Текст книги "Киммерийское лето"

– Погоди-ка, Андрей, – сказала Татьяна Викторовна. – Ты сам, будь у нас такая возможность, отказался бы жить в комнате, хорошо отделанной и обставленной по своему вкусу?

– Нет, конечно.

– Почему же тебя возмущает, если так живут другие?

– Ты, мама, вообще, значит, ничего не поняла! – Андрей в сердцах швырнул на стол скомканное полотенце. – Я что, против хорошо обставленных квартир? Я против того, чтобы жизнь сводилась к одной только погоне за модой, пусть самой изысканной…

– Помилуй, да откуда ты знаешь, к чему сводится жизнь тех же Ратмановых? И есть ли у них другие интересы, кроме ковров и гравюр девятнадцатого века?

– Ну, у отца-то наверняка есть, служебные, деловые, – согласился Андрей. – Я про мать говорю. Не знаю, конечно, есть ли у нее другие интересы, да это и неважно. Она слишком довольна своей жизнью, понимаешь? Во мне такие люди вызывают недоверие.

Не так уж это ново, подумала Татьяна Викторовна, подавив вздох. Да, в нем уже начинают проявляться все черты настоящего художника… даже включая этот инстинктивный протест против всякого благополучия, против всех тех, кто «всегда доволен сам собой, своим обедом и женой»…

– Да, – сказала она вслух. – Бог с ними, впрочем. Я только одно хотела бы тебе сказать, Андрейка… по поводу младшей Ратмановой. Мне понятно твое стремление уберечь ее от мещанства. Но только учти вот что. Она почти твоя ровесница, а девушки, как я уже сказала, становятся взрослыми раньше вас. Поэтому не переоценивай своих сил. Если она действительно выросла в интеллигентно-мещанской среде, – я подчеркиваю – если! – потому что у меня такого представления не сложилось, – то ты, боюсь, ничего уже тут не сделаешь. Поэтому хорошо подумай, стоит ли…

– Стоит ли – что? – спросил Андрей, не дождавшись конца фразы.

– Ну, скажем, брать на себя задачу ее морального перевоспитания.

– Я не собираюсь ее перевоспитывать! Просто, если есть возможность внушить какие-то более правильные взгляды…

– Ты хочешь сказать, что не имеешь права уклоняться? Что ж, в этом ты прав, конечно… Нет, ты не думай, что у меня какие-то возражения вообще против твоей дружбы с Вероникой. Она интересная девочка, не то что эта ваша Рената, с которой я действительно не представляю, о чем можно говорить. Мне просто хотелось тебя предостеречь… вернее, не предостеречь, это не то слово. Ну, скажем проще – посоветовать!

– Я понял…

– Вот и хорошо.

– А чтобы ты на этот счет больше не беспокоилась, – добавил после паузы Андрей, – то могу тебе сказать, что я не из тех, кто может легка потерять голову.

Если бы так, с сомнением подумала Татьяна Викторовна, улыбнувшись сыну. Если бы так! Пускай-ка он и в самом деле поедет с этими студентами – все-таки смена обстановки, новые впечатления…

ГЛАВА 6

Переход в десятый класс не столько обрадовал, сколько обескуражил Нику. Последнее время она упорно твердила всем, что останется на второй год, сама в это поверила и на успевающих одноклассников уже посматривала с жалостью и чувством тайного превосходства. Еще бы! Им через год предстоят все муки, уготованные абитуриентам, она же будет еще беззаботно порхать по жизни, не думая ни об экзаменах, ни о конкурсах.

Лишний год – это великая вещь, думала она, неизвестно еще, что за этот год произойдет. А произойти в наше эпохальное время может все что угодно – например, отменят высшее образование для девушек. Или, например, сделают его всеобщим – тоже выход…

И все эти сладкие мечты вдруг рассыпались в прах, развеялись по ветру. Получив табель, Ника даже не стала звонить родителям – еще начнут поздравлять, чего доброго. Придя домой, она достала из холодильника початую банку сгущенного молока и поставила катушку с записями Клиберна, – сидела на тахте с поджатыми ногами, ела молоко ложкой и слушала музыку, от которой хотелось плакать и в более счастливые времена.

Когда банка опустела, а пленка кончилась, Ника подумала, что вот так кончается в жизни вообще все – и молодость, и любовь. Теперь ей очень хотелось пить, все-таки сгущенки оказалось многовато; она с наслаждением выпила стакан ледяной воды из сифона, добралась обратно до тахты и легла, чувствуя себя объевшейся и несчастной.

А вечером, конечно, было торжество и ликование. Оказалось, что родители все уже давно знали от завуча, только ей не говорили; и с работы явились с подарками: отец принес отличную кожаную папку, взамен того злополучного портфельчика, а мама – рижский кулон ручной работы, кусок неровно отшлифованного янтаря с мушкой внутри, оправленный в темное оксидированное серебро.

Сегодня янтарь произвел на всех большое впечатление, и Ренка немедленно предложила обменять его на свои знаменитые голубые очки. Кулон ходил по рукам, его трогали, терли, царапали вилкой, смотрели на свет и даже брали на зуб.

– Вот паразитство, – задумчиво сказал Игорь, разглядывая мушку. – Лежит, тварь, три миллиона лет, и как живая… А ведь от нас, братья и сестры, через три миллиона лет даже радиоактивного пепла не останется.

– Это произойдет гораздо раньше, – утешил Пит. – У урана не такой уж большой период полураспада.

– Может, придумаете что-нибудь повеселее? – спросила Катя Саблина. – Ника, забери у них свой янтарь, он на них плохо действует.

– А на меня тоже, – сказала Ника и отпила глоток терпкого прохладного цинандали. – Мне вот тоже лезут в голову всякие грустные мысли, когда я смотрю на эту муху.

– Ты-то сама не муха, – резонно заметила Рената.

– Ах, никто не знает, кто он такой, – вздохнула Ника. – В смысле – никто не знает сам себя…

– Что это вы сегодня расфилософствовались? – усмехнувшись, сказал Андрей. Он сидел, отодвинувшись от стола, и, положив ногу на ногу, рассеянно оглядывал публику в зале.

– Знаете, мне очень печально, что я перешла в десятый класс, – заявила Ника.

Игорь и Пит переглянулись и, уставившись на нее, как по команде сделали одинаково скорбные лица и одновременно постучали себя по лбу.

– Готова, – сказал Игорь.

– Доучилось наше дитя-цветок, – сказал Пит. – Вот тебе и «науки юношей питают, отраду старцам подают». Правда, там про дев ничего не говорилось.

– А девам науки никогда еще не шли на пользу, – сказал Андрей.

– Вы смеетесь, – вздохнула Ника, – а смешного нет ничего. Это все не так просто, как вам кажется. Хорошо кончать школу, когда знаешь, что дальше…

– Как – что дальше? – изумился Игорь. – Дальше известно что: гранит науки, светлые дали и сияющие вершины. Какого рожна тебе еще надо?

– Я сама не знаю, какого мне нужно рожна, – сказала Ника. – В том-то и дело. Хорошо грызть гранит науки, когда ты знаешь, ради чего стачиваешь зубы…

– Ничего, – утешил Игорь. – Сточишь – поставят новые. Из нержавейки!

– Это хорошо Андрею, – продолжала Ника, не обращая на него внимания. – Потому что он художник, а они все одержимые. Или тебе, Катрин, – вы с Питом тоже знаете, чего будете добиваться. Всякие там вычислительные устройства, программирование… Если это интересно – конечно, почему же не учиться. Но вот я не знаю. И Рената не знает. И ты, шут гороховый, тоже не знаешь.

– Это кто шут? Я бы попросил!

– Тоже мне… млекопитающее, – фыркнула Ника. – У тебя ведь тоже нет никаких серьезных интересов!

– Я бы попросил, – повторил Игорь. – Что значит – нет интересов? Я буду подавать во ВГИК. Ясно?

Все застонали хором:

– Во ВГИК!

– Спятил!

– Да тебя там затопчут на дальних подступах!

– Почем знать, – сказал Игорь. – Может, я сам кого-нибудь – под копыто? А?

– Я, например, буду подавать в медицинский, – сказала Рената. – А не пройду – устроюсь манекенщицей.

– Это хоть обдуманная программа, – усмехнулся Андрей, – заранее иметь запасной вариант, на случай «если не пройду». Впрочем, – добавил он, продолжая рисовать, – это нужно только вам, девочки. Для нас запасным вариантом будет армия.

– Точно! – воскликнул Игорь. – Возьму я автомат, надену каску! В защитную покрашенную краску!

– Нас выведут, – предупредила Катя.

– Ударим шаг по улицам горбатым, – немного понизив голос, продолжал Игорь, бренча на воображаемой гитаре, – как славно быть солдатом, солдатом… Ну что, братья и сестры, дрогнем?

Он разлил по бокалам остатки вина и посмотрел бутылку на свет.

– Увы, пусто. Как, мужики, скинемся еще на одну?

Пит и Андрей согласились, что скинуться необходимо – бутылка на шестерых это вообще не дело. После этого все дружно выпили, молча и не чокаясь; кто-то от кого-то слышал, что чокаться теперь не принято, Андрей ободрал апельсин и подал Нике.

– Спасибо, – сказала она. – Половинку. Нет, нет, бери, мне столько не съесть.

– Кстати, – сказал Андрей. – Я читал где-то, что у Евы на самом деле это был апельсин, а не яблоко.

– Ну, тем лучше, – улыбнулась Ника. – Считай, что я тебя соблазнила.

– Кто, кто кого соблазнил? – не расслышав, заинтересовалась Рената.

– Я соблазнила Андрея, – непринужденно пояснила Ника.

Какой-то пожилой человек, вставший из-за соседнего столика, глянул на нее изумленными глазами, проходя мимо.

– Вы уже совершенно неприлично себя ведете, – сказала Катя. – Дождетесь, что нас действительно выведут.

– А мы ничего не делаем, – возразил Игорь. – С каких это пор компания взрослой молодежи не может посидеть днем в кафе за бутылкой вина?

– Вообще-то нужно было прийти сюда вечером, – с сожалением сказала Рена. – Куда интереснее.

– Вечером нас могли и не пустить…

– Ох, не знаю, а я так ужасно рада, что остался всего этот последний год, – сказала Рена. – Это ж действительно офонареть можно – того нельзя, этого нельзя… Ну ничего, – добавила она угрожающе, – мне летом обещали сшить брючный костюм. Тогда увидим.

– А может, он тебе не пойдет, – сказала Ника.

– Да? – прищурившись, с невыразимо язвительным видом спросила Рената. – Мне не пойдет? Ты так думаешь?

– Я просто предполагаю, – Ника пожала плечами.

– Странные у тебя предположения! Очки, например, почему-то не пошли именно тебе, а мне они, как видишь, прекраснейшим образом идут.

– Ренка, и тебе не идут, – вмешался Игорь. – Ты в них на сову похо… ой! – Он отшатнулся на полсекунды позже, чем следовало, и Ренкин кулак задел его по уху. – Обалдела ты, что ли, на людей кидаться!

– Я тебе покажу «сову», – пообещала Рената.

– А что такого я сказал? Брючный костюм, например, тебе пойдет, этого я не отрицаю. Как видишь, я справедлив. Между прочим, братья и сестры, я тоже шью себе новые брючата. Клеш с разрезами и…

– Цепочками, – подсказала Ника.

– Старуха, – Игорь сожалеюще покачал головой, – нельзя так отставать от моды. Цепочки носили в каменном веке.

– Тогда с бубенчиками!

– Тоже плешь.

– Почему плешь? – спросил Пит. – Женька Карцев пришил себе колокольчики, которые привязывают к удочкам. Можно купить в «Спорттоварах», полтинник штука. Получилось очень стильно.

– Плешь, – решительно повторил Игорь. – Я сделаю иначе. Только не растреплете? У меня будут лампочки.

Ренка ахнула, за столом стало тихо. Игорь обвел всех взглядом победителя.

– Что, дошло? Обычные лампочки от карманного фонарика. Нашиваются внизу вдоль разреза, а питание от четырех плоских батареек. По две в каждом кармане. Сила? Техника на грани фантастики! Да, кстати! С меня библиотека требует Стругацких, а я их кому-то отдал и не помню кому. Старик, они случайно не у тебя?

– Нет, не у меня, – отозвался Андрей.

Он искоса глянул на Нику и сказал:

– Между прочим, мы, наверное, видимся в последний раз. В смысле – до осени. Недели через две я еду на целину со стройотрядом.

– Вот как, – небрежно сказала Ника и обернулась к Саблиной. – Катрин, покажи-ка сумочку, я хотела посмотреть…

– Тебя берут в стройотряд? – заинтересовался Игорь. – А практика?

– Половину отработаю здесь, а остальное мне зачтут. Не отдыхать же еду.

– А куда это?

– Кажется, в Кустанайскую область куда-то, точно еще неизвестно.

– Эх, черт, – вздохнул Игорь, – я бы тоже не отказался. А то представляешь удовольствие – целый месяц вкалывать здесь на авторемонтном!

– Повкалываете, пижоны, ничего с вами не сделается, – злорадно сказала Рената.

– Вас бы самих туда, – огрызнулся Игорь. – Небось сразу бы забыли о маникюрах!

– А мы что, не будем работать? Не знаю еще, что лучше – ваш завод или наше овощехранилище. Целыми днями перебирать картошку!

– Насчет овощехранилища, кстати, еще ничего толком не известно, – сказала Ника. – Геннадий Ильич говорил, что девочек, возможно, пошлют в совхоз. Где-то тут в Подмосковье. Хорошо бы, правда?

– …А вся эта фантастика – вот уж бодяга так бодяга, – говорил Пит, очищая апельсин. – У американцев, правда, иногда здорово завинчен сюжет… и мысли бывают интересные – в смысле социального прогнозирования, – только мрачные все, просто читать страшно…

– Стра-а-ашно, аж жуть! – вполголоса пропел Игорь, втянув голову в плечи.

– Именно жуть. У Витьки Звягинцева есть несколько журнальчиков – его предок был в Штатах, привез оттуда, – специально журнал научной фантастики, называется «Аналог»… маленького такого формата, карманный, с иллюстрациями… ты, кстати, Андрюха, возьми поинтересуйся, графика там потрясная. Так вот, я прочитал несколько рассказиков…

– Ух ты, пиж-жон несчастный, – сказала Рена. – Так это небрежно – «прочитал несколько рассказиков»…

– Ну а чего? Со словарем запросто, не такой уж трудный текст. Так вот я что хотел сказать – мрачняга там совершенно невыносимая, все насчет перенаселения, истощения природных ресурсов, словом в таком плане…

– Наверное, это не так уж и фантастично, – заметил Андрей.

Пит дочистил апельсин, разделил его на дольки и принялся симметрично раскладывать их по столу.

– Да, но у них сгущены краски, – сказал он. – Между прочим, нашу фантастику читать тоже невозможно. Я, например, не могу. У тех одна крайность, у нас другая…

– Литература должна быть бодрой, – сказала Рената, – оптимистической и – какой еще?

– Жизнеутверждающей, – подсказал Игорь. – Ну, дрогнули!

Пит выпил, сжевал дольку апельсина. Андрей, полуотвернувшись, смотрел в окно, за которым непрерывно, словно по обезумевшему конвейеру, летел с Нового Арбата разноцветный поток машин и дальше мерцала на солнце листва тополей Суворовского бульвара, а над всем эти стояло синее безоблачное небо; цветовое состояние начало уже подвергаться неуловимым вначале послеполуденным изменениям. Чем, какими средствами можно передать вот такое? Скопировать нельзя – даже цветная фотография с максимально приближенной колористической гаммой все равно ничего не передаст. Значит, дело не в верности воспроизведения частных составляющих, а в том, чтобы найти, вылущить и показать что-то главное, общее, всеобъемлющее…

– …Я начинал два раза, да так и бросил, – говорил Пит. – Уж такое всеобщее сю-сю, что просто с души воротит. Такие все талантливые, и красивые, и сверхблагородные – сплошное умиление. И друг к другу, разумеется, все необычайно заботливы, чутки, – да ну их к черту, эти сказочки для детей преклонного возраста. Тоже, литература…

– Послушай, Пит, ну, может быть, когда-нибудь так действительно будет, – нерешительно сказала Ника. – Ведь там отражено очень-очень далекое будущее…

– Никакое будущее там не отражено, – возразил Пит. – По-моему, там отражен только несокрушимый исторический оптимизм автора… причем оптимизм, который целиком высосан из пальца. Я ни одному его слову не верю, когда он рассказывает об этих своих сверхраспрекрасных героях… Еще могу поверить в биполярную математику, со всякими там кохлеарными и репагулярными исчислениями, – ладно, допустим, когда-нибудь разработают и биполярную… А герои, люди все эти, – просто маниловщина самая безответственная.

– Ну, хорошо, – Ника отвела от щеки волосы. – Люди вообще меняются к лучшему?

– Ты, бабка, меняешься только к худшему, – вмешался Игорь. – В смысле – глупеешь не по дням, а по часам.

– Нет, ты скажи, разве вообще люди не становятся лучше, постепенно, пусть хотя бы медленно?

– Не знаю, – сказал Пит. – Представь себе, не знаю! Вероятно, меняются. Но как медленно! Разве что произойдет какой-то внезапный скачок, какой-то перелом, сразу… тогда можно допустить, что они действительно станут когда-нибудь хоть в чем-то похожими на тех. Но рассчитывать на случай – это же ненаучно, детка. Прогноз должен опираться на что-то реальное. Если хочешь, американцы – по методу – более правы: они исходят из того, что, уже имеется. Такие явления, как перенаселенность, загрязнение воды и воздуха, – это уже имеется, это уже налицо; вот из этого они и исходят. Кое в чем перехлестывают, это уже дело другое.

– Петька совершенно прав, – сказал Андрей. – Вот вам простой вопрос: за последние пятьдесят лет люди стали лучше или не стали?

– Да ты что, Андрей, – испуганно сказала Катя. – Мы уже в космос летаем, а ты такие вещи дикие спрашиваешь!

– А космос тут совершенно ни при чем, американцы тоже летают. Я говорю, в смысле человеческих качеств – стали мы лучше?

– Ну, ты даешь, старик, – неопределенно высказался Игорь.

– Во всяком случае, – сказал Пит, – до тех, кто делал революцию и кто дрался на гражданской войне, нам далеко. Это я могу сказать совершенно точно…

– На основании собственного опыта, – ехидно закончила Рена.

– Тут собственный опыт не так уж и необходим, – возразил Андрей. – Это безусловный факт, что комсомольцы двадцатых годов были лучше нас. Среди них не было ни тунеядцев, ни этих папенькиных сынков, которые…

– Мешают нам жить, – быстро подсказал Игорь. – И они же позорят наш город. Дурную траву из поля вон. Дрогнем?

На этот раз его никто не поддержал, он выпил сам и закусил конфетой. Пожилая официантка принесла мороженое. Расставляя по столу запотевшие мельхиоровые вазочки, она подозрительно оглядела примолкшую компанию.

– Что, молодежь, по домам не пора?

– Ой, тетенька, а можно, мы еще посидим? – пропищал Игорь. – Мы хорошие, вот чес-слово, тетенька!

– Сидите, кто вас гонит, только без озорства. Чего празднуете – аттестаты, что ль, получили?

– Нет, только перешли в десятый, – улыбнулась Ника.

– Во-он что! Я-то думала, выпускники. Ну, празднуйте на здоровье…

– Не будем даже говорить о двадцатых годах, – негромко сказал Андрей, когда официантка отошла. – Возьмем тридцатые или сороковые… Ну, время молодости наших предков…

– А что предки? – перебил Игорь. – Воевали, да? Старик, нам это все известно с первого класса – Чайкина, Матросов, Космодемьянская, – так что можешь не продолжать. Знаешь, мне эти разговоры о «том поколении» сидят уже в самых печенках. Двойку принесу домой, ну или там еще какое-нибудь чепе в том же духе…

– Не знала, что двойка для тебя чепе, – сказала Ника.

– Вот именно, – подхватила Рената. – Помните, он раз пятерку оторвал – это было чепе…

– А ну, тихо! – Игорь несильно постучал по столу кулаком. – Я что хочу сказать? Предки теперь, чуть что не так, начинают предаваться воспоминаниям. Вот вы, дескать, ничего не знаете, ничего не испытали, а мы были не такими, мы верили, мы не сомневались, мы метро построили, мы войну выиграли, – ну прямо зло берет жуткое! Да елки, думаю, палки, а кто ж строил Братскую ГЭС? А кто вот теперь на Доманском дрался, ну? Не наше поколение? И если мне теперь начнут заливать, что Матросов или Космодемьянская не получали двоек и во всем были образцово-показательными – то я в это ни фига не поверю. Потому что показуха есть показуха, а жизнь есть жизнь. И ты, старик, тоже начинаешь теперь крутить ту же волынку: «время молодости наших предков». Мы-то тут при чем, если на их молодость пришлась война, а на нашу не пришлась? Те парни с Доманского, пока были дома, тоже наверняка и твистовали, и в стильных брючатах не прочь были прошвырнуться…

– Чего ты ломишься в открытую дверь? – сказал Андрей. – Кто с тобой на эту тему спорит? Уж нам-то ты можешь не доказывать, что мы не все сплошь стиляги и тунеядцы. Я хочу сказать другое: если предыдущему поколению нечего особенно перед нами заноситься – по той простой причине, что мы еще ни в чем не проявили себя менее стойкими, чем они, – то и у нас, во всяком случае, нет ровно никаких оснований заноситься перед ними. Ну, или сформулируем так: пусть они не лучше нас, но и мы ничем не лучше их. Люди не стали лучше за эти тридцать лет, а ведь все остальное изменилось черт знает как – и техника, и… вообще все. Вот, в космос стали летать. Тут несоответствие какое-то, понимаете? Поэтому я и говорю, что прав Петька, когда сомневается в таком уж безоблачном будущем для человечества…

– Слушайте, ну вы действительно нашли, о чем беседовать в такой день! – решительно вмешалась Катя. – «Будущее человечества» – просто странно слушать, честное слово! Девочки, ну почему вы молчите?

– А если мне интересно, – сказала Ника.

– Вруша бессовестная, – сказала Рена. – Ей, видите ли, интересно. Ты еще скажи, что ты в этом что-то понимаешь! Я вот, например, не понимаю и понимать не хочу. И вообще, по-моему, пора отсюда уматывать. Такая погода, а мы сидим в этой духоте, как шесть кретов. В самом деле, мальчики, кончайте треп, и пошли проветриваться, а?

– Вот разумная мысль, – сказал Андрей. – Здесь и в самом деле душно. Ты, Ника, как на это смотришь?

– Можно, – задумчиво сказала та, глядя в окно.

– Что «можно»?

– Можно пойти. Можно погулять здесь или в Сокольники поехать…

– Сокольники! – Игорь поморщился. – Это не место для белого человека. Но что-нибудь придумаем, поэтому вставайте, братья и сестры, и организованно хиляйте к выходу.

– Надо не забыть расплатиться, – напомнила Катя.

– Правда? Ух ты, моя радость, какая же ты у нас сознательная! Пит, можно ее поцеловать?

– А по шее не хочешь? – спросил Пит.

Выйдя из «Праги», компания свернула направо и потащилась по Арбату, лениво обсуждая планы дальнейшего времяпрепровождения; однако, несмотря на оптимизм Игоря, ничего достойного придумать не удалось, и, дотащившись до Смоленской площади, они расстались под сенью МИДовского чертога, пообещав друг другу позванивать и вообще не терять контакта. Рената с Игорем побежали на троллейбусную остановку, Пит с Катей отправились разыскивать в районе Киевского вокзала какую-то комиссионку, где, по непроверенным слухам, были дешевые японские транзисторы, а Ника с Андреем, проводив их до моста, побрели вниз по Ростовской набережной.

– Это правда, что ты уезжаешь с отрядом на целину? – спросила Ника.

– Правда и только правда, ничего кроме правды.

– Странно…

– Что странно?

Ника не ответила, заинтересовавшись вдруг речным трамваем, который медленно отходил от причала «Киевский вокзал».

– Странно, что я узнала об этом только сегодня, – сказала она наконец. – Тебе не кажется, что ты мог бы и раньше поделиться со мной своими летними планами?

– А ты делилась со мной своими?

– А у меня, представь себе, их вообще не было! Все зависело от того, получит ли Светка отпуск, а она не знала, только вчера наконец позвонила: отпуск у них в июле, они с мужем собираются на Юг, спрашивала, будет ли свободна машина. Зовет меня ехать вместе.

– Поезжай, конечно.

– Разумеется, поеду, но это выяснилось только вчера! А ты когда решил насчет стройотряда?

– Решил давно, но оформили меня тоже вот только что.

– Решил – и молчал?

– Последнюю неделю ты вообще не изволила меня замечать.

– Ах вот что! Но у меня, согласись, на это были основания.

– Например?

– Не притворяйся, пожалуйста. Ты ходил в театр с Мариной?

– Первой, если помнишь, я пригласил тебя.

– А я не смогла пойти, меня не пустили.

– Не пустили?

– Да, не пустили! За то, что я тогда потеряла портфель и не пошла в школу.

– Первый раз слышу, – сказал Андрей, пожимая плечами. – Мне ты сказала, что сама не хочешь идти.

– Мало ли что я сказала! Ты все равно не должен был приглашать Марину…

– Почему это? Ты отказалась, я предлагал билеты родителям – они в тот вечер были заняты А Марина давно хотела побывать в «Современнике».

– Все равно, – упрямо повторила Ника. – Я на тебя очень обижена. Ты действительно уже оформился в стройотряд?

– Да, уже. А что?

– Да нет, я просто подумала… Собственно, я могла бы и не ехать со Светкой, – неуверенно сказала Ника. – С ними еще будет какой-то Юркин сотрудник, я его совершенно не знаю…

– Поезжай, что тебе делать летом в Москве.

– Да, наверное, поеду, – вздохнула Ника. – Ты рад, что перешел в десятый класс?

– Я не сомневался в этом, так что радоваться особенно нечему. А вообще, конечно, хорошо – еще всего-навсего один год, и…

– И? – насмешливо переспросила Ника. – В том-то и дело, что ты сам не знаешь!

– В каком смысле?

– А во всех решительно. Со мной вдруг случилось что-то непонятное. Понимаешь… Еще недавно я так хотела поскорее стать взрослой. Так радовалась, когда весной получила паспорт! А сейчас я… сейчас мне… не то чтобы расхотелось стать взрослой – мне вдруг стало страшно…

– Но чего именно?

– Не знаю, не знаю… Вдруг все получится вовсе не так, как ожидаешь, и потом… еще эта ответственность! Я вдруг подумала: какая это ответственность – быть взрослой…

– А чего ты, собственно, ожидаешь от жизни? – спросил после паузы внимательно слушавший Андрей.

– Не знаю, но чего-то… настоящего, наверное.

– Нет, но все-таки – более конкретно?

– Не знаю, – беспомощно повторила Ника.

– Послушай-ка. Ты Чехова любишь?

– Чехова? Нет, не очень, а что?

– Почему не любишь?

Ника подумала и пожала плечами:

– Ну… мне скучно его читать. Нет, не потому, что он плохо пишет, – пишет он хорошо, но просто… очень уж скучно то, что он описывает.

– Скучно – или страшно?

– Да, пожалуй, и страшно… если задуматься, – согласилась Ника.

– Помнишь рассказ про человека, который всю жизнь мечтал купить усадьбу и есть собственный крыжовник?

– Да, помню Это действительно очень страшный рассказ…

– Очень страшный, – подтвердил Андрей. – И знаешь чем? Самое страшное в этом рассказе – это то, что такие люди всегда были, есть и будут. Чеховский герой копил деньги на усадьбу, а сегодня такой будет копить на машину – десять лет будет копить, потом получит и будет дрожать над каждой царапиной. Представить себе такую жизнь…

– Да, это страшно. Если нет ничего другого…

– В том-то и дело. Я ведь не против того, чтобы что-то приобретать, если есть возможность, – добавил Андрей. – От машины, например, я бы не отказался, но мечтать о ней считаю ниже своего достоинства.

– Я понимаю… А о чем ты мечтаешь? Поступить в Строгановку?

– Я мечтаю стать художником. Это главное. А Строганова – это уже деталь. Рано или поздно я туда поступлю, вероятно, но даже если нет… В Ленинграде тоже есть хорошее училище – имени Мухиной, можно будет попытаться туда Но это все детали, самое главное – хватит ли способностей…

– У тебя есть способности, – твердо сказала Ника.

– В обычном понимании – да. Но мне этого мало, мне нужно другое.

– Талант?

– Да, если хочешь, талант, – с вызовом подтвердил Андрей. – Я считаю, в искусстве нельзя быть средним. Где угодно можно, а в искусстве – нельзя. Понимаешь, средний инженер или средний закройщик – они все равно делают полезное дело, пусть немного хуже, чем получается у других, но все равно. А средний художник, средний композитор, средний писатель – они приносят вред. Понимаешь? Человек не имеет права быть средним, если он хочет заниматься искусством. Первым – или никаким!

– Не могут же все быть первыми, – рассудительно заметила Ника.

– Ты права, я не так выразился. Не первым – в смысле единственным, – но одним из первых. В первом разряде, скажем так.

Ника долго молчала.

– Это, наверное, трудно определить… в каком кто разряде Ты рассказывал про импрессионистов – их ведь никто не признавал, помнишь? Всем они казались самыми что ни на есть последними…

– Они опередили свою эпоху, в этом все дело. Настоящий художник всегда опережает эпоху, иначе и быть не может.

– Поэтому я и говорю: кто тогда может правильно определить твой «разряд»? Если другие тебя не понимают…

– Другие, конечно, не поймут.

– А ты сам? Помнишь, в «Творчестве», этот художник, ну, главный герой, – он сам был все время недоволен своей работой…

– Да это совсем другое дело! Он был недоволен именно потому, что чувствовал себя в силах писать лучше, понимаешь? Это просто повышенная требовательность к себе…

– А-а, ну ясно. – Ника опять помолчала. – Я, конечно, мало что понимаю, но ты, по-моему, будешь настоящим художником.

– Посмотрим…

– Я уверена. Слушай, если нас не отправят в совхоз на практику… Ты ведь через две недели уезжаешь?

– Приблизительно. А что?

– Нет, я просто подумала… – Щурясь на солнце, Ника отвела от щеки волосы. – Пока ты еще будешь в Москве, мы могли бы куда-нибудь съездить… вместе. В Останкино, например, там неплохой пляж. Конечно, если ты хочешь.

– Можно, – сказал Андрей. – Это неплохая идея.