Текст книги "Я убил Степана Бандеру"

Сентябрь 1962

…В среду – в традиционный день оперативных свиданий – «капитан Ситниковский» огорошил Богдана необычным заданием:

– Ты, разумеется, слышал об убийстве Галана?[22]22
  Г а л а н Ярослав Александрович (1902–1949) – украинский драматург, публицист, член ВКП(б), лауреат Сталинской премии (посмертно). Убит во Львове активистами ОУН.


[Закрыть]

– Ну а как же?! Конечно! Кто об этом не слыхал? Вся Украина шумела, газеты писали. У нас в институте только об этом и говорили…

– Так вот, у нас появились сведения, что одного из предполагамых организаторов убийства знает приятель твоей сестры.

– Так ведь это когда было, ещё в 49-м, по-моему.

– Ну и что? Не все виновные ещё найдены. А убийство, чтоб ты знал, срока давности не имеет… Короче, тебе надо будет поближе сойтись с этим парнем, выдать себя за своего, войти в доверие. Понял?

– Понял.

– Ни черта ты не понял. В общем, делаем так. Хахаль твоей сестры входит в «лесную группу»…

«Ситниковский знал связных и все подробности. Он знал, что эта группа действует, – показывал на суде Карлсруэ Богдан. – В общем, я должен был к ней присоединиться… Ситниковский сказал мне, что если я это сделаю, то очищусь от всех своих прежних грехов и помогу спасти своих родителей…

По плану я должен был создать видимость, будто мне угрожает арест и мне ничего не остается, кроме как уйти в подполье… Я выехал из Львова домой и сказал, что меня ищут. Моя сестра… была связана с этой группой, она написала руководителю группы записку, и он решил, что мы должны поговорить. Тем же вечером мы с ним встретились. Он принёс с собой оружие…

Потом он рассказал мне об этом деле (убийстве Галана), сообщил подробности… Фамилия боевика была Стахур… Один приятель Стахура, львовский студент, занимался литературной работой и часто общался с писателем Галаном в его квартире… Стахур получил приказ убить Галана… Во время разговора Галана попросили закрыть окно, и, когда он встал и повернулся к ним спиной, Стахур достал топор и ударил Галана. В кухне придушили хозяйку… Об этом я узнал уже в мае… При первом удобном случае я покинул подпольную группу и уехал во Львов. Я встретился с Ситниковским и рассказал ему обо всём, что узнал…

Весной 1951 года я бросил учёбу, поссорился со своей роднёй и не мог уже вернуться в село… После я был принят на работу в Службу госбезопасности, меня считали уже постоянным сотрудником, и я получал зарплату… Около 800 или 900 рублей…»

С пединститутом, конечно, пришлось распрощаться. В течение целого года в составе особой группы Богдан ежемесячно отправлялся в так называемые «служебные поездки» на проведение операций под названием «вертушки».

«Это такая спецоперация, чтобы дать подозреваемому проявить себя, – рассказывал бывалый оперативник, полковник Перекрест. – Везут задержанных, по дороге под видом бандеровцев на конвой „нападают” наши же сотрудники, знающие украинский язык. Разыгрывали натурально – внезапно, жёстко. Для достоверности могли конвоиру и прикладом врезать. А подозреваемых везут не в наручниках и не связанными. Нападающие делают вид, что всех воспринимают как одну компанию: „Ага, попались, москалики!” Наши молчат, готовясь достойно встретить „последний час”, а те бьют себя в грудь: „Так мы ж свои, хлопцы!” А хлопцы не верят: „А у кого работал? А какой он из себя? В каких операциях с ним участвовал? А кто про тебя сказать может? Ну ладно, живи пока”. Или водили по лесу: ну-ка, если ты наш, должен знать схроны. Не знаешь – значит, опер, а ну „до гилляки”! Это значит: „на ветку”, повесить. Те ещё выпаливают фамилии, адреса, о делах своих рассказывают. Потом имитировали расстрел „краснопогонников”, так они называли военнослужащих НКВД, и… в лес. А через какое-то время нарываются на наш патруль. Стрельба, погоня, и пленный снова попадает к „москалям”. Только знают о нём уже гораздо больше. Очень тонкая игра. Там у нас был свой „момент истины”…»

Именно тогда Сташинский твёрдо и навсегда осознал, что ему, сильному, уверенному в себе и своей правоте чекисту, позволено гораздо больше, чем слабому и бестолковому.

Потом настало время учёбы в Киевской спецшколе МГБ. Подготовка велась качественная, гоняли курсантов по 16 часов кряду, с краткими перерывами на перекур и приём пищи. По особой методике шло усиленное изучение немецкого языка. Польским Сташинский, слава богу, прекрасно владел ещё с детства.

Много времени и сил уходило на физическую подготовку. Утомительные, выматывающие до дрожи в коленях кроссы, борьба, гимнастика, плавание, приёмы рукопашного боя, работа на снарядах, с гантелями, штангой. Курсантов обучали вождению мотоцикла и автомашин разных марок, фотоделу, картографии, организации крыивок и тайников. Много времени проводили в тире, упражняясь с различными видами стрелкового оружия, овладели даже стрельбой из лука и арбалета. Отдельные занятия посвящались приёмам обращения с холодным оружием.

– Держи рукоять твёрже, – требовал инструктор, – чувствуй траекторию движения ножа… Бей коротко, без замаха. Дави вниз, проворачивай лезвие в теле круговым движением. Тогда внутренняя рана будет в несколько раз больше наружной. Ну, давай! Бей в муляж!

И он бил. Раз, другой, сотый. Пока не вырабатывался автоматизм движений. Чтобы не думать, как проворачивать нож, не искать место, куда воткнуть клинок. Куда-куда?! В сердце!

Лишь много позже Сташинский наконец понял, когоиз них на самом деле готовили – убийц, профессиональных убийц.

Внешне он как будто не менялся. Походка, мимика, поведение оставались прежними. Но всё-таки незаметно для себя он становился другим. Более осмотрительным в общении, внимательным к мелочам, подозрительным, осторожным, в нестандартных ситуациях доверявшим интуиции, внутреннему чутью. Он хорошо усвоил истину, что глаза видят больше, чем мы осознаем, что уши слышат больше, чем нам кажется. Это называется шестым чувством. Если ты ощутил напряжённость, неясное беспокойство, соберись, приготовься к атаке. Интуиция – не мистика.

Ты должен стать своим в любой компании, в любой среде, среди работяг и среди этой вшивой интеллигенции, уметь обхаживать женщин, нравиться им.

Ты – не «мясо». Ты предназначен для выполнения строго конфиденциальных, государственной важности заданий. Но говорить о них пока рано. «Я сам о них ничего не знаю, – признавался инструктор, – и не узнаю, да мне это и без надобности. Придёт время – сам всё узнаешь. А пока учись и лишних, ненужных вопросов никому не задавай – всё равно на них никто отвечать не будет».

Особо увлекательными оказались лекции о терроризме. Преподаватели начинали с истории вопроса. Оказывается, ещё в I веке нашей эры в Иудее действовала секта сикариев (сикой был кинжал или короткий меч), которая занималась целенаправленным уничтожением представителей еврейской знати, сотрудничавшей с римлянами. Фома Аквинский и отцы христианской церкви допускали идею убийства правителя, враждебного, по их мнению, народу.

В 1848 году немецкий радикал Карл Гейнцен доказывал, что запрет убийства недопустим в политической борьбе и что физическая ликвидация людей может быть оправданна исходя из «высших интересов» человечества. Гейнцен считал, что силе и дисциплине реакционных войск нужно противопоставить такое оружие, с помощью которого небольшая группа людей может создать максимальный хаос. Он, по сути, был отцом так называемой «философии бомбы».

За эту идею цепко ухватился и развил в «теорию разрушения» россиянин Михаил Бакунин. В своих работах он отстаивал мысль о признании лишь одного – разрушения и в качестве средств борьбы предлагал яд, нож и верёвку. Революционеры, считал Бакунин, должны быть глухи к стенаниям обречённых и не идти ни на какие компромиссы. Доктрина «пропаганды действием» была выдвинута анархистами в 70-х годах XIX века. Не слова, а только теракты могут побудить массы к оказанию давления на правительство. Эта же мысль позднее будет проходить красной нитью и в работах Кропоткина, где он определял анархизм как «постоянное возбуждение с помощью слова устного и письменного, ножа, винтовки и динамита». К концу XIX века особая роль в пропаганде террора в Европе и Америке перешла к Иоганну Мосту, который проповедовал «варварские средства борьбы с варварской системой».

До Первой мировой войны терроризм считался уделом левых. В XX веке террор был возвышен на государственный уровень. Вне зависимости от провозглашённого строя. При этом вовсе не обязательно использовать огнестрельное или холодное оружие. Во все времена люди успешно травили своих врагов и соперников. В некоторых случаях это средство было куда более эффективным, не оставляющим явных следов.

Преподаватели школы, разумеется, не вдавались в историю применения боевых отравляющих веществ (БОВ) органами НКВД. Лишь вскользь упоминали, что первая токсикологическая лаборатория была создана ещё в 1921 году по личному заданию Ленина. В основном речь шла о свойствах различных ядов, тех самых БОВ.

«Главное, – вдалбливали Богдану премудрые учителя, – пойми, что терроризм – это не выстрелы, не взрывы, не яды. Но и они, конечно, тоже. Это – инструмент. Инструмент войны в политической игре. Такой же, как и все прочие инструменты. Как плоскогубцы или молоток. Как лопата. Или ледоруб (хотя нет, про ледоруб – не надо, забудь, это случайно на язык попало). Усвой: инструмент никогда не виновен. Разве можно таить обиду на молоток, которым неумелый хозяин шандарахнул кого-то по пальцу? Виновен тот, кто держал в руках этот инструмент…»

Интересно проходили занятия по изучению архитектурных, ландшафтных, исторических, географических, климатических и прочих особенностей крупных немецких городов. Карты, местные газеты, фотоснимки, кинохроника, книги, увлекательные рассказы лекторов. Всё это пригодилось во время зачёта, когда Богдану попалось довольно сложное задание по ориентации в Мюнхене и Кёльне…

Получив «диплом» высококвалифицированного специалиста, Сташинский оказался в жестокой западне. Что возможно было предпринять в этих тисках? Подобно лисе, угодившей в капкан, отгрызть себе лапу и бежать без оглядки в никуда? Или смириться с пожизненным свирепым пленом? Третий вариант был прозрачно ясен и неотвратим, как гильотина: твоя собственная смерть.

Существовали особые принципы, по которым в эту команду подбирались исполнители. Прежде всего люди, напрочь лишённые биографии. Без родных и близких.

Без веры в вечные ценности и в существование таких понятий, как любовь, сострадание, жалость, надежда или просто счастье. Люди, потерявшие чувство боли. Трусоват? Ну что ж. Тут знали: самыми жестокими исполнителями, как правило, бывают именно самые отъявленные трусы.

Им внушали: человек боится смерти. Странно, конечно, потому что она неизбежна. Каждый прожитый день приближает тебя к могиле. Медленно, но верно. Каждый день рождения, который ты радостно празднуешь, – это ступенька чёрной лестницы, которая ведет «туда». Смерть – самое простое решение всех проблем. Самое лучшее решение. И самое распространённое.

Через два года, к июлю 1954 года, он уже знал, кем станет завтра, – Йозефом Леманом, круглым сиротой, тем, кто на самом деле уже покоился в сырой немецкой земле.

Я постепенно убеждался в правильности советского режима и всё больше проникался мнением, что я всё это делаю на благо советского народа… Я был убеждённым коммунистом, я всё делал по политическим убеждениям…

Из протокола допроса Б. Сташинского в ходе дознания.

Сентябрь 1962 г.

«Святая троица» и «двойкари»

После гибели верного друга и соратника Романа Шухевича Степан Андреевич чувствовал себя неуверенно и одиноко. «Молодая поросль» сумела протащить на вакантное место представителя Провода на украинских землях своего человека Васыля Кука, который стал в определённом смысле противовесом главному Проводнику. Бандера ощущал, что его постепенно оставляли старые товарищи, с которыми связывали годы борьбы, подполья, судебные процессы, тюрьмы. Отошёл от политической деятельности и занялся исключительно литературным трудом и издательским бизнесом первый Проводник Краевой экзекутивы Богдан Кравцив. Наукой увлёкся видный оуновец Владимир Янив. И даже один из ближайших друзей Степана Андреевича, бывший его заместитель Мыкола Лебедь перебрался в Америку и основал в Нью-Йорке «Исследовательско-издательское бюро „Пролог”», которое занималось сбором и анализом всевозможной информации об Украине. Главное – они безнадежно пали духом, разочаровались, осознавая бесперспективность бесконечной войны. Их даже перестали интересовать теоретические воззрения вождя!

А ведь Степан Андреевич в своей очередной работе «Перспективы украинской революции» ставил вполне конкретные цели и задачи на годы вперёд: «Украинский национализм категорически отбрасывает и борется как с московским большевизмом, коммунизмом, так и с любым устремлением возвратить состояние национально-политического и общественно-экономического угнетения белой или какой угодно другой Россией или другими оккупантами. Те социальные отношения, которые были навязаны Украине прежними оккупантами, как и любая попытка их возобновить, находят в украинском национализме непримиримого врага. Наша цель есть построение в Украинском Государстве своего собственного общественного строя, в соответствии с потребностями и желаниями всего украинского народа, что обеспечит украинской нации наилучшее развитие, всем гражданам Украины – полную свободу, справедливость и благополучие. Тут украинский национализм идёт собственным путём, беря за основу решающие критерии: украинский народ, украинская семья, природные данные, жизненные условия и потребности Украины. Из чужих примеров и достижений украинский национализм берёт лишь то, что отвечает интересам украинского народа. Из прошлого берёт он те ценности, которые создавал сам украинский народ в свободном своём развитии и которые отвечают современной жизни и её уровню. А всё то, что навязано ему чужим господством против его воли и устремлений на протяжении целого исторического развития, как ранее, так и в последнюю четверть века, отбрасывается…»

В зреющем конфликте оппозиционеры, прежде всего, не соглашались с вождём в двух вопросах. Это – идеология освободительной борьбы, а также будущее социальное устройство украинской державы. Перспективы «несогласные» видели в воплощении… Марксовой идеи о создании бесклассового общества, в котором будет ликвидирована всякая частная собственность, почти как при коммунизме. Дескать, ныне на Украине всё нормально, хорошо, беда только в том, что верховодят москали, а не украинцы. Достаточно только сбросить диктат Кремля, московского Хрущёва заменить на украинского Хруща, и жизнь станет прекрасной и удивительной.

Подобные «марксистско-ленинские» постулаты предлагалось внедрить и в идеологической сфере. Оппозиция требовала отбросить идеалистическое мировоззрение и признать материализм высшим достижением философской мысли, полностью отлучить политическое движение и всю общественную жизнь от религии и добиться равного распространения атеизма наряду с обучением религиозным догмам.

На деле своё наступление раскольники повели по-оппортунистически. Украинцам на чужбине твердили, что провозглашаемые ими идеи – это современные политико-программные позиции украинского революционно-освободительного движения на родных землях, а потому эмиграция непременно должна принять их как свои, если желает сохранить духовное единение с родиной. Оставшимся на порабощённой Украине единоверцам внушали, что именно их взгляды на сегодня являются самыми передовыми во всём западном мире и большинство эмигрантских кругов ОУН принимает их.

Бандера понимал, что подобные «телодвижения» грозят полным разложением всего движения, поэтому жёстко пресекал любые попытки «идейного перерождения и инакомыслия». Он напоминал, что «ОУН стремится к благополучию целого украинского народа и всех граждан Украины, а не какой-то одной части, общественного слоя и так далее… Внутриукраинская политика ОУН есть и всегда должна быть освободительной, а не партийной…».

В конце концов конфликт между Проводником и оппозицией был вынесен на рассмотрение конференции Заграничных частей ОУН, которая состоялась всё в том же Миттенвальде. Более искушёный в оргвопросах Степан Бандера блестяще подготовился к этому мероприятию, и большинством голосов деятельность оппозиционеров была гневно осуждена. Им предложили возвратиться на верный путь и «проявлять дисциплинированность в рамках Организации».

Однако сразу же после конференции «еретики» отозвали своё гарантийное письмо, в котором заверяли, что они подчинятся решениям конференции, какими бы они ни были.

Степан Андреевич отчётливо понимал, что идейные противники стремятся подточить годами возводимый им самому себе бронзовый постамент. Он публично заявил о том, что оппозиционеры «перешли с националистических позиций на социалистические. Они не только от своего имени предлагают социалистические тезисы, но, что ещё хуже, упорно распространяют среди украинской эмиграции и перед иным миром фальшивые сведения, будто бы украинское революционно-освободительное движение, и в частности ОУН, на украинских землях также выдвигает чисто социалистическую программу, и именно в её духе ведёт освободительную борьбу». Лев Ребет в своем журнале «Современная Украина» без устали твердил, что ОУН на украинских землях имеет чисто социалистическую ориентацию, «в конце концов так же, как все украинские группировки, за исключением гетманцев, а потому, дескать, и Заграничные Части ОУН… должны изменить свои программные позиции, сориентировать их в направлении программы т. н. „идейного коммунизма”».

Пусть будет так, решает Бандера и прибегает к своему испытанному, плутовскому приёму: вновь объявляет об уходе с поста Проводника Организации, понуждая Провод 34 ОУН выступить с туманным заявлением: «22 августа 1952 г. Степан Бандера ушёл с должности председателя Провода Организации Украинских Националистов и передал эти функции председателю Провода ОУН на Украинских Землях – до времени избрания нового председателя Провода ОУН… Председатель Провода Зарубежных Частей ОУН, избранный на последней конференции, Ярослав Стецько… предложил избрать на его место Степана Бандеру. Степан Бандера на это не согласился, но вошёл в состав Провода 34 ОУН, который и далее возглавляет нынешний председатель».

Закручивая интригу, Степан Андреевич тут же обращается с открытым письмом ко всем членам ОУН:

«Я ушёл с высшего поста в Организации, но этим не приостанавливается моя многогранная работа в ОУН и участие в её борьбе, которой я отдаю все мои силы, как и прежде. Отставка с поста председателя не является ни отходом от активной работы в Организации, ни отказом от ответственности за её дальнейшее развитие и её политику и освободительную борьбу. Она лишь меняет характер моей ответственности и работы, но не само содержание и состояние, что, невзирая на положение, всегда определяется одним принципом: отдавать всего себя, все свои силы и способности на службу нации, её освободительной борьбе, и повседневно в любом положении и в любой ситуации делать всё, что в твоих силах, чтобы дело обстояло наилучшим образом.

Своей отставкой я старался доказать Организации необходимость возвратить всему революционно-освободительному движению идейную и политическую сплочённость… Надеюсь, что в связи с моей отставкой и выборами нового руководителя Провода ОУН Организация рассмотрит основательно… сущность „оппозиции”, содержание и последствия её работы…»

Как и следовало ожидать, ближайшая конференция ОУН единогласно переизбрала Степана Андреевича своим лидером. Бандера «вынужден» был подчиниться.

Однако так и не угомонившийся Лев Ребет тут же примчался к Проводнику и сообщил, что получил радиоуказание от председателя Провода ОУН на украинских землях с требованием переизбрания руководства 34 ОУН специальной коллегией уполномоченных в составе его самого, Зенона Матлы и вас, Степан Андреевич.

Бандера, с трудом сдерживаясь, заявил Ребету, что примет это ультимативное требование, но лишь при условии предоставления ему письменного оригинала мифического «радиоуказания», которое пока для него не более чем филькина грамота…

Выждав какое-то время, Ребет положил на стол Проводнику новую бумагу. Это был проект заявления, с которым Бандера должен был обратиться к членам Организации с признанием своей вины, ошибок и расхождений с нынешней идейно-политической платформой ОУН.

Прочтя бумагу, Бандера, уже не выбирая выражений, заорал на Ребета:

– Провокатор! Катись отсюда к чёрту, недоумок!

Редактору только того и надо было. Он удалился с гордо поднятой головой и в тот же день разослал во все эмигрантские газеты и персонально некоторым авторитетным деятелям Организации резолюцию об окончательном «разводе» С. А. Бандеры с Проводом ОУН. Но просчитался – ветераны движения Ребета не поддержали.

Тогда Лев Ребет вместе со своим единомышленником Зеноном Матлой объявили о создании новой организации украинских националистов – «двойкарей» (по числу лидеров), в очередной раз обвинив Бандеру и Стецько в «склонности к тоталитаризму и авторитаризму». На свою сторону «двойкарям» удалось перетащить руководителя Провода ОУН на украинских землях Василя Кука, который подтвердил, что «Бейбеда (Степан Бандера) отошёл от постановлений III Чрезвычайного большого Собрания ОУН и он ни формально, ни фактически не является Проводником ОУН. Провод надеется, что Бейбеда во имя сохранения целостности ОУН прекратит свои раскольнические действия…». В качестве выхода из патовой ситуации Кук предложил всё-таки создать коллегию уполномоченных в составе Льва Ребета, Зенона Матлы и Степана Бандеры.

«Вождь», естественно, отказался от сотрудничества с «двойкарями»: «Обвинения меня и 34 ОУН… являются неправдивыми и безосновательными… Эти двое действовали бы однозначно против третьего. На таких условиях… не может быть согласия на моё участие в Тройке…»

Открестившись от участия в «святой троице», Бандера затеял генеральную чистку рядов. Первыми «из вычищенных, – рассказывал историк Роман Кричевский, – были: д-р Богдан Кордюк, инженер Богдан Пидгайный и издатель „Украинского Самостийныка”, сотник УПА д-р Модест Рипецкий… Было очевидно, что Бандера готовит весь верный себе аппарат 34 для генеральной расправы со сторонниками решений провода ОУН на украинских землях…»

Уже летом 1955 года все оппозиционеры были с позором изгнаны из ОУН и «пошли своим путём». Одновременно соратники единодушно переизбрали Степана Андреевича Проводником на новый срок, практически пожизненный.

В середине 1950-х семья Бандеры наконец-то перебралась в мюнхенский дом герра Стефана (или Степана) По-пеля, документами которого отныне пользовался Степан Андреевич. Старшая дочь Наталья вспоминала, что именно тогда в украинских газетах ей постоянно попадалось на глаза имя Степана Бандеры. У неё возникали кое-какие догадки относительно реального значения своего загадочного отца, но подтверждения они пока не находили.

Да и в целом отношения в семье складывались не лучшим образом. Близкий к Бандере Мирон Матвиейко прозрачно намекал, что причиной многочисленных семейных раздоров была дама сердца Степана Андреевича, являвшаяся женой одного из его охранников. И когда эта связь стала явной, произошёл принеприятнейший скандал. Мирон вообще частенько распускал язык, договорившись даже до того, что «добрый семьянин» Бандера избивает свою беременную жену Славу, нанося ей удары в живот…

«Проводника я встречал почти ежедневно в бюро 34 ОУН на Цеппелинштрассе, 67 (конечно, когда он был в Мюнхене), – рассказывал один из референтов по связям с Краем. – Бандера старался всегда быть важным, напускал деловитость. Я не раз слушал его выступления перед членами Организации. Говорил он всегда одно и то же. О необходимости усиления диверсионной работы на Украине, о „Деле”, „Поступке”, о неизбежности жертв. Не скрывал, что финансовые расходы на заброску шпионов оплачивает БНД[23]23
  БНД – Федеральная разведывательная служба Западной Германии.


[Закрыть], более того, хвастал этим… Работа на западногерманскую разведку не запятнает украинских националистов, подчёркивал Бандера и приказывал агентам, которые направлялись на Украину, вербовать там надёжных людей и переправлять наиболее ценных за границу. Эти „парни с Украины” проходили в БНД специальное шпионское обучение и снова возвращались домой. „О, это были бы настоящие, ценные агенты!” – восклицал проводник, довольный своим „гениальным” планом. Рекомендовал им больше заниматься саботажем, убивать авторитетных советских граждан. Группе Ганяка советовал пускать пыль в глаза БНД, придумывая фальшивые информации о заварухах, бунтах населения, сопротивлении и борьбе против советской власти в западных областях Украины…»