Текст книги "Тропа обреченных"

Глава 16

Как же неузнаваемо может перемениться человек, окажись он на самом что ни на есть своем месте в деле! Его прямо-таки не узнать становится, преобразится весь. Точно так переменился лейтенант Проскура с той минуты, когда усвоил свою предстоящую роль: пойдет с паролем в дом, где последний раз был Скворец – связной Угара, чудом оставшийся в живых, о чем пока ни одна бандитская душа не знала.

Не пришлось капитану Чурину возиться – натаскивать Проскуру, избравшего себе неброскую «бандитскую» кличку Прок, что, по его разумению, означало: будет работать впрок. Экипировавшись, он явился в кабинет Чурина, оглядел углы, пошарил на столе, спросил властно:

– Ты, дядько Пересядько, чего зенки таращишь: не признал? – Приблизился вплотную к капитану: – Не узнаешь?.. А со Скворцом тоже не признал бы? И колбасы не отряжал нам прошлый раз?.. Блохи водятся в доме?

Чурин вспомнил пароль, упоминавшийся в показаниях арестованного бандита, принял игру лейтенанта, ответил:

– Есть блохи малость, к лету разведутся.

– Летних мы еще успеем покормить. Дай-ка сперва пожрать, – придвинул он к столу стул, сел и повысил голос: – Я кому сказал, шевелись!

– Туточки, подам… и сальца, и колбаски, – двинулся из-за стола Чурин, а сам рукой показывает, дескать, присаживайся к столу по-настоящему.

– Да не тревожьтесь, товарищ капитан, надо будет, котел каши съем, чтоб убедить, какой голодный.

Чурин в это время придирчиво оглядел Проскуру и вдруг, ухватив его за плечи, энергично предложил:

– Распрямись-ка, не сутулься, чтоб грудь колесом!.. Свысока гляди. А то как затюканный писарчук… Во!.. Губы подбери. Ты, Паша, все время на физиономии эту маску держи… Сыграл ты экспромтом ничего.

Ночь пришла морозная и сырая, какие нередко бывают по весне на Волыни, с промозглым, пронизывающим ветром над подледенелой землей.

Холодно и неуютно на ней Проскуре – Проку. Он затаился с подветренной стороны за стожком, откуда видно было входное крыльцо с навесом в хате Кули. Незамеченным нельзя ни войти в дом, ни выйти из него.

Время медленно ползло к полуночи. Одетый в простой хлопчатобумажный пиджачок и тонкие штаны, он весь продрог. Но войти в хату Кули раньше полуночи Скворец не велел. Точность – пароль Угара, сам ли он приходил или являлись от его имени.

Проскуре поручили установить контакт с Ганной Кулей потому, что она, бесспорно, была связной районного главаря. С нею поддерживал контакт захваченный Скворец, который рассказал о симпатии молодой женщины к Угару, дав понять, что для него она сделает все, что может. О конкретной роли Кули в пособничестве бандитам Скворец умолчал, ответив всего лишь: «Да что попросишь, то и сделает». И проговорился о двух «грипсах», взятых то ли в тайнике, то ли у Кули. Скорее всего, у нее, иначе зачем бы он заходил в хату. Угар не пошел за ним, это Скворец подтвердил.

В условленный час Прок не спеша пошел к хате. Как было подсказано Скворцом, постучал по раме среднего окна и стал ждать.

Павел Гаврилович видел, как слегка дернулась занавеска, донесся ответный стук в стекло, – значит, все шло как надо, и он уверенно направился к двери. Ее открыли, ни о чем не спрашивая.

– Проходи! – вяло произнесла хозяйка.

– Кто дома? – гортанно прогудел Проскура, переступив порог.

– Никого. Не греми, – пропустила она его и заперла двери.

В маленькой комнатенке горела лампадка. Лики образов смотрели на вошедшего отрешенно.

Куля встала в проходе, худенькая, с хитровато настороженными глазами.

– Я – Прок. От Рыси. Разобраться пришел.

– Не знаю я ни Прока, ни Рыси. До разборов твоих мне дела нет. – И она сложила руки на груди, подчеркивая полное безразличие.

– Я назвал себя, чтоб знала, – подошел к ней Павел Гаврилович. – А разбираться с тобой буду по делу, к которому причастна. Почему, к примеру, после твоей хаты на Угара и его хлопцев налетели чекисты? Где они их прихватили, надеюсь, знаешь?

– Кого таких? – равнодушным тоном спросила Ганна и вдруг резко: – Что молча переступил порог?

Проскура понял, что допустил промашку – не досказал пароль.

– Здравствовать дому твоему пожелать успею, прежде гибель братов уяснить хочу, – ответил он.

– Так бы и сказал…

– Это уж ты меня не учи. Отвечай! Куда от тебя пошел Скворец в последний раз?

– Мне это знать ни к чему.

– Что тебе известно и что говорят в Рушниковке об убитых чекистами на церкви?

– Поболтали и перестали… Видел кто-то Угара, «ястребки» мечутся, ко мне приходил Филимон с оравой, шарили тут. А ничего, с тем и ушли.

– О чем спрашивали?

– «Где бандит?» – орал Филимон – и винтовку мне под нос.

– И что ты ответила?

– Ничего не ответила, он поорал да и перестал.

– Кому ты говорила, что Скворец был у тебя?

Ганна сощурилась и посмотрела колюче.

– Какие права у тебя, чтобы допрашивать меня? – больше упрекнула, чем спросила она. – Что надо? Говори и уматывай!

Проскура взял ее за плечи и усадил на стул с подчеркнутой деликатностью.

– Я еще не решил, голубушка, с собой тебя взять или тут оставить. Может быть, и тащить-то тебя нет смысла. Поняла?

– Я ничего не знаю. Скворец пришел и ушел, куда – они не говорят, всем известно.

– Но ведь от тебя ушли, забрались на отсидку в церковь, никто их не видел. Как же чекисты разнюхали?

– Это их надо спросить. Я надежно выручала всегда…

– Кто приходил к тебе после Скворца до рассвета в тот день? – жестче спросил Проскура и ухватил Кулю за руку.

– Игнат был… ой, я его по-старому, ну, Шпигарь приходил.

– Шпигарь?! – повторил Проскура, скрыв улыбку. – Зачем он приходил? У него же завтра со Скворцом намечена встреча у тебя тут.

– За тем и приходил, что и ты. Узнали о гибели Скворца, звено связи нарушилось. Велел выяснить до завтра, как быть. В тайник под грушей отнесла его «грипс» к Угару, завтра с утра пойду за ответом.

Проскура весь напрягся.

– Так вот, вместо Скворца пойду я. Будешь иметь дело только со мной. Иногда. Наш пароль… – Проскура сделал паузу, повторил: – Наш пароль: стук в половине первого ночи в крайнее от крыльца окно прежними пятью ударами, пароль через дверь, если нет опасности: «Не могли прийти вечером?» Отклик: «Придем на зорьке». Поняла?

– Поняла, – с задумчивым спокойствием отозвалась Куля.

– Так как же понимать? Шпигарь изменил явку или она завтра состоится? – спросил Проскура.

И тут произошло такое, отчего Проскура слегка вздрогнул и на мгновение оцепенел, услышав позади себя:

– Состоится сейчас… Я – Шпигарь!

Проскура и сам не знал, как совладал с собой и не метнулся в сторону, чтобы успеть вскинуть оружие.

– Что ты?! – в предельном напряжении вяло повернул голову и посмотрел через плечо Проскура, увидев усатое лицо угрюмого бандита в дверном проеме и опущенную руку с пистолетом. И первым спрятал свой безотказный наган. Подошел, подал руку, сказал энергично: – Прок!

– Шпигарь! – охотно ответил немолодой, с сединкой в бороде и на висках, связной, представляющий неизвестно кого.

– Ну и добре! – миролюбиво произнес Прок и улыбнулся Куле, что означало: спасибо за сюрприз, мои нервы оказались крепче, чем я думал. Спросил: – Чей будешь, Шпигарь?

– Мы псевдо сменили не для трепа, друже Прок. Соображай…

Проскуру задел ответ:

– Я выполняю поручение эсбиста Рыси, а это значит – приказ Хмурого! Он тут главный, выходит, по чину ты мне доклад начинай, друже Шпигарь. С чем пришел? – Павел Гаврилович сел на лавку.

Куля устроилась на кровати. Шпигарь опустился на низкую табуреточку. Что-то соображая, он медлил, и тогда Проскура круто бросил:

– Значит, ты сообщил чекистам, где находится Угар!

Ничуть не смутившись, Шпигарь ответил:

– Друже Прок! Как я мог сообщить в МГБ о том, что мне рассказал сам Угар, сбежав из церкви. Ганка соврала, я не был у нее той ночью, когда приходил Скворец. Я нынче вечером с темнотой пришел, доставил «грипс» от Угара, а ты мне… Ненормально выходит.

– Давай «грипс»! – предложил Проскура.

– Ганка! Вручи!.. Я бы еще побыл малость и ушел.

– Не было у нас гарантии, что Угар жив. Дошло, что его со связными накрыли и вроде убитым видели.

– Двоих кокнули, верно. А Угар ушел. Везучий! Только напуган. Кругом ищут… А он и не бегал никуда.

– Молодчик, знаю, на то он и Угар, чтобы у чекистов голова болела… В Рушниковке, поди, отсиживается?.. Как доложить Рыси? Пусть Угар сам напишет, как он вырвался с колокольни. Пусть докажет, что его не схватили, а упустили. Понял, друже Шпигарь?

– Вот он какой оборот вышел, – с просветленной догадкой на лице проговорил связной – и на ухо Проку: – У Христы Угар, на дальнем порядке Рушниковки, вторая хата с краю… Я тоже чего-то не поверил его побегу с колокольни. Сбивается, рассказывая.

Проскура слушал Шпигаря, напряженно думал: отпустить его или доставить в управление? Если он не вернется до утра куда надо, Угар может насторожиться и уйти с хаты Христы. А отпустить бандита, окажется лишний ствол в охране районного проводника, труднее будет брать его после рассвета.

– Слушай меня, друже Шпигарь, – вроде бы принял решение Проскура, надеясь за разговором выяснить дальнейшие намерения связного. – Покажешь тайник, чтобы я знал. Завтра там будет указание для Угара. Не исключено, что Рысь захочет видеть его лично. Было такое намерение, так ему и скажи… Тебе когда велено вернуться?

– У меня еще дело, завтра об эту пору вернусь… Ну, мне скорей надо, задержали. Идем, тут недалеко, покажу.

– Пошли… Из дома, Куля, нынче никуда, – погрозил пальцем Прок и вышел вслед за Шпигарем на крыльцо, думая: «Поспешишь ты сейчас с кляпом во рту. У нас тоже срочное дело к тебе».

О возможности захватить Угара живым Василию Васильевичу Киричуку доложили около четырех часов утра. Проскуре удалось подбросить арестованного Шпигаря в управление на попутной военной машине. Не успевший еще уйти с работы майор Весник сразу оценил обстановку: послал своего помощника на квартиру к подполковнику, поднял по тревоге солдат и отправил в засаду вдоль кромки леса за селом Рушниковка, рассчитывая, что Угар, обнаружив опасность, побежит не куда-нибудь, а к лесному массиву.

Появился в управлении лейтенант Кромский. Он с равнодушным видом сел на диван в комнате оперативного дежурного, и если бы не автомат на его груди и не брезентовая сумка с гранатами на ремне, можно было подумать, что он заглянул сюда между прочим и не нашел с кем обмолвиться словом. Молоденькие младшие лейтенанты Алексей Близнюк и Даниил Сыч не вызвали у него интереса.

Подошел грузовик с солдатами. Подоспевший Киричук с чекистами на «виллисе» вырвались вперед. Долгим взглядом проводил машину Павел Гаврилович Проскура. У него своя задача. Ему предстояло заняться любопытным «грипсом», который выдал Шпигарь. В нем говорилось:

«Зустрич 8 апреля в 23 часа на Лю отдельный дуб позывные два лом деляка отзыв два бека». Но кому же предназначался «грипс»?

Проскура колдовал над ним недолго и показал документ Веснику. Тот расшифровал лишь начальные доступные слова: «Встреча 8 апреля в 23 часа где-то возле отдельного дуба…» Срочности не было, до назначенного срока оставалась почти неделя, и загадку расшифровки отложили до прихода Чурина, в исключительные дешифровальные способности которого вдруг уверовали все в отделе.

Анатолий Яковлевич без особого труда, лишь малость поразмыслив, объяснил:

– Назначается встреча на Лю, вероятнее всего – Любика возле Рушниковки, я так думаю, по карте надо посмотреть, там вроде ничего другого, похожего на «Лю», нет, а там возле отдельного, приметного дуба встреча. Пароль «два лом деляка» – это два раза надломить сухую ветку. Ну а отзыв «два бека» – тут куда ни проще, два раза проблеять по-бараньи.

– И волоки «барана» в управу, – весело заключил Проскура, необычайно довольный негаданным уловом. Подумал: «Что-то больно лихо я начал, в сущности еще ничего не сделав и ухватив этакую „хвостину“. Не случится ли так: веселились, потом прослезились? Надо будет глядеть в оба».

Чекистская группа во главе с подполковником Киричуком достигла Рушниковки, когда рассвело и во дворах кое-где появились люди. Машина стремительно подкатила к темной развалюхе с осевшей крышей на отшибе села, в которой жила тетка Христа.

«Неужели арестованный Шпигарь соврал или Угар успел испариться до рассвета, когда оцепление у леса еще не заняло своего рубежа? – мелькнуло у Киричука, не увидевшего во дворе хаты тетки Христы ни души. – Или кто-то, возможно, не позволяет хозяйке выйти во двор. И поросенок не зря кричит голодный, и куры не выпущены».

– За мной! – скомандовал Киричук, вбежав во двор ветхого домишка. Что-то мрачно-таинственное было в нем, унылом и притихшем. Подполковник не боялся, но и не исключал неожиданного выстрела, даже автоматной очереди. За Киричуком цепочкой шли Кромский, Близнюк и Сыч. Еще трое солдат с улицы приближались к воротам.

Чекисты рассредоточились, сторонясь окон. Киричук с Кромским сразу проникли в сени, следом за ними – двое солдат. Близнюк с Сычом уже осматривали сарай.

В хате было светло. Посреди кухни стояла тощенькая старушонка, хозяйка Христа. Она, обхватив натруженными, корявыми пальцами подбородок и подперев локоть рукой, казалось, дремотно застыла и ей ни до чего не было дела.

– Здравствуйте, хозяйка! – поздоровался Киричук, оглядывая углы и запечный проход.

Кромский с солдатом проскользнули в комнату.

– Здравствуйте! – повторил Киричук. – Извините за вторжение. У вас посторонние есть в доме?

– Одна я с внуком, – хворо пропела Христа и вскинула лицо к потолку, указала пальцем вверх, дескать, они там, говоря: – Да и внук сбежал, помощник золотой…

Лейтенант шагнул из кухни к сеням, показывая, что он первым пойдет на чердак. Мигом оказался на лестнице, дал поверху автоматную очередь.

Расслышав ответные одиночные выстрелы, Василий Васильевич по лестнице живо поднялся наверх. Он слышал, как трещали доски и мощно простучал гулкий автомат лейтенанта. На чердаке вдруг стало светлее. И ни души. Это подполковник понял, увидя сдвинутые доски в крыше. Через образовавшуюся щель ушли бандиты, а следом за ними, надо думать, бросился и Кромский. Его автомат подал голос снаружи. И винтовочные выстрелы…

Быстро спустившись вниз и перемахнув через плетень, Василий Васильевич быстро побежал вслед за солдатами. И тут увидел впереди слева топчущегося на месте Кромского. Тот рассматривал уткнувшегося лицом в землю бандита. Чуть подальше, впереди, лежал второй.

Со стороны леса цепью приближались солдаты. Киричук поспешил к взводному:

– Осторожней! Бандит исчез! – и про себя подумал: «Как в воду канул. Да что же это за чудотворец, Угар?! Мышь не проскочит. Не в комара же он превратился». И приказал с досадой: – Искать бандита! Повсюду!

Но следов Угара не обнаружили.

Непонятное исчезновение Угара сильно расстроило Киричука. У него появилось такое ощущение, будто его крепко надули в присутствии подчиненных, которые сами толком ничего не могли понять. Они хорошо видели трех удирающих бандитов, открыли по ним огонь. И вот третьего недосчитались, он исчез. Для большей уверенности подполковник стал допытываться у хозяйки, сколько у нее находилось гостей в доме.

– Трое, господарь полковник, как есть трое… молодые, чернявые два и старшой, ладный, кучерявый, зубы блестят золотые, подшутить любил над ребятами, прямо и на бандита не похожий, – объясняла несколько оживившаяся тетка Христа.

У Василия Васильевича отпали все сомнения. Он понял, Угар где-то проскользнул, затаился и, возможно, сейчас, ликуя, наблюдает за происходящим из скрытого места где-нибудь в соседнем дворе. Или, может, воспользовавшись суматохой погони за двумя беглецами, ушел огородами незамеченным.

Киричук выяснял у тетки Христы:

– Когда бандиты пришли к вам, тетушка Христа?

– Они не фулиганили… За ворота не велели ходить, а сегодня и за порог.

– Когда же они пришли? Ночью, вчера?

– Третьего дня, господарь… Стемнело, и пришел.

– Кто пришел? Один?

– Сперва один, постарше который. Потом эти двое и с ними еще один, этот вчера к ночи ушел, что с бородой.

– Так их было четверо, вы говорили сначала – трое. А может быть, пятеро или больше?

– Нет, больше не заходил никто.

– Вы кого-нибудь из четверых раньше видели?

– Старшего будто замечала где-то, а вспомнить не могу. Мало ли их, похожих-то… А этот приметней. Не вспомню, хоть что делай.

– О чем они говорили, кого называли?

– Мне сказали, ты, бабка, не подслушивай, а то ухи варом зальем. Шутковал все старший и ругался часто матерно. Не в духе он больше ходил… Да, хлопчики, рогатого этого называл, изюбра; где он, говорит, днюет и ночует. Я думала, на охоту его тянет, как моего покойного Игната… а тут слышу, о человеке будто балакает. Как уж это он сказал, дай бог памяти, когда бородатый уходил?.. О!.. Ты, наказывал, скажи, чтобы изюбр позвал меня, говорить с ним больно нужно ему.

«Надо мне допросить Шпигаря, что такое наказывал ему Угар и каким образом связной собирался установить контакт с Зубром», – подумал Киричук – и снова с вопросом:

– Где спали бандиты?

– На горище[7]7
  Чердак.


[Закрыть]. Один в сенцах сидел, караулил.

– Что они ели?

– Что давала. Сала у меня нет.

– Они вам ничего не наказывали? Ну, не просили что-нибудь сделать?

– Кобеля завести велели. А зачем он мне? Красть у меня нечего, и поесть – тоже. До свежего лука не доживешь.

– Спасибо, тетка Христа. Будьте здоровы! – слегка поклонился Киричук и вышел во двор.

От ближнего двора энергично возвращался Кромский с солдатами, было видно, поиск не удался. А две другие группы во главе с младшими лейтенантами Близнюком и Сычом продолжали розыск сбежавшего Угара на крайнем дворе, загроможденном многочисленными сараюшками и пристройками.

Василий Васильевич отдал команду, чтобы прекратили поиск бандита. У подполковника мелькнула успокоительная мысль: «Никуда он не денется. Мы еще с ним встретимся».

Глава 17

Кушак вел свою группу глухим бестропьем, куда не всякий дорогу найдет. Так Кузьма заверил Сухаря. Антон Тимофеевич приметил, что главарь банды не отпускает его далеко от себя. Понемногу выпытывал все, что хотел знать, и на привале начал уточнять – перепроверять:

– Ты в американской зоне после плена сколько был?

Сухарь ответил без задержки:

– Около семи месяцев.

– Что же они так долго держали? Проверяли? Или учили чему?

– Я не спрашивал их, держали, и все.

– А я спрашиваю, ты ноль внимания: учили американцы чему-нибудь?

– В смысле разведывательному делу?

– О! Понятливый. Значит, учили. А мы знаем, чему они учат и для чего.

– Ничего ты, сопляк, не знаешь. То, что ты только начинаешь понимать, я давно забыл, – решил круто оборвать Сухарь, сочтя момент самым подходящим.

Кушак вскочил, разъяренный.

– А ну лижи сапоги, гад! – схватил он с земли винтовку и загнал патрон в патронник. – Ползи, сволота, до трех считаю. Первый раз мне НКВД спасибо скажет.

– Сопляк, повторяю! Немецкий абвер меня учил. А ты на американском подловить хочешь. Сам не смыслишь в этом ничего. Опусти винтовку. Вояка!

Ствол винтовки стал вяло клониться вниз.

– Проверим, – произнес утешительное для себя Кушак и, приказав завязать глаза Сухарю, отобрал у него наган.

Сначала Сухарь шел, держась за палку, потом его везли по ухабам на телеге. Наконец остановились. Кушак повел свой «трофей» в дом, усадил на лавку, но повязки не снял.

Кто-то шнырял рядом, задевая за колени, сзади противно чавкали, а под боком кто-то бряцал затвором, раздражая. Потом все стихло. И тут с глаз Сухаря сдернули повязку.

Освещенные лампой, перед ним за столом сидели двое. Один в светлой украинской рубахе, с холеным, чисто выбритым лицом и аккуратно зачесанными назад темными маслянистыми волосами. Другой выглядел намного старше, с тощим, вымученным лицом, с жиденькими грязновато-седыми волосьями на голове и в бороде, с накинутым на плечи френчем польского покроя. На впалой груди его поблескивал крупный крест с распятием. На церковного служителя он не смахивал, выглядел слишком неряшливо. Упорный, пронизывающий взгляд уперся на неизвестном человеке. Возле стола переминался Кушак, и с таким видом, будто хотел сказать: сейчас мы тебе покажем! Только теперь в руке у него Сухарь заметил кольцо из колючей проволоки, понял – это удавка, прозванная бандитами «катюшей».

– Говорят, «ястребка» ты убил вчера? – спросил прилизанный чистюля.

– С кем я говорю? – вопросом ответил Сухарь, напряженно соображая, как бы в разговоре не переборщить.

– Ты нарушаешь нашу заповедь. Она тебе не знакома, потому мы немного потерпим.

– Я ее знаю с давней поры. А излишним любопытством никогда не страдал. Спрашиваю, потому что хочу знать, могу ли доверить свою тайну. С кем я имею дело?

За столом переглянулись. «Церковник» согласно кивнул, «прилизанный» продолжал:

– Вопросы пока задаем мы. Я повторяться не люблю. Убил «ястребка»?

– Было дело… С приятелем юности встретился, как приехал в Бабаево, тот в гости позвал. По рюмке выпили. Вдруг появился «ястребок» и – с наганом на меня. Тут и секрет раскрылся: отца «ястребка» перед войной наши оуновские ребята подстрелили, среди них тот тогда увидел и признал меня. Вот сын и решил со мной счеты свести, милицию вызвал. Ну а я, проходя мимо «ястребка», когда он велел идти на выход, выбил у него наган да бежать. Пальнул по нему два раза для надежности, чтобы не преследовали. Ну а попал ли, не знаю. Тут старых грехов хватает…

– Какие же это старые грехи? – заинтересовался «прилизанный».

Сухарь помедлил, делая вид, что колеблется с ответом.

– Хорошо, – дал понять, что принял решение, и предложил: – Прошу удалить Кушака.

За столом снова переглянулись. На этот раз «церковник» сказал:

– Друже Кушак! Выйди на час.

Тот покорно ушел, оставив, однако, удавку на столе.

Сухарь подтянулся, козырнул двумя пальцами и, почувствовав себя вошедшим в роль, торжественно произнес:

– Слава Украине!

– Героям слава! – слегка приподнялись за столом.

– Я – Цыган, состою в ОУН с весны сорокового года. Закончил разведшколу абвера, в войну действовал. Попал в плен к немцам, потом оказался в американской зоне оккупации, репатриирован, проходил проверку, пять дней как освобожден, вот мой документ, – положил он на стол развернутую бумагу. – Обо мне прошу сообщить по вашим каналам эсбисту центра друже Комару. Я должен действовать.

Справку прочитали и вернули Сухарю. Пошептались.

– Откуда ты знаешь псевдо Комара?

– Я в Германии знал, мой учитель жив. Со Станидом я встретился в Германии. Он выцеживает наши старые кадры… А Комар учил быть верным до конца. Я рад, что снова среди своих.

…Передав Цыгана под покровительство Кушака, эсбист краевого вожака Рысь и Отец Хрисанф принялись обсуждать факт появления кадрового оуновца с абверовским образованием, знающего слишком много. Такими сведениями в ОУН не бросаются на ветер.

– Проверим, – заключил Рысь. – Отправлю нынче же «грипс» Комару по первому каналу, пусть сам распорядится, за какую кишку тащить Цыгана. По-моему, ты, пресвятой Хрисанф, к отцу Иннокентию рвался в Бабаево. Учти, там колхоз-таки налаживают, актив расшевелился шибко. Вразумить надо. Бери ораву своего Кушака. Там заодно и выяснишь, что натворил со стрельбой Цыган, словом, подтверждение нужно. И побыстрее, хлопотно присматривать за ним в лесу. Подтверждение будет, слабинку дадим.

– Работать заставь, мало ли дела.

– Когда ты, ушлятина-дьяк, поумнеешь? – кольнул Хрисанфа обидным Рысь. – Нам с тобой надо смотреть, как бы не пришиб нас самих до смерти этот Цыган. Вот что на сей момент важно.

Остаток ночи и весь день Шпигарь метался по камере. Он последними словами клял чекистов и самого себя, громыхал кулаками по двери, падал на койку, рыдал и матерился. К вечеру стал умолкать, попросил пить. Кружку с водой взял, а к миске с супом и к хлебу не притронулся, но и не швырнул, как это сделал утром и в обед.

Узнав о переменах в поведении арестованного, Киричук распорядился привести его и позвал Проскуру с Чуриным поприсутствовать при беседе.

Шпигарь вошел в кабинет уверенной походкой, не дожидаясь приглашения, сел на стул в углу и стал разглаживать бороду. По внешнему виду и по тому, как арестованный с любопытством смотрел на присутствующих, Киричук понял, что в нем произошел явный надлом и пришло заметное успокоение. С чего бы это?

Василий Васильевич решил, что буйство Шпигаря утихомирила какая-то задумка, не иначе. И за ним надо смотреть не в оба, а во все четыре. Чем-то выдаст себя, переиграет. Не первый он такой.

– Я не привык называть людей по кличкам, – тихо начал Киричук. – Как ваше отчество, Игнат?

К удивлению, Шпигарь без промедления ответил:

– Игнат Фадеевич.

– Так вот, Игнат Фадеевич, сколько времени вы знакомы с Угаром, что знаете о нем?

Смотря, не моргнув, на Киричука, Шпигарь ответил:

– Я вам скажу… Но вы мне – прежде: где Угар, дался ли он вам?

– Нет, Игнат Фадеевич, врать не стану, упустили мы опять Угара, скользкий он человек.

– Толковый мужик…

– Насчет толкового не знаю и сомневаюсь, а хитрости в нем хватает, в этом я сегодня убедился. Накрыли мы его по вашему адресу у тетки Христы, с ним еще двое были.

– Где же Угар?

– Погулять дали ему, нам пока так выгодней. Вы тоже действуете, как вам выгоднее.

– Это само собой.

– Хитрить с вами, Игнат Фадеевич, мы не собираемся, в свою веру обращать – тоже. Поймете сами бессмысленность, противонародность своих деяний – будет хорошо, значит, убережете от погибели еще кое-кого. Вышедших с повинной мы не караем. Примеры у вас самих есть, слово свое мы держим. У нас твердое, неизменное правило: люди, все без исключения, должны верить слову советской власти. В этом наша сила. Не поймете нас, не сложите оружия, уничтожим.

– Кто сильнее, тот прав.

– В итоге – да, – согласился Киричук.

– Как его разглядеть, итог-то? – принял словесный вызов Шпигарь. – Ваши партизаны вовсе в труднейшую пору дрались с немцами в глубинке, за тыщу верст от фронта.

– Вот вы, сами того не желая, подтверждаете силу правого дела. Победа наша в войне ничему вас не научила. Морочите людям голову. А жизнь-то идет, по-новому строится, как бы вы ни злобствовали из-за угла, как бы ни устрашали.

– Ну что же, подполковник, я тоже буду в открытую, без вранья.

– Совсем без вранья? Да не может быть, – улыбнулся Киричук с такой непосредственностью, что арестованный не выдержал, ответил ему тем же. И в этой его неподдельной улыбке Василий Васильевич уловил обнадеживающий признак.

– А совсем-то без вранья и у ребенка не бывает, – разумно уточнил Шпигарь.

– Вы, конечно, понимаете, что мы можем обойтись и без вас, но чистосердечное признание и для вашей пользы.

– Какая уж для меня может быть польза, – небрежно отмахнулся оуновец, поставив этим движением что-то вроде точки на разговор. Так показалось Василию Васильевичу. Но он ошибся и был приятно удивлен, услышав: – Хотите знать, почему я облюбовал себе псевдо Шпигарь? Не гвоздь, не шуруп, а – шпигарь! Потому что им крепят сваи-балки, вбивают надежно, насовсем и никогда не выдергивают, чтобы использовать дважды. Можно, конечно, его вбить вторично, чтобы закрепить на нем, к примеру, бельевую веревку, но тогда это будет не шпигарь, а цеплялка. На ней удавиться больше смысла.

И наступила пауза.

– Так что есть ли смысл-то… По правде скажу, иного захода в разговоре ожидал с вашей стороны.

– А я ведь, Игнат Фадеевич, перед разговором с вами подумал, что вы после проявленного психоза одумались и решили круто изменить тактику: прикинуться успокоившимся и попытаться обвести нас с возможной для себя выгодой. Верно ли я говорю?

– С вами, подполковник, нельзя играть. Вы вызываете на откровенность.

– Это для нас взаимно неплохо. Скажите, какое у вас образование?

– Я закончил гимназию и два курса семинарии. В Польше, надеюсь, понимаете. До прихода советской власти на Волыни. Так что я личностно пострадал от нее, оставшись недоучкой.

– Но ваша потеря легко поправима. У нас учеба, вы знаете, бесплатная.

– После тюрьмы? Диплом для гроба?

– Мы опять пришли к тому… Я надеюсь, вы хорошенько подумаете над этим нашим коротким в общем-то разговором; если появится желание продолжить его, пожалуйста, только скажите. Знайте, у вас не все потеряно.

– Ой ли?!

– Не будем возвращаться… Подумайте для начала хотя бы вот о чем. Что дали вам, националистам, ваши желанные избавители – немцы, сколько жизней взяли и крови выпили они вместе с вами из украинского народа, чего вы собираетесь достигнуть с новым своим покровителем из-за океана? Об этом и подумайте. Человек вы мыслящий, должны понять.

– Хорошо, я и без вашего предложения поразмышляю.

– А теперь скажите, если не возражаете, о каких тэренах – участках действия и укрытия банд – речь идет в этом «грипсе»? – Киричук положил перед арестованным отобранный у него документ на тонкой папиросной бумаге. В нем говорилось:

«Друже Зубр! Срочно! Испытываю потерю связи. Крайне нужна смена тэрена, дважды еле ушел от чекистов. Предлагаю третий тэрен, второй опасный тоже. Дайте канал связи моим третьим запасником. Нужно повидаться. Жду свежих указаний. На Пасху уйду. На крайность использую связь первого канала. Угар».

Шпигарь, читая, почесывал в бороде, дважды бросил короткий взгляд на подполковника, спокойно, как о давно известном, сказал:

– Второй тэрен в Торчинском районе, там Тарасов вовсю шурует, санкцию на него запросили – «убрать!», а третий тэрен в Затурцевском районе, там потише.

– Покажите на карте границы тэрена, – предложил Чурин.

– Этого не покажу, даже если бы знал.

– Понятно. Спасибо на этом.

– Нет, «спасибо» на зуб не положишь. За эту мою консультацию подадите мне курку, шмат сала и горилку для успокоения нервов. Будет?

Василий Васильевич в ответ улыбнулся, видя, что проголодавшийся оуновец не шутит.

– А то у вас тут на кислом борще отощаешь, убежать мочи не будет.

– Ну а связь по первому каналу что значит? – продолжал свое Киричук.

– По главной, по специальной связи.

– Как ею пользуются? Где она проходит?

– На сегодня будет, я подумаю, подполковник. У меня живот сводит. Это хорошо, что появился аппетит.

– Еще последний вопрос: куда вы собирались идти нынче ночью, с кем встретиться и где отсидеться днем, потому что обратно вернуться рассчитывали через сутки?

– Вопрос большой, ответ короткий: в бункер собирался. О нем – потом, никуда бункер не денется. Пожую, подумаю…

– Хорошо, – не стал настаивать Киричук, почувствовав и сам, что надо сделать перерыв. – И еще совсем маленький вопрос, Игнат Фадеевич. Поясните, кто же должен был получить этот «грипс»? Как я понимаю, принести его должен был Скворец, а вы – прийти получить и отправить по назначению. Скворца не стало, появились с «грипсом» вы. Передали его Куле и собирались уйти, но тут появился Прок…

– Не упоминайте мне о нем, подполковник! О вас не скажу, а у него физиономия… налететь на такую рылу и облапошиться…