Текст книги "Бестиарий спального района"

7

Полная луна докатилась по небу до того самого места, на которое указывал Радомир. Пора уходить.

Милена справилась с подступившими слезами. «Не тревожься, – сказал он на прощание, – в крайнем случае встретимся дома».

Но предчувствие говорило о другом. Плохое было предчувствие.

В лесу, в который уже раз, что-то сдавленно ухнуло, словно подтверждая: пропал твой воин.

«Бросил меня, – подумала Милена с внезапным ожесточением. – Выяснить ему что-то захотелось. Поговорить с незнакомым, чужим человеком. И – конец. Ради блажи, ради каприза рискнул – и проиграл. А я теперь – одна. Бросил».

Ах, воин…

Что же делать, о Небо и Лес?

А что делать? – одернула она себя. Яснее ясного, что делать. Сейчас – не ныть, возвращаться в Лес. Ребенка, как положено, передать Мудрейшим. Потом – ждать до утра. А на рассвете – снова к Двери, и через нее, и искать. И будь что будет.

Жизнь разрушается, отчетливо увидела Милена.

Она добралась до Двери и прошла через нее без приключений. Два силуэта выскользнули из-за деревьев. Стражи Леса.

– Старцы отчего-то встревожены, – сообщил Воля. – Златослав приказал встречать вас здесь.

– А где Радомир? – спросил Яр.

– Не знаю, – мрачно ответила Милена. – Идемте.

Лица Стражей вытянулись, но вопросов не последовало. Порядок тверд: в подобных случаях первыми спрашивают Мудрейшие.

Вот и их шатер. Милена взяла ребенка на руки, ступила внутрь.

Все трое здесь. Все трое смотрят на нее, и лица всех троих печальны.

– Радомир? – тихо спросил Златослав.

Милена отрицательно качнула головой и протянула мальчика старцам.

– Что ж, – сказал Честирад, принимая младенца, – поступим по Закону. Сперва осмотрим дитя, затем передадим его новым родителям, а уж после ты, Милена, поведаешь нам…

Осматривали тщательно, изъянов не обнаружили.

– Ты неизменно на высоте, – проговорил Судибор.

Двое других согласно наклонили головы.

– Пойдешь с нами к Ивору и Квете? – спросил Златослав.

Милена опять покачала головой.

– Тогда жди нас здесь. Вот очаг, вот скамья, вот стол, вот еда и питье. Подкрепи силы и отдохни немного.

Мудрейшие покинули шатер, унося нового жителя Леса. Милена села на скамью и замерла, ни о чем не думая.

Старцы вернулись. Она не знала, сколько времени прошло.

– Теперь говори, – велел Златослав.

Милена обошлась без подробностей. Ни к чему, решила она. Совершили обмен, затем расстались, уловившись встретиться в известном обоим месте неподалеку от Двери. До назначенного часа Радомир не появился. Она вернулась в Лес. Все. Что могло его задержать? Ей неизвестно.

– Возможно, он придет, – сказал Судибор. – У него еще почти целые сутки…

– Возможно, – отозвалась Милена. Голос ее звучал мертво.

– Дурное предчувствие? – осведомился Златослав.

– Да, – призналась она.

– Не спеши оплакивать его, – молвил Честирад.

– И себя… – добавил Златослав. – Подождем. Если хочешь, жди здесь.

– Нет, Мудрейшие, – ответила Милена. – Пойду к себе. А на рассвете отправлюсь на поиски.

Старцы переглянулись.

– Имеешь право, – пробормотал Судибор. – Но это опасно, ты понимаешь?

Милена молча взглянула на них, повернулась и вышла из шатра.

8

Вот-вот наступит рассвет. Милена быстро идет к Двери. Она теперь русоволоса, и нет на ней яркого саронга – джинсы, кроссовки, легкая куртка. Как учил Радомир.

Ночь была бессонной, но Милена не ощущает усталости. И вчерашнего тяжкого предчувствия у нее нет – только лихорадочное возбуждение.

Она проходит. За Дверью ни души.

Только не бегом, напоминает она себе. Не привлекать внимания, быть незаметной. Сейчас пересечь кладбище, затаиться в каком-нибудь глухом дворе, а когда Город, окончательно проснувшись, станет наполняться людьми – слиться с толпой. И прочесывать. Квартал за кварталом.

Не нарваться бы на вчерашнюю Татьяну… Вряд ли опознает, но лучше не рисковать. Как-никак боль матери – все может быть…

И на ту, у которой два месяца назад ребенка увели, – на нее тоже бы не напороться.

«Ах, как же их всех жалко! И какая же сволочная у нас служба!

Прекрати, – приказывает себе Милена, стискивая зубы. – Все это – ради жизни Народа Леса. А главное – тебе сейчас не о том думать нужно».

Боковой выход с кладбища. Петли плохо смазаны, надо калитку придержать, чтобы не скрипела душераздирающе.

Где-то далеко поет петух.

9

Железная решетка, разгораживавшая унылое помещение, казалось, надежно отделяла Радомира от свободы, от Милены, от Леса. Он, однако, почти не сомневался, что еще до рассвета выберется отсюда.

Милиция, надо сказать, сильно разочаровала. Попади эти люди под его начало – половину отправил бы в помощь женщинам, воду из озера таскать или хворост собирать. Да пригрозил бы, что любого, кто по дурости рискнет попроситься обратно, немедленно повесит. А другую половину – действительно повесил бы, безо всяких угроз. Как изменников, вольных или невольных.

Раньше он думал, что эта самая милиция – вроде Стражи Леса: не слишком изощрена, но в общем неплохо обучена, старательна и быстра. Да к тому же и свирепа.

Быстра? Ну-ну, поглядим… Свирепа? Скорее бессмысленно злобна. Старательна, обучена? Да если по-честному, то им и сбор хвороста доверять боязно.

Не вмешайся Павел, сын Виктора, – на самом деле, по рождению, он Радомир, сын Вышезара, а сам Радомир, опять же по рождению, может быть, и есть какой-нибудь Павел… впрочем, об этом лучше сейчас не думать… Словом, если бы не Павел, никогда бы им Радомира не скрутить.

Вошли вдвоем, мешая друг другу. Встали бестолково, в пределах досягаемости. Замешкались. Начали в два голоса нести какую-то чушь о документах.

Радомир, мгновенно все поняв, не стал тратить время на то, что называл «сломать противника силой духа». С удовольствием бы, но – в другой раз… А сейчас он сделал несколько быстрых, слитных, экономных движений. Одному – тому самому, что утром сигареты вымогал, по-прежнему потному и неопрятному, – ткнул, не вставая, пальцем под ребро. Попал, как и полагалось, в узел. Потный без звука повалился на пол, взметнув при падении, неведомо откуда, столб пыли. Радомир немного удивился, но отвлекаться не стал: главное, что мимолетный его знакомец на некоторое время отключился.

Пыль все еще продолжала подниматься, когда Радомир, взмыв со стула, достал второго. Носком кроссовки под коленную чашечку – это очень больно. Противник издал душераздирающий вопль и рухнул. «Не мне одному хромать», – мелькнуло в голове воина.

А вот от грузного хозяина кабинета он такой прыти не ожидал. И среагировать на удар ребром ладони пониже уха не успел. Теряя сознание, оценил: не врал Павел про свои приютские, уличные и боевые навыки…

Очнулся в раскаленном железном чреве самодвижущейся повозки. Руки были скованы, лицо разбито, боль пульсировала в голове и в боку. Впрочем, боль Радомир сразу загнал на дальний край сознания. Не привыкать.

Вскоре приехали. Пленника грубо выволокли из фургона, пинками затолкали в здание, вот в это скучное помещение. Грубо и небрежно обыскали, приступили к допросу – с криками, угрозами, грязной бранью. Он молчал. «Запираемся, значит, – процедил немолодой мужчина, бывший тут, очевидно, начальником. – И документов никаких. Ладно, ребята, проведите-ка воспитательную работу. А то как на сотрудников при исполнении нападать, так это да, а как отвечать, так нет. Давайте, а протокол уж после. Смотрите только не переусердствуйте. Псих он, скорее всего… Отвечай потом…»

Загнали сюда, за решетку, повалили на пол, принялись бить – сначала втроем, затем присоединился пришедший в себя потный. Этот старался за двоих, начальнику даже пришлось его немного окоротить. «Слышь, Шишенко, – прикрикнул он, – ты давай-ка не излишествуй, мне лишних проблем не надо! Я кому сказал!»

Ну, побили еще немного, устали да и бросили это дело.

Ни к какому допросу, ни к какому протоколу так никто и вернулся. Сначала занялись новым задержанным – им оказался смуглый парень с раскосыми глазами, один из тех, кого Радомир с Миленой видели ранним утром за уборкой двора. С этим обращались помягче: посмотрели несколько протянутых им бумаг, пару раз несильно дали по шее, завели какой-то малопонятный разговор – давно ли приехал, да кто родственники, да с кем тут живет, да много ли зарабатывает.

Потом поднялась суматоха. Раздался прерывистый звон, начальник поднес к уху изогнутую грязно-белую трубку, послушал и закричал: «Тревога! Чепэ! Залесская, двенадцать! Похищение ребенка, как в июне, один в один, с подменой, только ориентировка другая! Женщина, на вид двадцать два – двадцать пять, рост средний, сложение среднее, волосы черные, кожа смуглая, одета в яркий балахон, особых примет нет! Экипажи, на выход! Действовать по расписанию! Егоров, чурку в обезьянник, а с психа браслетки сними, может, пригодятся! Шишенко, при мне остаешься!»

«Как же, пригодятся, – проворчал названный Егоровым. – Все они без особых… среднего, блин, сложения… Эх, шляйся теперь по духоте без толку…» Но руки Радомиру расковал.

Помещение опустело, остались двое с той стороны и двое с этой. Надо же, подивился воин. О его возможной причастности к обменам даже не подумали. Оковы сняли, ремень оставили, шнурки тоже. А ведь знают, что он опасен. Беспечны и нерадивы, что и говорить.

Ну и хорошо. Побои-то особого вреда не причинили. Радомир умело подставлял под удары те части тела, по которым – ладно уж, пускай бьют… Ну, ребро, наверное, треснуло… ну, глаз заплыл… ну, по почкам разок-другой пришлось… Пустяки. Боеспособен.

Неистовство постепенно вырастало в нем, но никто, кроме братьев-воинов, не сумел бы этого увидеть. А боевое неистовство – страшная для врага штука. Оно не похоже на слепую ярость безмозглого быка, которому кровь бросается в голову и который в результате эту самую голову теряет. Во всех смыслах теряет.

Не надо, чтобы кровь бросалась в голову. Надо, чтобы ток крови по телу ускорился вдвое, втрое. И тогда ход времени для тебя замедлится, и при всей ярости ты сохранишь ясность мысли, и станешь замечать, оценивать, сопоставлять и принимать решения быстрее и точнее, чем твой враг, и сможешь за каждый короткий миг сделать больше движений, и врагу будет не поспеть за тобой. И ты победишь.

Способность к боевому неистовству – редкий дар. Радомир был наделен этим даром в самой высокой мере.

Его нынешние враги этого не знали, а вели они себя до глупости легкомысленно. Впрочем, скорее всего, не умели по-иному.

Как бы то ни было, Радомира это устраивало.

Ночь пошла на вторую половину, когда начальника одолела зевота, злая, беспощадная, с подвываниями и всхлипами. Некоторое время он боролся, но в конце концов не выдержал:

– Ты, Шишенко, вот что. – Душераздирающий зевок. – Ты это… посиди-ка тут, а я… – Снова зевок. – Пойду я покемарю. В шесть разбудишь. Ну или раньше, если что.

Шишенко, оставшись один, выдал череду отвратительных ругательств. Прошелся по помещению, приблизился к решетке, уставился на узников, поигрывая тяжелой связкой ключей.

– У, с-сука, – прошипел он.

Сосед Радомира продолжал отрешенно напевать вполголоса ту же песенку, что и утром: «Где эта улица, где этот дом…»

Сейчас? – прикинул Радомир. Нет, рано – пусть начальник, устроившийся отдыхать в какой-нибудь соседней комнате, уснет покрепче.

Шишенко сунул ключи в карман, сел за обшарпанный стол, поерзал, положил на стол руки, опустил на них голову и, похоже, тоже собрался спать.

Радомир выждал еще немного.

Ну, пора.

– Гнать тебя надо, – негромко, но отчетливо проговорил он. – А лучше – повесить.

Разбудить его, обозлить, чтобы кровь ударила в голову – точь-в-точь как тому быку, – подманить к решетке, повторить тычок в узел под ребром – наверняка опять пропустит, – вытащить ключи. Легче легкого. И уходить. Делать тут больше нечего.

– Ты же выродок, безмозглый выродок, – продолжил Радомир. – Не ровен час, дашь потомство. Это будет беда для людей. Хотя нет, ты, должно быть, весь сгнил внутри, потомства тебе не дать. Спасибо и на том.

Шишенко поднял голову, ошалело помотал ею.

– Это ты мне, что ли, козел? – хрипло осведомился он, поднимаясь со стула. – Ну, гляди теперь. Сам напросился.

Радомир изготовился.

Однако делать ему ничего не пришлось. Приоткрылась входная дверь, и в помещении появился невысокий сухощавый человек лет сорока на вид.

– Здравствуй, – сказал он.

– А, дядя Маня, – почему-то робко ответил Шишенко, оборачиваясь. – Здорово…

– Я тебе не дядя и не Маня, – ровным голосом произнес вошедший. – Я Мансур, и ты, шиш, это знаешь. А теперь отпусти Джанибека.

– Ты чего? – в явном страхе пробормотал Шишенко. – Ты чего, Мансур? Я тебя уважаю, блин, но я ж на службе! С меня же голову снимут! Ты чего, старый, с дуба рухнул?

Мансур приподнял правую руку.

– Э, – презрительно бросил он. – Выкрутишься как-нибудь. Выпускай.

– Да как я… И сигнализация же тут… А вообще-то, Мансур, давай делай! С тобой-то связываться… не, совсем не с руки. Делай! А я потом вот на этого, – он кивнул в сторону Радомира, – все и спишу. Типа, загипнотизировал меня, ну, я и вырубился. Давай, дядь Мань!

Радомир смотрел на происходящее во все глаза. Боевое неистовство, уже вскипевшее в нем, дало возможность разглядеть и гримасу отвращения, на миг исказившую черты Мансура, и глубинную суть этого человека… этой личности… суть глубокого старика… и еще много больше… не разобрать с ходу, а жаль…

Радомир покосился на Джанибека. Тот сохранял полную невозмутимость, только что напевать перестал. Но его взгляд, обращенный на Мансура, был полон света.

– Делай! – выдохнул Радомир.

Мансур поднес руку к лицу, разъединил доселе плотно сжатые большой и указательный пальцы, тихо дунул, что-то прошептал. Движения Шишенко стали механическими. Он вытащил из кармана связку, порылся в ней, подошел к решетке, отомкнул замок. Потом вернулся к столу, сел, откинулся на спинку стула, закрыл глаза и обмяк.

Мансур произнес несколько гортанных слов. Джанибек спокойно встал и вышел из-за решетки.

Мансур пристально вгляделся в Радомира.

– Ты тоже свободен, воин, – сказал он.

– Благодарю тебя, – сдержанно ответил Радомир. – Я справился бы и сам…

– Знаю, – отозвался Мансур.

– …но все равно благодарю. Только прошу: когда уйдешь – сними свои чары. А этого, – он показал на Шишенко, – дай мне. Счета «раз» будет достаточно. Обещаю не убивать.

– Что хочешь, то и делай с ним, слушай, – серьезно ответил Мансур. – У тебя будет – до пяти досчитать, больше не будет.

– Это много, – проговорил Радомир.

– Потом – сигнализация, шмигнализация… До встречи, воин. Мы еще увидимся.

Мансур с Джанибеком выскользнули за дверь.

Радомир покинул узилище, приостановился возле Шишенко, взглянул на него… и ничего не стал делать.

Когда он выбежал на безлюдную предрассветную улицу, за его спиной завыл сигнал тревоги.

Радомир прибавил ходу.

10

Милена застывает, напрягает все чувства. Слышит отдаленный крик петуха, тонкий, тоскливый вой собаки. На сердце ложится тяжелая рука, она сжимает и выворачивает…

Раздается оскорбительно грубое верещание сирен. Плохо, понимает Милена. Совсем плохо. Ее воин, ее Радомир жив, но это погоня за ним. Как за диким зверем.

Потом она вспоминает: Радомир – сильный. Больше чем сильный. И раз жив, значит, им его не взять. Она заставляет себя думать так.

В ее голове почему-то звучит слышанная здесь, в этом проклятом Городе, песенка: «Где эта улица, где этот дом? Где эта девушка, что я влюблен?»

«Вот эта девушка, – отчаянно говорит Милена себе, Радомиру, Лесу и Небу. – Вот я!» Вдали – бегущая фигура. Мчится к Милене, припадая на правую ногу.

У Милены перехватывает дыхание. Она так и держит калитку приоткрытой, чтобы Радомир проскочил сквозь нее с ходу.

Это он. О Небо и Лес, на его лице кровь, и глаз заплыл синим. И бежит тяжело, но – это он.

Радомир выдыхает:

– Солнце… – и, не задерживаясь, вбегает на кладбище.

Милена следует за ним.

Они останавливаются только у самой Двери. Милена бросается к Радомиру, прижимается к нему, потом отстраняется, проводит рукой по его разбитому лицу, шепчет:

– Воин…

– Не плачь, солнце, – просит Радомир.

Лишь тут она замечает – и правда, все лицо мокрое…

– Не плачь, – повторяет Радомир. – Идем домой.

– Домой, – откликается Милена. – Домой.

Глава 11
Инициация

1

К вечеру жара немного отпустила. Нагретый за день асфальт отдавал свой жар, вроде как сковородка, конфорку под которой только что выключили. Но солнце зашло, и потемневшее небо даже, казалось, пролило вниз самую малость свежести.

Впрочем, Стеклянному Вове ничего такого не казалось. Ему вообще ничего не казалось – вот еще.

Вова занял привычное место у подъезда, пристроил под скамейку пару пустых пивных бутылок, устремил взгляд поверх отдаленных домов соседнего микрорайона и глубоко задумался. Мысли потекли по хорошо накатанному руслу.

«Я – это я, – сказал себе Вова. – А я – это не хер собачий».

Он давно ждал, чтобы кто-нибудь возразил, но несогласных отчего-то не находилось.

Другой конец скамейки, на котором обычно сидел, всматриваясь во что-то доступное ему одному, сантехник Вася, сейчас пустовал. Стеклянного Вову это, однако, не беспокоило.

Мало ли, кто тут сидит. И еще более мало ли, кто тут не сидит.

А вот приблизившаяся к подъезду тонкая тень отвлекла внимание от важных мыслей. Она, эта тень, поднесла к губам руку с тусклым огоньком, огонек сразу раскалился, будто живой, пахнýло дымком. Захотелось покурить. Но только Вова собрался стрельнуть, ну и заодно рассказать что-нибудь о себе – он бы хорошо рассказал, в основном молча, крепко держа собеседника за локоть и глядя ему в глаза, – как тень грациозно махнула рукой, и огонек полетел, кувыркаясь, в урну, и курить почему-то расхотелось. А на традиционном месте сантехника Васи обнаружилось некое существо. Прелестное, если бы Стеклянный только сумел оценить.

В таких случаях Вовины органы чувств срабатывали одно за другим, но – исключительно попеременно. Вот и теперь первым отрапортовало мозгу обоняние, уловив аромат то ли сладковатых духов, то ли остро-сладкого маринада. После чего отключилось за ненадобностью. Затем появились слуховые ощущения: существо дышало. Не то чтобы шумно, но как-то… тяжеловато, что ли… Звуки умерли, и – спасибо, фонарь над дверью только что зажегся – Вова, медленно повернув голову вправо, задействовал зрение.

«Я – это я, – подытожил он. – А тут, гляди-ка… девка… ничего так… только того… не русская… ишь глазенки какие узехонькие…»

Утолив любопытство и немедленно забыв о его предмете, Стеклянный снова вперился в совсем уже темное небо, и горделивая мысль почти вернулась к нему во всей своей полноте, когда неожиданно возникло новое чувство – чувство чужого. Причем опасного.

Опасных чужих Вова не любил. Опасных своих, конечно, тоже – начальника, например. Но начальника, как и любого другого опасного своего – допустим, жену мутным утром, или неприятно взрослеющего сына, или даже, иногда, того же Васю, – он скорее побаивался. А вот к опасным чужим питал отчетливую ненависть. Жгучую такую. Или, может, лучше сказать – убийственно холодную. Что, вероятно, одно и то же.

В общем, кто его знает, как лучше сказать, главное – сильную ненависть питал, и без какой-либо опаски.

Сейчас к подъезду приближался из тьмы кто-то чужой и опасный. Возможно, даже не один. Точно, не один. У, суки.

Кто они, эти чужие, Вова, находясь в конусе света, определить не мог, но рассердился так, что аж в голове прояснилось, будто нашатыря нюхнул.

Нерусская девчонка прекратила взволнованно дышать и затаилась, а Стеклянный ожесточенно напрягся.

Из темноты захрипели и зарычали. Мужские голоса. Сначала отвратительно глухой и враждебный, за ним другой, басовитее и еще более злобный. Хотя какой звучал хуже, Вова не взялся бы сказать. Да он вообще-то ничего не взялся бы сказать, настолько побелело вдруг перед глазами.

«Я – это я!» – бешено провозгласил Стеклянный про себя и вслух, поднимаясь со скамейки и свирепо ощериваясь во мрак.

Как обычно, возражать ему никто не стал. Более того – чужие остановились. Похоже, Вовина ярость и сработала. Ну там, ноздри сильно раздул, глаза выпучил. Это да, и раздул, и выпучил. Еще, между прочим, Васю ни с того ни с сего вспомнил. Сам при этом чуть не обгадился, не пойми с чего, – запала, правда, не потеряв, – вот чужим и передалось.

А может, что-нибудь другое на них подействовало. Но как бы то ни было, попятились, и откатились далеко назад, и уже там, на пустыре перед магазином, круглосуточно торгующим всякой всячиной, ужасно сцепились друг с другом, и к двум жутким голосам присоединился третий, тоже чужой, но не страшный, скорее жалобный и задавленный, кого-то звавший на помощь, а потом стало тихо.

Стеклянный Вова выдохнул. Быстро остывая, сел на свое место, удовлетворенно вспомнил, что он – это он. Пошарил по скамейке рядом с собой, огорчился – пиво кончилось.

Порылся в карманах. Что ж, на литр хватит. И еще сигарет взять, недорогих, типа «Примы». Но обязательно с фильтром.

Эх, Вася бы на эти деньги… литр водки, как пить дать… да еще бы и осталось… Но Вася – это Вася, а он, Вова, – это он. И точка.

Делать нечего, придется к тому магазину переться. Оно и к лучшему: притихли там – ненадолго, Вова чувствовал. Как раз к раздаче и подоспеет. Чужих, их поучить полезно, особенно если так и так за пивом идти.

Он встал, вышел из светового конуса, порыскал взглядом, взял курс и, твердо переставляя ноги, двинулся к круглосуточному.

А о тонкой раскосоглазой девушке, что, пока он ноздри раздувал, тихонько прянула к двери, вставила в гнездо магнитный ключ и скользнула в подъезд, Вова забыл. И правильно – на кой бы черт она ему сдалась?