Текст книги "Эдуард Стрельцов: в жестоком офсайде"

Белорусский вокзал, 17 ноября 1957 года

– И где эти сволочи?! – осатаневший от бешенства Валентин Панфилович Антипенок, начальник управления футбола Спорткомитета, метался по перрону вдоль состава Москва – Берлин. – Так вы воспитываете своих подчиненных, Гавриил Дмитриевич?

Качалин, который и так был сам не свой, разом посуровел:

– Они – не мои подчиненные. Они – игроки сборной команды Советского Союза. Люди ответственные. И они обязательно будут. Вещи их в вагоне. Подождем еще немного. Вот-вот будут. А кричать на меня не надо.

Но железнодорожный график – документ незыблемый, как воинский устав, и поезд в ГДР отправился точно в обозначенное время. Обессиленный Антипенок остался один на перроне. В тот же момент появились взмыленные, расхристанные, в распахнутых светлых плащах Стрельцов и Валентин Иванов. Антипенок не поверил своим глазам, но тут же взял себя в руки и стал быстро просчитывать варианты спасения.

– На площади моя машина. Срочно в нее – летим до Можайска! За мной, паразиты! Вперед, огольцы тушинские! – резко скомандовал он.

– О, это по-нашему! – пьяненько рассмеялся Иванов и потащил друга за собой на Комсомольскую площадь.

– Шеф, в Можайск, на станцию! Газуй! – Не обращая внимания на Антипенка и никого не узнавая, прокладывал маршрут Кузьма. – Газуй, я сказал! Болельщик? Молодец! В твоих руках – судьба чемпионата мира! И в наших ногах! – Возбужденный Валентин толкнул в бок Стрельцова: – Не грусти, Эдик! Все будет хорошо. Я виноват, признаю. Кто знал, что моя сестрица окажется такой хлебосольной… Но ты мог бы меня остановить…

– Да ладно тебе, Кузьма, – хмельно добродушествовал Стрельцов. – С кем не бывает…

В конце концов, Иванов постепенно стал приходить в себя и осознавать весь ужас происшедшего: позорище, из сборной отчислят, звания все поснимают, волчий билет на всю оставшуюся жизнь… Он осторожно тронул главного футбольного начальника за плечо:

– Валентин Панфилович… Вы уж простите нас, дураков. Мы хотели только по одной, а тут нам преподносят вторую… Ну и…

В Можайске в распоряжении Антипенка были считаные минуты. Но он знал, что делать. Ворвавшись в кабинет начальника станции, по-хозяйски придвинул к себе телефон спецсвязи, набрал по памяти заветный номер:

– Сергей Сергеевич, это Антипенок. Спасай, дорогой, у нас пожар, горим натурально! На тебя одна надежда, иначе всем хана…

Он знал, кому звонить: заместитель министра путей сообщения был немыслимым поклонником футбола. Максимально сжато объяснив критическую ситуацию, футбольный начальник взмолился:

– Сергей Сергеевич, Христом Богом прошу, на коленях, притормози состав в Можайске! Умоляю!.. Без этих двух гадов нам никак! Они уже там. Пойми, честь страны на карте!..

– Валентин, я атеист – это раз, – отнекивался замминистра. – И своим местом дорожу– это два… – Но «честь страны» все же перевесила, и он, вздохнув, пообещал:

– Ладно, сделаю. Но учти, ты меня под монастырь подводишь…

В Можайске экспресс задержали буквально на полминуты. Этого хватило, чтобы Стрельцов и Иванов орлами взлетели в вагон.

– Вот что, граждане пассажиры. Забьете по голу – обо всем забудем. Нет – пеняйте на себя, – мрачно посмотрел на них Качалин и больше ничего не сказал.

– Кругом виноваты. Такую вину, как на фронте, кровью надо смывать, – опустив голову, пробормотал Эдик.

Друзей, чтобы не мозолили народу глаза, быстро пристроили в пустом купе на нижние полки. Кузьма сразу улегся, повернулся на бок и захрапел. Счастливчик, позавидовал Эдик, с силой массируя нестерпимо саднившее колено. Вот же, дьявол, как не вовремя прихватило… Он высунул голову в полутемный коридор и громким шепотом позвал:

– Боря! Татушин! Борька!

– Спит он, Эдик… – высунулся из соседнего купе Миша Огоньков. Подошел ближе и с искренним восхищением проговорил: – Ну, братцы, вы вчера и дали! Ради вас целый экспресс затормозили… Там, в соседних вагонах, немцы все в панике были, орали дурными голосами, думали, авария.

– Да ладно. Слушай, Мишка, у тебя водка есть?

– Обижаешь.

– Тащи!

– Сей момент!

Через минуту на столике перед Стрельцовым стояла бутылка, пара стаканов в подстаканниках с чайными ложечками (для конспирации) и бутерброды с сыром и колбасой.

– Чудак! Да мне же для растирки. Нога разболелась, – тихо рассмеялся Эдик.

– Так тебе не растирка нужна, а хороший водочный компресс на всю ночь. Погоди, я сейчас.

Хозяйственный Огоньков принес вату, бинт и тут же ловко приладил толстую повязку на колено страдальца. Густой водочный дух витал в тесном пространстве купе. Даже Иванов со сна что-то негромко пробормотал и повернулся на другой бок. Эдик посмотрел на Мишу:

– Как думаешь, до Лейпцига еще далеко?

– Порядочно. Сто раз успеем проспаться. Так что?

– Ну, давай, – махнул рукой Стрелец, – наливай, змий-искуситель…

Чокнулись. Эдик вполголоса пробормотал: «По деревне мы идем, стукаем и брякаем, кто навстречу попадет…»

– Чего-чего? – не понял Огоньков.

– Да ничего. Ошибки юности…

Под звон бокалов и разговоры очнулся Кузьма, очумело огляделся, развел руками и подсел к столику, присоединяясь к неугомонным приятелям.

(Многие годы спустя Валентин Иванов говорил: «Даже когда другие признавались в нарушении дисциплины, скажем, на сборах (я уже тренером тогда был), Эдик всю вину брал только на себя. Мне уже приходилось вспоминать злополучный эпизод с опозданием на экспресс… Виноватым-то был я, но Эдик ни разу ни мне, ни другим не попенял, не вспоминал об этом ни словом, ни намеком».

И в то же время он с горечью отмечал: «Он был сильнее всех на футбольном поле и слабее всех за его пределами. В силу своего мягкого характера никогда никому не мог отказать, боялся обидеть людей своим отказом. А рабочий класс этим пользовался. В качестве «свадебного генерала» его хотели все видеть…»

В Лейпциге, на нейтральном поле, в дополнительном матче с поляками действительно решалась судьба путевки на чемпионат мира в Швеции.

– Олег Маркович, – молил в раздевалке перед матчем Стрельцов врача сборной Белаковского, – вы же волшебник, маг, царь и бог. Сделайте же что-нибудь! Нога болит – сил нет… Вот тут, связки, видимо… Я непременно должен играть. И обязательно забить! Иначе не жить! Кому я буду нужен?

Белаковский всадил ему самую мощную новокаиновую блокаду, на которую решился, а потом, словно гипсовой повязкой, сковал ногу Стрельцова жестким эластичным бинтом: «Давай! Все, что могу». Однако поляки церемониться не стали. Буквально на первых минутах наш «центр» жестко столкнулся с польским защитником – и рухнул. Не в силах подняться с газона, думал: это все. И опять доктор выручил – опять новокаин, еще один жгут наложил.

И Стрельцов, как положено штрафнику, свой грех отработал – гол заколотил. Второй мяч положили в польские ворота с его подачи. Реабилитирован!

После матча Качалин, окончательно расчувствовавшись, обнял Стрельцова:

– Эдик, ты никогда так здорово на двух ногах не играл, как сегодня на одной! Все прощаю!

– А Кузьме?

– И ему тоже.

Профессионал Белаковский понимал, что изначально природа поработала над Стрельцовым на славу. Постоянная готовность к игре у него была феноменальной, даже после всех «нарушений спортивного режима».

МВД, 1958 год, середина мая

– И кто таков, этот твой Караханов? – угрюмо спросил Малахов.

– Да нормальный парень, товарищ полковник. Хотя, конечно, гуляка, любитель выпивки и девочек. – Майор тут же спохватился: – Но все умеренно. Для нас он сегодня вполне подходящий персонаж. Очень общительный, душа любой компании, заводной.

Вот справка. Военный летчик, старший лейтенант. 26 лет. Друг детства известного футболиста Бориса Татушина, приятеля Стрельцова. С Карахановым проведена соответствующая работа, задачу свою в общих чертах он знает. Все сделает, от инструкции ни на шаг не отступит, ручаюсь. Девочки тоже предварительно подобраны.

– Головой ручаешься? – с сомнением посмотрел на него полковник.

– Так точно. Не подведет. Знает, что не имеет права.

– Смотри. А то ведь наш дорогой Иван Константинович ошибок не прощает. Головы открутит. Они ж с министром на вась-вась, друзья. А Николай Павлович[5]5
  Дудоров Николай Павлович – министр МВД СССР (1956–1960).


[Закрыть] тоже шутить не любит… Ну, давай-ка еще раз поподробнее об этом Эдике.

– В поле нашего зрения Караханов попал, в общем-то, случайно. Коллеги из ОБХСС давно разрабатывали его отца, Санатрука Бабаевича Караханова, директора овощного магазина № 88, ну того, что на Арбате… Сами знаете, какие у этих овощеводов пересортицы, усушки, утруски. Попутно зацепили и этого Эдика. Грешков, правда, за ним числилось не так уж много. Когда учился, разок попался на мелкой фарцовке, папаша отмазал. Потом была пара дебошей в ресторанах с мордобоем. Летное начальство взъярилось и отправило его после диплома с глаз долой, куда подальше, на Дальний Восток, служит где-то в Амурской области. Парень, естественно, спит и видит, как бы ему вернуться поближе к столице. Тут же чаша полная, под крылышком у такого-то знатного папаши… В общем, согласен на все…

Отпустив подчиненного, Малахов задумался. Чем приходится заниматься на закате оперской карьеры?! Организацией изящных подстав и провокаций. На него даже прежние коллеги начали посматривать искоса, сторониться, подспудно догадываясь о неправедных, мутных делах, которые поручались полковнику… Ну и бес с ними со всеми! Еще годик терпежу до пенсии – и в дачники.

В предстоящей операции полковнику что-то не давало покоя. Особенно роль этого явно гнилого Караханова.

Караханов… Караханов… Какая-то знакомая фамилия. И не по сводкам ОБХСС. На этого овощевода наплевать и забыть. Караханов…

Отличительной особенностью молодого опера Малахова был неподдельный интерес к «делам давно минувших дней», начиная еще с чекистских времен. Архивные дела тех лет были для него наглядными учебными пособиями. Наряду, конечно, с повседневной оперативной работой.

Караханов. Что-то такое знакомое…Стоп! Лев Карахан! Был такой революционный деятель, в Наркомате иностранных дел трудился. Левон Карахан, будучи полномочным представителем Советской России в Польше, являлся одной из ключевых фигур в осуществлении грандиозной операции ГПУ в самом начале 20-х годов по пресечению масштабных хищений из Гохрана золота, бриллиантов, драгоценностей и для дальнейшей переброски всего этого добра через Прибалтику в Лондон и Париж. Потом эту беспрецедентную акцию остроумно назвали «Бриллианты для диктатуры пролетариата».

Только, судя по некоторым данным, далеко не все в ходе изъятия и возвращения ценностей в Россию проходило безукоризненно, чисто и гладко. Якобы бесследно исчезала по пути домой, в Гохран, какая-то мелочовка – колье и слитки, кольца и камушки, золотые царские монеты и прочий антиквариат…

И старый опер Малахов чуял какую-то, конечно, никем не доказанную связь безупречного советского дипломата «ленинского призыва» Левона Карахана (Караханяна) с армянской родней – нищими братьями Карахановыми, которые как раз именно в то время на полную раскрутили в Ереване свой роскошный ювелирный лабаз. Откуда вдруг на пустом месте у них образовались эти золотые россыпи?.. Правда, после, от греха подальше, они благополучно свалили в Москву.

Ладно, поздно уже ворошить прошлое. Однако Малахов все же покопался в специальной справочной литературе: Лев Михайлович Карахан (Караханян) НКИД сделал блестящую карьеру в Наркомате иностранных дел, был послом в Китае, Турции, одно время даже являлся заместителем наркома. Но как и у многих пламенных революционеров, судьба его закончилась трагически в 1937 году. Мир праху его…

Москва, станция Правда, 24–25 мая 1958 года

– Борь, привет!

– Да, привет! – лениво отозвался Татушин.

– Это я, Эдик!

– Караханов, ты, что ли? – узнал, наконец, Борис.

– Ну да.

– Ты в Москве? Вот ведь – как снег на голову…

– Да вот, прибыл в отпуск. Как насчет того, чтобы повидаться?

– Сейчас соображу. Так… Слушай, Эдюля, у нас сегодня матч с поляками, потом официальный прием по этому поводу в «Ленинградской», я там обязательно должен быть. А вечерком с превеликим удовольствием… Ты приглашаешь? Но я могу быть не один.

– Ради бога, – засмеялся Караханов. – Хоть вдесятером! Давай ко мне в Столешников, дом помнишь? Когда? Ну я же не знаю, когда у вас там все дела закончатся… В девять, в десять, в одиннадцать, без разницы. Жду в любое время… Одичал я в своей дыре на Амуре так, что представить не можешь. Там же одни комары…

Из показаний Эдуарда Караханова:

«Татушин приехал ко мне вместе с Инной. Здесь мы гуляли, а после Татушин с Инной остались у меня ночевать. Когда Татушин оставался у меня, то он сказал, что 25 мая утром он должен встретиться с Огоньковым на улице Горького. Утром мы встали: были здесь у меня Татушин, Инна и Ирина Попова… Позавтракав, мы на машине Татушина вчетвером поехали на примерку костюма, а затем поехали к магазину вина на улице Горького. Там мы встретили Огонькова, Стрельцова и Сальникова. Сальников вскоре ушел, а Стрельцов и Огоньков остались с нами. Ребята предложили поехать за город».

…Когда Стрелец подкатил на задрипанном такси к пошивочному ателье, Миша Огоньков шутовски всплеснул руками:

– Эдик, глазам своим не верю! А где же твоя непобедимая «Победа»?

– В ремонте, движок что-то забарахлил, – хмуро ответил Стрельцов.

– Ну вот видишь, – засмеялся Мишка. – Надо пользоваться исключительно автомобилями родимого ЗИЛа. – И он хлопнул ладонью по кузову своего «Москвича». – Не патриот ты, выходит, любимого предприятия, Эдик! Не патриот. Надо будет твоему заводскому начальству стукнуть. Позор! Или, может, опять куда-то вляпался?

– Ладно тебе, балаболка, пошли на примерку! – Стрельцов толкнул дверь мастерской. – Надеюсь, что это, наконец, последняя.

– Другой точно не будет, – заверил Огоньков, – через три дня мы уже ту-ту, к далеким скандинавским берегам.

После утомительных примерочных процедур даже закройщик остался доволен:

– Послезавтра мы ваши замечательные костюмчики доставим прямиком на базу. Так своему администратору и сообщите. Успехов вам в Швеции! Ни пуха ни пера!

– К черту!

– Так, – распорядился Огоньков на улице, – садись, Эдик. Теперь катим на Горького, к «Российским винам». Там уже Борька, наверное, рвет и мечет, из штанов выскакивает.

Татушин ждал друзей на солнцепеке у своего «Москвича». Из его машины вышли две симпатичные девушки и какой-то незнакомый смуглолицый черноволосый парень, он представил их:

– Знакомьтесь, ребята, это Эдик Караханов, мой друг с детских лет, прибыл с далеких берегов Амура, а это – Ирочка и Инночка… Ребята, пока вы там прохлаждались, у Эдика возникла интересная мысль, как нам провести последний выходной в обществе прелестных девушек на лоне природы. Говори, Эдик.

– Хочу вам предложить роскошное место, – широко улыбнулся Караханов. – Тишковское водохранилище в Правде!

Все засмеялись. А Стрельцов пошутил:

– И окунание потом во Лжи!

– Да не издевайтесь вы, ребята, – изобразил обиду Караханов. – Станция действительно так и называется – «Правда». Там у родителей шикарная дача, сад. Вода совсем рядом, лес. Посмотрите на градусник – сейчас плюс 28˚. То ли еще будет?.. Ну чего париться в душном и пыльном городе? «Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья!»

– А это далеко?

– Ерунда! Через полчаса будем на месте. Ну что?

Стрельцов вопросительно посмотрел на старшего товарища.

– Так ведь у нас недокомплект получается, – покачал головой Огоньков. – Вы, как мы понимаем, с девушками. А мы с Эдиком № 1 что, друг на дружку пялиться будем? Не пойдет.

– Да поехали, ребята! Будут вам девушки, будут. Обещаем! К нам в Пушкино за невестами из Москвы приезжают. Поехали! – переглянувшись, дружно воскликнули подружки.

– Ладушки! – все еще с показным сомнением сказал Огоньков. – Только вот затариться бы надо.

– Не надо! – сразу возразил Караханов. – Там у нас всего навалом, не беспокойтесь.

– Ничего. Со своим запасом все-таки нам спокойнее будет. Ну что, Эдик?

Стрельцов отозвал в сторонку Татушина и тихо проговорил:

– Борь, а кто этот Караханов? Мне он как-то…

– Да свой, нормальный парень. Я же сказал, с детства знаю, со школы. Сейчас он военный летчик, по-моему, старший лейтенант… А вообще, семейная история у них непростая. Сами из Еревана. Братья Карахановы держали там очень крупный ювелирный магазин. В начале 20-х перебрались в Москву. Здесь Эдик и родился… Вообще, чего ты вдруг разволновался? Поехали, все будет в полном порядке.

– Да что-то мне так неохота куда-то тащиться. Я бы лучше домой поехал…

– Эдик, не разрушай коллектив!

И друзья отправились в магазин. В те годы, да и в последующие тоже, «Российские вина» славились лучшим алкогольным ассортиментом в столице. В торговом зале, как всегда, было многолюдно. И, как всегда, случались неожиданные встречи.

– Сергей Сергеевич! – Огоньков даже в затылок мог узнать Сальникова, одноклубника и партнера по сборной. – «Друзья встречаются вновь»! Ты-то как здесь?

Сальников смутился: среди футболистов он слыл убежденным трезвенником и первым поборником строгого соблюдения спортивного режима. Кроме того, он был постарше этих ребят, и негоже бы им встречаться в таком злачном торговом заведении.

– У тещи сегодня день рождения, – пришлось объясняться перед молодежью. – Вот и выполняю ответственное поручение.

Олимиийцы воодушевились: «Поздравляем, Сергеич!» – «Да ладно вам, ребята. Тоже мне праздник…» Но Стрельцов уже «взял игру» на себя: «За мной!» Всей компанией они прошли служебным ходом прямиком в кабинет директора «Российских вин». Иван Савельевич излучал радушие:

– Боже мой, вот так сюрприз! Какие гости! Такая неожиданность!

– Иван Савельевич, у нашего уважаемого Сергея Сергеевича Сальникова сегодня большой праздник. А у нас просто выходной, – объяснил Эдик. – Но времени в обрез.

– Все понял. Ниночка!

Симпатичная девушка заглянула в кабинет и вопросительно посмотрела на директора. Тот переадресовал этот немой вопрос Стрельцову, и Эдик произнес:

– Особый режим перед выездом на чемпионат мира, дефицит времени и нынешняя жара позволяют нам только по бокалу сухого вина, так? – обвел он взглядом друзей. С его предложением согласились. – На ваш вкус.

Директор понимающе склонил голову. Он всегда был готов к приему дорогих гостей. Потом не раз жалел, что не додумался завести книгу почетных посетителей.

Когда закупки были сделаны, Сальников уже на улице со всеми распрощался и отправился с авоськой мелодично позвякивающих бутылок на поклон теще…

На окраине Пушкина притормозили.

– Так, Эдик и Ирина, выгружайтесь, а мы с Инкой за пополнением рядов… – распорядился Татушин. – Ждите нас здесь. Мы скоро будем.

Подруг – Марину и Тамару – Инна отыскала на огороде. Надо же, картошку сажают! Ну и видок у них – чистые колхозницы! Старенькие выцветшие платьица, на головах – платочки, сами чумазые. Смех и грех!

– Девки! Разве так советские девушки должны проводить свой законный выходной день?! Стыд и позор! В общем, девочки, вас ждет встреча с потрясающими ребятами! Закачаетесь! Футболисты! Члены сборной! Красавцы! Весельчаки! На днях уезжают в Швецию! Предлагают прямо сейчас ехать на Тишковское водохранилище, там отдохнуть, позагорать, покупаться. Рядом, говорят, есть шикарная дача… У вас на сборы всего десять минут: переодеться, подмазаться – и вперед, принцессы! Там мой Борька с машиной нас ждет.

Тяпки мгновенно были брошены на грядки…

А тем временем оставшаяся часть «экспедиции» смоталась на дачу Караханова, вооружилась посудой, кое-какой закуской, огромным восточным ковром – «скатертью-самобранкой» и заодно удобным лежбищем.

Уже когда основательно расположились у «стола», Марина тихонько стала интересоваться у подруги, а кто из них кто? Тамара зашептала ей на ушко: вот этот, светленький, симпатичный, – Стрельцов, самый знаменитый из них всех, тот, что в тюбетейке, – Миша Огоньков, черненький, смуглый – Караханов, тоже Эдик, ну а четвертый, который за рулем сидел, – Боря Татушин. Да мы их только на фотках в газетах видим!

Ребята тоже, конечно, исподволь оценивали качества новых подруг. Ничего выдающегося, но вполне подходящие девушки.

На тишковском берегу совершенно неожиданно образовалась довольно многолюдная компания. Кроме заезжей молодежи сюда прибыл сам отец семейства Карахановых с супругой Верой Георгиевной, какие-то соседи по дачному поселку, совершенно незнакомая пара, неугомонная, шумная, бестолковая детвора. Санатрук Бабаевич добродушно, по-отечески внимательно наблюдал за невинными забавами и игрищами молодых. Лишь бы все было тихо и спокойно. Он же обещал… Стол хороший: фаршированные перчики, яблоки, апельсины, маринованные огурчики. Все, чего душа пожелает…

Пили, конечно, много. Закусывали с аппетитом. Марина с покорностью домашней кошечки ластилась к Эдику, принимала угощения с его вилки и жмурилась от удовольствия – таких знаков внимания ей еще никто никогда не оказывал. У Татушина в багажнике нашелся мяч, и все принялись играть в волейбол «в кружок». Но это занятие скоро наскучило. Поплескавшись в теплой воде, вернулись к «скатерти-самобранке».

Большая разнородная компания, как водится, после второй-третьей непроизвольно разбилась на «группы по интересам».

– Эдик, ты вот скажи прямо, а почему ты к нам в «Спартак» не переходишь? – спросил Миша Огоньков. – Ведь, насколько я знаю, предложения были, и от довольно серьезных людей.

– Были, – подтвердил Стрельцов.

– Так в чем же дело? Ты посмотри, какая у нас сейчас команда складывается! Мечта! Завтра будем чемпионами.

– Если честно, ребят, по-настоящему моей командой всегда был «Спартак», – смущенно признался Эдик. – Когда был пацаном, из-за Боброва и Федотова болел, конечно, только за армейцев, как их можно было не любить? Став постарше, поиграв в «Торпедо», понял, что «Спартак», в отличие от и ЦДСА, и «Динамо», и других, играет как-то раскрепощеннее, что ли. Никто не жадничает – все играют в пас, с мячиком охотно и свободно расстаются. Видел, что у вас в команде в цене игроки, понимающие, когда придержать мяч, а когда и кому отдать. И главное – забивая, никто не изображает из себя героя.

– Так в чем же дело? – сразу насел Татушин. – Иди к нам, примем как родного!

– Да? И на чье же место? Никиты Симоняна? Упаси меня бог! Ни в коем случае не соглашусь… Да и потом, я начинал в «Торпедо» – это родной мой клуб, все друзья-товарищи… Как я их брошу? Кузьму того же предать не могу, увольте… Да и вообще, чемпионом страны «Торпедо» обязательно станет, вот увидите. Не сегодня, так завтра. Мы тоже не лыком шиты…

– Ну ладно, еще вернемся к этому разговору, время будет, – прервал хмельные излияния товарища Татушин и неожиданно предложил: – Так что, может, в мячик постучим?

– А что?! – подхватил Стрельцов.

– Не, это уж без меня, – отмахнулся Караханов, сидевший неподалеку. – Я останусь болельщиком.

– А вот мы хотим! – завизжали девчонки.

– Все, играем, – скомандовал Борис. – Значит, «Спартак» против «Торпедо». Огонек, ты в ворота, штанги футболками обозначь. Я, конечно, в атаке. А вы, девчата, вместе со Стрельцом отдуваетесь за «Торпедо». Понеслись!

На берегу Тишковского водохранилища такого футбола еще не видали. Азарта у игроков было хоть отбавляй! Татушин лавировал между полуголыми, блестящими от пота телами разгоряченных, по-особому соблазнительных «торпедовок». Смех, шум, громче всех верещала Маринка. Стрелец, скучая в своих «воротах», даже не заметил, как Борис мощно пробил. Го-о-ол!

– С победителей причитается! – завопил, упав на песок, Эдик. И поднял большой палец.

Огоньков озабоченно осмотрел «стол» и скептически оценил:

– Братцы, а с горючим-то у нас действительно швах… Надобно пополнить закрома.

Неунывющий Татушин тут же распорядился:

– Так, мы с Мишкой едем в местный магазин.

– Тут по проселочной дороге километра два-три будет, не больше. Там магазин. Продавщицу зовут Калерия Васильевна… – подсказал Караханов. – Может, и мне с вами?

– Нет, сами разберемся. А вам, Эдики, поручается особо важное задание: до нашего возвращения развлекать девушек.

Показав кратчайший путь, Караханов вернулся к компании. Все складывалось как нельзя лучше – не он стал инициатором продолжения пьянки и «культпохода» за выпивкой.

Подкатив к сельской лавке (иначе не назовешь), Огоньков и Татушин со смехом вошли внутрь. В магазине было пусто – ни продавца, ни покупателей и никаких более-менее съедобных продуктов.

– Хозяюшка! Калерия Васильевна! Ау!

Из подсобки появилась толстая женщина в замызганном халате и выражением смертельной скуки на лице.

– Здрасьте! Вам чего?

– Нам бы, дорогая Калерия Васильевна…

– А мы что, знакомы? Я лично вас первый раз вижу.

– Да раззнакомимся еще, станем вашими постоянными покупателями! Так вот, во-первых, нам бы шампанского.

– Нету, с Нового года не завозили.

– Ну и не надо, обойдемся. Тогда коньячку.

– Нету.

– Водочки…

– Нет. Все выпили. Осталась только «Старка».

Друзья переглянулись: час от часу не легче.

– Значит, берем «Старку». Хуже, чем коньяк, но лучше водки.

Продавщица выставила на прилавок бутылку.

– Вы нас не поняли, дорогая Калерия Васильевна, – продолжал ерничать Огоньков. – Нам нужно три.

Татушин, совершив нехитрые арифметические подсчеты в уме, поправил товарища:

– Нет, семь.

Продавщица мысленно одобрила выбор и объемы: «Широко ребятки гуляют, наверняка из Москвы прикатили отдохнуть с девками на природе».

– Совершенно верно, пять бутылочек «Старки». – Огоньков еще раз внимательно осмотрел полупустые полки магазинчика: – Так. Макароны нам явно ни к чему, пшенка тоже. Кабачковую икру берем?

– Нет, – улыбнулся Татушин, – там у Караханова, вполне вероятно, другая икорка найдется. А вот пивко на утро очень даже пригодится. Давайте десять бутылок.

Лежа на теплом песке, Марина лениво потянулась, взъерошила и без того пышную шевелюру Эдика.

– У тебя кудри на солнце прямо светятся. – Она даже вспомнила красивое слово: – Как нимб. Солнышко ты мое…

Он потянулся к ней губами, но она легко увернулась:

– Нет, Эдик, не сейчас. Потом. Люди же вокруг…

Время текло незаметно. Уже начало смеркаться. Первыми покинули компанию представители старшего поколения и неугомонная детвора.

– Ну что, и нам пора на базу?..

– Кто это сказал? – строгим, совершенно трезвым голосом спросил Татушин.

– Я, – робко отозвался Караханов.

– Ты что, рехнулся? В Тарасовку на базу в таком виде? Нас же всех лично Качалин закопает в штрафной площадке.

– Я имел в виду свою дачу в Правде, – оправдывался бравый летчик Эдик.

– Это другое дело, – смилостивился Борис. – Ребята, подъем!

Огоньковский «москвичок» посопротивлялся чрезмерному обилию пассажиров, но все же сдвинулся с места. Марине повезло, ей ничего другого не оставалось, как взгромоздиться на колени Эдика, и они без удержу, взахлеб принялись целоваться. Тамара, оглядываясь на них с переднего сиденья, хохотала…

– «Съезжалися гости на дачу…» – тихо произнесла Вера Георгиевна, глядя на подкатывающие машины.

– Что? – не понял Караханов-старший.

– Да ничего. Это Пушкин…

– Давайте поиграем в настольный теннис! – запищали девушки. – Смотрите, какой стол шикарный. И ракетки китайские!

– Потом поиграем, успеем еще.

– Идем пить чай!

Хотя какой там чай! Старшие Карахановы расстарались – на столе уже стояли дефицитные рыбные консервы, все те же маринованные огурчики, с пылу с жару аппетитные котлетки. Какой, к монахам, чай? Где рюмки?!

Как всегда, во время изрядно затянувшейся вечеринки то и дело стали возникать какие-то недоразумения, мелкие и серьезные размолвки, взаимные претензии. Излишне возбужденный Караханов (хотя пил не больше других) вдруг, ни с того ни с сего разодрал кофточку на Ирине, приревновав ее к Огонькову. Мишка, дескать, телефончик у нее все выспрашивал, договаривался о свидании в ближайшие дни. Ира Попова убежала от него, но Караханов ее догнал и даже слегка ударил по лицу. Огонькову, впрочем, тоже досталось, и девушки в две руки потом зашивали его порванную рубашку при свете фонаря, закрепленного на старой вишне. Потом всей компанией собирали в траве рассыпавшиеся Тамарины бусы… Словом, веселилась молодежь на полную катушку.

Около полуночи хозяйка Вера Георгиевна осторожно заглянула в общую комнату:

– Ну что, молодежь, еще повеселитесь-помилуетесь или пора уже баиньки?

– Да-да, сейчас определимся, что-то решим.

– Хорошо, Эдик вам покажет комнату, где можно будет отдохнуть.

В комнате Стрельцов снял пиджак. Посмотрел на испуганную Маринку, засмеялся и подошел к ней поближе:

– Иди ко мне. Все будет хорошо.

Они опустились на расстеленную кровать, и Эдик начал медленно и нежно снимать с нее одежду. Девушка неожиданно взбрыкнула и стала вырываться. Он обнял ее в надежде успокоить, но она ногтями вцепилась ему в лицо.

– Ты с ума сошла? – громким шепотом выдохнул он. Провел ладонью по лицу: из ранки на щеке текла кровь. – Идиотка! – Он попытался ее обнять, прижать к себе, чтобы хоть силой утихомирить нервную лихорадку.

Но не тут-то было. Она вырвалась и, как ошалевший зверек, ухватила зубами его за палец.

– Уй, больно же! – уже в голос крикнул Эдик. И рукой оттолкнул ее заплаканное лицо.

Отвернулся, завалился на бок, бормоча под нос: «Ну, какая же кретинка! Все же было хорошо. Ну, не хочешь – и пожалуйста, тоже мне…» И тут же уснул. Окоченевшая от ночной прохлады и страха девушка нырнула под одеяло, немного поплакала и тоже заснула.

Позже Ира Попова заглянула в комнату, оценила обстановку и удалилась. Подойдя к Караханову, она поинтересовалась:

– Там Эдик вроде с Маринкой барахтается. А где же мы устроимся?

– Да плевать, все равно где, мы никому не помешаем. И нам никто помешать не сможет. Тут уже мало кто толком соображает. Пойдем в ту комнату, к Стрельцу, приляжем на тюфячке на полу… Точнее, я на тебе…

– Ой!

– Ничего не «ой»! Увидишь…

– Нет, не хочу. Сам валяйся на своем тюфяке. А я ухожу.

– Смотри, пожалеешь, курва…

Стрельцов проснулся, вглянул на свою несостоявшуюся подругу, которая слегка похрапывала рядом, покряхтел и удивился, узрев на полу полуголого хозяина дачи.

– Эй, тезка, – тихонько окликнул он его, – дай-ка закурить, пожалуйста. Там, на тумбочке, возле тебя я вроде видел. И водички бы желательно.

Сделал пару глотков прямо из графина. Полегчало. Ну не получилось с этой Маринкой, да и шут с ней! Тоже мне лялька-недотрога… Он вновь рухнул на постель и забылся тяжелым хмельным сном.

Но не Караханов. Прежняя возня, вскрики не давали ему покоя. Да и девушка была подходящая, вполне аппетитная. Вот и решился. Когда он нежно перетаскивал Марину к себе на матрасик, она не просыпалась. Только чуть слышно пролепетала: «Эдик, ты?»

– Да, я, – шептал Караханов. И ведь не врал. Он подмял вялое, нежное тело под себя. – Все хорошо… Не волнуйся… Я люблю тебя… Хочешь, даже женюсь…