Текст книги "Взыскующие знания"

«Все приходит к своему концу…»

В июне 1613 года Чези писал Галилею, что хотя память Порты ухудшилась, он работает одновременно над несколькими сочинениями и ежедневно принимает множество посетителей. Но годы брали свое, и славный Mago угасал. Летом следующего года потрясение, вызванное смертью младшего внука Аттилио, и почечные боли надолго уложили его в постель. Но, получив папское благословение, которое испросил для него Чези, он вновь вернулся к работе. В октябре того же года Порта сообщает Галилею, что конструирует новый тип телескопа, с помощью которого надеется проникнуть в эмпирей. За несколько дней до смерти он жаловался знакомому, что это самый сложное предприятие, которое он когда-либо предпринимал, и что работа над созданием телескопа убьет его.

Джамбаттиста делла Порта умер 4 февраля 1615 года и после торжественного прощания был погребен в семейном склепе в неаполитанской церкви Сан Лоренцо. Его завещание, составленное за три дня до кончины, подписано неуверенной рукой старого и дряхлого человека. Почти все свое состояние (включая библиотеку и коллекцию редкостей) он отписал дочери и трем внукам. Некоторые его рукописи перешли в собрание «Рысьеглазых», другие были переданы друзьям. Академики подготовили официальную биографию Порты, в которой, однако, ничего не говорится о его злоключениях в камерах инквизиции, но подчеркиваются его благочестие, благотворительность и дружба с духовными и светскими князьями.

Mago в своем доме и в истории

Если верить современникам ученого в Неаполе начала ХVII века были две достопримечательности – бани, расположенные в Поццуоли (пригороде Неаполя) и Порта. Редкий чужестранец, посетивший город, равнодушно проходил мимо дома на виа Толедо, пренебрегая возможностью поговорить с неаполитанской знаменитостью, осмотреть его коллекции и – если повезет! – узнать свою судьбу. Да что там досужие чужестранцы! Герцоги Флоренции и Тосканы, император Священной Римской империи Рудольф II посылали к нему посольства с предложением присоединиться к их двору; герцог Мантуи лично отправился в Неаполь, чтобы повидаться c чудотворцем, который не сегодня-завтра найдет философский камень.

Последуем их примеру и попытаемся поближе познакомиться с этим неординарным человеком и ученым.

… Он стар, согбен годами и упорным трудом. Рисуя в «Человеческой физиогномии» свой словесный автопортрет, он приближает себя к классическому идеалу золотой середины: средний рост и вес, брови симметричны и высоки, черты лица умеренно заострены, темные волосы умеренно курчавы, а голос умеренно громок. Сохранившийся художественный портрет добавляет к этим чертам необычайно высокий лоб, длинный, неправильной формы нос, глубоко посаженные глаза (рис. 3–8).

… Физически он некрепок, всю жизнь страдает от малярии и различных лихорадок. Когда ему было около пятидесяти, его начали мучить камни в почках – эта болезнь, по-видимому, и свела его в могилу. Телесные страдания он переносит стойко, говоря, что в болестях искупает грехи свои, и предпочитает земные боли тем, что ждут его в мире ином. А как исследователь изучает симптомы собственных болячек и активно, хотя и не всегда успешно, занимается самолечением.

…Женился он около сорока лет от роду. Жена вскоре умерла, оставив ему дочь, которая вышла замуж за дворянина из Поццуоли. Дочь, её муж и их четыре сына, а также племянники и двоюродные братья Порты жили в доме на виа Толедо, и этот шумный семейный клан доставлял много забот престарелому Mago и требовал немало денег.

… Состояние его весьма значительно: после смерти брата около 1612 года он унаследовал дом, две виллы и двадцать тысяч дукатов, а еще двенадцать тысяч заработал литературным трудом. Однако большая часть этих денег была истрачена на коллекции, эксперименты, путешествия (в «Тауматологии» он сообщал, что раскрытие «секретов», описанных в этой книге, стоило ему и Луиджи д'Эсте сто тысяч скудо[79]79
  Дукат – золотая монета, выпущенная в Италии впервые в 1140 году и получившая распространение в Европе как самая высокопробная монета. Скудо – старинная итальянская серебряная монета.


[Закрыть]).

… Домашние дела и заботы, непрерывной поток посетителей, которые целыми днями толкутся в доме, лишают старого человека покоя и сна и – главное! – мешают проверке известных «секретов» и изысканию новых. Однажды, доведенный до отчаяния, он заявил, что покидает Неаполь, чтобы уединиться на безлюдном острове Понцо. Впрочем, он никогда не сделал бы этого, так как, будучи истинным неаполитанцем, любил шум толпы, лица старых друзей и новых знакомых; он нуждался в глубокомысленных замечаниях ученых коллег и острых шутках простолюдинов – живых персонажей его комедий; он, как ребенок, радовался единодушному восхищению посетителей, пораженных его предсказаниями судеб, ну, например, судьбы Генриха IV: как-то ему показали портрет короля, и он определил, что тот умрет ужасной смертью, а позднее, когда католический фанатик заколол Генриха, объяснил, что его пророчество основано на оттопыренной нижней губе монарха, придававшей ему вид готового заплакать человека.

… Тщеславие и постоянное стремление удивить, поразить, восхитить собеседника – вот главные человеческие слабости и враги Порты. В предисловии к своей книге «О перегонке» он включает посвящения самому себе на древнееврейском, греческом, персидском, халдейском, иллирийском и армянском языках, а в «Магии» так определяет залог успеха: «Если хочешь, чтобы показалось что-либо чудесным, то не обнаруживай причины. Удивляются лишь тому, причина чего скрыта. Кто знает причину, не так высоко ценит вещь. Необыкновенным и удивительным почитается то, причина чего неизвестна… Эфезий говорит: чудо перестает быть таковым, коль определено, почему казалось чудом».

… Пускаясь на поиски чудесного, он вольно или невольно забывает мудрость древних: «Кто стремится философствовать, не должен лукавить». И лукавит вовсю: приукрашивает действительное, вгоняет в прокрустово ложе своих теорий результаты опытов, недоговаривает, руководствуясь принципом Лао Цзы: «знающий не говорит, говорящий не знает». Постоянно обращенный к непосредственному, осязаемому, он часто теряет интерес к собственным открытиям, и, обнаружив поражающий воображение эффект, не стремится к его углубленному исследованию.

… Ветер эпохи нового знания наполняет паруса его исканий, и он решительно заявляет: «Много есть писателей, по мне невежественных и неспособных, привыкших и старающихся добиваться соглашений с древними авторами и извинять их ошибки. Не видят, какое зло они делают миру ученых; ибо за ними являются иные, стоящие на том же ложном основании и дальше идущие в опытах и заключениях на пути заблуждений. Выходит: слепой ведет слепца, и оба в яму упадут. Истину должен искать всякий, любить и пользоваться ею. Никакой авторитет ни древних авторов, ни древних докторов не должен быть препятствием к высказыванию истины».

Рис. 3–8. Джамбаттиста делла Порта (гравюра работы неизвестного художника)

…Но, смело отвергая власть Авторитета, проповедуя примат Эксперимента, он не владеет еще Методом, позволяющим устанавливать подлинные причинно-следственные связи явлений и находится во власти бесплодных и бесплотных объятий принципа «симпатия-антипатия», да и experimenta для него не всегда означает опыт, а лишь пережитое. Эксперименты Порты не имели целью установить некие общие законы природных явления, он лишь проверял или придумывал рецепты, чтобы дать практически ценные рекомендации. Вся его диалектика основана на сопоставлениях и доказательствах per similitudinem[80]80
  по сходству.


[Закрыть]; выводы из наблюдений зачастую легковерны и наивны, поскольку он еще не знает, что в науке «после того» вовсе не равноценно «вследствие этого»; открытия современников – Коперника, Везалия, Евстахия, Фаллопио – оставляют его равнодушным, он как бы не замечает их. Вот прекрасный пример его достоинств и недостатков. В ответ на вопрос венецианского любителя наук Джованни Франческо Ангелиты о рождении потомства у змей, он отвечает, что не согласен с мнением древних и верит своим глазам больше, чем Аристотелю: он заметил, что змееныш появился в цветочной коробочке, где раньше не было змей, и отсюда делает вывод, что рождаются змеи из продуктов гниения.

… Не об этих ли умозаключениях Фрэнсис Бэкон говорил как о «простом искании ощупью, которое, скорее, ошеломляет людей, чем дает им сведения»? Впрочем, великий Глашатай Новой Науки охотно заимствовал у Порты многие факты и наблюдения для своих книг. Как ни странно, у Mago и сэра Фрэнсиса много общего – преклонение перед природой, озабоченность использованием на практике «секретов» (у Порты) и «частностей» (у Бэкона), пренебрежительное отношение к деталям и подробностям. И конечно же истинно бэконианскому духу соответствует стремление Джамбаттисты собрать все, что он знает, под крышей одного тома.

… Современники – любители наук – читают его книги с большей охотой, чем труды Парацельса, Виллановы и даже Кардано. А коллеги cognoscenti? Кеплер хотя и поругивает, но воздает должное его заслугам оптика. Галилей же, по-видимому, равнодушен к «секретам» Джамбаттисты. Во всяком случае, он не опровергает оценку, высказанную венецианским математиком, его другом и покровителем Джанфранческо Сагредо (1571–1620): «Я видел книгу Порты (очевидно, «Магию…». – Ю. П.): просто дичь. По-моему, он занимает среди ученых такое же место как колокол[81]81
  Иначе говоря, Порта производит «много шума из ничего».


[Закрыть] среди музыкальных инструментов».

… Ученые сомневаются или отрицают, негодуют или посмеиваются, читая фолианты «колокола», а неаполитанцы, ежевечерне заполняющие десятки театров и театриков, дружно аплодируют автору смешных и забавных комедий. И если историки науки (Леонардо Ольшки, например) склонны рассматривать его научное творчество не более как курьез, историки театра единодушно считают его выдающимся комедиографом, предшественником великого Гольдони, и отмечают его прекрасный литературный стиль, гибкую структуру пьес, законченную и вполне формализованную типологию персонажей, легкость переходов от откровенной буффонады к мелодраматической патетике.…

… «Он был ведом страстью к познанию, о которой никогда не забывал. Традиция давала толчок его исследованиям и выбору тем, несмотря на недоверие, которое вызывала его деятельность. Занимаясь наукой, он держал в памяти множество вещей, полезное и избыточное, абсолютно верное и очень приблизительное, магию и опыты Архимеда, его ждал успех у публики и суд инквизиции. Многое из того, что он открыл, исчезнет при рациональном обобщении современной наукой. Порта явился в театр нашей жизни, страданий и смерти с опозданием. И хотя он не поспел за развитием науки того времени, его творчество интересно для нас, среди прочего, и своей архаичностью» (Луиза Мураро, итальянский философ, биограф Порты).

… «Он имел некоторое представление об экспериментальном методе и мог бы выполнить свои исследования на более высоком уровне, если бы не огромная масса эрудиции, тянувшая его в сторону, и необузданное воображение. Порта живо интересовался естественными явлениями и, пожалуй, еще в большей степени сверхъестественными, а излишняя любовь к чудесам предавала его на каждом шагу. Он пытался объяснить эти загадочные явления в рациональных терминах, но последовательно терпел неудачу, так как начинал с неверного конца, и его исследования были проникнуты ошибочным духом» (Джордж Альфред Сартон, бельгийский историк науки).

…. Ньютон писал, что видит так далеко, потому что стоит на плечах гигантов. Давайте же не будем забывать, что они, в свою очередь, стояли на почве, частично расчищенной (пусть и грубо) такими тружениками науки как неаполитанский Mago – Джамбаттиста делла Порта.

Глава 4
Эндрю Борд, или Весельчак Эндрю

Как прийти к достойному концу [жизни]?

Отвечу:

– Умножай славу Божью,

– Сохраняй память о мертвых,

– Подавай пример живым,

– Радуй Читателя,

– Извлекай доходы честным путем

Томас Фуллер (1608–1661).

«Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?»

Из комментариев историка Томаса Хёрна (1678–1735) к книге антиквара и мемуариста Энтони Вуда (1632–1695) «Оксфордские Афины»:

«Доктор Борд[82]82
  Andrew Boorde (Borde или Boarde). Поскольку он в своих книгах представлялся читателю под латинизированной фамилией Perforatus, то есть «проламывающий», можно предположить, что свою фамилию по-английски он произносил как Борд («Bored»).


[Закрыть] был искренним человеком и знал, как порадовать и рассмешить своих пациентов, читателей и критиков. Во время путешествий и визитов он нередко появлялся среди простых людей на рынках и ярмарках, то есть в тех местах, где они обычно собираются вместе, и беседовал с ними, произнося при этом речи, полные юмора, и выбирая такие выражения, которые вызывали веселье у окружающих и замечательным образом способствовали его известности … Поскольку он был искушен в античной литературе, то имел возможность использовать слова старых авторов, которые изумляли и забавляли слушателей, особенно потому, что он сопровождал эти слова любопытными толкованиями. Впоследствии того, кто подражал его юмору и шутливым выражениям, называли Весельчаком Эндрю (Merry Andrew) …».

Из книги «Удовольствия литературы…» (1841) историка и писателя Исаака д’Израэли (1766–1848)[83]83
  Отец видного британского государственного деятеля и писателя Бенджамина Дизраэли, графа Биконсфилда (1804–1881).


[Закрыть]:

«Эндрю Борд был одной из тех эксцентричных личностей, которые живут по собственным понятиям, отличным от принятых в обществе. Он был картезианский монах, однако, власяница не могла умерить его неизменную привычку острословить… Он получил ученую степень в Монпелье, был инкорпорирован в Оксфорде, стал членом Лондонской Королевской коллегии врачей и одним из медиков Генриха Восьмого. Привычка шутить во время беседы не могла скрыть его подлинную ученость и владение практическими знаниями, приобретенными на основании личных наблюдений и опыта. Борд получил суровую оценку наших историков литературы: Уортон[84]84
  Томас Уортон (1728–1790) – известный английский историк литературы, критик и поэт.


[Закрыть] привесил этому искусному врачу ярлык сумасшедшего лекаря.

Чтобы поставить точку в истории человека, который не переставал шутить в течение всей своей жизни, скажем, что этот Момус[85]85
  Бог шуток и насмешки у древних греков.


[Закрыть] философов умер во Флите[86]86
  Тюрьма Флит просуществовала с 1107 по 1844 годы. Среди наиболее знаменитых ее узников – бессмертный мистер Сэмюел Пиквик, поэт Джон Донн, издатель Мозес Питт, строитель ряда доков Королевского флота Эдмунд Даммер и другие.


[Закрыть]… Говорят, его любовь к простым людям была такова, что он иногда обращался к ним со сцены, читая даровые лекции; с тех пор у нас и появилось выражение Весельчак Эндрю.

Из «Словаря идиоматических выражение и иносказаний» (1870) преподобного Эбенизера Кобэма Брюэра (1810–1897):

«Merry Andrew – так называли Эндрю Борда, врача Генриха VIII… К своей обширнейшей учености он добавил немалую эксцентричность, ибо имел привычку непосредственно обращаться к людям на ярмарках или в других местах скопления народа, ad captandum[87]87
  В угоду толпе, чтобы завоевать толпу – лат.


[Закрыть]. Тот, кто подражал его острым словечкам и шуткам, получал прозвище Весельчак Эндрю; в наше же время так называют клоунов или шутов».

Знал бы ярмарочный люд, что забавлявший и одновременно просвещавший их шутник был не только лекарем, но и монахом, астрологом, путешественником, тайным агентом и сочинителем…

От монаха до прелюбодея

В графстве Восточный Сассекс, на одном из невысоких холмов, расположенных в живописной, орошаемой водами нескольких неспешных речушек долине, в XVI веке стоял небольшой особняк под названием Boord’s Hill – родовое гнездо семьи Бордов. Здесь около 1490 года родился мальчик, которого назвали Эндрю – вот почти все, что более или менее достоверно известно о начале жизни нашего героя. Правда, историки, изучавшие архивы графства, обнаружили, что у Эндрю, возможно, был старший брат Ричард – доктор богословия и с 1520 года – викарий Певенси (деревни, находящейся примерно в двадцати милях от Boord’s Hill и в пяти милях от залива Певенси Бэй). Убежденный католик, он во время религиозной реформации эмигрировал из страны (это произошло около 1535 года), сказавши, что «предпочел бы быть разорванным дикими лошадьми, чем согласиться с уменьшением – хотя бы на йоту – власти римского епископа (римского папы. – Ю. П.)». Кроме того, можно со значительной долей уверенности утверждать, что Борды владели значительной недвижимостью и были связаны с «сильными мира сего» (что, как мы увидим, способствовало карьере нашего героя в разные годы его жизни).

Энтони Вуд, автор краткой биографии Борда (опубликованной впервые в 1691/2 году), предположил, что Эндрю получил начальное образование в Винчестерской школе, находившейся в графстве Хэмпшир – соседним с Западным Сассексом.

Школа была основана в 1382 году епископом Винчестерским[88]88
  Город Винчестер, известный со времен Римской эпохи, знаменит, в частности, своим красивейшим кафедральным собором, который начал строиться в XI веке (стены были расписаны в 1498–1542 годах).


[Закрыть] Уильямом Уикэмом (1539–1595), стремившимся улучшить образование английского духовенства. По словам епископа «это было учебное заведение для семидесяти бедных и нуждающихся школяров…, живущих в нем корпоративно (college-wise) и совершенствующихся в искусстве грамматики и правил». Но, помимо «нуждающихся школяров», здесь также «без ущерба для остальных обучались сыновья благородных и могущественных людей, особых друзей упомянутой школы, числом до десяти». Вероятно, к числу последних принадлежал и Эндрю Борд.

Дети зачислялись в школу, как правило, в возрасте семи, а покидали ее в четырнадцать-пятнадцать лет (обычный возраст поступления в университет). Правила учебы и поведения школьников были суровы: они «поднимались ото сна» в шесть часов утра летом и на час позже зимой и трудились примерно двенадцать часов в день (с двухчасовым перерывом на обед). Ученики всех классов обычно занимались в одном помещении: старшие школьники под руководством учителя, младшие – под присмотром привратника. Пища их была скудной, а одежда – простой. Категорически запрещалось следовать светской моде: загибать вверх носки башмаков, носить красные или зеленые подвязки, украшать капюшоны кисточками. Не разрешалось также играть в мяч в школьных помещениях и держать собак, хорьков и ястребов. Баловники и нерадивые подвергались по пятницам жестокой порке – наиболее эффективному средству воспитания по мнению тогдашних педагогов.

Винчестерская школа называлась грамматической, так как основными основными предметами, преподававшимися в ней, были латинская грамматика и классическая литература. Детей учили сочинять латинские стихи и писать эссе на латыни, причем говорить на родном языке строжайше запрещалось даже вне учебных часов. Специальный осведомитель, которого школьники называли lupus (волк), должен был доносить на тех, кто нарушал этот запрет. В школьных программах значилось изучение таких классиков как Овидий, Гораций, Вергилий, Цицерон, Сенека, Саллюстий и Тит Ливий.

Обучали детей и началам других предметов тривиума – риторике и диалектике. Для развития устной речи часто устраивались диспуты, иногда на довольно отвлеченные темы, например: сколько ангелов может поместиться на конце иглы. Обучение велось с голоса: хотя Гуттенберговы прессы уже работали с немалой нагрузкой, книги были дороги и доступны далеко не каждому. Предметы квадриума не преподавалась вообще, либо преподавалась «тупым» школьникам, не способным поступить в университет. Словом, в грамматических школах учили примерно так же, как в монастыре св. Геральда монахи учили Герберта (и примерно тому же).

Но вернемся к биографии нашего героя. В начале XIX века историк Александр Хей писал: «Борд завершил образование в Новом Колледже Оксфордского университета, где в течение нескольких лет усердно и успешно занимался изучением медицины». Это весьма сомнительное утверждение, поскольку известно, что студент-медик сначала должен был отучиться на факультете Искусств, чтобы овладеть семью свободными искусствами и получить степени бакалавра и магистра искусств (на это уходило в общей сложности семь лет), а затем затратить еще шесть-семь лет на освоение врачебных премудростей и удостоиться степени доктора медицины. Нехитрые расчеты показывают, что если бы Борд покинул Оксфорд с дипломом доктора, ему было бы около двадцати восьми лет. Но достоверно известно, что он не завершил университетский курс, ушел из Оксфорда и был принят в монашеский Орден картезианцев, несмотря на то, что ему не исполнилось еще двадцати одного года[89]89
  По «Правилу» (Уставу Ордена), утвержденному римским папою Иннокентием III в 1133 году, в него не принимались люди моложе двадцати одного и старше сорока пяти лет.


[Закрыть]. Причины такого резкого поворота событий в жизни оксфордского школяра остаются тайною: может быть на его решение избрать духовную карьеру повлиял старший брат, может быть влиятельная семья Бордов сыграла роль в «несвоевременном» приеме Эндрю в монастырь.

Первые несколько месяцев новичок числился постулантом (проходил своеобразный испытательный срок), затем, утвердившись в желании принять монашеский сан, тайным голосованием Капитула (общего собрания насельников монастыря) переводился в число новициатов (послушников). Видимо, Борд намеревался в дальнейшем избрать путь брата-картезианца (монаха, не рукополагаемого в священный сан), поскольку отцу-картезианцу (монаху-священнику) полагалось иметь богословское образование.

Орден картезианцев и его первый монастырь были основаны в 1084 году св. Бруно Кёльнским в горной местности Франции, в местечке Шартрез неподалеку от Гренобля. Первую обитель назвали Великой Шартрезой, отсюда и название Ордена – La Grande Chartreuse или Cartusia (лат.). Первый же английский картезианский монастырь или Чартерхаус[90]90
  Англизированное Chartreuse.


[Закрыть] возник по распоряжению Генриха II Плантагенета (1133–1189) в графстве Сомерсет, а с конца XIV века «перебазировался» в Лондон в район Смитфилд (Рис. 4–1).

«Правила» Ордена своей строгостью превосходили, по-видимому, Уставы всех других религиозных сообществ, требуя от монахов полного ухода от мира, созерцательной жизни в почти полном безмолвии и уединении, сурового аскетизма, постоянного молитвенного служения. В обычные дни картезианцы собирались в Храме монастыря трижды в день на общие молитвы, совокупно длившиеся около трех часов; другие же молитвы читались в келье или за трудами (уход за садом, хозяйственные работы, написание или копирование духовных сочинений и так далее). Отходили монахи ко сну в восемь часов вечера, причем каждый был обязан повесить на спинку кровати похоронный саван; ночью дважды поднимались для молитв, а начинали новый день в половине седьмого утра.

Послушники проводили большую часть суток в одиночестве, в своей келье, и даже еду получали через окошко в ее стене, не общаясь с послушником, которой дважды в день разносил пищу. В ее состав никогда не входило мясо (рыба была разрешена); по пятницам еда состояла из хлеба, воды и соли (некоторые, наиболее самоотверженные насельники, придерживались такой «диеты» трижды в неделю); во время Великого поста из рациона исключались молочные продукты. Если послушнику что-то требовалось, он оставлял записку на полочке под окошком и через некоторое время получал требуемое. Монахи никогда не покидали монастырь без разрешения Приора (главы монастыря), но один раз в неделю совершали прогулку за пределами обители, гуляя парами. Родные могли приезжать к ним один раз в год на два дня, или два раза в год по одному дню. Обязательны были целибат[91]91
  Целибат – обет безбрачия католических священнослужителей.


[Закрыть] и запрет симонии.

Трудно предположить, что привело Борда, юношу с «неупорядоченным умом и непостоянным характером» (Э. Вуд), в обитель со столь суровыми правилами (вся его последующая жизнь, как мы увидим, отнюдь не свидетельствовала о приверженности аскетизму). Тем не менее, он оставался монахом довольно длительное время, и неизвестно, сколь высокого положения он достиг бы в монастырской иерархии, если бы в 1521 году не согласился временно оставить монашество (для этого потребовалась специальная папская булла) и занять место суффрагана в Чичестере[92]92
  Город в графстве Западный Сассекс, ставший при короле Вильгельме I Завоевателе (1027/1028–1087) резиденцией епископа; знаменит своим готическим собором, строительство которого велось в 1114–336 годы.


[Закрыть], то есть епископа, не имеющего своей епархии и подчиненного архиепископу диоцеза[93]93
  Церковно-административная территориальная единица в ряде западных церквей, во главе которой стоял епископ или архиепископ.


[Закрыть] в качестве его помощника (в данном случае – престарелому Роберту Шерборну). И вновь приходится говорить о связях семьи Бордов в «высших сферах» – если бы не эти связи, подобный карьерный взлет духовного лица, едва перешедшего тридцатилетнюю границу, вряд ли был бы возможен. Но затем Эндрю совершенно неожиданно отказывается от лестного предложения, и следующие восемь лет – лакуна в биографии нашего героя. Вновь имя Борда упоминается в английских источниках лишь в 1529 году, когда он объявил о своем намерении порвать со служением религии («из-за неспособности выдержать ее суровости») и уехать в Европу для изучения медицины.

Рис. 4–1. Чартерхаус (с гравюры XVIII века)

Впрочем, первое посещение континента длилось недолго: в 1530 году Борд возвращается в Англию и становиться на некоторое время личным врачом «Роберта Дрюри, рыцаря» – представителя стариннейшей английской семьи, владевшей крупными земельными наделами в графствах Норфолк и Сэффолк. А вскоре его приглашает на ту же роль Лорд-казначей Томас Говард, Третий герцог Норфолкский (1473–1554)[94]94
  Томас Говард, Третий герцог Норфолкский – английский государственный и военный деятель, Лорд-казначей и хранитель Большой печати Англии. Он приходился дядей сразу двум женам Генриха VIII – Анне Болейн и Кэтрин Говард и принимал активное участие в интригах двора, связанным с женитьбами короля. Попав в немилость, был лишен герцогства, всего имущества, заточен в конце 1546 года в Тауэр, и лишь смерть Генриха VIII спасла его от плахи. После восшествия на английский престол Марии Тюдор, Норфолк был освобожден из тюрьмы, и одновременно со свободой получил имения и придворные должности. Герцог помог своей спасительнице сохранить трон и приложил немало усилий, чтобы устроить брак королевы с Филиппом Испанским.


[Закрыть], а затем – и сам Государственный секретарь Томас Кромвель, Первый граф Эссекский (ок. 1485–1540)[95]95
  Внук кузнеца и сын трактирщика, Томас Кромвель служил наемником во французской армии, был банкирским клерком в Италии, агентом английских купцов в Нидерландах, торговцем тканями, а затем одним из самых знаменитых адвокатов Лондона, секретарем кардинала Томаса Уолси и, наконец, канцлером Казначейства, Лордом-хранителем Большой печати Англии, государственным секретарём и генеральным викарием по церковным делам при Генрихе VIII. Кромвель стал одним из вдохновителей и идеологов Английской Реформации, одним из основателей англиканства и самым могущественным приближенным короля, удостоившего его в апреле 1540 года титулом графа Эссекского. Однако его не совсем удачная внешняя политика и дворцовые интриги привели к тому, что через несколько месяцев после этого события фаворит короля был обвинен в государственной измене и ереси и в конце июля того же года кончил жизнь на эшафоте.


[Закрыть]. Некоторые историки (И. д’Израэли, Томас Фуллер[96]96
  Томас Фуллер (1608–1681) – английский священник, историк, писатель


[Закрыть] и другие) утверждают, что среди пациентов Борда был и Генрих VIII, но документальное подтверждение этому отсутствует.

Неизвестно, сколь успешно пользовал Борд своих высокопоставленных пациентов, но им вновь овладела «охота к перемене мест», и через несколько лет (по-видимому, в 1532 году) он вновь решает отправиться в Европу, «желая увидеть и понять суть многих вещей и в различных странах получить истинные познания в области Медицины». Но сделать это было не так просто – он, видимо, уже принял обет монашества в Чартер-хаусе, а временая папская диспенсация[97]97
  Диспенсация (Dispensatio, лат.) – в частности, изменение силы закона, разрешаемое для каждого отдельного случая высшею духовною властью.


[Закрыть] (полученная ради места суффрагана) утратила свое действие. Поэтому Борд обращается за разрешением к Приору монастыря Джону Хоугтону (ок. 1486–1535) и, к счастью, получает необходимую лицензию на продолжение учебы. Путь на континент открыт, и он в течение нескольких лет посещает «хорошо зарекомендовавшие себя университеты и школы» во французских городах Орлеане, Пуатье, Тулузе, Монпелье и саксонском Виттенберге, а в Риме практикуется в хирургии.

В Орлеане студент-врач познакомился с девятью английскими и шотландскими пилигримами-католиками, которые намеревались совершить паломничество в испанский город Сантьяго-де-Компостела к мощам апостола Иакова. Борд попытался отвратить их от утомительного и опасного путешествия. «Я говорил им, – писал он Кромвелю, – «что лучше уж я пять раз пешком дойду до Рима, чем один раз – до Компостелы». Но паломники не послушали совета опытного компатриота, и тогда Борд, чтобы как-то им помочь, оставил занятия в университете и присоединился к ним. Паломничество, как он и предполагал, оказалось исключительно сложным, а на обратном пути, не вняв советам врача, голодные пилигримы набросились на местные фрукты, запивая их мутной водой из ручья, и все скончались от какой-то желудочной инфекции. Борд, еле передвигая ноги от слабости, добрался до Аквитании и «на радостях поцеловал эту французскую землю».

Летом 1534 года (по-видимому, после окончания срока действия лицензии, а, может быть, и по другим причинам) Борд возвращается в Англию и находит приют в Чартерхаусе (формально он еще оставался монахом). Между тем, на его родине король и правительство готовили перемены, имевшие решающие значение для судьбы страны. В начале ноября 1534 года парламент принимает «Акт о суперматии» – закон о главенстве английского короля над церковью, в соответствии с которым Генрих VIII получал право пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Чуть позднее началось закрытие монастырей и секуляризация церковных имуществ[98]98
  Всего же по стране было закрыто в общей сложности триста семьдесят шесть монастырей; их земли Генрих частично оставил себе, частично раздал или продал тем поддержавшим его дворянам.


[Закрыть]. Конечно, король понимал, что встретит отчаянное сопротивление церковников, а поэтому в том же 1534 году вынудил парламент принять «Акт об измене», согласно которому лица, отказавшиеся под присягой признать главенство короля, обвинялись в государственной измене и подлежали смертной казни или – в лучшем случае – длительному тюремному заключению[99]99
  «Акт о супрематии» действовал в течение правления короля Эдуарда VI; его отменила Мария Тюдор, попытавшаяся вернуть Англию в лоно католической церкви, и вновь к этому закону обратилась Елизавета I.


[Закрыть]. Одновременно шло наступление на духовные установления католицизма, и безусловную силу набирала Церковь Англии, получившая название англиканской.

Многие картезианцы оказались стойкими приверженцами «римского епископа» и отказались признать «Акт Суперматии». Приор Джон Хоугтон и несколько высших руководителей Чартерхауса и других картезианских монастырей были заключены в Тауэр и в мае 1535 года, после мучительных допросов и пыток, повешены, утоплены, четвертованы. Эндрю среди мучеников не оказалось, так как он вместе с некоторыми другими послушниками принял клятву верности королю. Сохранив жизнь, Эндрю не изменил своей вере: например, две книги, написанные им в 1542 году (то есть в самый разгар церковных реформ) он посвятил убежденному католику герцогу Норфолкскому и принцессе Марии Тюдор, будущей королеве, не скрывавшей своих католических пристрастий.

Но новая духовная власть, несмотря на видимую покорность присягнувших королю монахов, чувствовала внутренне сопротивление оставшихся насельников Чартерхауса. Особенно это стало явным после того, как одному из монахов, некому Джону Дарби, явился дух убиенного картезианца, чтобы поддержать тех, кто остались верными казненному Приору. Действия королевских надсмотрщиков последовали незамедлительно. Были назначены светские «управляющие» (governors), двое из которых круглосуточно присутствовали в монастыре, а остальные контролировали чтение послушников, «отсекали» их возможные связи с внешним миром, выбрасывали из келий духовную литературу, если в ней содержался даже намек на правоту «папистов», вмешивались в молитвенные отправления и так далее. Монахи, выказывавшие неудовольствие действиями «управляющих», немедленно препровождались в Тауэр.

В начале апреля 1535 года Эндрю Борд в отчаянии обращается к своему бывшему пациенту Томасу Кромвелю с письмом, в котором сообщает, что его, Борда, душа находятся в «тюрьме» и сам он пребывает «в рабстве» (thraldom). Могущественному фавориту не стоило больших усилий вызволить из «рабства» своего бывшего врача и доставить его в свою резиденцию Бишоп-Уолтэм в Хэмпшире. Здесь и была решена дальнейшая судьба уже немолодого врача-монаха. Понятно, что Борд не хотел и не собирался возвращаться в монастырь, тем более, что участь последнего была решена (о чем, конечно, знал Государственный секретарь): через два года, в 1537 году Чартерхауз был закрыт, а те, кто отказались его покинуть, были уморены голодом или казнены на Тауэр-хилл.

Искушенный политик, привыкший находить выход из всякого рода запутанных ситуаций, Кромвель нашел для Борда работу, хотя и не связанную с врачебной деятельностью, но соответствующую его знаниям, а, возможно, и интересам. Государственный секретарь, видимо, решил, что человек, побывавший в разных странах Европы, знающий языки, общительный и неприхотливый в быту, может быть полезен в его внешнеполитической игре. Он отправляет врача-монаха с тайной миссией на континент – тот должен был получать неформальные сведения об отношении европейцев к Англии и, как писал сам Борд, «собрать заметки о некоторых… делах, направленных против английского королевства». Тайный агент успешно справлялся с заданием и регулярно отсылал отчеты в Англию, а однажды, зная, что патрон неравнодушен к садоводствуу, вместе с отчетом прислал семена ревеня из Каталонии (за два столетия до того как это растение начали активно культивировать на острове). Свои письма Кромвелю он подписывал «Ваш бедолага, Эндрю Борд, священник» (your bedman, Andrew Bord, prest).