Текст книги "Я убил Степана Бандеру"

Москва, Комитет государственной безопасности. Март 1958

Богдан уже собирался домой (благо прежний «ночной режим» на Лубянке, о котором с ностальгией вспоминали редкие старожилы, постепенно менялся на более или менее нормальный), когда раздался резкий телефонный звонок.

– Богдан Николаевич, – сказал дежурный по управлению, – вас ждёт начальство, поторопитесь.

Шагая по длинному, слабо освещённому коридору, Сташинский мысленно анализировал и просчитывал возможные варианты неожиданного вызова. Оперативные сводки подготовлены, вот они, в папке, в левой руке. С агентурой он связан не был по конспиративным соображениям. У ликвидаторов максимально ограниченный круг общения. По занятиям у преподавателей и тренеров особых замечаний как будто нет. Очередная командировка? Он, как юный пионер, всегда готов. Тем более с Инге, считай, уже больше двух месяцев не виделся… Но в душе всё же зрело какое-то недоброе предчувствие.

Интуиция Богдана не подвела. Непосредственный начальник Сташинского при появлении агента аккуратно закрыл лежащую перед ним серую папку с какими-то бумагами, кивнул на стул у приставного столика:

– Садись.

Кабинет был большой и скучный. Ничего лишнего. Плотные шторы на окнах. Сейф. Книжный шкаф, целую полку которого занимал стройный ряд тридцати тёмносиних, почти чёрных томов собрания сочинений Максима Горького. Верхний свет был выключен. Лишь на столе горела настольная лампа. На стене за спиной хозяина кабинета висел портрет Дзержинского, на противоположной – большая карта мира.

– Так, Богдан, слушай меня внимательно. В целом я доволен твоей работой, успехами на занятиях. Инструкторы тебя хвалят. Только немецкому всё же больше внимания уделяй, поднажми на диалекты. Но в целом ты молодец.

– Спасибо, Пётр Григорьевич.

– Но, думаю, ты несколько засиделся… Кстати, – неожиданно спросил начальник, – как твои бытовые дела? Ты в «Москве» по-прежнему?

– Ну да, привык уже. Обжился, акклиматизировался, постепенно привыкаю к столичной жизни.

– Ну и ладненько. Так вот, Богдан, – вновь круто сменил тему Пётр Григорьевич, – готовься к спецкомандировке. Задание ответственное, даже более чем ответственное, – жёстко подчеркнул он. – Есть новый объект. Всё то, что было в Мюнхене, считай, являлось как бы генеральной репетицией, понял?

Ответ Сташинский отчеканил, как учили:

– Так точно, товарищ полковник, понял!

Начальник отдела внимательно посмотрел на ликвидатора:

– С доктором у тебя всё прошло чисто, без брака, чин чинарём. Ты всё сделал правильно, не наследил, у наблюдателей замечаний не было. Сегодня уже даже все мюнхенские хохлы заткнулись, позабыли своего профессора… В общем, твоя кандидатура согласована. О новом объекте получишь полную информацию. Если в двух словах: эмигрант, националист отпетый. Зовут Стефан Попель. На днях отправишься в Голландию, там оуновцы затевают некоторые мероприятия. Он тоже там должен быть. Твоя задача проста: только наблюдать, никаких активных действий. Потом всё подробно доложишь Сергею. Да, – заметив вопрос, вертящийся у Богдана, уточнил полковник, – именно так, после Роттердама в Москву ты уже не возвращаешься, остаёшься на какое-то время в Берлине… Все текущие задания передашь Осетинскому. Я уже распорядился, он в курсе.

В общем, делай то, что умеешь делать хорошо, и не забивай себе голову высокими материями. Боишься?.. Правильно. Стало быть, не дурак. Впрочем, я в тебе не сомневаюсь. Только законченные тупицы считают, что самая первая ликвидация – самая трудная. А дальше, мол, всё катится как по маслу. Чушь! Это не так. По себе знаю. Глаза боятся – руки делают. Знаешь, есть такая расхожая фраза: «Чтобы победить противника, нужно в первую очередь победить самого себя, преодолеть собственный страх…»? Ну и так далее. Считай, подготовка к будущей акции уже началась. Давай, парень, шагай. Завтра со всеми вопросами ко мне к 17.00.

Роттердам. Май 1958

– Свежо, – предупредил охранник, открывая дверцу «опеля», – с реки сыростью тянет, Степан Андреевич.

– Ничего страшного. – Бандера вышел из машины, оправил пиджак. – Пиджак не помялся?

– Да нет, всё вроде в порядке.

– Ну, веди. Ты знаешь, где могила-то?

– Конечно. Вот план кладбища, место № 1111. Словно специально номер подбирали…

– Да, – коротко сказал Бандера, – специально, с особым, знаешь ли, значением.

Они прошли через центральные ворота кладбища Кроосвейк, свернули направо. Ещё чуть-чуть, и перед ними открылось чёрное мраморное надгробие в виде казацкого креста. На нём был выбит трезубец (в виде эмблемы ОУН) и надпись кириллицей «Евген Коновалец».

Здесь уже собралось немало народу, и, хотя разговоры велись тихо, над толпой всё равно стоял приглушённый гул, напоминая пчелиный рой. Бандера не стал обходить всех присутствовавших с приветствиями. Скорбно смежив веки, сперва поклонился могиле, а потом тем, кто пришёл почтить память Коновальца. Кому положено и позволено, сами потом подойдут.

– Порядок? – обратился он к охраннику.

– Конечно, Степан Андреевич. Всё в норме. Я присматриваю.

– Давай-ка отойдём.

Вдвоём они свернули с главной аллеи на боковую. Остановившись в тени какого-то дерева, Степан Андреевич вынул из кармана несколько аккуратно сложенных листков с тезисами речи памяти основателя Организации украинских националистов.

Проговаривая вполголоса текст, Бандера обратил внимание на белых кроликов, которые, ничего не боясь, сновали чуть не под ногами.

– Откуда? – Он поднял удивлённые глаза на охранника.

– Да это местная достопримечательность, Степан Андреевич, – пояснил тот. – Прижились, все уже привыкли, их тут подкармливают. В руки не даются, но приближаться к себе позволяют, людей не боятся.

– Надо же, – усмехнулся Бандера, – да у нас бы их давно…

Охранник был готов хихикнуть, но, вспомнив о скорбном месте и дате, опустил голову. Степан Андреевич, уже забыв о «местной достопримечательности», что-то черкал в своих заметках. Он не обращал внимания на молодого, лет тридцати, статного темноволосого молодого человека, который стоял чуть поодаль со скромным букетиком в руках и время от времени поглядывал в их сторону.

Сташинский удачно подгадал время, приехав на Кроосвейк до начала траурного митинга, посвященного 20-летию со дня смерти Коновальца. Ещё на стоянке перед кладбищем он вычислил синий «опель-капитан» с известными ему мюнхенскими номерами и теперь неторопливо прогуливался поблизости места предстоящей церемонии в поисках хозяина знакомого авто…

– Двадцать лет – это, безусловно, совсем небольшой временной отрезок в жизни человечества, – негромко, глухо и монотонно бубнил оратор, время от времени отрываясь от лежащего перед ним текста. – Да, но только не то двадцатилетие, которое пролегло между нынешним днём и трагичным маем 1938 года. Оно наполнено событиями такого исторического значения, что по своей весомости могут сравниться с целыми столетиями других эпох… А уж в истории украинского народа и украинской земли это двадцатилетие зарубцевалось такими событиями и процессами, долговременными переменами и трагическими событиями, что их хватило бы на долю многих поколений… И вот стоим мы над могилой этого необыкновенного мужа, полковника Евгена Коновальца. Двадцать лет прошло, как в этой чужой земле, далеко от отчизны, покоится тело одного из великих сынов Украины…

Сташинский увидел, как Бандера оторвался от текста, сделал паузу и промокнул платком сухие глаза.

– Смыслом всей жизни славной памяти Евгена Коновальца было абсолютное самопожертвование и последовательная борьба за волю своего народа, за осуществление на украинской земле, в Украинской державе христианских начал, общечеловеческих и национальных идеалов – воли, правды и справедливости. Бессмертие великой идеи увековечивает и освящает память покойного Полковника, ибо он совершил чрезвычайно много для победы этой идеи… Большевистская Москва хорошо знала незаменимость полковника Коновальца как Проводника украинской национально-освободительной борьбы, украинского национального движения. Убивая Проводника, враг надеялся не только обезглавить Движение, но и полностью его уничтожить. Однако уничтожить Организацию украинских националистов, остановить её борьбу большевикам не удалось даже путём убийства её Вождя.

Когда гитлеризм однозначно проявил свою захватническую сущность, раскрыл свои планы и колониальные методы против Украины, ОУН, не страшась трагичности войны на два фронта, перешла к широким вооружённым действиям, организовав Украинскую повстанческую армию… Неблагоприятные внешние обстоятельства не позволили поднять восстание против большевизма и добиться государственной независимости Украины. Международное положение помогло Москве бросить отмобилизованные в войне армии на удушение освободительной борьбы Украины и других народов, угнетённых большевизмом. Но ОУН – УПА не сложила оружия и не прекратила борьбы… Когда мы стоим над могилой Того, кто был в нашей общей борьбе Первым, Самым Значительным, Единственным, то скорбь и боль охватывает наши сердца с такой неутешимой остротой… – Бандера вновь поднёс платок к глазам, – как тогда, двадцать лет назад, когда впервые, при разных обстоятельствах и не одновременно, но одинаковой молнией сразила нас страшная весть о гибели Полковника. И время, которое прошло с той поры… не в силах смягчить эту скорбь. В двадцатую годовщину смерти Евгена Коновальца прибыли к месту Его гибели сотни сыновей и дочерей украинского народа, чтобы на могилу этого Великого Украинского Патриота, Борца и Проводника положить венки и почтить Его светлую память. Прибывшие – это посланники всей нации, которая хранит память о своём Великом Сыне… И каждый из нас достойно завершит преклонение перед Его памятью, если во время молитвы за вечное счастье Его души даст обет над Его могилой: идти по его следам, всю жизнь отдать на благо Украины и бороться до смерти за её свободу. Чтобы победа великой идеи и правды на века закрепила память и славу их Великого Борца-Подвижника Евгена Коновальца.

За спиной Богдана кто-то из мужчин чуть слышно вздохнул: «Да-а. Умница таки Степан. Лучше не скажешь…» По щекам пожилой женщины, которая стояла рядом, безостановочно катились слёзы. К могиле медленно потянулись люди с цветами. Сташинский тоже подошёл к надгробию, положил свой букетик. Отойдя в сторону, огляделся, ища глазами Бандеру. Увы, но синего «опель-капитана» на автостоянке уже не было…

Западная Германия – Москва. 1959

Довольно скоро господин Ганс Иоахим Будайт (на сей раз под таким именем действовал ликвидатор) убедился, что мюнхенский адрес герра Попеля, которым снабдил его Сергей, оказался пустышкой. Во всяком случае, в указанном районе, у моста Людвига, места жительства «объекта» обнаружить не удалось. Помог самый обыкновенный справочник из телефонной будки.

Без всякой надежды на успех «Будайт» открыл увесистый том на литере «П», пробежал по всему перечню и – вот так удача! – обнаружил запись «Литератор Стефан Попель, Мюнхен, улица Крайтмайр, 7» с указанием номера домашнего телефона.

«Будайт» отыскал этот тихий, уютный переулочек. Самый обычный пятиэтажный дом, явно послевоенной постройки. Подошёл ближе к подъезду, быстро осмотрел входную дверь: замок защёлкивается автоматически, значит, чтобы попасть внутрь, нужен ключ. В списке жильцов увидел фамилию Попеля, рядом кнопки домофона.

На следующий день, около девяти утра Богдан вновь был на Крайтмайрштрассе. Вновь повезло. Во дворе дома из гаража как раз выезжал знакомый «опель». За рулём был тот самый мужчина, которого в мае прошлого года он видел на кладбище в Роттердаме. Доброе утро, герр Попель.

Ещё несколько дней ушло на изучение привычек «клиента», его рабочего графика, круга общения. Теперь «Будайт» назубок знал маршруты и график передвижения Попеля: во сколько тот отправляется на службу, в штаб-квартиру ОУН, на Цеппелинштрассе, 67, во сколько и где обычно обедает, когда возвращается домой. Судя по всему, Попель был склонен к размеренному, стабильному образу жизни, не менял привычек, каких-либо неординарных контактов зафиксировать также не удалось.

Собранной первичной информации было вполне достаточно, и «Будайт» мог возвращаться домой, на базу в Карлсхорсте, где кроме служебных дел его ждала встреча с Инге. На 15 апреля уже была назначена помолвка. Впрочем, помолвка – ещё не свадьба, но всё-таки…

Через неделю поступила команда отбыть в Москву. На Белорусском вокзале его встретил незнакомый молодой человек, который назвал условную фразу и предложил проводить до гостиницы. По дороге разговаривали мало, обходясь общими фразами. Только оказавшись в номере, связной сообщил «Крылову», что завтра сюда, в гостиницу, к нему прибудет один из руководителей Комитета, назвав его Георгием Аксентьевичем.

– Мы будем около двенадцати. А пока отдыхайте, занимайтесь личными делами, погуляйте по Москве. Вот вам суточные. – Он вручил увесистый конверт. – До завтра.

Когда связник удалился, Богдан пересчитал деньги. Сумма получалась немаленькая, хотя он толком не знал, на что хватит его «командировочных», в московских ценах он ориентировался хуже, чем в берлинских. К примеру, сколько здесь стоит бутылка пива, не знал и, когда покупал его в буфете, удивился дешевизне.

Назавтра ровно в полдень в дверь его номера постучали. На пороге стоял крупный, представительный мужчина лет сорока – сорока пяти и вчерашний связной.

– Знакомьтесь. Это – Георгий Аксентьевич.

В отличие от своего несколько суетливого спутника Георгий Аксентьевич держался уверенно и спокойно. Пожав руку Богдану, прошёл в общую комнату. Скептически оглядев номер, покачал головой и пригласил присесть. Разговор высокий чин (а это сразу узнавалось и по поведению, и по манере речи) начал с ничего не значащих фраз, поинтересовался впечатлениями о Москве, потом задал несколько конкретных вопросов о берлинской жизни, в частности о реакции обывателей на существующие неудобства, связанные с разделом германской столицы на секторы влияния между союзниками.

– Как вам Мюнхен? – спросил Георгий Аксентьевич, проявляя осведомлённость о территориальных перемещениях «Будайта». И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Принято решение по Бандере: отминусовать. Способ ликвидации менять не станем. Навыки ещё не забыли?

– Никак нет.

– Не напрягайтесь, товарищ Крылов, – поморщился Георгий Аксентьевич. – Не на плацу. Поговорим лучше о нашем «аппарате». В сущности, принцип действия остался прежним. Но по сравнению с предыдущей моделью имеются некоторые усовершенствования. Во-первых, на этот раз «пистолет» будет сдвоенным, то есть с двумя стволами, которые можно использовать как одновременно, так и поочерёдно. То есть любой сбой исключается. Откажет один, жмёшь на другой спуск – и всё. Конструкторы учли наши пожелания. Бандера, насколько известно, обычно вооружён и всегда передвигается в сопровождении охранника. Так? Вот вам и предназначение дополнительного ствола.

– Охранник?..

– Естественно, и охранник подлежит ликвидации… Во-вторых, дуло оснащено сеточками, которые удержат от выброса стеклянные осколки, даже самые крошечные… Теперь о том, где… Идеальный вариант – в подъезде дома на Крайтмайр. Чтобы попасть туда, наши умельцы изготовили универсальный ключ-отмычку… В крайнем случае – сработать можно будет в гараже во дворе дома. Всё ясно?

– Так точно.

– Я уже сказал тебе, Крылов, мы не на плацу, – с усмешкой сказал Георгий Аксентьевич, оглянулся на своего помощника и скомандовал: – А теперь давай-ка сюда шампанское и фужеры.

Ну, за успешное завершение нашего дела. От нас ждут результатов. Хороших результатов. – Они выпили, и после этого разговор зашёл на самые разные темы. – В Москве задержишься ещё на несколько дней. Посмотри столицу, пользуйся возможностью. Это ведь позор – Германию знаешь как свои пять пальцев, во всех крупных городах там успел побывать, а Москву толком не видел… Кстати, послезавтра 1 Мая. Гриша, – гость обратился к своему спутнику, – товарищу Крылову будет интересно и полезно посмотреть парад, праздничную демонстрацию, верно?

Реши вопрос с пропуском на Красную площадь на трибуну…

Сразу после майских праздников «Крылов» уже приземлялся в Берлине. Встречавший его Сергей был на сей раз немногословен: «Ждём команды».

Хотя мюнхенский отель «Шотенгамель» и считался заурядным, средней руки заведением, но номера в нём были значительно богаче, чем в подобных гостиницах в Москве. Богдан распахнул окно. Возле большого магазина «Герти», располагавшегося напротив отеля, сновал народ. Пасмурно, прохладно, хотя уже май на дворе. Да и настроение так себе, соответствующее.

Потом, придвинув к себе журнальный столик, «Будайт» перебрал своё снаряжение. Так, универсальная отмычка с пятью различными наконечниками. Собственно сам двуствольный «аппарат» с ампулами. Отдельно десять таблеток с противоядием и ампулки, содержание которых нужно было вдохнуть сразу же после выстрелов…

На часах – почти половина девятого. Пора! Авось сегодня повезёт. Агент проглотил таблетку, запил водой и двинулся на «промысел». Около девяти он уже был у дома Попеля. Бесцельно прогулялся по соседним улочкам, вновь вернулся на Крайтмайрштрассе. Гараж был по-прежнему заперт. «Будайт» взглянул на часы: уже одиннадцать, маячить тут дальше бесполезно. Он отправился к мосту Людвига, заглянул в Немецкий политехнический музей. Прошло ещё минут сорок.

В обед Попель дома тоже не появился. Значит, опять пустышка, третий день подряд. На хрена, спрашивается, он сегодня эту таблетку глотал? Надо будет, кстати, спросить у наших «химиков», может, у этого препарата какой-нибудь побочный эффект имеется?.. Не зря же всё время голова трещит, на коже какие-то болезненные ощущения. То озноб, теперь вот испарина. Наверное, температура немного скачет. Может, простыл?.. Только этого ещё не хватало.

Свербящее предощущение тревоги и опасности не оставляло ликвидатора. К тому же вчера случилась неприятность. Выждав подходящий момент, Богдан решился на деле испытать отмычку и проникнуть в подъезд. Благо пешеходов на улице почти не было. Попробовал одну насадку – не то, вторую – тоже мимо. С третьим наконечником и вовсе приключилась беда – застрял. Проклятье! Он с силой попытался провернуть ключ в замке, но тот был неподвижен, как заколдованный. И вдруг – кряк! – наконечник обломился и провалился в замочную скважину… «Медвежатник», мать твою!

Лишь на пятый день «Будайту», который на этот раз стоял неподалеку на улице Занд, наконец удалось засечь, как Попель, сидя за рулём своего «опеля», без сопровождения охраны (!), медленно заезжал во двор дома. Первоначальный план пришлось менять на ходу: теперь следовало догнать Попеля, вместе с ним войти в подъезд, а там уж – как получится. Он двинулся за «объектом», на ходу доставая из кармана заветный газетный свёрток. Попель был уже совсем рядом, в двух-трёх шагах. Ещё немного – и… Но в последний момент «Будайт» неловко споткнулся и остановился. Нет! Почему «нет»?! Чёрт его знает, что-то остановило… Лоб мгновенно покрылся мелким противным потом, руки задрожали. Богдан резко развернулся и почти бегом устремился в сторону тошнотворного Королевского сада.

Там забрёл на какую-то пустынную аллейку, огляделся и разрядил смертоносный яд прямо в землю, а потом зашвырнул «аппарат» и испорченную отмычку в канал.

Вернувшись в отель, незадачливый ликвидатор попытался без спешки, шаг за шагом проанализировать происшедшее, понять, какой голос свыше его остановил и, может быть, спас? Так и не придя к какому-нибудь здравому выводу, понял одно: он попал в жёстокий цугцванг, то есть оказался в патовой ситуации, при которой любой ход шахматиста способен только ухудшить позицию. Ведь решение уже было принято, и вовсе не им.

Через две недели из Москвы в Карлсхорст спецпочтой доставили посылку для Богдана: точно такой же пистолет с зарядами, усовершенствованный набор отмычек и дополнительные нейтрализаторы ядовитого газа. Опять следовало ждать и надеяться на счастливый случай.

Мюнхен. 15 октября 1959

Никогда и ни при каких обстоятельствах Степан Андреевич не расставался с личным оружием. Справа под мышкой (Бандера был левшой) в кожаной наплечной кобуре постоянно находился заряженный револьвер. За Проводником тенями следовали охранники.

Правда, «отца утомляла постоянная охрана, – уточняла дочь Наталка, – и иногда он бывал очень неосторожен. Он твёрдо верил, что находится под Божьей защитой и говорил: если меня хотят сжить со света, то уж непременно найдут способ ликвидировать даже вместе с охраной».

Между тем Служба безопасности ОУН, оправдывая своё существование, усердно стращала Проводника вездесущими агентами Кремля, а также информировала об успешно проведённых операциях по их ликвидации.

…1947 год. Некий Ярослав Мороз якобы готовился исполнить приказ высшего руководства советского МГБ по уничтожению Степана Бандеры. Попытка покушения предотвращена. Весной следующего года в Западной Германии капитан польской Армии крайовой, агент Москвы Владимир Стельмащук (Жабски, Ковальчук) также готовил покушение, но, преследуемый СБ, скрылся за границей.

Ещё через год Степана Андреевича удалось заинтриговать сообщением о том, что в Праге, на специальной базе КГБ развернута полномасштабная подготовка к осуществлению уже спланированного убийства «вождя». Затем в поле зрения СБ попал подозрительный немец, родом с Волыни, Степан Либгольц. Чуть позже бдительная охрана задержала мелкого чешского коммерсанта, некоего Винцика, который с неизвестными целями разыскивал адрес школы, в которой учился сын Бандеры Андрей…

Возглавлявший в начале 1950-х годов разведку 34 ОУН Степан Мудрик-Мечник рассказывал, что, по данным завербованного им агента Зажицкого, КГБ СССР имел поручение от высших чиновников Кремля любой ценой физически уничтожить всю верхушку Организации – Степана Бандеру, Ярослава Стецько, Степана Ленкавского и самого Мудрика. За свои сведения Зажицкий требовал всего лишь несколько тысяч марок, уточняя при этом: «Помните, что в счёт входят такие технические средства, каких мир ещё не знает». Но на его предложение тогда не купились, а зря…

Даже если поделить все эти данные спецслужб ОУН, не вызывает сомнений, что охота на Бандеру никогда не прекращалась.

…Едва Богдан почувствовал оружие в кармане пиджака, в нём что-то изменилось совершенно непостижимым образом. Он и сам вряд ли смог бы внятно объяснить, в чём заключается эта метаморфоза. Улыбнулся, вспомнив слова одного из своих московских учителей: «Мужчины деляется на две категории: у одних есть оружие, а у других его нет».

Сейчас он чувствовал себя спокойно и уверенно, голова была ясной. Безоружное и безвольное существо в одно мгновение преобразилось в «человека с ружьём», готового выполнить приказ.

В этот день «Будайт» внёс коррективы в привычный график слежки. Теперь утро он начал не с дома Попеля, а расположился неподалеку от оуновской конторы на Цеппелинштрассе. Около двенадцати из подъезда вышли двое – «объект» в сопровождении какой-то женщины, – сели в машину и куда-то покатили.

* * *

Захлопнув папку с тиснением «Строго конфиденциально», в которой, впрочем, не было ничего мало-мальски интересного, Степан Андреевич встал из-за письменного стола и подошёл к окну. Во дворе дворник сгребал граблями в кучи опавшие листья, его помощник утрамбовывал охапки в большие бумажные мешки. Через час-другой сюда подъедет мусорная машина, они забросят в кузов свой кажущийся невесомым груз и вывезут на городскую свалку. Какого лешего, ведь можно сжечь всё это прямо во дворе?! Степан Андреевич вздохнул, явственно вспомнив горьковато-сладкий запах палёных листьев…

Он прикрыл глаза. Ни к какой работе его сегодня совершенно не тянуло, просто душа не лежала. Хотелось махнуть на всё рукой, сесть в машину и поехать куда-нибудь за город. Без охраны, без водителя, одному. А лучше со спутницей… Или отправиться на стадион, где сегодня его любимая «народная» команда, клуб «Мюнхен-1860», принимает спесивую «Баварию». Посидеть на трибуне, поглазеть на игру футболистов, погорланить – и ни о чём вообще не думать. А потом заглянуть в биргартен «Левенброй колер», посидеть за пивом…

Впрочем, Степан Андреевич, конечно, прекрасно понимал, что всё это невозможно. Уже несколько лет он не покидал помещения (дома, конторы) и не появлялся на улице или (при крайней необходимости) в присутственных местах без вооружённых телохранителей. Мало ли что.

Время-то уже почти обеденное, пора бы уже перекусить, немного отдохнуть. Он выглянул в приёмную. Как назло, именно в этот момент куда-то запропастился безалаберный охранник. Чёрт с ним. Степан Андреевич не имел никакого желания дожидаться этого олуха.

– Фрейлейн, вы не откажете мне прокатиться вместе на рынок? – обратился он к своей секретарше. – Мне без женской подсказки будет трудно.

– Конечно, – живо откликнулась молодая женщина, которой сидение в четырёх стенах уже порядком опостылело. – А что вы желаете купить?

– Я во всём полагаюсь на вас. – Бандера, как ему казалось, многозначительно и выразительно ухмыльнулся.

15 октября 1959 года Степан Андреевич Бандера грубейшим образом нарушил одну из заповедей «12 примет характера украинского националиста», а именно: «Осторожный. Это означает, что всегда придерживается всех основ конспирации».

На рынке, прохаживаясь между рядами, Бандера, по совету спутницы, остановил свой выбор на замечательно краснощёких помидорах, по пути купил несколько пучков зелени и пару килограммов яблок. Продавцы уложили покупки в бумажные пакеты. Степан Андреевич подхватил их под мышку и направился к машине.

Лукавая фрейлейн Мак, которая с удовольствием допускала в отношениях со своим хмурым шефом некоторую фривольность, пользуясь благостным настроением Степана Андреевича, попросила разрешения задержаться на рынке, ей нужно было купить свиные рёбрышки. Бандера махнул рукой, мол, ради бога, оставайтесь здесь, сколько нужно, но к четырём будьте на работе. Вы мне ещё понадобитесь. Потом сел за руль и уехал.

К тому времени «Будайт», добравшись трамваем до Крайтмайрштрассе, был уже на посту, облюбовав себе арку одного из домов на пересечении улиц Занд и Дахауэр, дабы лишний раз не маячить на виду у редких прохожих. Он терпеливо ждал, боясь моргнуть лишний раз, чтобы не пропустить появление Попеля, и всё же синий «опель» обнаружился совсем неожиданно, поворачивая во двор. За рулём находился мужчина, в котором агент безошибочно узнал Попеля.

Пока водитель припарковывал «опель», пока возился, доставая из кабины какие-то пакеты, Сташинский уже был в двух шагах от дома номер 7. На ходу он вынул газетный свёрток, готовя оружие к бою. Быстро, с некоторой опаской сунул ключ-отмычку в челюсти предательского замка, осторожно повернул – слава богу, всё сошло благополучно, дверь мягко отворилась. В подъезде агент мигом взлетел на несколько ступенек, остановился на площадке у лифтов, откуда его нельзя было увидеть от входа, и затаился, обратившись в слух. Так, зер гут, всё идёт по плану. Указательный палец уже крался к спусковому крючку…

Проклятье! Где-то наверху раздался какой-то подозрительный шум, открылась дверь, и женский голос произнёс: «Ауфвидерзейн», и тут же послышались лёгкие шаги – кто-то спускался по ступенькам. Это ещё что там за лахудра?! «Будайт» на всякий случай нажал кнопку вызова лифта.

Каждый месяц 15-го числа, день в день Кресценция Губер получала от любезной фрау Вайнер конвертик за уборку квартиры. 135 марок были далеко не лишними. Хотя для этих Вайнеров такие деньги, судя по всему, сущие гроши. Кресценция медленно спускалась по ступенькам, решая сложную задачу: заслужил ли её Фридрих в этом месяце некой суммы на пиво, или на этот раз муженёк может обойтись? Спустившись, фрау Губер мельком взглянула на темноволосого мужчину, который стоял у лифта.

– Грюс Готт!

Мужчина что-то буркнул в ответ. Кресценция чуть слышно фыркнула, но этот тип даже не обернулся. Подумаешь… На улице она отщёлкнула свой прикованный к поручню велосипед и, с трудом взгромоздившись в седло, направилась домой.

«Герр Попель», учтиво пропустив даму в дверях, начал медленно подниматься по лестнице, еле удерживая свои пакеты. Какой-то господин спокойно шёл ему навстречу. Поравнявшись с «объектом», «Будайт» неожиданно для себя повторил только что услышанные от фрау слова баварского приветствия:

– Грюс Готт.

– Да-да, добрый день, – обернулся к нему «герр Попель».

Лицо мужчины показалось ему знакомым. Новый сосед, что ли? Или нет, кажется, он просто видел этого человека в церкви во время воскресной службы… Бандера не узнал свою смерть, наивно полагая, что это должна быть грязная старуха с косой, или человек в погонах, или полоумный с топором.

Сташинский поднял оружие, всё ещё обёрнутое в газету, и выстрелил сразу из двух стволов прямо в лицо Бандере, который взмахнул рукой, но цианид пули-ампулы уже попал ему на кожу. Он начал медленно оседать, пакет выпал из слабеющих рук, разорвался – и красные помидоры покатились в разные стороны…

Богдан, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, спокойно вышел из подъезда. Дверь за ним мягко захлопнулась. Его трясло от волнения, но он чётко помнил последовательность дальнейших действий.

Через минуту-другую из одной из квартир выглянула, заинтересовавшись странным шумом на площадке, женщина. Увидев распростёртое на лестнице тело соседа, женщина закричала тонким пронзительным голосом. Тут же на площадку выскочила Ярослава Бандера и наткнулась на неподвижно лежащего мужа. Сок раздавленных помидоров она приняла за кровь…

Никаких криков за спиной Богдан уже не слышал. На улице он непринуждённо выронил отмычку в канализационный сток, а самую опасную улику – смертоносный «аппарат», – как и совсем недавно, запустил в тёмный канал в Гофгартене.

Отсюда до вокзала было рукой подать. Вперёд – во Франкфурт! Сташинский сидел в полупустом вагоне, смотрел в окно, не замечая убегающего назад пейзажа. Думал о том, что всё происшедшее с ним сегодня отчего-то совершенно не вызывает в нём каких-либо эмоций, кроме страха и обострённой подозрительности. У Богдана было странное ощущение, что во всём происшедшем он был не участником, а сторонним наблюдателем, как сквозь стекло следившим за развёртыванием событий. «Тем более, – убеждал он себя, – не только же я, но ещё и очень многие оказались вовлечены в соприкосновение с кровью и насилием. Хотя какая там кровь? Не было её и быть не могло». Чисто сработано. Он усмехнулся своей профессиональной лексике. И в то же время осознал: несмотря на весь пережитый ужас, случившееся позволяло видеть себя не только обезумевшим от страха зайцем, настигаемым волками, но в итоге победителем. Живая собака лучше мёртвого льва? Нет. Он заяц, он ощущал себя зайцем. А волк ощущает себя волком. Стоит поверить в себя, и ты уже не трясущаяся жертва, ты сам волк. Факт оставался фактом: он был жив, а этот Попель мёртв[27]27
  Ровно через 3 года после убийства Бандеры, день в день, выступая на процессе в Карлсруэ, адвокат убийцы, доктор Зайцель говорил: «Считаю, что Сташинский… является одним из самых порядочных, самых честных и чистых людей, которые когда-либо стояли перед судом. Он совершил проступок, но его наибольшая заслуга в том, что он признал свою вину и сожалеет, что совершил это».


[Закрыть].