Текст книги "Взыскующие знания"

Магнит

В седьмой «книге» Порта заявляет: «В удивительном магните в наибольшей степени проявляется величие природы. Приступаем к этому предмету с тем большей охотой, что древние почти ничего достойного памяти тут нам не оставили. Мы же в течение немногих дней или, лучше сказать, часов, отданных этому предмету, нашли столько вещей, что смогли сделать из них двести интересных заметок». Ну, что касается «немногих часов», в течение которых автор якобы обнаружил все свойства магнита и открыл новые магнитные явления, то это, по-видимому, не столь уже редкое для Порты хвастовство. Но можно согласиться с тем, что простота магнитных экспериментов и любознательность Mago действительно позволили ему собрать опытные данные для «двухсот заметок». Другое дело, насколько эти заметки «интересны».

В истолковании экспериментальных результатов правильные выводы Порты перемешаны с ошибочными и смехотворными. Так, он знает, что разноименные полюсы (которые называет дружественными) взаимно притягиваются, а одноименные (враждебные) – отталкиваются. Но вместе с тем полагает, что магнит одинаково способен и притягивать и отталкивать железо (по-видимому, железная проволочка, которую он использовал в опыте, намагнитилась после притяжения). Он экспериментально опровергает распространенное заблуждение, что «магнит не любит чеснока и лука и теряет свою силу, если его натереть ими», но тут же сообщает, что железная стрелка приобретает магнетизм, если ее потереть алмазом (не заметил начальной намагниченности? – Ю. П.) и так далее.

Много экспериментировал Порта с магнитной стрелкой и компасом. Он, например, провел такой интересный опыт. Намагнитив железную стрелку, он затем положил этот искусственный магнит в чашке на воду (в другом случае – подвесил на нитке) и таким путем нашел, что каждый полюс естественного магнита образует противоположный полюс в намагниченной стрелке.

Природу магнитных явлений он объяснял исходя из мнения древнегреческого философа Анаксагора из Клазомен (ок. 500–248 до н. э.) о магните как об одушевлённом камне: «Магнит есть некоторая смесь камня и железа, так что его можно назвать железным камнем или каменным железом. Но не надо думать, что камень превратился в железо, потеряв свою природу, или что железо так погружено в камень, что утратило свои особенности. Однако каждый из них стремится подчинить себе природу другого; из этой борьбы происходит притяжение железа. Когда в массе больше камня, чем железа, то железо это, чтобы не быть побежденным камнем, стремится получить помощь от другого железа, содействие которого дает ему возможность сделать то, что одно оно сделать не в состоянии. Всякое создание сохраняет свое существо. Поэтому, чтобы воспользоваться дружеской помощью, не утрачивая ничего из своего совершенства, магнит непринужденно притягивает железо или сам притягивается. Он не притягивает к себе камня, ибо в камне у него нет недостатка…».

Подобные теоретические умозаключения в какой-то мере обесценивали экспериментальные результаты Порты в глазах тех, кто уже принадлежал Новой Науке, как, например, великий Уильям Гильберт (мы еще встретимся с ним в дальнейшем). В своем трактате «О магните…» он весьма уничижительно и не совсем справедливо отозвался о магнитных изысканиях Порты, хотя и воспользовался его многими опытными данными. Ответ Mago не заставил себя ждать, и в первом же переиздании «Магии», вышедшем вслед за книгой Гильберта, он назвал его «англичанином с варварскими манерами», который «взял всю седьмую «книгу» «Естественной магии» и разделял ее на множество книг, сделав некоторые изменения. Материал, который он на свой страх и риск к этому добавил, суть ложный, порочный и наводящий уныние; а в конце своей [книги] он приходит к сумасшедшему выводу о движении земли». Порта, конечно, не мог понять и осознать, что эти Гильбертовы «некоторые изменения» и «добавленный материал» составят веху в истории науки.

Современные авторы более благосклонны к Порте как к исследователю магнетизма. Вот что пишет по этому поводу историк физики Марио Льоцци: «Порте мы обязаны опытом с железными опилками, образующим «бороду» у магнитных полюсов, что следует рассматривать как первое наблюдение магнитного поля. Упомянем еще два крупных достоверных открытия: использование железной пластины как магнитного экрана… и опытное обнаружение исчезновения магнитных свойств при нагреве магнита до высокой температуры (эффект Кюри, как мы бы сказали сейчас)».

Оптика

Во втором издании «Магии» Порта отводит оптике «книгу» XVII «О необыкновенных стеклах» и начинает ее с широковещательного заявления: «И если считалось, что почтенная античность изобрела многие и великие вещи, то мы будем говорить о еще более великих, более возвышенных и более славных вещах и не только о тех, что полезны деятелям оптической науки». «Вещи», о которых сообщает Порта, сильно поблекли в лучах открытий Кеплера, Декарта, Ньютона, Гюйгенса и других титанов новой науки, но, тем не менее, оставили свой отчетливый след в истории развития оптики (особенно оптики инструментальной).

Шесть глав «книги» посвящены зеркалам различных типов (плоским, вогнутым, выпуклым, пирамидальным) и их комбинациям. Автор пишет о легендарном зажигательном зеркала Архимеда и о гигантском зеркале, которое было установлено на маяке, по легенде построенном во времена правления египетского царя Птолемея II Филадельфа (III век до н. э.) на острове Фарос неподалеку от Александрии[48]48
  Одно из так называемых семи чудес света.


[Закрыть]. По утверждению античных историков с помощью этого зеркало можно было увидеть вражеские корабли, находящиеся на расстоянии «шести сотен миль» от Фароса.

Порта восторженно описывает свойства вогнутых зеркал, «которые превосходят все другие, всех чудеснее и могут быть использованы с наибольшей пользой в том случае, когда известен их фокус. Автор называет его punctum inversionis imagium (точкой обращения изображения)[49]49
  Термин «фокус» (лат. – «очаг») предложил в 1604 году Иоганн Кеплер.


[Закрыть], так как экспериментально обнаружил, что если предмет находится между фокусом и зеркалом, то получается прямое и увеличенное изображение, а если предмет расположен за центром кривизны зеркала, то изображение будет перевернутым и уменьшенным. Он совершенно правильно утверждает, что фокус всех лучей, падающих на вогнутое зеркало вблизи его оси, можно без заметной ошибки поместить на середине радиуса кривизны зеркала. Увы! Все эти важные сведения содержатся в книге венецианца Этторе Авсонио (ок. 1520–ок. 1570) «Теоретические рассуждения, касающиеся сферического вогнутого зеркала», рукопись которой, написанная в шестидесятые годы, имела широкое хождение в Италии[50]50
  Этторе Авсонио изучал медицину в Падуанском университете, по окончанию которого в 1543 году работал практикующим врачом в родном городе, читал лекции и давал частные уроки по математике механике, географии, оптике и алхимии, но, кроме того, был широко известен в Италии как знаток и конструктор зеркал различного типа. Книга «Теоретические рассуждения…» была издана в 1602 году под редакцией профессор астрономии Болонского университета Джованни Антонио Маджини (1555–1617).


[Закрыть].

Далее Порта говорит о расположенных под углом плоских зеркалах, позволяющих получать различные оптические иллюзии, которые лежат в основе многих фокусов (и описывает некоторые из них). Он утверждает, что число изображений, получающихся в двух таких зеркалах, равно уменьшенному на единицу отношению 360º к углу, образуемому зеркалами (это правило справедливо только в том случае, когда предмет находится на биссектрисе угла между ними. – Ю. П.).

Три главы, посвященные камере-обскуре, и две, в которых говорится о линзах, представляют наибольший интерес для истории оптики.

Камера-обскура[51]51
  Camera obscura (лат.) – «темная комната».


[Закрыть] – это затемненное помещение с небольшим отверстием в стенке, через которое изображение расположенного извне и освещенного предмета проектировалось на противоположную стенку или экран, установленный против отверстия (при этом изображение окажется перевернутым). Такая камера называется камерой комнатного типа, или неподвижной, в отличие от предложенной позднее переносной камеры, представлявшей небольшой, затемненный изнутри ящик. Размеры изображаемых предметов зависят от расстояния между отверстием и стенкой, на которой возникает изображение: чем больше это расстояние, тем большими будут выглядеть изображаемые предметы. Качество же изображения определяется величиной отверстия – чем оно меньше, тем резче изображение и тем оно темнее. С увеличением отверстия резкость ухудшается, зато яркость изображения возрастает.

В Средние века впервые описание этого нехитрого устройства появилось в рукописи арабского ученого Абу Али ал-Хасан Ибн ал-Хайсам ал-Басри (965–1039), известного в Европе под латинизированным именем Альхазен. Большинство средневековых и некоторые из позднейших авторов рассматривали камеру-обскуру как средство для наблюдений солнечных затмений. Об этом писали архиепископ кентерберийский Джон Пэкхэм (1279), французский астроном Гийом де Сен Клод (1290), живший во Франции еврейский философ и математик Леви бен Герсон (1321), немецкий математик и астроном Эразм Рейнгольд (1542), итальянский астроном и физик Франческо Мауролико (1543), нидерландский астроном и картограф Гемма Фризий (1545) и многие другие. Описание камеры дважды встречается в записных книжках Леонардо да Винчи, относящихся к 1490 году (да Винчи называл ее occulus artificialis – искусственным глазом) и в книге Джироламо Кардано «О тонких материях» (1550). Таким образом, предшественников у Порта было вполне достаточно, но, пожалуй, лишь после выхода «Магии» камера-обскура приобрела подлинную известность (поэтому даже в наше время можно встретить утверждение, что именно он является ее изобретателем).

Порта пишет: «Надлежит закрыть все окна так, чтобы не оставалось никакой щели, через которую мог бы проникать свет, который все бы испортил. Но в одном из ставней надо сделать отверстие в пядень длиною и шириною; закрыть плотно тонкой доской, свинцовой или медной, и в доске той сделать круглую дырочку в мизинец диаметром. Против дырочки поместить белую стенку или повесить белое полотно. Тогда все предметы, освещенные солнцем, которые находятся и движутся извне, на улице, представятся на стене, бумаге или полотне как антиподы (то есть получится их перевернутое изображение. – Ю. П.), и что было с правой стороны, то окажется слева. Чем дальше от дырочки, тем изображение больше. Если приблизить бумагу или полотно, изображения покажутся меньшей ярче. Перед наблюдением надо побыть некоторое время в темной комнате, а то изображение не тотчас можно заметить. Сильный свет, принимаемый глазами, пребывает в них не только, пока мы действительно видим предметы, но и остается в них некоторое время после, как о том свидетельствует опыт».

С большой помпой Порта объявляет «о новом секрете» – камере-обскуре с двояковыпуклой линзой: «Теперь сообщу то, о чем доселе молчал и думал, что должен молчать. Если поместить у отверстия чечевицеобразное стекло[52]52
  Так Порта называет двояковыпуклую линзу. Это слово (англ. – Lens, нем. – Linse) происходит от латинского lentil (чечевица), плоды которой напоминают своей формой такую линзу.


[Закрыть], то все изображение будут отчетливее, можно увидеть лица проходящих людей платья, цвета, движения, все как будто вблизи. Зрелище так приятно, что все, кто видел его, не могли надивиться» (правда, при этом получалось хотя и увеличенное, но обратное изображение внешних объектов).

Но Порта совершенно напрасно приписывает себе «новый секрет», так как о нем еще в 1550 году сообщал Кардано. Более того, через восемь лет венецианский кардинал и замечательный ученый Даниэле Маттео Альвизе Барбаро (1513–70) в книге «Практика Перспективы» не только подробно описал камеру-обскуру «с чечевицеобразным стеклом», но и подметил существование сферической аберрации линз и предложил способ ее ослабления, применяемый до сих пор (диафрагмирование).

Сообщает Порта и о другом своем «тщательно охраняемом секрете», заключающемся в получении изображений на вогнутом зеркале. Оно располагалось против отверстия и перемещалось вперед и назад до тех пор, пока не удавалось найти положение, при котором отчетливо были видны «лица, одежды, жесты и движения прохожих, облака, плывущие в голубом небе, летящие птицы». Порта говорит о том, что «совсем не умеющий рисовать может сделать изображение предмета или человека», обведя контуры внешних предметов, полученных в темной комнате на белой бумаге. Это первое упоминание о камере-обскуре как о вспомогательном средстве для художников[53]53
  Известно, что камеру-обскуру использовали в работе над своими полотнами такие выдающиеся художники как Джованни Антонио Каналетто (1697–1768), Джошуа Рейнольдс (1723–1792) и, возможно, – Ян Вермеер (1632–1675).


[Закрыть]; камерой пользовались также в дальнейшем для рисования так называемых силуэтов[54]54
  Слово «силуэт» происходит от фамилии французского министра финансов Этьена Силуэта (1719–1767): прижимистый министр, огорченный большими выплатами из королевской казны за портреты придворных, ввел моду на менее дорогостоящие силуэты.


[Закрыть].

Автор также пишет о комбинированном использовании двояковыпуклой линзы и вогнутого зеркала, позволяющим получить прямое и увеличенное изображение предмета. Но он не обратил внимание на то, что такое сочетание оптических элементов может быть использовано для создания телескопа-рефлектора. Именно к такому выводу пришли два англичанина – землемер, изобретатель теодолита, автор руководства по измерениям геометрических величин Леонард Диггс (ок. 1520–1559) и Уильям Боэн (ок. 1535–1582), прославившийся, главным образом, своими книгами по прикладным вопросам математики и проектом подводной лодки (по целому ряду причин ни одному из них, видимо, не удалось построить телескоп).

Наконец, Порта объясняет, «как в темной комнате представить охоту, сражение и другие фокусы» – иначе говоря, как использовать камеру в качестве «волшебного фонаря» (laterna magica), проецируя с её помощью на стену комнаты сильно освещенные солнцем или свечами рисунки и «оживляя» изображения путем покачивания трубки с линзой[55]55
  Нетрудно представить, какое впечатление производила на современников Порты (и не только современников) камера-обскура и особенно – laterna magica. Адама Олеарий, посол Шлезвиг-Гольштинского герцога, посетившего Москву в 1636 и 1643 годы, свидетельствует: «Когда я был в Москве…, то, сидя дома, забавлялся камерой-обскурой, пропуская через небольшое отверстие и шлифованное стекло все, что происходило на улице. Вошел ко мне русский подканцлер. Я показал ему эти изображения, представлявшиеся в живых красках. Он стал креститься и сказал: “Это чародейство!”. Его особенно поразили люди и лошади, ходившие вверх ногами…».


[Закрыть]. И по всей вероятности идею фонаря можно смело числить за неаполитанским Mago.

И еще один, скорее научный, чем прикладной результат, получил Джамбаттиста, использовав принцип камеры-обскуры для объяснения теории зрения: «… философам и медикам [использующим камеру] становится очевидно, в какой части глаза образуется изображение, а также решается вызвавший столько споров вопрос о проникновении света внутрь, и никаким другим рассуждением оба эти вопроса нельзя убедительнее решить. Действительно, маленькое изображение вводится через зрачок, как через окно, а небольшая часть большого шара (хрусталика. – Ю. П.), находящаяся на дне глаза, играет роль зеркала». Далее он говорит, что дальнозоркость объясняется слишком сухим и твердым, а близорукость – слишком влажным и мягким хрусталиком (при соответственно слишком узком и широком зрачке), и это утверждение не выдерживает никакой критики. По-видимому, Порта ничего не знал о трудах астронома и натурфилософа из Мессины Франческо Мауролико (1494–1575), показавшего, что хрусталик глаза работает как линза и что причиной дальнозоркости или близорукости является его недостаточная или избыточная кривизна.

Больший интерес представляет дискуссия о бинокулярном зрении: изложив все существующие на этот счет гипотезы, Порта приходит к выводу, что мы во всех случаях видим только одним глазом, причем правым, если предмет находится от нас справа, и левым, если предмет находится слева. Вообще, надо сказать, что природа зрения и анатомия глаза очень интересовали Джамбаттисту, и он посвятил им значительную часть своей книги «Об оптическом преломлении» (1592). К сожалению, ничего нового в ней не содержится напротив, она свидетельствует о том, что автор не в состоянии дать хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение преломлению световых лучей. Критикуя теорию зрения неаполитанского Mago, великий немецкий астроном, математик и оптик Иоганн Кеплер (1571–1630) писал: «Порта смешал заведомо невероятное с правдоподобным… Он считает, будто зрение связано с лучами, исходящими из глаз (подобного ошибочного взгляда на природу зрения придерживались многие ученье Возрождения. – Ю. П.), а оптические стекла заостряют лучи, испускаемые глазом, и тем самым позволяют проникать дальше, чем без стекол. Если же зрение обусловлено восприятием света, что Порта допускает, то оптические стекла якобы подводят свет к видимым предметам или усиливают его, в то время как правильнее утверждать, что предметы, лишенные способности посылать в наши глаза световое сияние, которое сделало бы их заметными, невозможно обнаружить при помощи зрительной трубы».

Кеплер не случайно упоминает зрительную трубу (телескоп), ибо бытовало и продолжает бытовать мнение, что Порта является одним из ее изобретателей. В подтверждение обычно приводят следующее место из главы X семнадцатой книги «Магии»: «Если поместить глаз за линзой в её центре, то далекие предметы кажутся столь близкими, будто их можно коснуться рукой, лица друзей, находящихся на большом удалении, становятся вполне различимыми. Буквы письма, отнесенного на определенное расстояние, выглядят столь крупными, что их отчетливо можно прочитать. Если наклонить линзу, чтобы косо взглянуть сквозь нее на письмо, то буквы будут выглядеть настолько крупными, что их можно будет читать и с расстояния двадцати шагов. Я уверен, что при надлежащей кратности увеличения линзы можно прочитать с расстояния сто шагов самые мелкие буквы, если те будут увеличиваться от одной к другой. Слабому зрению в силу его свойств необходимы очки. Для того, кто умеет правильно подбирать очки, в этом занятии нет никакого секрета. Вогнутые линзы отчетливо показывают далекое, выпуклые линзы – близкое, этим и можно воспользоваться для удобства зрения. Через вогнутую линзу далекие предметы видны маленькими, но отчетливо, через выпуклую линзу то, что находится вблизи от нас, выглядит увеличенным, но изображение несколько размыто. Если умело сложить обе линзы, то далекое, так же как и совсем близкое, покажется увеличенным, причем будет видно отчетливо (курсив мой. – Ю. П.) Немалую услугу оказал я этим способом многим своим друзьям, неотчетливо видевшим далекое и размытым – близкое. Ныне все они видят превосходно».

Но, высказав совершенно правильную мысль о том, что комбинированное действие выпуклой и вогнутой линз приближает изображение, Порта как бы натыкается на невидимое препятствие, не понимая сути оптического увеличения («никто еще не изложил ни действий этих, ни их причин»). Кеплер в письме Галилею от 19 апреля 1610 года воздавал хвалу Порте за идею комбинирования вогнутой и выпуклой линз, но с сожалением отмечал, что речь автора абсолютно темна и непонятна: «Порта умышленно… затемняет доказательства настолько, что читатель остается в неведении относительно того, о чем идет речь; то ли он, как и ранее, продолжает писать о прозрачных линзах, то ли рассматривает непрозрачное полированное зеркало…»[56]56
  Марио Льоцци замечает: «… чтение этой (десятой – Ю. П.) главы… подвергла тяжелому испытанию многие головы, в том числе и самого Кеплера».


[Закрыть]. Тем не менее, он называет неаполитанского Mago изобретателем зрительной трубы.

Впрочем, современные историки телескопии почти единодушны во мнении: «Невозможно с безусловной уверенностью назвать имя изобретателя и первого изготовителя этого великого инструмента». Скорее всего, его создал один из нидерландских ремесленников-оптиков, занимавшийся изготовлением очков и чисто эмпирическим путем пришедший к этому открытию. Этим мастером мог быть либо Ганс Липпергей (1570–1619) из Миддлбурга, либо его земляк Захариас Янсен (ок. 1588–ок. 1632), либо житель Алкмара Якоб Адриансзон (ум. 1628), более известный как Якоб Метиус.

Но не они, а Галилео Галилей превратил телескоп в важнейший научный инструмент, приблизивший человечество к космосу. В мае 1609 года до Венеции, где тогда находился сорокапятилетний профессор Падуанского университета, дошли сведения о том, что «некий фламандец» построил «perspicilium»[57]57
  От perspicio (лат.) – проникать взором, пристально рассматривать.


[Закрыть] (так Галилей называл зрительную трубу, термин «телескоп» появился примерно через четыре года). Вернувшись в Падую, он очень быстро изготовил трубу, имевшую всего лишь троекратное увеличение.

Методом проб и ошибок он нашел, что увеличение, которое позволяет получить инструмент, зависит от фокусного расстояния обеих линз, и что для более «мощной» трубы ему потребуются выпуклая линза со слабой оптической силой и вогнутая линза с более сильной оптической силой. Но линзы необходимого качества очечные мастера Венеции (центра стекольной промышленности) не умели делать: более 95 % очечных линз, которые Галилей нашел в лавках ремесленников, не годились для изготовления инструмента. Пришлось ему самому заняться шлифовкой линз – весьма трудоемким процессом, требовавшим огромных затрат ручного труда. Но Галилей справился с этой задачей: к последней декаде августа ему удалось построить трубу с усилением в восемь-девять раз.

Ученый счел этот инструмент достойным для представления синьории Республики. Сам он никогда не называл день демонстрации своей трубы, но венецианский патриций (и с 1618 года – дож Венеции) Антонио ди Джироламо Приули (1548–1623) записал в своем дневнике, что 21 августа 1609 года Галилей пригласил его и некоторых «значительных персон» подняться на колокольню Собора св. Марка, чтобы взглянуть через новый инструмент… Они увидели людей, входящих в гондолы на острове Мура-но и выходящих из их, отчетливо могли рассмотреть колокольню и фасад церкви св. Иустины в Падуе (примерно в 25 км от Венеции). Сам же Галилей писал так: «Многие знатные люди и сенаторы поднимались на самые высокие колокольни церквей Венеции, чтобы увидеть паруса приближающихся кораблей, которые находились при этом так далеко, что им требовалось два часа полного хода, чтобы их заметили глазом без моей зрительной трубы».

Приули отмечает, что диаметр инструмента, который демонстрировал Галилей, был равен примерно размеру монетки scudo (около 40 мм), а длина – «около 3,5 четвертей венецианского braccio», который равнялся 683 мм для шерсти и 638 мм для шелка. Если принять для расчета наибольшее значение, то окажется, что длина трубы составляла примерно 600 мм. Корпус инструмента был сделан не из свинцовой трубы (как в первом телескопе), а из оловянной пластины, «укутанной» в rascia – материал, выделанный из сырой шерсти и используемый для прикрытия деревянных основ гондол[58]58
  Два сохранившихся телескопа Галилея, которые хранятся во флорентийском Институте и Музее истории науки, имеют деревянные трубы: одна сделана из двух полых полуцилиндров, скрепленных четырьмя медными проволочками; другая изготовлена из двадцати деревянных полосок, наклеенных на бумагу и покрытых красной кожей с золотым теснением.


[Закрыть].

24 августа 1609 года будущий дож устроил встречу Галилея с действующим дожем Леонардо Донато. В письме, которое Галилей вручил дожу, он предлагал передать Венецианской республике право на изготовление инструмента или право хранить секрет трубы в тайне в обмен на некоторые материальные льготы. По распоряжению дожа на следующий день в Сенат Республики было внесено два предложения: во-первых, назначить Галилея пожизненным профессором Падуанского университета (а его контракт кончался как раз в том же году), и, во-вторых, увеличить его заработную плату с 480 до 1000 флоринов в год (оба предложения были приняты). Правда, «хранить в тайне» секрет телескопа не приходилось, поскольку он уже стал секретом полишинеля – его свободно и по дешевке продавали в Венеции: 22 августа 1609 посол Флоренции в Венеции Джованни Бартоли писал государственному секретарю Тосканского государства и небесталанному астроному Белисарио Винта (1542–1613), что инструмент можно повсеместно купить за несколько цехинов (zecchino)[59]59
  Цехин – старинная золотая венецианская монета весом в 3–4 г и чеканившаяся с 1284 года.


[Закрыть].

Галилей никогда не отрицал, что «толчком» для его работы над трубой послужило известие о «фламандском изобретении» но совершенно четко определял свои личные заслуги. В своем трактате «Пробирные весы» он писал: «Я утверждаю, что найти решение указанной и названной задачи есть дело более трудное, чем нахождение решения задачи, о которой не думали и которую не называли, ибо при этом громадную роль может иметь случай, тем же все есть результат рассуждения. Теперь мы достоверно знаем, что голландец, первый изобретатель телескопа, был мастером-изготовителем обыкновенных очков. Случайно перебирая стекла разных сортов, он взглянул сразу через два стекла, одно выпуклое, другое вогнутое, причем они находились на разных расстояниях от глаза. Таким образом, он увидел и наблюдал действие, которое при этом получается. Я же, движимый сказанным извещением, нашел инструмент путем рассуждения (курсив мой. – Ю. П.)».

«Я рассуждал так, – продолжает Галилей. Это приспособление состоит либо из одного стекла, либо из нескольких. Из одного оно не может состоять, потому что тогда оно должно быть либо выпуклым, то есть посредине толще, чем по краям, либо вогнутым, более тонким посредине, либо ограниченным параллельными поверхностями. В последнем случае стекло совсем не меняет видимых объектов, ни увеличивая, ни уменьшая; вогнутое стекло уменьшает предметы, а выпуклое их заметно увеличивает, но они кажутся нечеткими и искаженными. Значит, одного-единственного стекла недостаточно для получения эффекта. Тогда, переходя к двум стеклам и зная, что стекло с параллельными поверхностями ничего не меняет, как уже было сказано, я заключил, что эффект не может быть достигнут и при сочетании плоского стекла с неплоским. Поэтому я ограничился решением проверить на опыте, что даст сочетание двух неплоских стекол, то есть выпуклого и вогнутого, и увидел, что это позволило мне получить желаемое».

Совершенствуя свою технологию шлифовки линз, сохранявшуюся им в строгом секрете (дабы другие астрономы не смогли собрать «букет открытий»), Галилей в ноябре 1609 года создал телескоп, имевший в длину четыре венецианских фута или примерно 355 мм и двадцатикратное увеличение при достаточно хорошем качестве изображения. Главными его недостатками были малое поле зрения и хроматическая аберрация, для уменьшение которой он использовал диафрагмирование (заимствовав эту идею у Д. Барбаро). Тем не менее, посредством этого инструмента Галилей в этом и следующем годах делает свои замечательные астрономические открытия – лунные кратеры и солнечные пятна, спутники Юпитера и кольца Сатурна, фазы Венеры и звезды Млечного Пути.

Свои первые астрономические открытия, сделанные с помощью зрительной трубы, Галилей описал в книге «Звездный вестник», принесшей ему повсеместную известность[60]60
  См. подробнее об этой книге в гл.8.


[Закрыть]. Она была посвящена Великому герцогу Тосканскому Козимо Медичи II (1590–162) и издана в Венеции тиражом пятьсот пятьдесят экземпляров. Через три месяца после ее выхода в свет Галилей покинул профессорскую должность в Падуе и получил место Главного математика Пизанского университета (без преподавательских обязанностей) и стал стал «Математиком и Философом» Великого герцога.

Узнав о венецианском успехе Галилея, президент Академии рысьеглазых (о ней – чуть позднее) князь Федериго Чези, запросил мнение Порты об инструменте, который наделял столько шума. 28 августа 1609 года Джамбаттиста с плохо скрываемым раздражением пишет в Рим: «Касательно секрета occhiale[61]61
  Occhiale (букв. – глазной, для глаз). Так в Италии тех лет именовали иногда и очки, и зрительную трубу (телескоп). Поэтому из некоторых итальянских «оптических» текстов XVI–XVII веков бывает трудно понять, какой инструмент имел в виду автор.


[Закрыть]. Я знаю его, но этот пустячок[62]62
  Порта использует вульгарное итальянское словечко coglionaria, что довольно неожиданно для аристократа. Однако, историки, как правило, переводят его пристойно («пустячок», «надувательство», «обман»), что лишает эту часть письма несколько хулиганского окраса.


[Закрыть] заимствован из девятой книги моего сочинения «Об оптическом преломлении»[63]63
  Вопреки утверждению Порты, книга не содержит каких-либо упоминаний о зрительной трубе.


[Закрыть]… Уверяю Вас, что если Ваше Сиятельство захотите сделать occhiale, то испытаете подлинное удовлетворение (рис. 3–2). Это небольшая труба ad из посеребренного олова длиной в ладонь и диаметром в три унции[64]64
  Ладонь (palmo) – неаполитанская мера длины (около 265 мм); одна унция (oncie) составляет примерно 219 мм. Следовательно, диаметр трубы равен примерно 66 мм, а длина occhiale – немногим более 355 мм.


[Закрыть]; в ее начале a находится выпуклое очковое стекло; имеется другая труба из того же материала в четыре унции длиной, входящая в первую, с закрепленным так же, как у первой трубы, вогнутым стеклом на конце b. Если смотреть только через первую трубу, то можно видеть вещи далекие и близкие, но так как наблюдение происходит не непосредственно, то предметы кажутся темными и неотчетливыми. Если же поместить внутрь другую трубку с вогнутым стеклом, вызывающим противоположное действие, то предметы будут видны четко … При этом вторая труба должна входить в первую, как в тромбоне, чтобы можно было подстраивать occhiale под наблюдателей с различной остротой зрения (по-видимому, эту конструкцию телескопа с выдвигающейся трубой для подстройки резкости впервые предложил Порта. – Ю. П.)»[65]65
  Порта также сообщал Чези, что намеревается написать книгу «О телескопе» (ее рукопись утеряли, в 1940 году обнаружили в библиотеке библиотеке «Академии рысьеглазых» и в 1962 году опубликовали). Но ничего нового по сравнению со сведениями, приведенными в «Магии…», в ней не содержится.


[Закрыть].

Рис. 3–2. Страница письма делла Порты с эскизом телескопа

В дальнейшем неаполитанский Mago не особенно настаивал на своем приоритете, хотя жаловался неизвестному адресату: «Вы пишете, что чрезвычайно удивлены тем, что в то время как англичанине, бельгийцы, итальянцы и германцы утверждают, что они являются изобретателями зрительной трубы, я же, ее истинный изобретатель, один сохраняю молчание среди столь громогласных заявлений… Многие люди, которым я показывал свою трубу (курсив мой. – Ю. П.), по возвращению в свою страну приписывали себе это изобретение». Сокрушался он и в письме к Чези, написанном в начале 1610 года под впечатлением астрономических открытий Галилея: «С сожалением вынужден писать, что хотя изобретение очков в виде трубы принадлежит мне, профессор из Падуи Галилей приспособил мое изобретение (accomodato mia inventore) и с его помощью обнаружил четыре планеты в небе и тысячу неподвижных звезд в Млечном пути, невидимых ранее…».

Эти слова престарелого Mago звучат как горькое признание его запоздалой оценки научной значимости occhiale. Историк В. Ронки совершенно справедливо замечает, что если бы Порта осознавал, какую роль телескоп может сыграть в астрономии, он не писал бы о нем как о «пустячке».

Для некоторых современников Порты и позднейших ученых упоминание в «Магии» о совместном действии двух типов линз было достаточно, чтобы признать его изобретателем зрительной трубы. Вот несколько примеров.

26 февраля 1610 года, архитектор и инженер из Сиены Серджио Вентури (1584–1646) в письме философу, врачу и издателю Николо Антонио Стильоле (1546–1623) настаивает на том, что Галилей заимствовал идею телескопа у Порты.

15 сентября 1610 года член «Академии рысьеглазых» Франческо Стеллути пишет брату в Рим: «…Галилей объявил себя изобретателем инструмента (instrumento)[66]66
  Галилей никогда и нигде не заявлял, что является изобретателем телескопа.


[Закрыть], но более чем тридцать лет тому назад Джамбаттиста Делла Порта описал его в своей «Естественной магии» и также упомянул о нем в книге «Об оптическом преломлении». Так что этот жалкий Галилей будет посрамлен…».

В 1618 году ученик Галилея миланец Джироламо Сиртори (ум.1631), выпускает во Франкфурте книгу «Телескоп, или новое совершенное Искусство, посредством знаменитого зрительного инструмента Галилея применимое к светилам», написанную, вероятно, шестью годами ранее. В ней, в частности, говорится: «…Это изобретение представляет собой ни что иное, как соединение двух линз, помещенных в трубу. И так как Порта упоминал об этом в своей «Естественной магии», хотя и туманно, и рассказывал об этом многим в моем присутствии (курсив мой. – Ю. П.), представляется, что эта идея поселилась во многих умах и изобретательные люди, однажды услышав о ней, попытались сделать трубу, даже не имея ее образца».

В 1641 году французский философ и математик Пьер Гассенди (1592–1655) пишет, что хотя телескоп «случайно» изобрел Метиус, идея инструмента был высказана значительно раньше в «Магии» Порты.

Наконец, в прошлом веке наш выдающийся физик и историк науки Сергей Иванович Вавилов (1891–1951) приходит к следующему выводу: «Предполагается, что Порта не знал еще устройства Галилеевой трубы в момент составления ответа Чези (от 28 августа 1609 года. – Ю. П.), и поэтому вполне ясное описание инструмента… показывает, что Порта действительно был одним из независимых изобретателей зрительной трубы с вогнутым окуляром».

Однако, вопреки Вавилову, современный автор считает, что «Порта… прошел рядом со зрительной трубой, даже написал кое-что, из чего можно заключить, что он почти открыл, но так и не сконструировали ее». Действительно ли, что у Порты не было трубы «в железе», и он ограничился эскизом и словесным ее описанием? Некоторые сведения позволяют усомниться в этом.