Текст книги "Утро не судное"

Виктор Фёдорович несколько опешил от неожиданного напора:

– В столь ранний час…

Незнакомец нисколько не сконфузился:

– Ранний? Это же чудно, Виктор Фёдорович! Доброе утро!

Ну, что тут скажешь:

– Доброе, доброе…

Женя окинул взглядом прихожую, слегка поморщился и продолжил атаку:

– Я ненадолго. Сам терпеть не могу, когда ко мне вот так – добрым утром. Хе-хе. Но!

Он торжественно указал пальцем в потолок. Виктор Фёдорович проводил жест взглядом – на потолке ничего не было. Женя пояснил:

– Дело моё – чрезвычайно важности! И без вашего участия… всю чрезвычайность… жалко и нелепо теряет!

Виктор Фёдорович ничего не понял. Но довольно странная вступительная часть подействовала. Он предложил:

– Проходите, обсудим.

Расположились в зале. Удобные кресла, журнальный столик. Женя достал из бокового кармана пиджака потрёпанную пачку «Беломора», ловко выбил из неё почему-то сигарету. Из другого бокового кармана вынул роскошную громоздкую зажигалку. Вопросительно посмотрел на Виктора Фёдоровича, прикурил и уже затем спросил:

– Миль пардон! Курить можно? Пристрастился, знаете ли, здесь у вас…

Виктор Фёдорович неуверенно пожал плечами, достал из нижнего отделения столика пепельницу, подвинул гостю. Он обычно курил на кухне, но жена в отъезде – что уж тут. Женя со вкусом затянулся, с восхищением посмотрел на сигарету и, как надеялся хозяин квартиры, приступил к делу.

– Цель моего визита – инновации. Ваши инновации, – весомо произнёс Женя и торжественно замолчал.

Виктор Фёдорович понял, что пассивным оставаться нельзя.

– Простите… Какого института?

– Универсальных проблем. Повезло с вакансией. Платят. Статус приличный. Финансирует несколько банков. Поддерживает Лига наций… Всё путём, – говорил он скороговоркой, при этом оптимистично подмигивал.

Виктор Фёдорович смутился и нерешительно заёрзал в кресле.

– Лига?..

– Лига? Да, шут с ней – с лигой этой. Вы не о том думаете. Вы… Как бы так выразиться убедительно… Вы – автор инициирующего проекта. С чем вас и поздравляю!

– Вы имеете в виду… – начал Виктор Фёдорович и тут же поймал себя на мысли, что понятия не имеет, что мог гость иметь в виду. Однако визитёр был настроен на продолжение. Он перешёл на торжественный тон:

–Да! Да! И ещё раз – да! Где документы?

Обескураженный Виктор Фёдорович захотел определённости:

– Какие?

Женя пояснил кратко:

– Последние, конечно. Что на техсовете обсуждались. Ранние креатуры рассмотрим в далёком будущем.

– Но… Это – служебная документация, – нашёл в себе силы слегка возразить Виктор Фёдорович.

Незваного гостя это нисколько не смутило:

– Я в этом не сомневаюсь. То, что вы делаете на службе, – это служебное. То, что вы делаете дома, это – домашнее. А если вы думаете дома, а чертите на работе, то тогда – какие это документы? А если вы, к примеру, творите на балконе, а то и в каком-нибудь другом, вовсе не подобающем столь ответственному процессу месте? На яхте с друзьями, в личном самолёте… блондиночка рядом? – неся эту несуразицу, он игриво подмигнул и продолжил: – Можно посмотреть, друг мой?

Виктор Фёдорович впал в состояние зомби. Сам себе удивляясь, он встал, пошёл в другую комнату и возвратился с большой конструкторской папкой. Медленно разложил на столе чертежи.

Женя наполнился восхищением:

– Колоссаль! Колоссаль! Беллисимо! Удивительно: на этой планете, в этой стране, в этом городе, в одиночестве, без поддержки и локтя… Я и не сомневался!

К искреннему восхищению прибавилась торжественность:

– Прекрасный унитаз!

Виктора Фёдоровича покоробило такое дилетантство. Он поправил:

– Это биде.

– Биде так биде. В любом случае – оригинальное решение! Сокрушительный авангард!

Женя закрыл папку. Строго и решительно посмотрел на автора проекта. Достал из внутреннего кармана пиджака очки – добротные, модные, дорогие. Надел их. Он был краток.

– Беру. За триста, – решительно сказал он и, заметив замешательство Виктора Фёдоровича, пояснил: – В долларах. Только в долларах.

Это была редкостная удача – втюхать никчёмные, мягко говоря, позаимствованные разработки за такие деньги. Однако Виктор Фёдорович заставил себя поторговаться. Он уже понял, что пришёл к нему какой-то прохвост-заочник. Как ему казалось, ответ был жёстким:

– Пятьсот, – решительно произнёс он. Нервы сдали, и автор проекта учтиво, проникновенно, с расстановкой пояснил: – Подарок хочу себе сделать. Спиннинг… Природа…

Реакция Жени была вполне положительной:

– «Откуда мы пришли, куда свой держим путь…» Помните у Омара Хайяма? Интересно, он рыбалкой увлекался? В вас есть что-то общее.

Женя суетится. Достал правой рукой из-за кресла портфель, поставил его на столик, вынул из него приличных размеров дипломат и выложил его рядом. Виктора Фёдоровича существенно смутил тот факт, что гость пришёл с пустыми руками. Впрочем, мог и не заметить, подумал он. Женя прервал его мысли:

– Здесь пятьсот. Фирма фиников не вяжет.

А затем случилось то, о чём Виктор Фёдорович успел только подумать. Женя быстро встал, сгрёб чертежи, небрежно запихал их в портфель, расшаркался и стремительно попятился к выходу. Виктор Фёдорович пошёл проводить, фиксируя взглядом дипломатик, лежащий на столе, и пытаясь понять, о каких финиках говорил нагловатый гость. Прощание было душевным и кратким.

– Чао, мой друг. Желаю вам стать графом и вставать каждое утро с настроем на великие дела. Чудесный иницирующий проект, – сказал Женя, будучи уже в прихожей.

– Я тоже… Почему… Такая встреча… Смывной бачок… Справа… А если человек левша?.. Не так просто… – внёс свою лепту в прощальный диалог Виктор Фёдорович.

Женя изящно выскользнул. Виктор Фёдорович поспешно прикрыл дверь, он услышал, как Женя с прискоком спускается по лестнице и напевает что-то на итальянском языке. Итальянского языка он не знал, но почему-то решил, что это именно так.

Глава 12

Скорость была сумасшедшая. Дома, окна, витрины, киоски мелькали, как в недобром калейдоскопе. Машины – и встречные, и поперечные, и следующие в направлении движения – замерли. Он нёсся по городской улице, как на учебной гонке с препятствиями. Спасибо – научили!

Резко свернул, визг тормозов, арка, поворот и всё – дальше некуда. Две пожарные машины, соседи, зеваки, развёрнутые шланги, от них почему-то идёт пар, и скорая медленно ползёт сквозь толпу зевак и, не смотря на вопящий мысленный призыв обождать, набирает скорость и неумолимо удаляется, оставив бешенный стук сердца, холодный пот на спине и отчаянную надежду. Судя по всему, пожар уже был потушен, но из окна квартиры всё ещё валил чёрный дым.

Лакуна.

И доктор смотрит холодно, не мигая. И прочесть в глазах что-либо невозможно, и читаешь в них то, что хочешь прочитать. И язык не поворачивается, но говорить надо:

– И сколько это может продлиться? Процесс обратимый?

И звучит ответ:

– Мальчик пережил сильный стресс. Всё время говорит про сгоревшие игрушки. Снятся они ему. Делаем всё возможное… На быстрый успех вряд ли можно рассчитывать…

Игорь уже проснулся и разделял сон-воспоминание и явь. Самолёт стоял на бетонке, пассажиры суетливо пробирались к выходу. Ненавистные сны! Последнее время чаще и чаще – как напоминание: ну, не сиди, не спи, делай же что-нибудь! Реальное, волшебное, сказочное, оккультное, сумасбродное – что угодно, но делай.

… Игорь был уверен, что необычные молокамские события получат необычное продолжение. И всё же, выслушав по телефону сообщение молодого опера, замер и несколько минут не мог решить, что делать: чертыхаться или креститься.

Санитара, дежурившего ночью в морге, откачали, затем накачали, затем доставили в отделение пограничных состояний. Инцидент ввёл дежурного медработника в душевный штопор, и потому трудно было судить о его впечатлениях. Они, впечатления, просто отсутствовали: когда его нашли, он был в стельку пьян и спал. Однако обрывки воспоминаний сохранились, что прибавило несколько положительных баллов в пользу употребления медицинского спирта.

Картина нарисовалась следующая. Санитар услыхал ночью подозрительные звуки и попёрся в холодильное отделение. Звуки доносились из камеры, где пребывал двойник Переплёта. Затем дверь камеры была выбита мощнейшим ударом изнутри, и пациент, крайне недовольный своим заточением, выбрался на свет. Фигурант осмотрелся, успокоился и вежливо поздоровался за руку с впавшим в ступор санитаром. Поблагодарил его за гостеприимство и внимание к своей персоне, раскланялся и ушёл.

И опять детали. Санитар – изрядно обрусевший армянин. И утверждал этот безвинно пострадавший, основательно подзабывший родной язык, что общался пациент с ним по-армянски. Так что, было, отчего приложиться – сначала к мензурке, затем к колбе, затем к бутыли. Ну и приложился…

Повышенное к своей персоне внимание Игорь заметил пару месяцев назад. Не удивился, но призадумался. Если вы параноик, это ещё не значит, что за вами не следят, – такая вот есть присказка. Затем пригласили – намёки, вопросики всякие – как с пацаном! – затем тестики эти… идиотские. Испытания не мудрёные. Однако обыгрывались в них, наряду с обычными каверзами, установочки, по форме и по содержанию странные до нелепости и потому обидные, если не сказать оскорбительные.

Колпак надели, датчики всякие – кино! И, наряду с прочими посягательствами на душевные тайны, спрашивают: можете себе представить стену, у которой нет конца? Откровенно взбрыкнуться нельзя – давно отучили. Первые мысли: повышение или задание ответственное? Вряд ли: предварительной прокачки не было. Почётный перевод? Зачем так усложнять. Зачитали приказ, и вперёд – труба зовёт… Поиздеваться кадровики захотели: рылом, рылом? Так не за что.

Как бы то ни было, решил держаться до конца, с достоинством, а в шутку никогда не поздно свою толерантность обратить. И в который раз решил он обратиться за помощью к спасительному детству: как тогда искренне играли! Игорь до сих пор вспоминал как пример особенности детской психологии одно прекрасное школьное лето. Он строил с ребятами -соседями не что иное, как ракету, – довольно неказистое произведение из горбыля. И всё строители соглашались: да, ракета. И солярку заготовили – стащили на деревенской электростанции. И срок старта был назначен. И никто, никто не поставил под сомнение возможность совершения звёздного путешествия.

Он не раз вспоминал это чувство восторженного ожидания и так же не раз отмечал, что даже в душе в то прекрасное и далёкое – так, вроде, в песне? – лето не ставил под сомнение реальность задуманного дерзновенного предприятия. Детское мышление уходило от конкретностей, его, мышление, вполне устраивал добрый и романтический, не подвергаемый сомнению ни при каких условиях тонкий, но нерушимый стержень безусловной веры, на который нанизываются всевозможные второстепенности.

И он попробовал, как в детстве, представить себе бесконечную стену. В детстве всё может быть, значит, и стена бесконечная – тоже. И так попробовал, что в глазах потемнело. Возомнил себя будущим добрым волшебником, который только учится. Отделил свой взгляд от разума и бросил, метнул его глазами, как бросают натренированной рукой игорный мяч, далеко, очень далеко, представляя его полёт бесконечно далёким, падение мяча при этом не прогнозируя. А бесконечную стену пришлось преобразить в мягкую темноту…

И рассказал о своих ощущениях. Без улыбки, на полном серьёзе: главное – не молчать. Думал, отправят восвояси: устроил, мол, клоунаду. Но нет.

Вопрос второй: можете ли вы представить себе существо из другого, чуждого нам мира? Могу, ответил. И ожидал: опишите, а то и нарисуйте, желательно, в деталях существо это самое – уж тут-то психоаналитикам будет предоставлен полный методический простор. А ты только и думай, сколько использовать квадратиков, треугольничков, кружочков, какое выражение придать глазам этой гипотетической сущности и куда глаза эти должны смотреть: прямо на тебя, влево, вправо, а то и завлекать твой собственный взгляд в неведомую глубину. Можно было развернуться, поделиться богатствами мира своего внутреннего.

Проглотил вопрос, прикинул рыбу предстоящего монолога. Мол, не надо, господа, зацикливаться на образе своём и подобии, даже элементарный физик-математический расчёт, где присутствуют предполагаемые температурные условия, атмосферное давление, гравитационные показатели и прочее, даёт достаточную базу для компьютерного моделирования, результаты которого затмят любое самое смелое воображение. И всё же моделирование в данном случае – это расчёт, и не более. А эволюция, чужая эволюция, – это вам даже не мальчик-вундеркинд за компьютером…

Развернуться не дали. Но вопрос встречный задать успел: а разве упомянутый другой мир должен обязательно быть чуждым? Попытка навязать столь содержательную полемику тоже не удалась.

Последовала без перехода дополнительная задачка: каких опасностей следует избегать в ходе контакта с этим существом? Ну, что тут скажешь? Ответил: избегать следует самого контакта, а уж если случилось такое, рецептов взаимодействия нет. Разума здесь недостаточно – к сердцу надо прислушиваться. И далее в этом же духе. И доигрался…

Дальше – по обычной программе: вещи собрать, быстрей, вперёд, на месте всё объяснят, а, чего не объяснят, сам поймёшь. При этом: волю – в кулак, рот – на замок, отдых – это в далёком прошлом или в не менее далёком будущем, ничему не удивляться и никого, кроме, разумеется, своих прямых начальников, не бояться. Вот тебе и лето, вот тебе и отпуск, вот тебе и палатка на берегу озера – обречённо обрисовал перспективку ближайших месяцев (он решил почему-то месяцев) новоиспечённый руководитель.

Предложенные Игорю документы представляли собой то ли хаотично слепленную, то ли скомпилированную идиотом информацию, пестрящую незнакомыми терминами и чуть ли не пародийными аллюзиями. И что впечатляло более всего и, безусловно, вселяло бесспорный оптимизм в оценке предполагаемых результатов этого самого поиска, так это отсутствие расшифровки оперативных неологизмов.

Какие-то «индикаторы», «реплики» или «дубликаты», «локальная агрессия»… Мало того, «индикация», толком не расшифрованная, делилась по неизвестным критериям на активную и пассивную. При этом первой рекомендовалось уделить повышенное внимание. О том, что вторая, надо полагать, заслуживала внимания пониженного, естественно, не говорилось. Что есть внимание «повышенное» и «пониженное», наивно не регламентировалось: вроде как читающий должен был определить свою позицию сам. Надо же – какой оперативный либерализм!

И это при всех возможных и невозможных императивно-профилактических грифах и аннотация. Ирония – самозащита, это понятно. И посмеиваясь, и чертыхаясь, он подумал: что-то назревает серьёзное и… опасное. И червячок в душе шевельнулся: нельзя сейчас опасное, никак нельзя. Но родилось и утешение: в опасности иногда таится спасение. И думал он не о себе. Но кому это объяснишь?

« Лист 246, ознакомление: по списку № 2; работа: по списку №2; копирование: по списку №1…

…и поэтому всё вышедшие и не отменённые специальным указанием инструкции по этому вопросу остаются в силе и подлежат исполнению. Обязываю провести дополнительные проверки: притонов, мест организованного и неорганизованного проживания лиц без определённого места жительства, сомнительных, подпольных (незарегистрированных) предприятий, фермерских хозяйств, карьеров, а также монастырей, сект и неформальных объединений, больниц (в особенности провинциальных), детских домов, приёмников-распределителей…

К вышеуказанным мероприятиям привлечь сотрудников, имеющих оперативный стаж не менее пяти лет. Предупредить под роспись о неразглашении государственной тайны, провести соответствующие консультации с медиками, особое внимание уделить результатам тестирования.

Обо всех случаях обнаружения лиц: имеющих внешнее сходство с другими лицами как живущими, так и умершими, которое не имеет документального или объективного объяснения; имеющих схожие биографии с другими лицами, как живущими, так и умершими; потерявших память полностью или частично

– немедленный доклад оперативным дежурным».

««Лист 864, ознакомление: по списку № 2; работа: по списку № 2; копирование: по списку № 1…

… Затем объект, пробывший в квартире 42 минуты, быстро спустился по лестнице и вышел из подъезда. Следует отметить, что, если ранее, до посещения указанной квартиры, объект вёл себя уверенно, хорошо ориентировался в городе, и в его действиях и передвижениях просматривалась явная системность, то теперь его поведение резко изменилось. Внешне объект напоминал человека, находящегося в средней стадии алкогольного или наркотического опьянения: явное нарушение координации движений, потеря ориентации и отсутствие продуманного маршрута передвижения, резкое покраснение кожи лица.

Он с трудом (ноги слегка подгибались, походка неровная) прошёл 120 метров по направлению к Драматическому театру. Остановился возле будки таксофона, и здесь его правая рука, державшая портфель, сделала четыре оборота вокруг своей оси, что физически невозможно.

Объект зашёл в будку таксофона, где находился приблизительно 15 секунд. Наблюдение велось со спины. Объект таксофоном не пользовался. Через указанный промежуток времени он переместился в нижнюю часть будки и полностью оказался за непрозрачной частью двери, что при его комплекции крайне затруднительно. Объект не совершал движений, характерных для приседающего человека. Он как бы медленно провалился. Через 12 секунд дверь будки открылась и оттуда выбежала крупная, как отметило наблюдение, явно породистая собака, которая стремительно последовала в арку, находящуюся в 16 метрах от будки таксофона, после чего сопровождение её потеряло. Собака держала в зубах портфель.

Эксперты, ознакомленные с видеоматериалами, не смогли определить породу собаки. При этом отметили, что у неё есть набор признаков, позволяющих сделать вывод о её принадлежности к породе, но аналогов таких признаков и такой породы не существует.

Пояснительная записка прилагается».

Глава 13

Виктор Фёдорович Амбросимов, расставшись со столь странным визитёром, облегчённо вздохнул и тут же одёрнул себя: не расслабляться! Замочек был простой – открыл. И взору его предстали аккуратно уложенные пачки долларов в банковской упаковке. Абсурд продолжался. Осторожно достал и аккуратно разложил пачки на столике. Рассмотрел пачки, купюры. Никак не мог сообразить – сколько? Сосчитал пачки, затем ещё раз и… ещё раз. Разорвал упаковку на одной из них, пересчитал. Запутался. Взял ручку, листок бумаги. Опять пересчитал. Получилось пятьсот тысяч долларов.

Виктор Фёдорович не был эрудитом, но как-то неожиданно ему вспомнилось: "Внезапна радость, как скорбь, ума лишает". А вдруг этот тип сейчас вернётся? Извините, скажет, забыл случайно, зарплату сегодня получил, понимаете ли. И руку тянет – настойчиво так. А я ему по руке, в потом… Виктор Фёдорович настолько ясно представил себе перекошенное болью испуганное лицо недавнего визитёра, что ему стало не по себе: шум какой-то в ушах, ноги обмякли. И видится ещё дальше, за лицом этим, островок песчаный среди голубых волн и профиль прекрасной незнакомки, увиденной однажды им в отделе кадров… Прекрасной и недосягаемой. Тогда не досягаемой!

Он взял несколько бумажек из надорванной пачки. Посчитал. Девять. Оставил пять. Надо пойти проверить. Деньги взять с собой или оставить? Что опаснее? Об опасности думать нет смысла – ничего не понятно. Взял портфельчик, хотел сложить в него деньги. Нет. Если с деньгами подвох, то и с портфельчиком может быть связана какая-нибудь пакость. Сложил пачки в полиэтиленовый пакет и – в письменный стол.

На улице он раздумывал. Надо проверить деньги. Как? Попросить, чтобы всё пять купюр пропустили через детектор? Нет. Засекут. Он поступил мудро: прошёл по пяти обменным пунктам и поменял всё пять купюр. Деньги – настоящие. Мафия? Какой смысл? Разведка? Мои услуги столько не стоят! Какие услуги, он для себя не определил. Евгений – сумасшедший? Ограбил банк? Слишком сложно – так не бывает.

Виктор Фёдорович перебрал ещё несколько версий. Пришёл к выводу: видимо, в его разработках действительно есть нечто, о чём он сам пока не знает, и это нечто представляет потенциальную ценность. Копии чертежей ценности не представляет. Ему заплатили за мозг. И в этом нет ничего удивительного. А посему, сделал вывод внезапно разбогатевший Виктор Фёдорович, просто так никто не платит. Никакие секреты он не продавал. Это важно. Это главное. Ему просто дали карт-бланш: живи, трудись, твори. Возможно, вскоре последует более серьёзное предложение – кадрового плана. Больше на ум ничего не шло, да и голова болела – столько всего навалилось…

Виктор Фёдорович уже собрался домой. Но тут он заметил, что его окружает Мир: действующий фонтан с весело барахтающимися в болотной воде детьми, деревья, не поддавшиеся иссушающим лучам необычно жаркого солнца этого необычного мая, десятки лиц суетящихся прохожих, отмеченные печатью круглосуточной заботы, ребёнок, которому пока всё по фигу, так как он ещё только мчится на красно—голубом самокате к этим самым изматывающим и унизительным заботам, юные дамы в юбках с ножками и в брюках без ножек, весьма однозначно корректирующие направление поиска смысла жизни, и даже разочаровавшийся в определении этого самого направления гражданин вселенной – подвыпивший бомж, расположившийся на скамье напротив и внимательно изучающий оставленную кем-то газету…

И ноги сами понесли. Ему захотелось хоть на мгновение почувствовать себя человеком! – выпить коньяку. Но нельзя – засекут! Выпил водки, закусил лимоном. Выпил ещё – закусил бутербродом с сыром. Пошёл в другой бар. Выпил коньяку, закусил шоколадным батончиком. Отоваривался в разных магазинах. После долгого боренья с самим собой Виктор Фёдорович приобрёл: два сырка "Дружба", палку брауншвейской колбасы, банку шпротов, две бутылки водки (вторая на всякий случай), устройство для заточки ножей, бутылку кетчупа, белый батон, копчёную горбушу. Виктор Фёдорович купил большую кожаную сумку, сложил в неё покупки. Зашёл в бар и принял ещё коньяку.

Покупки второго эшелона: баночка красной икры, пачка масла, бутылка коньяка (пусть будет!). Всё – хватит. В спортивном магазине были приобретены изящный импортный спиннинг с безинерционной катушкой, красивый раскладной нож отечественного производства – металл лучше! – и два прекрасных длинных сверхчувствительных поплавка.

Виктор Фёдорович всё же время от времени себя одёргивал себя: мол, не зарывайся, держи себя в рамках. Но вскоре лёгкое головокружение осторожно спросило его: тебе не стыдно перед собой? Как это так: прожить всю жизнь в страхе, не совершить ни одного поступка. Он не смог припомнить случая, чтобы он послал всё к чёрту и реализовал, не смотря ни на какой дискомфорт, хоть какую-нибудь мало-мальски безумную затею. Всё время что-то мешало: то не было денег, то жена имела своё особое мнение, то возникало беспокойство по поводу того, что подумают на работе, то лень-матушка, родившаяся не во время…

Дома Виктор Фёдорович принял под колбаску, под горбушку, под икорку и под отбивные. Прикинул: чем я хуже этого сопляка Кувычкина? А не подкатиться ли к секретарше Яне? Право я имеющий о нот ту би? Подкатиться этак элегантно и… гарантированно. Не раскрывая, конечно, при этом полностью своих финансовых возможностей.

Вектор мыслей уж было совсем сформировался, но позвонили с работы – начальник отдела. У начальника возникли трудности с подготовкой отчёта. Виктор Фёдорович почему-то обращался к своему шефу весьма своеобразно: "ваше ренегатство" и "ваше милопроходимство", при этом намекая, что у плохой балерины пуанты всегда развязываются в самый неподходящий момент.

Шеф сказал, что надо закусывать. Виктор Фёдорович сообщил, что если бы его телефонный оппонент закусывал так, как он сейчас обедает, то его прокрустова рожа давно бы треснула и директорат отправил бы его в племена гогов и магогов составлять отчёт о приготовлении гоголя-моголя, ибо на большее он не способен. Шеф переспросил: вы ли это? Виктор Фёдорович отреагировал сурово: я – кто же ещё? И сообщил, что не собирается ежедневно совершать двенадцать подвигов Сизифа (каламбур ему очень понравился, он восхищённо икнул) и заниматься фигурным копанием ямы для ближнего. На последней фразе он игриво хихикнул, решительно бросил трубку и стал искать записную книжку с номерами телефонов. Пока дошёл до буквы "Я", принял ещё. И это была его ошибка…

Глава 14

Игорь Устинов шёл по Городу уже восемь минут. Объект, имеющий до десятка официальных и неофициальных названий, принял его – к такому выводу пришло руководство. Интересная логика, размышлял Игорь: если не погубил – значит принял. Только любовь и нелюбовь. А как же дружба, соседские отношения? Пока он принял, пока не погубил. А если он губит, но медленно? Длительное сиденье на стуле можно рассматривать как прямой путь к геморрою, а можно – и как гиперзамедленный пинок в зад.

Утром прошёл дождь – явление крайне редкое для этих мест. Казалось бы, хорошо: пыль прибьёт. Но нет здесь пыли. Почти нет. Посему неестественно чисто.

И настроение неважное – словно тебя берут железной рукой за горло, бьют головой о стену, при этом ничего не объясняя и даже не приговаривая. Только сам понимаешь: это уже не злая шутка и не превратности судьбы, это – конец, это два конца, это – безнадёга. Если человек сходит с ума, значит, это кому-то нужно? Кому нужно, чтобы в городе не оказалось ни одной машины? Почему здесь вообще нет птиц? Они-то кому помешали? Да и в птицах ли дело? Кому птицы, кому тайны вселенские. Он вспомнил, что гость ни разу в разговоре с ним не упоминали птиц. Но стоило ему рассказать про пернатых, как они сразу начали фигурировать в его рассказах. Впитывают, как губка.

Обошёл кучу мусора (и мусор, словно декорация), покрывающую предполагаемую проезжую часть. Игорь рассеянно смотрел на дорогу и отметил тот факт, что каждый раз, когда он по ней проходит, его посещает один и тот же не прорисованный образ. Он подбирал слова, сравнения, стараясь хотя бы для себя его расшифровать, но к чему-то законченному, конкретному не пришёл. Он не раз пытался представить, как по этой дороге во времена какие угодно – недавние, стародавние, незапамятные и прочие – передвигались, например, кареты, паровые автомобили, танки, гигантские позолоченные шестиногие тараканы… И не мог: какой-то участок мозга, отвечающий за «ведомство третьего глаза», интуицию, недискретные мыслительные функции и ещё, чёрт знает, за что, нам не понятное и нами не контролируемое, строго говорил ему: «Не было этого! Не было!» Не было – и всё. И понимай, как хочешь. И этот же пресловутый советчик уже не так строго, но назидательно-вкрадчиво подсказывал: «И не будет!»

Как это «не было» и «не будет»? – со слабой надеждой спрашивал Игорь это своё маленькое «я», но ответа не получал: мол, тебе подсказали, и хватит, хорошего помаленьку. И если упростить, что Игорь и пытался неоднократно сделать, то представлялась ему эта дорога, как и всё здесь происходящее и виденное, чем-то вроде проездного билета: сейчас он и нужен, и важен, но ни вчера, ни завтра у этой бумажки нет. Это пренебрежительное сравнение он гнал от себя: с Городом так нельзя! И тут же оправдывался: почему пренебрежительное? Проездной билет способен куда угодно завезти: он может быть и путеводной звездой, и недобрым ауканьем в тёмном лесу. И всё же упомянутую оторванность и от прошлого, и от будущего он чувствовал постоянно. Что-то в этой дороге было временное, пробное, экспериментальное, случайное – неосновательное и сиюминутное. Как, впрочем, во всём, здесь происходящем.

Ходит упорный слух, – а как ещё можно назвать непроверенную информацию? – что ребята, некоторые из поисковиков, нарвались на неприятности. Один из таких «перво-» забрёл в квартиру, по предварительным данным пустовавшую, и увидел там повешенного. Мало того, что повешенного, так ещё и почти живого – болтался в петле и доходил, что называется. Мало того, что почти живого… Это был он сам. И вытащил он из петли себя. И откачал. Потрясение было не слабым. Висельник оклемался и, попросив в изысканных выражениях подождать и пообещав ВСЁ объяснить, преспокойно удалился.

Бедолага ждал его, ждал, затем возвратился на базу и по всей форме доложил о происшествии. На этом его карьера поисковика закончилась. Прошло чуть больше месяца, и неудачливый визитёр покончил жизнь самоубийством через повешение. Вот и гадай теперь: или он подсмотрел фрагмент своего будущего, или событие это невесёлое стало толчком, спуском курка, последней каплей, наполнившей до краёв одному покойнику известную душевную чашу. И чаша эта переполняется здесь форсажным порядком.

И гонит от себя Игорь сон один жуткий, иногда в памяти всплывающий. Подходит он к двери – новой, лакированной, открывает без страха, волнения с особым чувством зреющей надежды и видит картину. Сын его – сейчас ещё маленький, а там, в квартире, повзрослевший, очень повзрослевший, но всё равно он, сразу понятно, стоит голый перед большим зеркалом и кривляется. И в зеркале виден он весь, и видно отражение его безумного лица, перекошенного гримасой дебильного счастья. А глаза наполнены бездонной потусторонностью…

Чем сон навеян, понятно: болен мальчик. Но чувство это – перед дверью – особое что ли. Как в детстве: проснулся как-то поздно, солнце давно взошло, светло, радостно, и кажется, ждёт тебя большое, светлое, и ждёт именно сегодня. Это он, тот день, напоминает о себе через годы: открой дверь! Но годы эти про день тот, полный надежды, подзабыли и прилепили недобро к светлому воспоминанию страшную комнату – уже не из детства.

Деревьев, урн, клумб нет. Дома выполнены под старину, 2-3-этажные. Подошёл к подъезду. Интересное решение: оформлен в виде арки, обложен камнем. Красивая массивная деревянная дверь открыта.

Остановился. Навстречу из-за угла вышли две человеческие фигуры. Два мужчины, судя по одежде, причёскам и лицам. Шаг левой ногой, правая подтягивается и становится рядом, опять шаг левой ногой и опять правая подтягивается… Сначала было страшненько, затем забавно, теперь опять страшненько.

Пара приблизилась. Мимика почти отсутствует. У того, что слева, в руке портативная рация. Похожа. Игорь бросил взгляд на свою: на месте. Гость смотрит на рацию как на игрушку и выдавливает на лице нечто вроде улыбки. Второй неловко и неуверенно пытается её выхватить. Не получилось. Игрушка падает и разваливается на две части. Игорь присмотрелся – два куска пластмассы, имитация. Прогуливающиеся господа не оборачиваются, удаляются. Тот, который был слева, приостанавливается, оглядывается. Его лицо приобретает нормальные человеческие черты. Он приветливо улыбается. Отворачивается, делает несколько нормальных уверенных шагов, догоняет своего спутника, и они вновь экзотически ковыляют.