Текст книги "Непонятый «Евгений Онегин»"

Первое полное издание романа (1833) включило восемь глав, примечания, «Отрывки из путешествия Онегина». Довольно странно выглядит 17-е примечание. Оно содержит сетование поэта на то, что «в прежнем издании, вместо домой летят, было ошибкою напечатано зимой летят (что не имело никакого смысла)». Да уж, мудрено было предположить, что друзья-соседи, приехав к Лариным на колесах, возвращались тем же вечером в санях. Пушкин иногда сердился на опечатки, иногда обреченно терпел их как неизбежность. Но выпадом против опечатки (или описки) пушкинское замечание воспринимать нельзя (оно превращалось бы в минус-прием; опечатки исправляют – и дело с концом; пушкинское примечание – роману-то жить да жить – увековечило одну из них вместо того, чтобы всего лишь оставить ее в ныне раритетном издании). Поэт прямо адресует свою поправку критикам, которые явную нелепость приняли за истину, обвинив автора в анахронизме. Примитивный уровень критики отмечен и еще в некоторых примечаниях и других пушкинских репликах.

Однако и выпадом против прямолинейных критиков 17-е примечание не ограничивается, а завершается утверждением принципиальным и емким: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю». Это уже демонстративное признание времени «Евгения Онегина» открытым: виртуальное повествование заявляет о своей ориентации на время реальное.

Но не слишком ли расширительно такое толкование? Не проще ли оно и скромнее? Будем вглядываться в детали – увидим, что Пушкин (по мере продвижения романа) строже относится к стыковке крупных единиц времени (годов), чем мелких (единиц суточного цикла).

Сентенция 17-го примечания уже почти двести лет остается предметом осмысления пушкиноведов. Но ни разу не возникал сопутствующий вопрос: если в романе время расчислено по календарю, то когда это сделано? Возможные варианты ответа: а) изначально, при обдумывании плана задуманного произведения; б) в процессе работы; в) по завершению работы, при составлении примечаний. Первый и третий варианты ответа уместно отклонить. Первый – потому что Пушкин отправился в долгий путь без предварительно обдуманного плана: роман сам создавал (меняющуюся!) интригу, которую интересно было разрабатывать. Третий отпадает сам собой: когда роман закончен, его хронологию уже поздновато расчислять (тем более, что роман отдельными главами уже печатался), это возможно лишь зафиксировать, что и сделано в 17-м примечании.

Остается второй вариант ответа – в процессе работы; ответ четкий, но требующий уточнений, поскольку работа растянулась на многие годы, значительно больше, чем по пушкинскому подсчету, тоже не маленькому (7 лет, 4 месяца, 17 дней). Предпосылки привязки сюжета к историческому времени – заметная с самого начала роль исторического фона и включение в число действующих лиц поэта, человека с известной читателям «датированной» биографией.

Первая помета «расчета» броская: опорное событие первой главы помечено концом 1819 года в предисловии к ее изданию (вышла в свет в феврале 1825 года). При всех переменах и уточнениях эта веха оставлена незыблемой.

И все-таки на наш вопрос, когда в романе время расчислено по календарю, ответ вначале получается растянутым: май 1823 – октябрь 1824 года. Это время работы над первой главой. Пушкин датирует работу только над черновой рукописью; беловая рукопись не датируется. Мне не известно, когда написано предисловие к публикации главы. Потому и дата расчисления растянутая.

Итак, счастливый (успешный, удачный) отрезок светской жизни Онегина по первому замыслу укладывается в один год, именно 1819-й. В конце года мы видим героя уже усталым, в канун (или в начале) его кризиса.

Тут надо учитывать ряд обстоятельств. На ту пору Пушкин не воспринимает эти годы какими-то исключительными – годы как годы. Как водится, они «в полосочку», т. е. с чередованием светлых и темных полос. Для поэта они овеяны ностальгическими воспоминаниями о начале собственной самостоятельной жизни («уносились мы мечтой / К началу жизни молодой»). Они омрачены разрывом со светской чернью («Я вас бежал…»). Перемены зрели. Пушкиноведение упорно не хочет видеть, что поэт начинал роман совсем с другим героем, чем продолжит и закончит. Онегин в первой главе молод, на два года моложе поэта. Пушкин лишь слегка для себя и героя разводит вступление в самостоятельную жизнь.

Обозначив в предисловии к главе пересечение сюжетного и исторического времени, Пушкин этим пока что и удовлетворен. Он не стремится теснее синхронизировать время сюжетное, частное с временем историческим, общим. В первой главе это, быть может, особенно заметно. Светские похождения Онегина занимают всего лишь год, а приключений много, они разные, ясно, что им тесно. А на дружбу автора и героя отведено вообще только полгода, причем описываются их частые прогулки по набережной Невы в белые ночи, которых ссыльный Пушкин в 1820 году уже не увидел.

В творческой истории «Евгения Онегина» исключительное значение обретает осень 1824 года и весь 1825 год. Номер один творческих забот Пушкина в это время трагедия «Борис Годунов». Роман в стихах пишется урывками долго, до осени (о знаменитом чтении «Годунова» самому себе Пушкин пишет Вяземскому в начале ноября; освободились руки для завершения четвертой главы). А принципиальное решение уже принято. Внесена поправка: Онегин тратит на светскую жизнь не год, а восемь лет. До этого художественное время романа, пожалуй, рановато именовать расчисленным; точнее назвать его датированным. Зато теперь оно расчисляется в буквальном смысле. На размытом фоне отчетливее становятся внятные (расчисленные для героя и подтверждаемые для автора) отсылки: философ «в осьмнадцать лет», «на самом утре наших дней», «вот как убил он восемь лет», «Ужель мне скоро тридцать лет». В путешествие Онегин отправляется, «Дожив без цели, без трудов / До двадцати шести годов» (восемнадцать до совершеннолетия плюс восемь светской жизни). И путешествие скорректировано так, чтобы герой успел навестить поэта в Одессе в канун его деревенской ссылки. Но все-таки в расчислении времени, мы отметили это, Пушкин допускает ошибку: он потерял год онегинской жизни, который складывается из деревенской жизни и второго (недолгого) пребывания в столице после злосчастной дуэли; к путешествию и набегает год. Так что было бы точнее сказать: дожив до двадцати семи годов. И ритмически в строку помещалось. Втискивать этот год в восьмилетие светской жизни было бы некорректно.

Заслуживает упоминания, что фактически одновременно (февраль 1825 года) публика узнала из первой главы о привязке биографии героя к историческому времени (уже усталость к концу 1819 года), а в черновике четвертой главы автор пришел к необходимости биографию героя расчислить заново. Произошло это не по внешним, а по внутренним причинам. Изменился ракурс. Работая над исповедью Онегина, Пушкин новым взглядом, изнутри, увидел то, что описал в первой главе, и понял, что предыстория героя в один год не укладывается. Оставив финалом конец 1819 года, поэт поменял один год на восемь.

Теперь отметим: это произошло в конце 1824 – начале 1825 года. Пушкин никак не мог предполагать, что произойдет в ближайшем декабре, как это грядущее событие отразится на судьбе героя, потребовав новых поправок, да и на всем содержании романа. Поэт вряд ли учитывал всю серьезность временной подвижки. Возможно, еще казался легким переход от реального в виртуальное, особенно в сфере быта. Онегин сблизился с Ленским («Съезжались каждый день верхом»)? А пошли серьезные разговоры – на скаку их вести неудобно; поправимо: «стали неразлучны». Опять же времена года скоротечны. Будут и конные прогулки неудобны:

 
Скакать верхом в степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
 

(Из письма Вяземскому 28 января 1825 года: «Пишу тебе в гостях с разбитой рукой – упал на льду не с лошади, а с лошадью: большая разница для моего наезднического честолюбия»). И тут есть выход: «едет Ленский», да не верхом – «на тройке чалых лошадей».

Иначе говоря, проблема легко решается, когда меняются однородные предметы. И годы могут лететь незаметно. Но среди них встречаются особенные.

По первому счету временная окраска была нейтральной на всем протяжении онегинской жизни. Год рождения героя по первому счету нетрудно высчитать: 1820-18=1802. Онегина по малолетству глубоко не затрагивали события 1812 года. А вот поправленное начало восьмилетней светской жизни героя попадает на время для того неудобное, 1812 год. Как грозные исторические события все-таки вошли в роман, это тема особая.

Анахронизмы романа замечали и сторонники конкретно-исторической версии, но относились к ним снисходительно: да, есть исключения из правила, но правило важнее. Однако совокупными усилиями исследователей накопилось столько фактов, что массой своей они стали колебать традиционную концепцию. В. С. Баевский счел невозможным «представлять время в «Евгении Онегине» в виде темпоральной стрелы, равномерно градуированной, которую можно приложить к стреле большого исторического времени между 1795 и 1825 гг…»[112]112
    Баевский В. С. Структура художественного времени в Евгении Онегине» // Известия АН СССР. Серия лит. и яз. 1982. Т. 41. № 3. С. 208.


[Закрыть]. Но исследователь при всей своей категоричности непоследователен, поскольку признает «поразительную конкретность, настойчивость исторического мышления Пушкина в «Евгении Онегине»» (с. 213). И в своей обобщающей монографии В. С. Баевский обстоятелен в критике «традиционного подхода», но вместо демонстрации достоинств релятивистского подхода повторяет формалистическую накладку на роман типологии времен (у Пушкина все есть!): бесконечное в конечном, прошедшее повествовательное, нравоописательное циклическое бытовое время в прошедшем повествовательном, прошедшее историческое время, нравоописательное циклическое бытовое время в прошедшем историческом, настоящее время повествователя, будущее время[113]113
    Баевский В. С. Пушкинско-пастернаковская культурная парадигма. М., 2011. С. 345–355.


[Закрыть].

Полагая Пушкина прототипом образа «Автора», ученый настаивает, что «соразмерять движение времени в романе с биографией прототипа невозможно, ошибки в этом случае неизбежны» (с. 323). Предлагается следующее: «Пушкин, разумеется <!>, рассчитывал, что образ автора романа будут проецировать на его собственную личность и биографию. Но биография поэта предстает при таком проецировании обобщенно, а не как формулярный список со строго размеченными датами и итинерарием» (с. 324–325). Остроумно, конечно, применять «формулярный список» к судьбе Пушкина, службой не занимавшегося (хотя на службе некоторое время числившегося). Но если апеллировать к биографии, то у любого человека она строго документирована (в документы иногда проникают ошибки, не все документы доходят до потомков, но это особая ситуация). Когда Пушкин пишет, что расцветал в садах Лицея и в оном получил благословение Державина, когда предстает автором «Руслана и Людмилы» и поэтом-профессионалом, то это не вызовет возражений даже у биографа-формалиста. К слову, пушкинская отсылка к этому отрезку его биографии нарочито неопределенная: «Там <на брегах Невы> некогда гулял и я…». Лишь намек художественно выразителен. Он легко расшифровывается даже теми читателями «Онегина», кто не шибко эрудирован.

Отношение сторонников новой концепции времени к пушкинскому тексту оставляет желать лучшего. В. С. Баевский как факт временнόго противоречия рассматривает стыковку в движении времени в конце четвертой и начале пятой глав. Здесь картина «красных летних дней» меняется наступлением ранней, затем поздней осени; строфа XLII рисует приход зимы. А потом внезапное начало шестой главы: «В тот год осенняя погода / Стояла долго на дворе…» Исследователь полагает, если понимать картины четвертой главы «как изображение определенного отрезка «естественного» времени, противоречие с началом следующей главы примирить без величайших натяжек невозможно»[114]114
    Баевский В. С. Структура художественного времени в «Евгении Онегине». С. 212.


[Закрыть]. Специфику времени в четвертой главе он определяет как нравоописательное циклическое бытовое время в прошедшем повествовательном, однако оно, по мнению автора, не согласовано с другим: «Исследователи хронологии романа обычно видят здесь лишь один виток, полагают между приездом Онегина «в деревню дяди» и отъездом его в путешествие один год. Но строфы «идиллического» цикла главы IV могут обозначать и более нежели один годовой круг» (с. 213).

Исследователь напрасно драматизирует анализируемое явление. Он явно преувеличивает «противоречия» в стыковке четвертой и пятой глав: «вроде бы сперва настала зима со снегом и морозами, а потом «осенняя погода Стояла долго на дворе»» (с. 212). У Пушкина иное: «И вот уже трещат морозы / И серебрятся средь полей…» Обрывая фразу каламбуром, поэт недорисовывает картину, но смысл ее ясен: морозы нешуточные, трещат, но снега нет; серебрятся предметы, покрытые инеем. В конце строфы еще одна деталь: «Мелькает, вьется первый снег, / Звездами падая на брег». В черновике поэт пробовал продолжить «И покрывает…», но тут же вычеркнул эту фразу. Первые снежинки, «звездами», порознь различимые, – это, конечно, не «зима со снегом». В четвертой главе дан не многократный, а единый цикл, в один круг. Изображается лето, потом осень – с пометой «стоял ноябрь уж у двора». Будет назван январь – «третье в ночь»: это звенья одной цепи. Что морозы в свой срок сковали воду и голую землю – в том нет ничего исключительного. Затянулось межсезонье: морозы пришли, а снега нет; и осень уже не осень, и зима еще не зима. Вот когда снег (не снежинки – настоящий) выпадет, тогда и вырывается торжествующее: «Зима!» (Татьяна видит «поутру побелевший двор»; накануне он не был белым). Не рядовые погодные условия изображены в стыке четвертой и пятой глав, но «величайших натяжек» в возможности видеть здесь единый цикл, конечно, нет.

Позиция В. С. Баевского поддержана В. А. Кошелевым[115]115
    См.: Кошелев В. А. «Онегина» воздушная громада… (2009).


[Закрыть]. И все-таки она не приемлема именно в силу своей неотчетливости: вроде бы признается историческая конкретность пушкинского романа, но делается это несфокусированно, расплывчато. Однако джин выпущен из бутылки: стоило усомниться в традиционном времяисчислении, как запестрели попытки расчислить внутреннюю хронологию романа по-новому.

Для сторонников традиционной версии устойчивая опорная отправная дата – это авторское отнесение кульминации действия первой главы к концу 1819 года. Для «реформаторов» отправная дата – именины Татьяны «в субботу», а конкретнее – в субботу 1824 года. Дата жизни правит бал в художественном произведении! Такое может быть: на 1812 год и 14 декабря 1825 года хотя бы эхом отзовутся строки «Евгения Онегина». Но что за событие – природные аномалии… Да природа изобретательна, каждый год выкидывает что-нибудь новенькое (впрочем, зима 2018/2019 года в точности, с поправкой на новый стиль, повторила пушкинское описание: снег выпал только в январе, причем ночь в ночь!).

Перерасчислил онегинскую сюжетную хронологию В. А. Кожевников[116]116
    См.: Кожевников В. «Время расчислено по календарю» // Литература в школе. 1984. № 6; он же. «Вся жизнь, вся душа, вся любовь…»: Перечитывая «Евгения Онегина» / Книга для учителя. М.: Просвещение, 1993.


[Закрыть]. По его версии, Онегин родился в 1798 или 1799 году, «на свободу» выходит в 1815 году. (В этом году правительство запретило иезуитские пансионы, чем исследователь и объясняет резкое слово поэта: «Monsieur прогнали со двора»; правда, Онегин воспитывался не в пансионе, а на дому, и мотивировка у Пушкина иная, внутренняя: «юности мятежной / Пришла Евгению пора…»; выросло дитя, учителя-воспитатели ему более не требуются). После восьми лет светских развлечений Онегин (решением исследователя – летом 1823 года) поселяется в деревне. Именины Татьяны – в субботу 12 января 1824 года. Путешествие Онегина исследователю пришлось затянуть: он отправляет туда героя летом 1824 года, а возвращает только в 1830 году. Исследователь к концу совершенно снимает дистанцию между временем действия и временем повествования о нем.

В. А. Кожевников как комментатор выделил много колоритных реалий, использованных Пушкиным в восьмой главе. Но растяжка сюжетного времени с 1815 до 1830 года, а еще ориентир на субъективно подобранные исторические реалии ни к чему хорошему не приводят. Досадно, что разрушается особая интимность, сохраняющая правдоподобие, в отношениях поэта и его героя. Исследователю понадобилось чем-то занять Онегина с конца 1919 по лето 1823 года: «Итак, Онегин «задержался» в Петербурге и – по воле автора <?> – отправился в деревню летом 1823 года»[117]117
    Кожевников В. «Время расчислено по календарю». С. 57.


[Закрыть]. Пушкин (да еще со своим отбытием на юг) в Петербурге героя не задерживает, это делает, в угоду своей концепции, исследователь.

Герой и автор объединены в парном портрете первой главы – и разлучены судьбою. В разлуке они не общаются (хоть Онегин и умел «в конце письма поставить vale», но в сохранившихся черновых строфах «Путешествия» сказано: «Онегин никогда со мною / Не хвастал дружбой почтовою…»). В выпущенной восьмой главе намечалась и новая встреча – в 1824 году, в Одессе. Что-то нет никаких намеков на встречи автора и героя в столице в 1830 году. Какие же они приятели, если бы не возобновили общение! Равно как не обозначено и личное знакомство поэта с его любимой героиней: ужели бы Пушкин не засвидетельствовал уважение доброй «законодательнице зал», если бы то позволили его биографические обстоятельства? К бедной Татьяне В. А. Кожевников вообще относится безжалостно. Мать вывезла дочку на один сезон, а исследователь растянул Татьянину «ярмарку» аж на три сезона. В этом случае «слезы заклинания», с которыми Ларина молит упрямую дочь, получают непривлекательный оттенок: «Ты что, дочка, совсем разорить нас хочешь?» И Татьяне приходится соглашаться на брак…

А. А. Аникин отправляет Онегина в путешествие летом 1824 года. Исследователь весьма озаботился, чтобы «не сорвать» встречу героя и поэта в Одессе в 1824 году, а потому заставил героя вспомнить о приятеле не в Бахчисарае, а в Нижнем Новгороде. Макарьевская ярмарка проводилась с 15 июля по 15 августа. Онегина пришлось принудить поспешить, чтобы он, отметившись на открытии ярмарки, успел застать в Одессе отбывавшего в деревенскую ссылку Пушкина. Чувствуя известную натяжку, исследователь даже извиняется: «В такой хронологической версии расхождение с реальной биографией Пушкина если и есть, то, прямо скажем, минимальное: можно ли было герою за две недели добраться от Нижнего до Одессы? Но, конечно, это расхождение в днях, а не в годах, и главное, оно не ощутимо внутри текста и не противоречит его стилистике»[118]118
    Аникин А. А. Суббота, 12 января 1824 года: именины Татьяны Лариной // Литература в школе. 2002. № 4. С. 11.


[Закрыть]. Непонятно, для чего фактография переименована в стилистику. Но это терминологические мелочи. А вот «внутри текста» все перевернуто. Главный курьез: каким это образом Онегин получает информацию, понуждающую его поспешить на встречу с Пушкиным в Одессу? Маршрут путешествия Онегина, даже во включаемых в печатный текст «Отрывках…», прописан четко: после Нижнего Астрахань – Кавказ – Крым – Одесса. Исследователь прописанный поэтом маршрут спрямляет, называя эту процедуру «не ощутимым» «расхождением», а время путешествия (у автора четко: три года) сокращает. Так что исследователю расхождение не только в днях, но и в годах нипочем!

Пушкин датирует типовой день Онегина, описанный в первой главе, концом 1819 года, делая это в предисловии при публикации главы. В. Старк торжествует: приведенный им «расклад внутреннего календаря романа не соотносится с заявлением 1825 года в предисловии к изданию Первой главы», так ведь «в полных изданиях романа 1833-го и 1837 года уже нет упоминания о действии Первой главы как относящемуся к концу 1819 года…»[119]119
    Старк Вадим. «Снег выпал только в январе»: Внутренняя хронология романа // Звезда. 2011. № 6.


[Закрыть]. Какие-то заявления на самом деле уточнялись. В переписке с Бестужевым Пушкин посетовал, что назвал себя в предисловии сатирическим писателем. «Большое стихотворение», окончание которого не гарантировалось, оказалось оконченным. Но нет оснований подверстывать к устаревшему датировку действия первой главы. В академических изданиях (в дополнительных разделах) предисловие печатается.

Непростителен просчет, когда отождествляются время историческое, реальное и время художественное. По этой причине не годится в качестве опоры для пересчета хронологии нагрузка на снег, выпавший только в январе. Пушкин очень широко использует детали, почерпнутые в жизни, но он не копирует жизнь. Таковое попросту невозможно, ибо формы жизни переводятся в формы искусства; литература – вторая (иная!) реальность. В. А. Кожевников констатирует: в 1824 году «первый снег быстро растаял; заморозки сменялись (и не раз!) продолжительными оттепелями, и в декабре было пасмурно и слякотно… Снег же, ставший постоянным покровом до конца зимы, выпал как раз в ночь со второго на третье января 1824 года»[120]120
    Кожевников В. А. «Вся жизнь, вся душа, вся любовь…» С. 85.


[Закрыть]. Еще конкретнее, с отсылкой к сводке погоды из «Санкт-Петербургских ведомостей», воспроизводит ситуацию А. А. Аникин: «вокруг 30 декабря – пасмурно, снег с дождем, температура по Реомюру от – 2 до + 8. И так до 2 января 1824 года, когда уже минус 9-10º R, устойчивый снег»[121]121
    Аникин А. А. Суббота 12 января 1824 года: именины Татьяны Лариной. С. 10.


[Закрыть]. Спасибо за информацию! А вот вывод неверен: «Думается, Пушкин точен и в описании зимы 1823 / 1824 года» (с. 10). Пушкин воспользовался только одной реальной деталью,

датой установления снежного покрова. Но межсезонье у него изображено литературно, вымышленно. Я уже отмечал: поэт рисует устойчивые морозы, на оттепели и намеков нет. Литературный характер описания понижает его роль как свидетельского опорного хронологического факта.

Беда с этим снегом уже давнего века. Несколько надежнее отсылка к «субботним» именинам. Но и с «субботними» именинами не так уж просто и очевидно. Каким мерам времени отдает предпочтение поэт? Мелким и неотчетливым: они естественнее сопрягаются с бытом. Такое предпочтение можно иметь в виду, когда размышляем о выборе Пушкиным для Таниных именин дня недели. Мы имеем дело не с заранее принятым твердым решением, а с выбором, принимаемым на ходу; решение не носит императивного характера. Реформаторы онегинского календаря сразу день недели проецируют на год: ага, четверг – это так, если суббота – эдак. Куда как больше оснований предположить, что, выбирая меж четвергом и субботой, Пушкин не утруждал себя расчетами, на какой год намеченные к описанию именины придутся. Так что и реформаторы зря старались.

И не будем гадать, почему Пушкин склонился к такому-то выбору: вдруг да и угадаем; только как подтвердить, что мы действительно угадали, а не приписали поэту свои заключения? Во всяком случае категоричность исследователей неадекватна раздумчивости поэта.

Получается, что у исследователей были добрые намерения защитить писательское реноме Пушкина, заслонить поэта от упреков за анахронизмы, переходящие в прямые ошибки, а на деле поэту приписываются собственные, даже более серьезные огрехи, прямые натяжки. А нельзя расчисление хронологии превращать в самоцель, отрывая от вопросов характерологии, системы образов, психологизма и пр.

Есть «уступчивая» поговорка: «Назови хоть горшком, только в печь не ставь». А не лучше ли нечто, не являющееся горшком, и не называть горшком? Не лучше ли в понимании художественного времени в пушкинском романе сдержаннее обходиться с понятием «анахронизмы»? В романе встретятся и анахронизмы, но чаще это два ряда отсылок к реалиям; один ряд обслуживает ход сюжетного времени, другой – время авторского рассказа о героях. Противопоказано лишь по датировке реалий датировать сюжетные события. Пушкин широко черпает детали жизни и вправе разместить их по исторической канве повествования, как ему удобно. Тут вымысел не враждует с реалиями, а реалиями подкрепляет достоверность (правдоподобие) вымысла.

Говорят – сколько людей, столько и мнений. Привести их к общему знаменателю невозможно. Журнальные сшибки неизбежны. Все-таки для ограничения субъективизма можно выдвинуть такой критерий: только мнения, трактовки, интерпретации, которые естественно вытекают из текста и способны его объяснить, могут претендовать на право считаться объективными. Пушкин заслуживает такого уважительного к себе отношения.