моложе поэта, становится заметно старше его, и это не на пользу изображению их отношений. Позитивный итог переделки несомненен, но и без накладок она не обходится.

Менее результативно пытаются определить возраст Татьяны. В тексте романа изображение Татьяны сопровождается только указанием общего характера: героиня молода. Современные СМИ идут на хитрость. Они активно излагают версию, где Таня возрастом еще совсем девочка. Версия совершенно натянутая, СМИ на ней не настаивают, но охотно излагают и тем самым пропагандируют (чего доброго, и сторонников находят).

Порезвившись на экзотической версии, склоняются к версии единственной: тут опора на авторский источник. Это письмо поэта Вяземскому 29 ноября 1824 года, где Пушкин пробует защитить письмо Татьяны, в котором его друг находит места, где смысл «не совсем точен»: «тем более истины в письме; письмо женщины, к тому же 17-летней, к тому же влюбленной» (Х, 88). Итак, поэт сам определил возраст Татьяны: 17 лет. Но Татьяна – старшая сестра. Каков же тогда возраст Ольги? 16? 15? А Ольга показана в канун свадьбы…

Видимо, указание письма, несмотря на его конкретность, разумнее понимать в обобщенном значении: просто молодо-зелено. У попытки точного определения возраста сестер нет значительного эффекта, а накладка налицо. Вполне достаточно воспринимать их молодыми.