Текст книги "Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди"

Но ничего этого не произошло. Новгород, собственно, никак не пострадал, повинился, признался в «заблуждениях», наверняка во всем винил коварство отъехавшего в заморские края князя Владимира и посадника Добрыню. Согласился на новых посадников. И на этом все закончилось. Но, как известно, «слова – не мельничные жернова, на дно не тянут».

А по существу же все кончилось именно «словами»: Новгород сохранил свои богатства, свой экономический и политический потенциал, свои амбиции. Это – не стиль Свенельда, для которого за замахом следует непременно разящий удар. Это – стиль Ярополка Святославича. Потому и написано было Нестором: «А Ярополк посадил своих посадников в Новгороде». Поменять администрацию и счесть это решением всех проблем – в этом весь Ярополк Святославич, правитель не для жестокого X века, с умом коротким и темпераментом умеренным, с боязнью действий решительных и постоянной готовностью к компромиссам. «…И владел один Русскою землею», – так скажет о нем Нестор, заключая свое короткое повествование о драматической истории 977 года. Такое утверждение – слишком большое преувеличение. Русь оставалась конфедерацией уделов, но Ярополка это устраивало. Не нужно было «забивать голову» заботами об обустройстве окраин. Все шло привычным чередом, за которым следили новоназначенные посадники (не только же в Новгороде появились великокняжеские надзиратели).

Но власть без силы – это не власть, а только ее фантом: что смогли сделать великокняжеские посадники в Новгороде, когда туда возвратился князь Владимир? Ярополк, видимо, всецело полагался на фактор экономический, точнее на возобновившуюся торговлю через Киев с Византией. Очевидно, он полагал, что эта торговля сама собой все нормализует и всех умиротворит. В конце концов, для Ярополка было важно сохранить свою власть в Киеве: гибель Люта, кончина Свенельда и то, что война не выдвинула нового, равного им по амбициям и авторитету лидера, как казалось, обеспечили желаемое. Между тем, оппозиция вовсе не считала свое дело проигранным. Новгород в своем смирении проявил лукавство, искусно избежав погрома и сохранив свой потенциал, он готовился к новой схватке.

Бежавший за море князь Владимир вернулся через год-полтора, причем, как известно, с большой и опытной дружиной. Дружина стоит немалых средств, и странно было бы задаваться вопросом откуда у Владимира такие средства. Надо полагать, что бежавшие князь и посадник имели капитал, который позволил им прожить какое-то время безбедно за пределами Руси. Но его, очевидно, было недостаточно для найма дружины и начала новой войны. Конечно, дружина «за морем» нанята была на средства новгородцев. И то, что по возвращении на Русь в Новгороде его с готовностью приняли, это подтверждает. Тут следует указать на альтернативу.

Если в сражении при Овруче погибли и иные Святославичи (а это возможно и, кстати, объясняет, почему Нестор предпочел о них не упоминать), то тогда Новгород располагал «козырным тузом» – собственным князем из рода Рюриковичей, т. е. абсолютно легитимным правителем, которого можно посадить на смену Ярополку на великокняжеский стол в Киеве. Дело не только в том, что тогда Новгород повышал свой статус почти до уровня (или даже «в уровень») Киева, а в тех преференциях, которые получали новгородцы в торговле с Византией, через «своего князя» в Киеве новгородцы установили бы тогда полный монопольный контроль над Балтийско-Черноморским транзитом. Как известно, «власть экономическая неизбежно приводит к власти политической». Перед знатными новгородскими мужами открывались фантастические перспективы контроля над Русью взамен уготованной им роли унылого прозябания на северных задворках Киевской державы. Ради такой перспективы можно было рискнуть многим. Но, как известно, рисковать нужно с умом, а неожиданный экспромт следует тщательно готовить, чтобы эффект от него был желаемым. И новгородцы его тщательно готовили и не жалея затрат, которые затем стократно окупятся.

Если Овруч не стал могилой для всех Святославичей, то скорее всего они, лишенные своих дружин и парализованные стремительным походом армии Свенельда через всю Русь, сидели по-прежнему в своих уделах под надзором посадников. И, конечно, лелеяли мечту о реванше. Но у них не было опоры и инструмента для того, чтобы свою мечту реализовать. Однако к новой войне они, при удачном обороте событий, были готовы. Возможно, они все встанут под знамена взрощенного новгородцами князя Владимира. Возможно, разделятся – кто-то поддержит Ярополка. Хороши оба варианта, так как на Руси начнется хаос усобицы, в которой верх одержит тот, кто к ней оказался готов заранее, более того, готовил ее. А это – Новгород. Готовить усобицу – это не только спасать свой «козырной туз», отправляя его «за море» и снабжая огромными средствами для покупки наемников. Это и «работа с регионами», а также и «работа с Киевом», чему способствует возобновившаяся торговля. На эту «работу» нужны тоже немалые средства – шел активный подкуп ключевых фигур. В нужный момент все эти «капиталовложения» должны были «сработать». И в самом деле сработают! В 980 году Ярополк столкнется и с саботажем, и с предательством. И погибнет, преданный ближними людьми и своим главным воеводой.

Но за три года до своей гибели картина виделась Ярополку самой умиротворенной. Правда, есть указание на некий драматический эпизод не в «Повести временных лет» (ее автор обходит молчанием 978-й год), а в «Никоновской летописи». Сказано кратко: «Победил Ярополк печенегов и возложил на них дань». На следующий же год князь печенежский Илдея «бил челом князю Ярополку» и просился к нему на службу. Война со степняками – дело долгое, затратное и многотрудное. Даже такие великие государи, не в пример Ярополку наделенные многими талантами и силой воли, как Ярослав Мудрый и Владимир Мономах, тратили на такие противостояния не годы, а десятилетия. А Ярополк сподобился, видимо, как Юлий Цезарь, «придти, увидеть и победить»? Сомнительно. Очевидно, произошла какая-то склока внутри печенежских племен, так как не во всех были ханы, желавшие подчиниться Византии или Руси. Они же сами и разобрались со степными «романтиками», Ярополк же мог формально выступить на стороне своих союзников. Самое большее – выдвинуться с дружиной к степи. Итог – Илдея признает себя данником киевского князя.

Ничто не предвещало случившегося всего несколькими месяцами катастрофического для него конца. Вот, и из Константинополя в Киев прибыли послы с предложением о перезаключении договора «о мире и дружбе». Вот и из Рима навестили великого киевского князя гости от главы Римской церкви папы Бенедикта VII. Он происходил из могущественного рода графов Тускалло-Фроскатти и хотя поддерживал реформы клюнийских монахов, был сторонником т. наз. «проимператорской партии». Это означает, что римские послы вели переговоры не только по религиозным вопросам, но и политическим – о контактах со Священной Римской империей. Разговор мог идти о союзе с юным императором Оттоном II, что вступил на престол (такова уж ирония судьбы) в тот же год, что Святослав погиб на Днепровских порогах и Ярополк смог считать себя пусть и формальным, но главой Руси. Ярополку должно было льстить такое внимание – он оказался в центре большой политической «игры». В Киеве столкнулись интересы сразу двух конкурирующих империй: Византийской и Римско-Германской! Лично для Ярополка это сказалось роковым образом. Ему нужно было не обольщаться прелестями международной политики, а заниматься проблемами внутреннего обустройства собственной страны, сшитой все еще «на живую нитку», где великий князь имеет смутное представление о происходящем на далеких окраинах и не имеет там необходимой силы, чтобы власть Киева там была реальной.

Глава 7. В земле грозных данов

В какой мере Владимир Святославич был самостоятелен на время усобицы Святославичей? Он был уже в том возрасте, когда самостоятельным уже быть можно, поскольку характер, дарования и сфера интересов к двадцати годам определяются вполне. Как и Ярополку, ему не хватало знаний, опыта и, соответственно, реального (а не формального) авторитета. Знаниями и опытом обладал его дядя Добрыня, отношения с которым имели совершенно иное качество, нежели отношения Ярополка и Свенельда. Главное и принципиальное отличие заключалось в том, что Ярополку в своей жизни следовало опасаться Свенельда, жизнь князя и воеводы могли выстраиваться совершенно самостоятельно друг от друга, более того, с развитием событий на весьма коротком промежутке времени им уже следовало опасаться друг друга, но Владимир и Добрыня не дали даже повода усомниться в том, что воспринимают свои личные судьбы неразрывными одна от другой. В той же мере, в какой Владимир на тот период был зависим от Добрыни, и дядя зависел от своего племянника. Можно сказать, что вся жизнь Добрыни заключалась в спасении и возвышении своего племянника. Другое дело, насколько оба они были свободны от объективных обстоятельств, т. е. от драматургии борьбы за власть на Руси и, конкретно, насколько свободны они были от воли Новгорода?

Нет сомнения, что, закрепив Владимира князем в Новгороде в 970 году, Добрыня спас своего племянника. Дело не в том, что он вывез его из Киева, где его, «робичича», ожидала, скорее всего, гибель. Владимир уже давно находился в Новгороде. Это обстоятельство позволило Владимиру и остаться в живых, и, «пройдя смотрины» перед новгородцами (в свою очередь приглядеться к самим новгородцам) и пообвыкнув в непредсказуемом Новгороде, стать там «своим» (во всяком случае, сами новгородцы так считали), что, собственно, и позволило им заявить князю Святославу о своем желании именно его иметь у себя князем. Мог ли, кстати, Святослав тогда, в 970-м году, отказать Новгороду? Теоретически – конечно. Практически – вряд ли. Новгородцы просили себе князем (в дальнейшей истории такое хоть и редко, но будет иметь место) всегда того, к кому уже присмотрелись и даже «воспитали». Учитывая удаленность Новгорода и его взрывоопасность, перечить ему было небезопасно. Святослав, конечно, мог, учитывая его характер, и воспротивиться, но тогда, скорее всего, ему пришлось бы вместо желанных берегов теплого Дуная отправиться на неопределенное время к берегам холодного Волхова. И это при том, что судьба Руси ему была глубоко безразлична. Во-первых, Святослав не желал отвлекаться от главной цели своей жизни, которая лежала на черноморских берегах. Во-вторых, для Святослава вопрос о том, кто будет князем на далеком севере (он ведь был вполне сведущим в делах управления и понимал, сколь ограничены полномочия новгородского князя) являлся все же второстепенным, как, впрочем, думается, вообще им довольно формально расставлялись сыновья по уделам. Назначив по ходатайству новгородских послов Владимира князем в Новгороде, Святослав официально признавал сына Малуши своим сыном и определил его равноправное место в клане Рюриковичей.

Новгороду, месту для жизни и тем более для пребывания в нем князя опасному, Владимир был, без преувеличения, обязан жизнью. Новгород дал защиту. Он же дал и легитимацию. Но новгородцы не знают альтруизма – оказывая услуги, они считают, что тем самым они «покупают» принявшего эти «услуги». Владимир и Добрыня не стали исключением. Тот Владимир, что утверждался в 980-х годах в Киеве хозяином всей Руси, известен нам (здесь можно судить даже не по текстам, а по действиям) как правитель властный, в высшей степени амбициозный, лишенный сентиментальности, скорый на расправу, умеющий ставить долгосрочные задачи и добивающийся их исполнения. Несомненно, таким он стал благодаря годам, проведенным на берегах сурового Волхова. Но вряд ли таковым он был с самого начала. Он, долгие годы находившийся в «загоне», не имевший ничего, в том числе и определенного положения в иерархии и живший в прямом смысле слова «под крылом» дяди и «по милости» новгородцев, вдруг обретает определенность. Вряд ли фантазии отрока Владимира и Добрыни простирались на тотальный передел всей Руси. В первые годы этого не позволил бы Святослав. Сидя на берегах Дуная он намеревался контролировать Русь, исходя из принципа «разделяй и властвуй». Но и после кончины Святослава, когда неизбежность большой войны на Руси становилась все более очевидной, Владимиру едва ли можно было надеяться на великокняжеский стол. Амбиции его, скорее всего, были бы вполне удовлетворены, если бы ему удалось закрепить за собой положение лидера Северной Руси.

Реальное положение вещей было таково, что современнику гораздо легче было поверить в то, что большая война внутри Руси окончательно расчленит не слишком прочную, рыхлую и многоглавую конфедерацию. То, что эта война объединит Русь и укрепит ее государственность, должно было восприниматься современником как фантазия и чистой воды идеализм. Понятны были стремления Киева укрепить власть и сделать контроль над уделами менее формальным. Понятны были стремления окраин: каждый удел, с одной стороны, стремился установить собственную власть в Киеве, с другой стороны, стремился сохранить и даже еще более расширить свою автономию.

Для находившегося на северной окраине Владимира мечта о Киеве была чистой «маниловщиной», и ей он вряд ли предавался – жизнь была сурова и учила реализму, учила именно той реальности, согласно которой «политика есть искусство возможного». Возможным же представлялось закрепиться в Новгороде и, быть может, вовсе окончательно отделиться от Киева. Несомненно, многие новгородцы, даже их подавляющее большинство, будь такая возможность, с радостью и готовностью придерживались бы именно такой политической программы. В последующие века Новгород будет не раз заявлять о своей «особливости», о том, что он «опорочь земли Русской», а потому не случайно московские великие князья, заново воссоздававшие единое Русское государство, видели именно в новгородцах основного и последовательного врага единства. Да, новгородцы были бы не прочь «отложиться» от ненавистного Киева (кстати, еще вопрос, долго ли тогда им нужен был бы «свой» князь), но возможности для этого не было: благосостояние Новгорода слишком сильно зависело от торговли, а равноценного рынка, который бы заменил Византию, не было. И все опять упиралось в Киев, который контролировал выход из Руси на Черное море. Тут положение новгородцев казалось совершенно безнадежным в сравнении с теми уделами, что обступали Киев со всех сторон. Новгород был дальше всех, между ним и Киевом была вся Русь. Вот и ответ: в отличие от прочих уделов, которые вполне удовлетворялись властью над Киевом, Новгороду нужен был контроль как непосредственно над Киевом, так и над всем долгим путем от Ильменя до среднего течения Днепра, т. е. нужен был контроль над большей частью территории Руси. И выходит, что Новгороду нужно было прочное и исправно функционирующее Русское государство, но только такое, которое контролировалось бы именно новгородцами.

Для этой цели и нужен был Владимир Святославич, которого считали не без оснований «своим»: место ему в планах новгородских знатных мужей было уготовано не в Новгороде, а именно на золотом столе Киевском! «Свой» князь должен был обеспечить новгородцам широкие преференции и во внутренней, и во внешней торговле. Русские гости ведь приходили в Константинополь не с западноевропейским товаром (таковой в столицу Империи прибывал из Италии), а с отечественным: железо, зерно, пушнина, мед, воск и прочие богатства Руси неизменно пользовались спросом у ромеев. Какие же сказочные прибыли открывались перед новгородскими знатными семьями, если они получили бы через «своего» князя право на монопольную торговлю с Империей, а отечественный товар «на корню» скупали бы и у псковских кривичей, и у смолян, и у радимичей, и у дреговичей, и у всех прочих! Именно этим объясняется «обхаживание» Владимира, на которого новгородцы имели далекие виды и прочную надежду. От этой роли Владимир не мог быть свободен, ему просто некуда было деваться, без защиты Новгорода он не имел шансов не то чтобы преуспеть, но даже шансов выжить.

В контексте этого замысла становится понятной и политика Новгорода. Усобица должна была на первом этапе избавить Киев от возможной узурпации власти сильной политической фигурой, сама гибель которой даст старт к усобице. Убийство Люта Свенельдича сделало и то, и другое: и сохранило в Киеве слабую фигуру Ярополка, и спровоцировало усобицу. На втором этапе Киев следовало освободить от самого Ярополка, и от «святославовых ветеранов». Освобожденный от легитимной власти стольный город становится немедленно ареной схватки между удельными Святославичами. Эта война – третий этап. И в нем новгородцы должны не спешить, а держаться в стороне, давая армиям прочих уделов либо уничтожить друг друга, либо тотально ослабнуть. На четвертом этапе Новгород, сохранивший свои силы, заявит свои права и посадит в Киеве «своего» князя, т. е. Владимира Святославича. «Сильных аргументов» против него у безмерно ослабленных усобицей уделов не будет.

План хорош, но он уже на втором этапе дал сбой. Овруч не стал «могилой» для Ярополка – он стал «могилой» для удельных дружин, в том числе и для новгородской. Вместо войны на далеком юге, не берегах Днепра, война стремительно и неожиданно придвинулась к Волхову. Армия, возглавляемая Свенельдом, не встречая на пути сопротивления, приближалась к Новгороду. Надо полагать, это были нелегкие дни для творцов новгородской политики и для рядового посадского населения. Для Владимира с Добрыней, впрочем, тоже. Казавшийся неизбежным погром Новгорода означал для них потерю всего: им оставалось либо бегство, либо гибель. Свенельд был исполнен намерения раз и навсегда покончить с мятежным Новгородом. Однако Свенельд умер: он был стар, и его кончина от бремени лет и забот видится вполне естественной. Но нельзя исключать и того, что уйти из этого мира ему помогли, ибо он вопреки возрасту был слишком силен, энергичен и опасен. Тот, кто участвует в «большой политике», особенно на ее переломных моментах, всегда должен быть готов и к такому исходу. Планы Свенельда, если они были, погибли вместе с ним. Вместе с тем качественно изменилась и ситуация.

Армия, лишившись вождя, уже вошла в новгородские земли и приближалась к городу, но ясности, что ей следует делать, не имела. Как любой потенциальный узурпатор и диктатор, Свенельд привечал верных исполнителей и старался избавляться от любых сильных фигур в своем окружении, справедливо видя в них опасных конкурентов. Ситуация классическая за историю человечества во все времена и во всех странах: если она и давала сбой, то только для того, чтобы доказать, что на смену одному хищнику придет иной, более сильный, осторожный и беспощадный.) Исполнители не приучены к творческой инициативе. Наличие такой инициативы вызывает законное подозрение патрона. Без своего лидера они теряются и способны лишь на действия инерционные. Эти исполнители, конечно, профессионалы в своем деле, т. е. отменные тактики, без стратегического мышления. Что им было известно о целях похода от Овруча к Новгороду? То, что следует Новгород «привести под руку Киева» и «покарать мятежников». Но сжечь город отнюдь не означает, что будет поставлена завершающая точка в деле: террор – средство сильное, но иногда дающее и совершенно обратный эффект, нежели полный паралич воли противника к сопротивлению. Безотказно террор действует там, где зенит развития пройден и в обществе «бал правят» субпассионарии, т. е. исповедующие антигероические принципы, тяготеющие к комфорту и мирному сосуществованию. Но Руси еще до этого далеко, так как процесс созидания указывает на высокую позицию пассионарности.

Итак: надеяться на быструю победу не приходится – ответом на сожжение Новгорода будет тотальная война на севере. Опасна она не только сама по себе, но и тем, что реанимирует активность уделов и усобица разгорится с новой силой. А это никак не в интересах Киева, где уже празднуют победу. В этой ситуации вариант, предложенный новгородцами, был идеальным выходом из положения. Новгород «винился» и «каялся», объявлял об изгнании «введших новгородцев в заблуждение» князя и посадника, Владимира и Добрыню. Нужно было обладать очень сильным желанием и забыть об упорстве и коварстве новгородцев, чтобы в это поверить. Но Киев и в самом деле обладал таким желанием. Исполнители выполняют приказы. Приказы же отдавали те, кто в силу своей юности беден опытом и переполнен самоуверенностью. Ярополк счел себя удовлетворенным и был рад бескровной возможности поставить точку в ненавистной ему усобице. В реальности же он получил только иллюзию мира. Новгород же, во-первых, избег погрома, т. е. сожжения города, разорения всего края, гибели множества людей, в том числе и лидеров знатных родов и, что весьма существенно, сохранял в неприкосновенности свои богатства; во-вторых, получал необходимое время для подготовки к новому удару по Киеву. Новгородцы были упрямы и умели прочно мостить пути к намеченной цели. Они считали, что проиграно сражение, но отнюдь не война! Установка на продвижение «своего» князя в Киеве не поменялась, а просто была отсрочена. Впрочем, и самому претенденту, которому уже было чуть за двадцать (и в самом деле, «возраст не мальчика, но мужа»)[20]20
  Год рождения Владимира представляет собой дискутируемую в науке проблему. Корень проблемы – в датах рождения отца Владимира – Святослава, который должен был быть значительно старше того, как он описывается в «Повести временных лет», когда на страницах летописи впервые появляется его имя. Исходя из этого противоречия время рождения Владимира колеблется между 941 и 955 годами – прим. ред.


[Закрыть], нужно было проявить инициативу.

Снабженный полномочиями и средствами Новгорода, Владимир вместе с дядей должны были отправиться в Европу и найти там поддержку. Не дипломатическую – в ней Новгород не нуждался, – а вполне конкретную: нужно было набрать профессиональную дружину, которую можно было использовать как таранный инструмент против Киева. Надо сказать, что сделать это было отнюдь не просто. Положение в Северной Европе было таково, что профессиональные воины были в дефиците и в большой цене. Легко можно было набрать всякий сброд, но, во-первых, новгородские мужи требовали за свое серебро качественный «товар», и ссориться с ними Владимиру в решающий момент своей жизни было бы сущим безумием. Во-вторых, Владимир и сам не хотел абы кого, поскольку от этой дружины напрямую зависела вся его дальнейшая биография.

Нестор, конечно, ничего не написал о том, где Владимир находился с осени 977 по весну 980 года. Срок немалый – два с лишком года. Это время порой вдохновляет на спекуляции относительно путешествия будущего крестителя Руси по Западной Европе. Наиболее излюбленной темой таких спекуляций является пребывание Владимира в Германии и встреча с императором Оттоном II, который и помог с ратными людьми. Сюжет привлекательный также и тем, что кто еще мог бы понять Владимира, как не относящийся к тому же поколению Оттон.

В биографиях русского князя и германского императора и в самом деле много удивительных совпадений, правда, на первом этапе их жизни. Оттон был коронован в 967 году «римским королем» примерно тогда же, когда Владимир, благодаря Добрыне, оказался в Новгороде. Оттону тогда было тринадцать лет, Владимиру – года на четыре или пять меньше.

Оттона короновал в Риме его великий отец, тоже Оттон, заботившийся о подготовке своего сына к предстоящему бремени монарха. Владимир же оказался в Новгороде скорее по воле своей бабки, княгини-правительницы Ольги Мудрой: отцу же было совершенно безразлично, где окажется один из его многочисленных бастардов. Их отцами были люди, ставшие символами своего времени и с течением его превратились в легендарных персонажей истории. Оба были выдающимися воинами. Но на этом их сходство и кончается. Святослава даже с натяжкой нельзя назвать стратегом и строителем государства. Оттон же, прозванный по заслугам «Великим», весь свой огромный дар политика и полководца, всю свою волю и могучий темперамент вложил без остатка в создание империи, отцом которой он и стал, и которая известна в истории как «Священная Римская империя германской нации». Если вся кипучая и сопровождаемая множеством жертв деятельность Святослава оказалась бесплодной, то почти четвертьвековой напряженный труд Оттона Великого ставит его рядом с легендарным Карлом Великим – фигур подобного масштаба и благородства европейское средневековье более не знало. И как разнятся финалы жизни Святослава и Оттона. Один, убежденный язычник Святослав, погиб бесславно, преданный и брошенный, ставший в тягость всем. Другой, истовый христианин Оттон, отошел тихо и мирно во время сбора всех синьоров своей империи, в окружении боготворивших его вассалов, в храме во время мессы. Кончина того и другого почти совпадает – оба покинули этот мир весной 973 года. И тогда же их сыновья испытали на себе впервые всю тяжесть личной ответственности. Иконография русских князей относится к весьма поздним временам и невозможно сказать, в какой мере Владимир перенял внешние черты своего отца. Что же до династии германских Людольфингов, то их прижизненные изображения и описания сохранились. Оттон II, прозванный за цвет волос «Рыжим» (впрочем, все Людольфинги отличались рыжими волосами), низкорослый, узкокостный, несколько женственный, сильно проигрывал своему отцу, человеку хтонического типа, стихийному, громогласному, неимоверной силы и внушительной фактуры, довершаемой крупными и выразительными чертами лица под львиной гривой рыжих волос. Империя боготворила Оттона Великого. Но далеко не все вассалы готовы были признать его столь не похожего на него сына.

Мог ли Владимир искать помощи у этого германского императора?

Западная Европа переживала тот период истории, который войдет в историю как «Оттоновское возрождение» – переломное время, когда Романская эпоха перетекала в эпоху Готическую. В прошлом оставались иллюзии восстановления Римского мира как некоей универсальной военно-политической системы, объединяющей, правда, не языческий, а Христианский мир. Эти иллюзии, вызвав к жизни гений Карла Великого, породили «Каролингское возрождение». Крах этих иллюзий разрушил каролингскую Европу. Начался период политического обособления и динамичного формирования новых наций в горниле нескончаемых войн. На этот процесс уйдет около пятисот лет, т. е. вторая половина средневековья.

«Оттоновское возрождение», когда романско-каролингское наследие попыталось осуществить синтез с византийской культурой, представляется эпохой зенита Романского искусства и интеллектуальной мысли. И в самом деле, вокруг Оттона II было в избытке интеллектуалов и художников из самых разных стран. Император был поклонником красоты и мысли, понимая огромное значение для своего государства их просветительской деятельности. Он с готовностью и удовольствием всецело отдался бы миру художественных образов и изысканных идей, но все последние десять лет своей жизни, те самые годы, что отпущены были ему для возглавления огромной империи, протянувшейся от Северного до Средиземного морей, Оттон II вынужден был воевать как со своими собственными вассалами, так и с соседними государствами. Все эти десять лет, не зная отдыха, он вынужден был доказывать всем, что не зря наследовал трон своего великого отца.

Первые три года, не обращая внимания на тлеющие очаги мятежей в Баварии, Оттон II отчаянно воевал с чешским князем Болеславом Благочестивым и датским королем Харальдом I Синезубым. Это были противники опытные и опасные. Победа над ними была скорее условной. Возможно Оттон смог бы ее закрепить, но в 977 году (именно в год сражения при Овруче и бегства Владимира «за море») началось восстание в Баварии, иногда именуемое «восстанием трех Генрихов»: Генриха Баварского, Генриха Каринтийского и епископа Генриха Аугсбургского. Война эта потребовала концентрации всех сил Оттона и его личного присутствия в войсках. В это время императору было явно не до каких-то просителей из далекого Новгорода, да и проезд по охваченной мятежами Германии был смертельно опасен. Баварская проблема благополучно разрешилась в 978 году. Опустошенный, измученный не столько даже войной, сколько первым столкновением с коварством и предательствами слишком многих людей, с которыми надо было ради Империи искать компромиссы, император прибыл в Аахен, считавшийся официально столицей. Ему не удалось отдохнуть даже неделю, поскольку тут же, без какого-либо антракта, началась новая война, еще более опасная, с Францией (тогда ее еще именовали Западным Франкским королевством).

Причина была в Лотарингии, которая была извечной спорной территорией между Францией и Германией во все последующие века. Карл, брат франкского короля Лотаря (предпоследнего Каролинга), был как герцог Нижней Лотарингии ленным вассалом императора, что, впрочем, не мешало герцогу состоять пэром при своем брате Лотаре. Такие коллизии типичны для средневековой Европы. Полагая силы императора ослабленными тяжбой в Баварии, он неожиданно начал войну против своего синьора и был немедленно поддержан своим братом. Готовность Лотаря к войне выдает наличие сговора с братом Карлом. В результате стремительного наступления франки захватили столицу империи Аахен. Только что прибывший туда из Баварии Оттон II вместе с супругой, византийской принцессой Феофано, едва успел скрыться за Рейном, сумев избежать плена буквально в самый последний момент.

Феофано, кстати, была для Оттона II больше чем жена – она была его опорой и умным советчиком, сумев потеснить даже властную мать императора Адельгейду Бургундскую. Долгое время считалось, что Феофано была либо дочерью Константина VII Порфирогенета, либо Романа П. Как известно, еще Оттон Великий и Роман II вели разговор о породнении двух империй, и речь шла о дочери императора Анне. После кончины Романа II переговоры шли уже с Никифором Фокой, но тому, занятому войнами на востоке и агрессией болгар на севере, было не до этой проблемы. После кончины Никифора I новый император Иоанн Цимисхий предложил в качестве жены наследнику германской короны сестру своей жены Марии Склирены Феофано, которая, кстати, по матери своей, Софье, была внучатой племянницей покойного Никифора Фоки. Мария и Феофано были дочерьми знатнейшего патрикия Константина Склира и, соответственно, племянницами великого полководца (впрочем, и неутомимого мятежника) Барды Склира. Брак состоялся за год до кончины Оттона Великого, в 972 году, в Риме. Жалеть об этом браке не пришлось: Феофано была не только красива и имела безупречное воспитание, но была весьма сведуща в науках и искусствах. Культура «Оттоновского возрождения» очень многим обязана ее умной и настойчивой деятельности. Что же до Анны Романовны, то ей до замужества предстояло потерпеть полтора десятилетия. Несостоявшаяся жена германского императора станет супругой великого князя Владимира. Базилисса Анна, дочь императора и сестра двух императоров – одна из знаковых фигур, стоявших у начала новой, Христианской эры в истории Руси.