Текст книги "Ангел Возмездия"

В ушах снова зазвучал мягкий низкий голос: «Добро на острие меча не преподносят…» Ну и пусть! Не надо! Он не с добром пришел сюда! Он не собирается этим нелюдям преподносить чего-то! Он только лишь научит их уважать других, напомнит, что во Вселенной, где бы она ни была, по какую бы сторону коллапсаров не распространялась, каждый рожденный достоин жизни! И он не будет различать одних и других, он просто будет отстаивать свое право на жизнь! И пусть это право назовется Добром, пусть Злом, неважно, для него все неважно! Неужто же он, а не они, заслуживают проклятья?! Нет! И еще раз нет! Надо отбросить остатки сомнений!

А в ушах опять загудело, снова пробился далекий голос: «Тебе будет казаться, что борешься с этим Злом, что ты истребитель этого зла, но истребляя и обарывая его силой, будешь лишь умножать его. И настанет день, час, когда ты перестанешь понимать, где кончается Добро и начинается Зло, и сам станешь воплощением Зла!»

Иван резко встряхнул головой. Заглушил внутренний голос. Нет, он не станет… а если даже и станет, так значит, того требуют обстоятельства! А они выше людских переживаний, они на деле выявляют – что есть что и кто есть кто! В этот мир надо было придти с мечом, и не с копьецом из арматуры, не с плазменным резаком и лучеметом… а с флотилией космокрейсеров последнего поколения, оснащенных мегааннигиляторами и фотонными таранами. Вот тогда бы можно было и разговоры разговаривать! А теперь… Нет, и теперь у него есть выход. И пусть хоть кто-нибудь попробует упрекнуть его, пусть только попытается!

Иван осторожно нащупал под комбинезоном яйцо-превращатель, засунул руку внутрь. При этом он заставил себя думать о Лане – думать четко, выражение, образно – пускай читают его мысли, пускай!

– Трепыхаешься? – поинтересовалось вдруг брюхо.

– Куда уж нам, – прохрипел Иван.

– Ну, трепыхайся, трепыхайся!

Змеиные стебельки с глазами втянулись в брюхо Хранителя. Даже следов не осталось; будто и не было ничего.

Иван скрючился, поднес яйцо к горлу, сдавил. Он нажал на него сразу, со всей силой нажал. И почувствовал, что происходит, а точнее, уже произошло, нечто странное – он вдруг разросся во все это огромное помещение, обрел тысячи сильных и легко управляемых конечностей, он вдруг увидал все разом, будто и в каждой его конечности находилось по сотне глаз. Это было непередаваемое ощущение. Но Иван не стал им упиваться, не стал они пытаться разобраться в нем. Надо было действовать!

– Ну что, слизняк ничтожный! – взревел он громоподобным, голосом, не своим, каким-то даже искусственно усиленным. – Что ты теперь скажешь?!

Он мгновенно подтянул к себе, под своды, три десятка самых мощных и толстых щупальцев-отростков, напряг их концы до одеревенения, и не жалея ни сил, ни тканей, ни когтей, ударил со всех сторон одновременно в чудовищное прозрачное брюхо.

– Получай, каракатица поганая! Сверхслизняк!

Его щупальца застряли в пронзенном шарообразном теле. Но оттуда уже водопадами хлестала вниз темно-желтая пена. Тело прямо на глазах стало терять форму шара, съеживаться, опадать, превращаться в висящий, комок морщинистой кожи.

– Это интересно… – прозвучало в мозгу у Ивана голосом Хранителя.

– Да, это очень интересно! – зло ответил Иван – Хранитель, тысячелапый и стоглазый, огромный и почти всемогущий. Это крайне интересно!

И он также резко, как и вонзал, выдернул концы отростков. Обмякшее тело упало вниз. Вместе с ним, вслед, опустился Иван. В самом крохотном щупальце-отросточке он сжимал у круглого тела яйцо-превращатель, но не знал, куда его приставить – ведь рта-то не было! Мелькнула мысль, странная, но завораживающая, чертовски привлекательная, но и отталкивающая: а почему бы не остаться здесь, почему бы самому не стать Хранителем, всемогущим, всевидящим, подлинным сверхсуществом?! Но он чувствовал, что это просто не получится, он чувствовал, как уходят силы, как он слабеет с каждой секундой. Видно, превращатель не мог так запросто перебрасывать малую массу в сверхбольшую, наверное, ему нужно было время, чтоб собрать в свое поле дополнительное вещество, дополнительную энергию… Иван Хранитель судорожно водил яйцом по всей поверхности тела, пытаясь нащупать нужную точку, слабея, теряя сознание.

Первый раз он очнулся на груде червеобразных холодных отростков. Очнулся с зажатым в правой восьмипалой руке яйцом. Лана что-то кричала в самые уши. Но он не мог разобрать. И вновь ушел в черноту.

Второй раз сознание вернулось не сразу. Оно приходило урывочно, тут же пропадая, перемежаясь с мраком провалов. Но Иван все же ощутил, что его куда-то тащат. Тащат самым примитивным и грубым образом – за ноги.

– Эй? Кто там? – поинтересовался он еле слышно.

– Прочухался! – обрадовалась русоволосая.

Это она волокла его за собой, крепко ухватившись за твердые покрытые хитиновой чешуей лодыжки. Ей было тяжело. Но она не сдавалась, тянула. Иван присмотрелся – они находились в каком-то круглом туннеле со змеящейся световой полоской, бегущей поверху. Туннель состоял из секций, метров по сто каждая. В местах их стыковок Ивана встряхивало на грубых швах. Но боли он не чувствовал. Сил для того, чтобы встать, пока не было.

– Ну и куда мы? – поинтересовался он не без ехидцы.

Лана фыркнула. И тяжело, сипло ответила:

– Куда глаза глядят. Больше некуда!

Через некоторое время они уперлись в преграду. Но пластиковая на вид переборка сама упала, открывая вход в какое-то светлое огромное помещение, а может, и вообще на простор этой планеты или чего бы там ни было.

– Погоди! – прикрикнул Иван. – Надо разобраться!

– Успеется! – ответила Лана.

– Стой, кому говорю!

Но она уже выволокла его наружу. И тут же вдруг пропала куда-то. Иван приподнялся, сел…

Его подхватили чьи-то сильные руки, поставили на ноги. Перед глазами мелькнули трехглазые рожи, заскрежетало, зачавкало.

Иван увидел прямо перед собой здоровенного негуманоида, обычного, каких он уже навидался вдоволь.

Негуманоид раззявил пластинчатую пасть, раздвинул мешки брылей.

– Рад приветствовать вас на Харх-А-ане в месяц ядовитых трав! – провозгласил он как-то торжественно, радостно, даже восторженно.

И ударил Ивана в челюсть. Да так, что тот отлетел на три метра и рухнул плашмя наземь.

Харх-А-ан. Перпендикулярные уровни.

Невидимый спектр. Квазиярус.

Год 123-й, месяц ядовитых трав -

нулевое время

Каждый мир, даже самый сумбурный на первый взгляд и необъяснимый, самый нелогичный с точки зрения земного логика, абсурдный и бессмысленный, фактически не менее упорядочен и конкретен, чем мир, привычный наблюдателю – там, где перестает действовать земная логика, начинает действовать логика неземная, только и всего – и нечего выдуриваться, пытаться подстроить под себя то, что существует помимо твоей воли, что существует, даже и не замечая твоего существования, не замечая тебя самого, нечего дергаться и пытаться все осмыслить, привести к известным тебе знаменателям, все это бесполезная затея! Бесполезная и иссушающая мозг! Ибо ползет улитка по стебельку травинки, не ведая ни одного закона окружающего ее мира, не ведая, но подчиняясь им, существуя по ним, а следовательно, и сама она часть этого мира, часть многосложной совокупности его законов, сама один из таковых – потому и необорима в миллионах и миллиардах поколений. Ищущий же объяснений всему, желающий постичь непостижимое вырывается из жизнеустойчивой совокупности этой, из самого симбиоза живого и неживого, материального и Нематериального. И ополчается против него все живущее по законам и внутри них, стремится поглотить изгоя или выпихнуть пробравшегося внутрь. Так случается в своем мире. Сплошь и рядом случается! А в чужом? В мире, существовавшем без тебя и тебе подобных, в мире, не породившем тебя, а лишь принявшем на время, как в нем? Столь же он суров к нарушающему законы чужаку? Или он его не приемлет ни в единой ипостаси, ни в нарушении, ни в соблюдении?! Нет ответа. И не будет! Нечего даже пытаться отыскать его, ибо ни что не повторяется в точности, никогда и нигде! Что же делать? Как быть? Из трясины можно вытащить палец, руку… но если тебя засосало с головою, что делать?!

Так или примерно так думал Иван, находись в полуобморочном состоянии, то всплывая на поверхность, то проваливаясь в бездну. Мысли были несвязные, путанные, но именно они почему-то лезли в голову. И изгнать их не было сил. Иван даже не знал, сколько времени он лежит в состоянии прострации, ему казалось, что очень долго, чуть ли не всю жизнь.

Несколько раз его принимались пинать ногами под ребра. Но он не вставал, а наоборот – сразу же отключался, уплывал. Видно, на превращение в многолапового и стоглазого ушло столько сил, что ему еще нескоро придется выкарабкаться… Да и придется ли?! Откуда-то издалека доносились хрипатые голоса:

– А слизняка куда? В утилизатор?!

– Не, не надо!

– Почему?

– А потому! Не мы его сюда впихнули, не нам и выпихивать!

– Загадками говоришь.

– Дурья башка! Может, его кто на ниточке ведет, понял?! А ты дернешь – кончик-то тебя и по макушке огреет самого! А то еще чего, тут с умом надо… Пускай ползет, какое нам дело!

– Вот это точно, дела нет! А только место свое знать надо. У-у, гнида!

Ивану опять раза три кряду саданули по ребрам. Он перевернулся на бок, скрючился.

И все-таки голова постепенно прояснялась. Да и тело оживало. Но Иван не спешил – он решил, что поднимется или сделает попытку подняться лишь тогда, когда силы восстановятся полностью, ну хотя бы на две трети. Он незаметно просунул руку в пояс, нащупал шарики стимуляторов, очень осторожно и медленно, чтобы не вызвать подозрений, если за ним следят, поднес руку ко рту и проглотил сразу пять или шесть шариков. Он знал, что потом будет плохо. Но это потом. А выкарабкиваться надо было сейчас.

– А может, он не слизняк? Может, из наших? Гляди-ка, не отличишь ведь! – донеслось снова сверху.

– Был бы наш, сразу на внутреннюю связь вышел, так-то!

Иван и раньше догадывался, а теперь до него дошло окончательно – негуманоиды в основном переговариваются мысленно, телепатически, и потому он в любом обличий предстает перед ними чужаком.

– Наш или не наш, какое дело! Что ж теперь – так и позволять ему по перпендикулярным уровням шнырять? А мало ли куда его занесет?!

– Не наше дело!

– Ну и ладно!

Иван подождал, пока смолкнут удаляющиеся шаги, и повернул голову, приоткрыл один глаз – верхний. Никого рядом не было. Тогда он открыл все глаза, осмотрелся, сел. В спину будто колом ударило.

– Проклятье! – выругался он. И застонал. Лишь теперь начинали сказываться все те удары, что были нанесены ему в бесчувственном состоянии. Зеленая пелена застлала взор. Он отогнал ее усилием воли, собрался. И стало лучше – то ли стимуляторы подействовали, то ли сработали рефлекторные механизмы, заложенные в его мозг и тело еще в Школе.

Он сидел посреди самой настоящей пустыни – от горизонта до горизонта тянулась одна и та же растрескавшаяся серая земля. И не земля даже, как он убедился, проведя рукой, а ссохшаяся или обожженная глина. Трещины были глубокими и широкими, причудливо изломанными и забитыми каким-то непонятным, но явно искусственного происхождения мусором. Чего только в них не было – и разноцветные спиральки разных величин, и пластиковые черные болты с кривой нарезкой, и колечки, и штыри, и перепутанная и изломанная проволока, и вообще черти что! Но главное, нигде не было намека на что-то такое, откуда Иван с Ланой могли выйти в эту пустыню. Или его успели отволочь так далеко? Иван не знал. Он сидел и вертел головой, ничего не понимая.

Небо было зеленым и бездонным. В эту ненормально прозрачную пропасть было страшно смотреть. И Иван снова уставился в землю. Он сидел на плоской глинистой плите с причудливо изрезанными краями – плиты этой только-только хватало, чтобы вытянуться во весь рост. Иван склонился над трещиной, сунул в нее руку. Но тут же выдернул ее обратно – в пальцы словно током ударило. Он попробовал еще разок, но уже с другой стороны – шибануло сильнее. Нет, подумал он, лучше не экспериментировать!

Встал. Ноги держали. Головокружение прошло. Он подпрыгнул вверх метра на полтора – и сумел разглядеть: чуть ли не за горизонтом, в теряющейся дали какие-то смутные тонюсенькие столбики или башенки. Подпрыгнул еще раз, но разобраться так и не сумел.

Надо было идти куда-то, разыскивать русоволосую и вообще искать выход, если он только есть в этой безжизненной пустыне. Не сидеть сиднем! И Иван побрел, куда ноги понесли. Поначалу он перешагивал через трещины. Но это было утомительно, сбивало с ритма, ведь плиты были разной ширины, разных форм. И он стал прыгать с одной на другую, иногда и перемахивая через те, что поменьше. Все это напоминало какую-то глуповатую детскую игру, когда ребенок, спешащий за матерью, вдруг задается целью не наступить ни на единую трещинку в наземном покрытии, и от того поминутно сбивается, спотыкается, а то и падает. Но на Ивана напал странный азарт – он прыгал с плиты на плиту, и уже не на ходу, а на бегу; он просто несся как сумасшедший, как взбалмошный ребенок. Через каждую сотню плит он подпрыгивал вверх и глядел за горизонт, но башенки-столбики не приближались, до них было так же далеко как и в самом начале.

Он начал задыхаться. Но когтистые лапы были послушны, выносливы – Иван еще раз убедился, что негуманоиды правильно поступают, не нося никаких башмаков или сапогов. Да и как на такие раскоряки натянуть башмаки! Он прыгал и прыгал в надежде хоть куда-нибудь добраться. По его расчетам позади оставалось не меньше полутора десятка километров. Но ничего не менялось – пустыня-свалка была точно такой же как и в исходном пункте. Складывалось впечатление, что некто специально размел весь этот пестрый мусор по щелям столь равномерно.

От однообразности пейзажа начинали уставать глаза. Иван почти не смотрел по сторонам, лишь, контролировал узенькую полосочку впереди… И вдруг он сбился, споткнулся, упал на колени посреди одной из плит. И его сразу прошибло второй волной пота – ледяной, неприятной. Посреди следующей плиты лежал маленький кругленький черненький шарик.

Иван осторожно, словно переступал не по разломам глины, а прыгал с льдины на льдину, перебрался на плиту. Взял шарик щепотью… Да это был самый обыкновенный гранулированный стимулятор, самый что ни на есть земной, его собственный! Думать о том, что кто-то успел до него побывать тут и оставить на плите шарик было наивно. Иван сел и призадумался.

Все было чертовски нелепо! Бежать по кругу, как это бывает с неопытными ходоками и бегунами, блуждающими в трех соснах, он не мог, с его выучкой он бы и в полубессознательном состоянии не ползал кругами…. И все же он вернулся туда, откуда начал свой путь.

– Эй! – крикнул он вверх. – Кто-нибудь меня слышит?!

Голос его растворился в зеленой прозрачной пропасти.

– Ну и черт с вами!

Иван снова сунул руку в трещину – его затрясло. Да так, что зубы-пластины застучали трещоткой и из глаз покатили слезы. Но он терпел. Его било, колотило, трясло безжалостно, неистово. Тело корчилось словно в агонии. Но он терпел. И все глубже запускал в трещину руку. Наконец наткнулся на что-то твердое, округлое. Вцепился и потащил на себя. Но вытащить ничего не сумел… Плита вдруг накренилась, встала дыбом будто переворачивающаяся льдина – и Ивана повлекло куда-то вниз. Он еле успел зацепиться за край плиты. Но тут же отдернул руки, иначе бы их расплющило всмятку о другую плиту. Но не упал…

Какая-то невидимая сила мягко опустила его на дно подземной пещеры. Да, это была самая настоящая пещера, каких на Земле не счесть – с темными и неровными стенами, с мрачными еле видимыми сводами, с которых свисали сталактиты – переливчато светящиеся, необыкновенно красивые. Иван сидел на большом валуне и думал – ну, вот сейчас подойдет кто-то, или просто прогремит голос, и его обрадуют чем-нибудь этаким, дескать, ты там-то и там-то, за столько-то световых лет от того-то. И он уже приготовился выкрикнуть, что ему наплевать на то, где он и на каком расстоянии от предыдущего места хотя было той причине, что для него все эти места одинаково далеки, все где-то у черта на рогах! Но никто не подошел.

Тогда Иван сам встал. И в сердцах ударил лапой по торчащему из неровного дна пещеры сталагмиту, точно такой же сосульке что и сталактит, но растущей наоборот. И произошло странное. Переливающаяся изумрудной синевой сосулька спружинила словно резиновая. И с непонятной силой ударила Ивана в лоб. Он полетел спиной на валун. Но тот откатился в сторону, открывая дыру провала… и Иван опять полетел «вниз». Он уже ничего не соображал. В мозгу вертелась какая-то мешанина из «перпендикулярных уровней» и «прыгающих лягушат».

Падение было бесконечным. Мелькали сосульки-сталактиты, стены, валуны, своды, сталагмиты, ржавые лестницы, каменные ступени, что-то текло и журчало, падали, но почему-то наискось, хрустально-пенистые водопады, в лицо Ивану летели брызги. Но он даже не прикрывался. Наконец его тряхнуло. И падение прервалось.

Он лежал на спине посреди огромного зала. И опять, как и в случае с навесом, никакой дыры или проема в нависшем над ним потолке не было, будто он упал прямо через эту серую, явно металлическую поверхность, пронизав ее как нож масло.

– Иван! – тихо позвал его кто-то.

– А-а?! – отозвался он невпопад.

Вскочил на ноги, не зная, куда бежать, что делать.

– Иди же ко мне!

Голос принадлежал русоволосой, теперь Иван это точно разобрал. Но куда идти? Где она?! Иван ничего не видел кроме серого потолка и серых стен. И все же он сделал с десяток шагов в направлении прозвучавшего голоса.

– Смелей!

– Тут стена. Где ты?! – Иван остановился.

– Да, нет тут никакой стены, давай! – снова позвала Лана.

Иван протянул руку и она прошла сквозь стену.

– Ну видишь? Там нет ничего, иди сюда!

Иван шагнул прямо на стену… и прошел сквозь нее, не почувствовав даже легчайшего прикосновения к телу. Зато он сразу же вляпался в какое-то вязкое месиво и запутался в тягучей и липкой паутине. Начал обрывать ее, вытаскивать лапы – ему еле удавалось проделывать это. И он по-прежнему ничегошеньки не видел кроме самой паутины, толстенной и клейкой.

– Чего ты там застрял, живее давай! – нетерпеливо прокричала Лана.

– Где ты?!

– Там же, где и ты, – прозвучало совсем рядом, не дальше десяти метров от него. – В Невидимом спектре, понял?

– Ничего я не понял! – сорвался Иван. – Говори толком! Что это за мерзость, как ты сквозь нее пробиралась, вот ведь гнусь какая!

Он совершенно запутался и увяз. Бессилие раздражало, заставляло рваться из паутины сильнее, резче. И все больше ее накручивалось на тело, все труднее становилось двигаться.

– Не психуй! Я сама ничего не знаю. Это все Марта так говорит. Она слыхала. А я не знаю. Тут Квазиярус какой-то! Ты мужчина, ты и ломай себе голову! Ну-у?!

– Я пошевельнуть пальцем не могу, а ты ахинею несешь! – заорал Иван. Он был просто взбешен.

Если бы в эту минуту ему под руку попался, плазменный резак, он бы стал жечь все и всех направо и налево, без разбору и жалости. – Где ты, черт бы тебя побрал?! Как ты пролезала через это болото поганое?!

Лана отозвалась не сразу. И голос ее прозвучал обиженно:

– Меня сбоку провели, через дверцу… и подвесили.

– Чего-о?!

– Да не ори ты как резаный! Подвесили, говорю, вот и все! А еще сказали – тут, мол нулевое время и ты, то есть, я, значит, буду тут жить вечно на благо их цивилизации, и все будет, чего только ни захочу… надо только висеть и все. Остальное не мое дело. Понял?!

Иван начал соображать что к чему, ему припомнилось кое-что, он поневоле призадумался. И выругался крепко. Но на этот раз про себя, не вслух.

– А Марта?! – спросил он зло.

– Чего – Марта.? – не поняла русоволосая.

– Где она?

– Тут.

– Тоже висит?

– А как же! Тут все висят! Но я никого не вижу из них, только слышу, понял? Нам разрешают переговариваться, болтать о том о сем. Мы уже дней десять болтаем…

– Сколько? – удивился Иван.

– А ты думал! Я все ждала поначалу, а потом рукой махнула – все равно не придешь… а ты вот пришел. Странно!

Иван запутался окончательно, во всех смыслах. Но самое главное, он был опутан паутиной, и даже сам себе теперь казался каким-то коконом. Но вырываться он не переставал, все напрягал мышцы, изгибался, пытался присесть, вытянуть ноги или хотя бы одну. И все же мучило любопытство. Он обязан был знать все!

– А почему нулевое время, что за бред?! – крикнул он сквозь липкую маску паутины, налипшей на лицо.

– Они умеют находить точки в Пространстве, где время не движется и можно жить вечно, понял? Так Марта говорила. Она от других слыхала. Я не знаю, может, и врут, но так говорят, поди проверь. Эти точки только в Невидимом спектре и только на пересечении квазиярусов, понял?

– Не понял! – сознался Иван. – Но все равно говори! Хоть перед смертью узнать, в какое дерьмо вляпался!

– А что с тобой?!

– Ты совсем дура! Неужто не слышала, я сто раз тебе говорю – тут паутина, я погибаю уже, понятно! А еще болото! Ну да неважно, говори! Мне все равно не поможешь.

Иван был уже опутан по рукам и ногам, не мог пошевельнуть даже крайним пальцем, кончиком пальца.

Лана отозвалась сразу:

– Стой спокойно, дурень! Это же самый обычный фильтр! Не соображаешь, что ли?!

– Ты много соображаешь! – выкрикнул Иван. – Чем ругаться, лучше напоследок скажи мне что-нибудь ласковое, доброе, ведь я же тебя… люблю, нет уже, любил, точно, любил, все прощай!

Лана опять долго молчала. Потом сказала тихо, голос ее дрожал:

– Ладно уж, нужна мне любовь эдакой трехглазой образины! Много о себе думаешь! – слова были недобрыми, а голос нежным и взволнованным, видно, думала она совсем иное, чем говорила.

– Прощай!

– Да помолчи немного! Пойми, под ногами у тебя не болото никакое, не трясина, а фильтр – к нам нельзя без фильтра, инфекцию занесешь! А через этот фильтр тебя протянет и все будет в порядочке, стерильным станешь, все сам увидишь.

У Ивана слабеньким птенчиком трепыхнулась в груди надежда.

– Правда-а? – жалобно взмолил он.

– Так говорят, вон и Марта…

– Да хватит уже про нее!

Иван чувствовал, что его затягивает все глубже, но и не пытался сопротивляться. Теперь он верил, точнее, он был готов верить во что угодно, хоть в чудо, хоть в сказки.

– Вот ты перебиваешь все время, а сам не слушаешь, – рассерженно продолжила русоволосая. – У них очень мало земных женщин, понял! Потому и делают все, что только можно, потому и в эти ярусы специально подвешивают, вечную жизнь дают, берегут как зеницу ока, понял? Потому и ублажают, и кормят, и поят, и все, чего душе потребуется…

– Да не потому! – взвыл Иван. – Ты же сама знаешь, не потому!

– Ну и что, – вдруг резко ответила Лана, – ну и что?! У них народ древнейший, миллионы, лет цивилизаций, многие вырождаются, перестают давать потомство, да почти все, чего там! А ты бы чего стал на их месте делать, а? Вымирать, что ли? Нет уж, не захотел бы вымирать! Вот и они не хотят! Они наших подвешивают, чего-то там делают – и только давай, в ускоренном режиме, сотнями, тысячами зародышей выдают, успевай выносить да в инкубаторы помещать для выращивания! Вот так! Ивана захлестнуло мутной волной ярости.

– И ты-ы?! – прохрипел он, погрузившись в вязкое болото по плечи.

– А что я – особенная?! Тут все одинаковые! И все говорят, совсем не больно, даже не чувствуешь ничего, наоборот, висишь и наслаждаешься вечной житухой, а там все само собой идет. Вот так, они умеют!

– Ты спятила! Ты с ума сошла на этой чертовой планете или как ее там, ты просто ненормальная! – Ивана прорвало. Вязкая трясина подступала к подбородку, и он задирал его вверх, чтобы не захлебнуться. – Неужели и ты…

– Меня пока готовят только. Тут много всяких стадий, понял? И там в садике – это тоже стадия, им надо, чтоб каждая сама созрела, вот ведь как! И Марту не силком увели, эта толстуха все врала, Марта сама напросилась, вот и увели, она созрела, и я сама к ним приползла, сама, хоть и с твоей помощью… А теперь чего же, я не знаю! И мне хочется жить вечно! Какая разница – здесь, там, еще где… Тут я всех переживу, тут просто рай, так все приятно и хорошо, будто все время в теплой ванне с чем-то нежным, ароматным. И совсем не скучно, ни капельки! Вот меня подготовят, и я тоже начну испытывать блаженство, как Марта, как все они!

– Молчи!

Это было последнее слово Ивана. Его затянуло с головой. Он начал задыхаться. Но по-настоящему испугаться не успел – его вдруг выдернуло непонятной силой из трясины и бросило на что-то мягкое и раскачивающееся, напоминавшее гамак.

Прямо перед Иваном висел огромный мохнатый шар. Шар был судя по всему живым, он поводил боками, вздрагивал. Иван спрыгнул с гамака, задрал голову – и не поверил глазам, своим. Шар вытягивался кверху грушей, и под самыми сводами, на высоте пяти или шести метров, заканчивался патлатой и неухоженной головкой с сонными покрасневшими глазками. Почти от самой головы, из-под волос торчали тонюсенькие ручки. Они нервно теребили что-то невидимое, поблескивающие ноготки отражали тусклый синеватый свет. И весь этот гигантский шар-груша висел в почти совершенно прозрачной сети, которую Иван поначалу и не приметил, висел на сложной системе крючьев-шарниров, переплетающихся гибких шлангов, трубочек и прочих непонятных приспособлениях. Но то, что живой шар-груша составляет единое целое с патлатой и сонной головой, Иван сообразил сразу. Это было невероятно, но это было фактом.

– Чего тебе – тут надо, слизняк? – вопросила женская голова как-то вяло.

– Ничего! – огрызнулся Иван. Ему не понравилось, что и такое вот существо называет его слизняком, будто издеваясь не только над ним, но над самим здравым смыслом. Но все же он заставил себя выдавить два слова: – Ты кто?

Шар-груша вздрогнул, заколыхался.

– Я – Марта, – донеслось сверху. – Вечная Марта. А ты – ничтожный и жалкий слизняк, приползший оттуда, я тебя распознала.

– Не слушай ее! – вдруг прозвучал громкий голос русоволосой. – Не слушай! Иди ко мне!

Иван завертел головой, но ничего не смог увидеть.

– Где ты?

Его взгляд случайно упал на какой-то морщинисто-слизистый хобот в полметра шириной, выходивший снизу из шара. Иван пригляделся. Хобот стлался по полу извивистыми кольцами и пропадал в стене. Иван подошел к ней. И только тогда увидал – никакая это не стена! То, что он принял за зеленоватую стену, было на самом деле толстенным стеклом огромного аквариума-резервуара, заполненного зеленой жидкостью. Он даже вспомнил аквариум в кабинете Толика Реброва, там, на Земле, вспомнил его чистую прозрачную воду, свирепых обитателей… Но здесь все было иначе – вода была мутной, да и вода ли это была? А в ней плавали тысячи, если не десятки тысяч, тоже зелененьких и тоже полупрозрачных головастиков. Они сновали и вверх и вниз, в самом беспорядочной, броуновском движении. Конец хобота, проходившего сквозь черное упругое кольцо внутрь аквариума, лежал на самом дне, из его отверстия при каждом содрогании шара-груши вырывалась стайка совсем крохотных, почти не различимых головастиков.

– Убирайся отсюда, инфекция ходячая! – недовольно пробурчала огромная Марта. – Здесь не место слизнякам!

– Иди ко мне!

Иван, не глядя, бросился на голос русоволосой. Еще немного, и его вывернуло наизнанку, он не выдержал бы – висящая Марта и все прочее произвело на него впечатление более жуткое, чем Хранитель да и вся эта негуманоидная шатия-братия!

– Иду!

Он прыгнул в темноту, прорвал какую-то невидимую завесу, прорвал словно тонкую резиновую пленку… и оказался прямо перед ней, перед Ланой. Но в первую очередь он оглянулся, чтобы проверить себя, чтобы убедиться в этом переходе. Но ничего позади не было. Абсолютно ничего кроме глухой серой стены.

Русоволосая висела в трех метрах над полом в прозрачном коконе. Висела и улыбалась. При виде Ивана скривила губки и протянула:

– Фу-у, какой же ты все-таки страшный! Прямо, смотреть не могу!

Иван отмахнулся от ее слов. Это все было ничего не стоящей ерундой! Главное, она, она была прежней, нисколечки не изменившейся, видно, процесс преобразования висящей в гигантскую плодоносящую матку или не начался, или же был в самом начале, не выказывал себя. Иван не стал долго размышлять.

– А мы вот так! – выкрикнул он.

И подпрыгнув, вцепился во все эти трубки, канатики, шланги… рванул на себя, выдирая их из стены. Упали они вместе – Иван успел поддержать русоволосую, и она почти не ушиблась.

– Дурак! – визжала она. – Ты самый настоящий дурак! Кто тебя просил?!

Но Иван ничего не слышал и не желал слышать. Он не теряя ни секунды, грубо и властно, обдирал с нее полупрозрачную липучую сеть, выпутывал из кокона.

– Ты не смеешь распоряжаться мной! Пусти! Пусти немедленно! Они тебя в порошок сотрут! Дурак ненормальный!

И Иван на миг прервал свою работу и влепил русоволосой звонкую пощечину. Та сразу же смолкла, уставилась на него удивленно-вопрошающими глазами.

– Ну что, накричалась?

– Все равно ты не имеешь…

– Пойдем! – Иван так рванул ее за руку, что она упала на колени и метра четыре он волочил ее волоком. – Быстрей!

Иван сунулся было в стену, через которую только что проходил, но больно ударился сразу головой и плечом. Стена была настоящей.

– Я хочу жить вечно! Я хочу блаженства! – упиралась Лана. Из глаз ее текли слезы, губы были искусаны в кровь.

– Щас, щас – приговаривал Иван, ощупывая стену, – щас я тебе покажу как живут вечно! Ты хочешь вечно висеть, как эта твоя Марта?

– Да!!! Дурак чертов!

Иван не нащупал прохода в стене, зато ноги его вдруг стали погружаться в пол – за минуту он опустился по пояс. Но руки ее не выпустил, наоборот, сжал еще крепче.

– Тут можно пробраться! – заявил он твердо.

– Ну и лезь сам!

Иван снова дернул русоволосую на себя. И она стала утопать в этом непостижимом материале покрытия, которое всасывало в себя тела, не переставая казаться на глаз твердым и ровным.

– Щас!

Иван ушел вниз с головою, но тут же подался вперед, под стену. И его расчет оправдался – он распрямил согнутые ноги, и голова его, пройдя сквозь пол в комнате с аквариумом-инкубатором, вышла наружу. Через секунду он выбрался полностью, вытянул русоволосую.

– Пусти! Мне больно!! – завизжала та.

– Смотри! – зло произнес Иван. – Смотри, почем блаженство и вечность!

Лана уставилась на Вечную Марту, шарообразную и жуткую, на этот опутанный сетью мохнатый живой шар-грушу с морщинистым слизистым хоботом. С полминуты она молча таращила глаза. Потом из груди ее вырвался такой крик, что у Ивана заложило уши:

– Не-е-ет!!!

Она начала падать. Но Иван успел подхватить ее тело, вскинуть на плечо. Не мешкая, он запрыгнул в плетеный гамак, тот самый, на котором опустился сверху, принялся дергать за стропы-канаты беспорядочно, но сильно.