Текст книги "Красные валеты. Как воспитывали чемпионов"

Смущают – нет, искренне огорчают строки предисловия к «Маугли»:

«…С самого начала Киплинг был законченным выразителем идеологии британского империализма, каким он и останется навсегда».

И, выходит, Маугли тоже империалистический герой?.. Значит, я должен быть подозрительным к его словам и поступкам?..

Чушь какая-то…

Кстати, как называется наш трофейный пароходик? Не удосужился глянуть, тяпа! Но всё едино – вперёд! Вперёд, «Шульц и сыновья!»

Завидую Кайзеру: бреется. И Юрка Глухов тоже бреется, хотя всего на четырнадцать месяцев старше меня. Он пропустил год из-за оккупации…

Кайзер помешан на военной истории. Академика Тарле[8]8
  Тáрле Евгений Викторович (1875 – 1955) – академик истории. Этот обрусевший француз окончил Киевский университет в 1896 году. В 1903 – 1917-х годах он – приват-доцент Петербуржского университета; в 1913 – 1918-х годах – приват-доцент Юрьевского университета; с 1917 года – профессор Петроградского университета. Работы, напечатанные в эти годы, выдают разносторонность его интересов. Магистерскую диссертацию он посвятил Томасу Мору (1901), затем его интересы сосредотачиваются на борьбе ирландского народа и вообще Ирландии. В 1911 году Тáрле защищает докторскую диссертацию. С этого времени его интересы связываются с Французской буржуазной революцией, Наполеоном, его политикой и походами и, наконец, Отечественной войной 1812 года, что естественно для человека, прародиной которого являлась Франция, а Родиной стала Россия, которой он служил, не жалея здоровья. Его книга о Наполеоне переводится на десятки мировых языков, составляя подлинную славу историка. Его перу принадлежит также блестящая многотомная работа о «Крымской войне».
  В годы разгрома Академии наук СССР Тарле оказался сослан в Среднюю Азию, и скорее всего был бы расстрелян, как некоторые другие учёные, но Сталину он приглянулся – приглянулись редкий писательский дар, столь важный для историка, и исключительные знания и способности (ведь он успел поработать во многих европейских архивах). Он извлекает Тарле из ссылки и тот, пользуясь редкими архивами, которые открылись ему, создаёт наиболее значительные произведения. Сталин сознавал, как особо важен труд историка в эпоху грядущих мировых столкновений.
  Тарле был отмечен тремя Сталинскими премиями, награждён орденами и медалями.
  Тарле входил в состав Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.
  Он состоял почётным членом, доктором, членом-корреспондентом восьми академий и университетов мира, в том числе Сорбонны и Британской академии.
  Он, безусловно, из наиболее крупных русских историков XX столетия.


[Закрыть] он готов цитировать часами, как и военных историков прошлого, ХIХ века, Михайловского-Данилевского, Апухтина, Богдановича, Шильдера, Драгомирова, Баскакова, Сухотина, Левицкого, Харкевича, а также оригиналы приказов Суворова, Кутузова, Багратиона, Скобелева, Брусилова. Почитает он и Клаузевица. Сего немца и Ленин высоко ставил. Книги Кайзеру и мне берёт из университетской библиотеки подполковник Кузнецов.

От Кайзера впервые услышал о Клаузевице. Пробовал сам читать – скучно, а Кайзер возьмётся рассказывать – шалею от богатства мыслей. Даже кое-что заношу в тетрадь, на память. Нет, каково:

– для народа война, по Клаузевицу, является прежде всего ареной проявления слепого природного инстинкта ненависти и вражды;

– для полководца война является игрой вероятности и случая, обращающих её в арену свободной духовной деятельности;

– для правительства война – оружие политики и оказывается подчинённой чистому разуму…

Тут есть над чем поразмыслить…

А вот Юрка Глухов безоглядно влюбчив. На мрачный отказ Кайзера от чувств к женщине и мою приверженность только делу он смотрит с насмешливостью. При любом случае дразнит:

 
Я чту и юбку и закон природы:
Будь из атласа, будь из полотна
Хранит величье символа она!
 

Юрка помешан на стихах, особенно байроновских.

Влюбиться?.. А может быть, в действительности я бесчувственный, лишён способности глубоко чувствовать?..

Что ж, тогда ещё проще управлять собой.

Жизнь, принимаю тебя! Смотри, я готов! Не щади меня, не обходи! Я твой, жизнь!..

* * *

Где как не в диспуте испытывается прочность убеждений.

Мы не сомневались в учёности «обеих высоких сторон», но Кайзер! Его, видите ли, терзает совесть! Ха, он слишком почитает подполковника Кузнецова! А мы не почитаем?! Подполковник Кузнецов один из немногих, кто не имеет прозвища, а это значит весьма многое…

– Совесть? – Юрка Глухов извлёк из парты цитатник.

Много лет он вписывает туда крохотными буквочками ударившие по сердцу выражения.

– Что есть совесть? – Юрка огладил непокорные страницы. – Ау, Шекспир! «Ведь совесть – слово, созданное трусом, чтоб сильных научать и остеречь». Кайзер, ты в ущерб истории пренебрегаешь литературой. Литература – это психология истории. Это тоже изучение общества, только с нравственной стороны.

Я всю жизнь обожал собак.

Юрий Власов

– Чуешь, Кайзер, – подал голос Витька Кудашев.

Лицом Витька плосок: вылитый татарин.

– Не базарь! А Вильям Шекспир, часом, не сочувствовал национал-социализму? – Кайзер умел спрашивать вот так жестко и неожиданно.

Нас сразила немота. Он, обычный из обычных, и посмел?! Да ведь это право избранных определять, кто классик, кто лучший поэт, кто и в чём именно велик, и кого за что следует почитать или бранить, и вообще кому жить, а кому гнить. Кто смеет перечить страницам учебников и цитатам? Они и задолблены, потому что исчерпывают мудрость.

Мы выучены на свирепо однозначных толкованиях мира. Мы подчиняемся этим толкованиям, презираем всё вне данных толкований. Печатное слово учебника, как устав. Отклонение от него не только заблуждение и нарушение заведённого порядка, но, прежде всего, нарушение закона.

Справедливость… Есть классовая правота и классовая целесообразность. Вне этого понятия не существует и чувства жалости. «Буржуй» – из «того мира». Это как бы не люди. Мусор в жизни народов…

Первым очнулся Шурик Сизов:

– Ты что? – Он покрутил указательным перстом у виска. – Ку-ку!..

– Тоже умник, – неуверенно прокашлялся Витька Кудашев.

– Да он нас разыгрывает!

– Нашёл, чем шутить!

– Колбасник!

– Ша! – рявкнул Кайзер и продолжил уже совершенно бездушно: – «Повернуть судьбы народов может только сила горячей страсти. Пробудить же страсти других может только тот, кто сам не бесстрастен. Только страсть дарит избранным ею такие слова, которые, как ударами молота, раскрывают ворота к сердцам народа. Кто лишён страстности, у кого чувства сомкнуты – того небеса не избрали вестником их воли…» Чьи словеса?.. Клянусь, я вычитал их в материалах «Нюрнбергского процесса» – сами видели их у Кузнецова: два толстенных тома.

Окна были распахнуты, и пыль запудривала парты. Я сделал вид, будто рисую человечка. Разболтанно гремели внизу трамваи. Там, на углу, мороженщик выдавливает из формы ледяные вафельные кругляшки. Покрутить бы в губах!

Здесь были только мы, а среди нас нет стукачей. И он это знал, но Володьке Толубееву за «колбасника» Кайзер всё же отвесил по шее.

– Некий философ считал, – говорит Кайзер, – что право каждого учиться читать портит надолго не только писание, но и мысль. Это – крайность, разумеется, но к некоторым она имеет прямое касательство. – И он выразительно посмотрел на Юрку.

Цитатник затрепетал в руках длинного Юрки. Это был не цитатник, а сама раненная душа.

Кайзер лобасто наставил голову и ждал. Молодое весеннее солнце сияло в чёрных досках парт всего первого ряда. Оно срамило немощь наших доводов.

Мы не отваживались выходить против Кайзера вне параграфов, цитат и глав книг, обозначенных к чтению. Вызубренной формулы на сей случай не имелось – не объявили. А вне заданных объяснений жизнь представляется нам как бы несуществующей.

– А где об этом написано? – Сколько ж подозрения змеилось в голосе Лёньки Устрялова!

Кайзер постучал пальцем по голове:

– А это ни к чему?

– Да мы это не проходили! – негодующе выдохнул Пашка Лазарев. – Поразвёл заумь…

У Пашки тупой вздёрнутый нос и обезьянье лицо – точь-в-точь, Павел I. Посему у него прозвище – Внебрачный. Ведь Павел I был сыном Екатерины II от Салтыкова. В своё время это была суровая династическая тайна.

– А ну его, свихнёшься! – поддержал его Борька Краснов. – Кому нужна эта хрень?..

И Кайзер сразу предстал перед нами банкротом! Ясные глаза знакомых и простых истин приветно сверкнули нам и уже счастливо, крепко снова сжали в объятиях.

Да, 33 ханурика в чёрных мундирах и брюках с красными лампасами, ещё непривыкшие к своим новым голосам: баритонам, тенорам с мужской оправленностью – и были нашим отечеством.

Вместо урока волынка! Да здравствует башка Кайзера, суббота и фильм «Кубанские казаки!..»

Повиновение во все времена и во всех армиях есть первая солдатская добродетель. Прежде чем повелевать, научись повиноваться. Да, мы призваны не решать! Мы для исполнения! Для воли вождя и класса!

 
С боем взяли город Брест.
Город весь прошли…
 

Весна обещает не переезд на другой этаж в очередной класс. Она сводит с ума: последние недели мы вместе, последние недели в недорослях. Решительно всё переменится. И это «всё» – необыкновенно!.. Блаженны были вечера у распахнутых окон – множество огней дрожало, млело в первом тепле весны, и ещё – запахи налитых почек, отогретой земли. Блаженно темны и безмерно зазывны дали ночей…

Долой овсянку! Что ни день – овсянка! Мы не в конюшне! Наше презрение овсянке!

 
Лети к обеду ложка!
Лети на всех парах!
Красуйся суп с картошкой
И каша из овса!
 

1-я выпускная рота потрясла основы миропорядка.

Коллективка!

Какое воинское прегрешение серьёзнее? Нами занялся штаб Приволжского военного округа. 1-я рота, как стопушечный фрегат, гордо выдержала атаки москитного флота авторитетных комиссий, разбирательств и самостоятельных, одиночных диверсий против нашего единства. А наказание грозило нешуточное: отчисление выпускника рядовым в армию для прохождения срочной службы.

Овсянка явно потеряла прелесть для нашего начпрода капитана Бравича. Кухня стала вызывать у нас приступы голодного нетерпения необычными ароматами. Нас даже взялись баловать сметаной. Диковинный продукт! Мы выливаем блюдце на бумажную салфетку. Просачивается мутная водичка. На самой салфетке застревает белая масса величиной с пятак! Вот это фокус!

Мы знаем, ни один из наших строевых офицеров не посмеет и пальцем прикоснуться к казённому добру. Сам же капитан Марк Ефимович Бравич способен служить образцом хранения служебной тайны. Да, спокон веку кухонная челядь хранит цеховые секреты и охулку на руку берущую не возведёт…

Дежурный вылаивает рапорт. Подполковник Кузнецов рассеянно моргает:

– Здравствуйте.

– Здравия желаем, товарищ подполковник!

– Вольно. Садитесь.

– Вольно, садись! – накрик повторяет дежурный и «рубит» к своей парте.

Сегодня у нас поголовный опрос по всем темам, почти экзамен. Мы узнали об этом на перемене. Нас должен спасти Кайзер. Он смиренно поднимает руку.

– Луч света в тёмном царстве, – молитвенно шепчет Ванюша Князев.

– У вас вопрос, Штиглиц?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Слушаю.

Кайзер застывает, будто внезапно теряет память. Он отрешенно взирает на портрет А. А. Жданова – портрет нависает над классной доской. Как и Сталин на довоенных фотографиях, Андрей Александрович в глухом полувоенном костюме без знаков различия. Губы под усами – в отеческой укоризне.

– Не выдай! – шепчет Ванюшка. – Заступник! Кормилец! Шпарь любой вопрос. Пробуй!

– Одна попробовала… – Кайзер беззвучно отвечает одними губами, но мы разумеем его: – да пятерых родила.

Подполковник Кузнецов подслеповато ведёт пальцем по фамилиям в журнале. По классу панический стук и шелест. Я знаю: Кайзер актёрски затягивает паузу: сводит счёты. Насилие за насилие.

– Не прикидывайся дуриком, Кайзер, – сытым баском умоляет Лёвка Брегвадзе.

– Дезертир!

– Предатель!

– Он продаёт нас, ребята!

– Штрейкбрехер!..

Шёпот со всех сторон.

Кайзер делает вид, ровно потерял вопрос, и не сводит взгляд с портрета. Однако бывший член Политбюро и вообще бывший генерал-полковник, знаток музыки, литературы, театра, кино, военного флота, экономики, а также пианист-любитель, учёный-философ и коммунист-интернационалист Андрей Александрович Жданов безгласен (1896–1948). Он уже умер, однако, портрет по-прежнему в ряду портретов членов Политбюро. Его выступления о современном состоянии и задачах искусства мы обязаны знать назубок. Поэтому любая проповедь безыдейности, аполитичности, «искусства для искусства», вредные и вражеские писания Зощенко, Ахматовой, Германа, Садофьева, Комиссаровой, Ягдфельда, Штейна, Хазина, Слонимского нам чужды и оскорбительны (при упоминании каждого из этой кучки «перерожденцев» Брегвадзе подносит к носу палец крючком, но так, чтобы преподаватель не видел). Мы клеймим их, а читать не читали и читать не собираемся. Всей душой презираем их литературные выкрутасы.

Я в парадной форме перед Новогодним балом.

Уже выпускник, мне 17 лет.

Майор Шемякин замещал тогда Гурьева.

– Это о них писал Маяковский, – сказал он. – «Эти потоки слюнявого яда часто сейчас по улице льются…»[9]9
  Маяковский Владимир. ПСС. – М.: Худ. лит., 1958. Т. 10. С. 8.


[Закрыть] – и тут же добавил: – Гнил и затхл мир так называемого искусства подобных отщепенцев. Всех этих и прочих интеллигентов горстка – народу на них плевать. Дотоле он ничего не слышал о них, и, как видится, знать не желает…

Майор – пожалуй, самый спокойный человек в том обширнейшем городском квартале, где находится и наше училище. Его ничто не способно вывести из себя, поэтому и прозвище у него с давних лет – Всеспокойннейший. Он однажды услышал его за спиной и понял, что это о нём, повернулся, смерил Воейкова из 1-го взвода взглядом совиных глаз, пожал плечами и пошёл себе в канцелярию. При всём том он три шкуры сдерёт за домашнее задание, но будет такой же спокойный. И ещё он справедливый, училище не знает случая, дабы он попусту над кем-нибудь показал свою власть. И ещё нам нравится его безупречная выправка и два ордена Красного Знамени. А эти «боевики» просто так не давали. Левую руку он обычно держит в проёме кителя между пуговиц: у него оторваны два пальца… До войны он преподавал в Саратове литературу и русский язык. В 1939 его забрали в армию. В начале сорок первого он вышел из училища пехотным лейтенантом. И ещё говорят, Славка Шемякин играл за сборную города по футболу. Словом, ребятам он нравится…

Бронтозавр стращает исподтишка кулаком Ванюшку: не сбивай Кайзера. Бронтозавр – прозвище Афони Рожкова. Майор Боков поговаривает: «Бог спутал кулак Рожкова с головой. Удивительно плодотворная замена органов». Вообще-то Бронтозавр – это, так сказать, его печатный псевдоним, имеется и похлеще.

Юрка шипит:

– Страшна друзей коварная защита.

– Фуфло! – разоряется за моей спиной Толька Завьялов.

– Забыли вопрос, Штиглиц? Что ж, садитесь…

– Виноват. Я формулировал его, товарищ подполковник.

– Слушаю, если сформулировали… Ну что же вы? Не теряйте время.

Кайзер, оказывается, тянул время! Виват, Кайзер! Кто смеет сомневаться в нашем Кайзере?!..

«Лористон, поезжайте в Петербург, “мне нужен мир, он мне нужен абсолютно, во что бы то ни стало, спасите только честь”»[10]10
  «Провал первой попытки (с генералом Тучковым-3 в Смоленске) и второй (с И. А. Яковлевым – в Москве) раздражал и смущал императора, привыкшего, чтобы у него просили мира, а не самому просить мира (И. А. Яковлев – отец А. И. Герцена. – Ю.В.). Однако положение на этот раз, в октябре, среди московского пожарища, оказалось таково, что о самолюбии приходилось забыть.
  Наполеон сначала хотел послать к Кутузову Коленкура, до того бывшего императорским послом при Александре I, но Коленкур (его брат – командир дивизии, генерал – пал в Бородинском сражении. – Ю.В.), при всей преданности Наполеону, отказался ввиду явной безнадёжности попытки. Был позван Лористон, в своё время заменивший Коленкура на посольском посту в Петербурге. Лористон заикнулся было о том, что Коленкур прав, но тут Наполеон оборвал разговор прямым приказом:
  “Мне нужен мир, он мне нужен абсолютно, во что бы то ни стало. Спасите только честь”.
  Лористон немедленно отправился к русским аванпостам.
  Вопрос о приёме Лористона и, главное, о предстоящем разговоре с ним был решён Кутузовым без всяких признаков колебаний, и только злобствовавший на Кутузова английский обер-шпион Роберт Вильсон (представитель Англии при Русской армии, следивший за тем, чтобы Русская армия исправно проливала свою кровь. – Ю.В.) мог подозревать Кутузова, что тот хочет, встретившись на аванпостах с глазу на глаз с Лористоном, войти с французами в мирные переговоры, без ведома и против воли царя и его союзников (Англии).
  Мы уже знаем по всем свидетельствам и по словам самого Кутузова, сказанным перед сражением под Красным французскому военнопленному Пюибюску, что главнокомандующий делал всё возможное, чтобы подольше задержать Наполеона в Москве. Поэтому он нашёл вполне целесообразным не только весьма вежливо принять Лористона, но и обещать ему отправить императору Александру всё, что ему передаст Лористон. Это обеспечило, прежде всего, долгую проволочку (а, стало быть, губительный голод и морозы для французов. – Ю.В.).
  Пустить самого Лористона в Петербург Кутузов решительно отказался.
  По существу же, ответ Кутузова не мог вызывать никаких недоразумений: никакой речи о мире с Наполеоном в данный момент быть не могло. На жалобы Лористона относительно обхождения русских крестьян с французами, попадавшими в их руки, фельдмаршал ответил, что русский народ “отплачивает французам той монетой, какой должно платить вторгнувшейся орде татар под командой Чингисхана”. Эта мысль была повторена (она очень коробила, скорее даже оскорбляла европейски воспитанного французского генерала. – Ю.В.).
  Доклад вернувшегося от Кутузова в Кремль генерала Лористона показал Наполеону, что надежды на компромиссный мир беспочвенны. Но мир был абсолютно невозможен – более невозможен, чем когда бы то ни было, – уже тогда, когда кутузовские полки 2 (14) сентября покидали Москву…
  Отступающая Русская армия по ночам видела громадное зарево горящей старой столицы, и Кутузов глядел и глядел на него. У фельдмаршала с гневом и болью вырывались изредка на этом пути обеты отмщения. Его сердце билось в унисон с сердцем Русской армии…
  Отойдя от Москвы и искуснейшим манёвром дезориентировав французов, оторвавшись от конницы Мюрата и направив её на Рязанскую дорогу, Кутузов повернул на Тульскую, оттуда на Калужскую дорогу и вышел к тарутинской позиции, где и расположился лагерем» (Тарле Е. В. Сочинения. – М.: Академия наук СССР, 1959. Т. VII. С. 796 – 797. Текст выделен мной. – Ю.В.).
  А погодя русские взяли всё это европейское воинство вместе с их «блистающим всеми оттенками гениальности» вождём-корсиканцем и «мордой да в говно!» – так изволил выразиться светлейший князь Михайло Кутузов…


[Закрыть].

Честь Кайзера спасена.

– Гегель величайший из философов. Как он мог увидеть в Наполеоне мировую душу? Что ж тогда в его понимании мировой дух? И как мог мыслитель такого масштаба из-за одной встряски изменить мнение на противоположное? И уже Наполеон не мировая душа, а «бич Божий»? Это проявление диалектики? А как с разумом и порядочностью?

Подполковник Кузнецов рябоват и по-младенчески с рыжинкой, коли смотреть на него в упор, как я сейчас. Он стоит у моей парты.

– История есть политика, опрокинутая в прошлое, – говорит он, уже не замечая нас и погружаясь в себя.

Залысины уширяют его лоб, и вся голова у него тяжёлая, слепленная грубо, небрежно. Глуховат и чуть шепеляв его выговор. Он отходит к доске и продолжает речь в такт шагам. Медленно, будто нащупывает пол, снова шагает от двери к кафедре. Иногда, опустив голову, молчит. Однако с каждым словом загорается, ухватывает направление мысли.

– Садитесь, Штиглиц, – вдруг говорит он и продолжает. – Прошлое незримо присутствует в настоящем. Действия настоящего продиктованы всей совокупностью прошлого. Прошлое всегда в той или иной мере в нашем дне – это факт непреложный. Сим вступлением, други, ещё раз хочу обратить внимание на серьёзность постоянного занятия историческими науками. Без этого нет понимания живого, настоящего времени. Без этого вместо убеждений, под которыми база научных знаний, – обывательская легковерность, непоследовательность в оценках, нравственная всеядность и пустословие под видом многомыслия с тоннами печатной шелухи… Итак, Штиглиц, для начала уточним главное: казусное изменение оценок Вильгельмом Гегелем. Только ли с ним стряслось такое?.. Не стал же сочинять Бетховен хуже после подобного разочарования в Наполеоне, а ведь композитор намеревался посвятить ему свою Девятую Героическую симфонию. Прошу разделять в Гегеле учёного и человека. Как в человеке в нём более чем достаточно самодовольного и мещански обывательского. Наполеон мнился ему творцом истории, средоточием не только разнообразнейших дарований, но и выраженной волей истории, носителем её прошлого, настоящего и будущего. Он мнился ему творцом истории, величайшим революционером, крушащим заржавелые устои общества… Переворот!.. Революция – глубочайшие изменения за кратчайший исторический срок отношений к собственности, политического устройства общества, его идеологической надстройки и социальной системы. Отвлекусь. Этот переход социалистического строя к буржуазному означал, прежде всего, крах интеллигенции. Ленин относился к ней отрицательно. Есть его очень злые отзывы…

С Гегелем весьма непочтительно обошлись наполеоновские молодчики. Но, Штиглиц, разве чувственное познание не существеннейшая часть формирования разума? Таким образом, Наполеон принимает в сознании философа образ «бича Божьего». Кстати, и Гёте, пребывая уже в преклонных летах, домогался свидания с Наполеоном. Получил согласие, униженно промаялся много часов в приёмной, дабы услышать из уст императора снисходительную похвалу, если память не изменяет, «Страданиям молодого Вертера».

А Байрон? Что пишет Байрон в дневнике после крушения Наполеона?

«…Я долго презирал себя и людей, но никогда ещё это презрение не доходило до такой степени, как сейчас: я плюю в лицо всем моим собратьям по планете. О, дурак, я сойду с ума!»

Не правда ли, подозрительная закономерность в этом единодушии заблуждений? Гегель, Бетховен, Гёте, Байрон!.. Обольщения?! Но и Лермонтов, десятилетия спустя пишет о Наполеоне: «Я выше и похвал, и славы, и людей…» Строки сочувствия и несомненного преклонения. Нет, здесь привлекательность не только в романтике и грандиозности личности. История тем и замечательна, други, что, познавая прошлое, учит и приготовляет к будущему. Наполеон! «Среди рабов до упоенья ты жажду власти утолил…»

– Пушкин! – подшибает меня локтём Юрка.

– Факт с Наполеоном не первый в ряду тех, что свидетельствуют о подлогах сущности исторических процессов. Да, да, история есть политика, опрокинутая в прошлое. Весь вопрос, в какой степени. Именно так следует подходить к мысли Михаила Николаевича Покровского[11]11
  Покровский Михаил Николаевич (1868 – 1932) – выпускник МГУ, историк, академик с 1929 года, партийный и государственный деятель, автор множества работ. С 1902 года последовал запрет на чтения им лекций как на женских педагогических курсах, так и в средних учебных заведениях. В апреле 1905 года Михаил Покровский вступил в РСДРП (б), познакомился с Лениным, участвовал в Московском вооружённом восстании, которое, как мы знаем, во многом оказалось устроено на средства американского банкира еврея Якова Шиффа. В 1909 году Покровский вынужденно отъехал во Францию. В 1-ю мировую войну занял позорную ленинскую «пораженческую» позицию. После Февральского переворота вернулся в Россию, участвовал в Московском вооружённом восстании. С мая 1918-го и до конца жизни – заместитель наркома (министра) просвещения, перестраивал школу на советский лад. Редактировал ряд журналов, обладая редким литературным дарованием. Его исторические взгляды вызвали большую и разноречивую литературу. Сложно перечислить все участки деятельности столь крупного учёного и партийного деятеля. Этот человек сам по себе являл целый мир.


[Закрыть]. Я имею в виду данное определение, но не ошибки Михаила Николаевича в оценках войны 1812 года. Да, критиковать, но не огульно. Сами крайности этого историка объяснимы с точки зрения гражданской войны и борьбы против дворянской идеологии. Я не оправдываю, но опять подчёркиваю важность осознания условий, в которых созревают те или иные решения, теории, поступки. Без этого понимания варварскими покажутся крайности Писарева, да и некоторые важнейшие мысли Николая Гавриловича[12]12
  Чернышевский Николай Гаврилович (1828 – 1889) – русский революционер, публицист, философ-материалист, вождь революционно-демократического движения, родился и умер в Саратове, где в гимназии преподавал русскую словесность (прядь его рыжеватых волос я видел в Саратовском доме-музее. – Ю.В.). В Петербурге с 1853 года он сотрудничает в «Отечественных записках» и «Современнике». С 1859 года начинает готовить читателя к мысли о возможности крестьянского возмущения. В том же году Чернышевский ездил в Лондон для встречи с Герценом. В 1862 году Николай Гаврилович был заточён в Петропавловскую крепость, где сочинил роман «Что делать?». В 1864 году подвергается гражданской казни и ссылается на Александровский завод на каторгу, однако ни на каких работах не использовался. Уже будучи на воле, Чернышевский с гордостью подчёркивал, что его содержали «как военнопленного». Он стал воспитателем и вождём многих поколений революционеров. Романом «Что делать?» увлекался впоследствии казнённый старший брат Ленина Александр. Сам же Владимир Ленин считал роман исключительной, замечательной книгой – книгой вне критики. Чернышевский обладал редкими знаниями, его по праву можно было назвать энциклопедически образованным человеком.
  В 1950-е годы я знал ветхого книголюба, мы случайно встретились раза два в букинистическом на Арбате. Его родитель почитал Чернышевского, прежде всего, именно за невероятный объём знаний, сам же ветхий книголюб говорил о Чернышевском как о небожителе, с придыханием и выражением блаженства на лице. Он видел и слышал Чернышевского в гимназические годы…
  Николай Гаврилович, безусловно, был человеком совершенно необычным.
  19-е столетие породило целую плеяду людей необыкновенных дарований почти в каждом из направлений русской жизни. После чего наступила устрашающая пора оскудения мысли и чести. Ныне дешёвейшее шоу господствует повсюду в русской жизни, чрезвычайно увлекая молодое поколение. Оказывается, барышничество и стяжательство есть смысл человечества. Вот из чего складывается вся история человечества. На этом и строится вся основа разума и культуры.


[Закрыть], однако не будем отвлекаться…

Сперва интрига торжествует над правдой, а справедливость на деле оборачивается ложью. И самые низкие страсти, самые нелепые страхи занимают в сердцах место священных интересов. А потом во весь цвет – контрреволюция именем революции, торжество реакции в обличье республиканизма! Революционные маски, словечки, маскарад лозунгов, а в действительности контрреволюционное вырождение, качественно иное направление процесса.

«Я создан, дабы бороться с преступлением, а не руководить им», – что остаётся от сей установки?.. Бернадотт! Знакомый персонаж, не правда ли, други?.. Солдат от революции восторженно наносит себе татуировку: «Смерть королям!» Погодя солдат превращается в наполеоновского маршала и, наконец, – шведского монарха Карла ХIV. После смерти и осмотра тела татуировка становится известной придворным… Да, от убеждений, всего лишь татуировка! Пророки! Короли от революций! Мёртвые лозунги для живых! Закрепощение лозунгами!

Я излагаю мысль огрубленно. События принимали смысл отнюдь не такой хрестоматийный. Заблуждались и становились пособниками зла и контрреволюции даже умы искушённые и проницательные. Трудно признать в своём детище врага. Сначала мучительно трудно, а после и опасно.

Контрреволюция именем революции, тирания именем демократии, оглупление именем просвещёния – подобных исторических случаев предостаточно. Наполеон! Бурбоны для всех являлись символом прежнего гнусного порядка… Да-а… были эпохи, когда за правду на плаху шли тысячи, а были и такие, когда всего единицы… Что принесла революция в нравственном отношении?

Я затаиваю дыхание и не шевелюсь. И класс каменно неподвижен. Мы ждём…

– Подчинение личного общему не исключает, а предполагает гражданское мужество. Не прислуживайте, а служите и превыше всего ставьте интересы Отечества. Не давайте обидам и сиюминутным соблазнам стать сутью вашего поведения. Будьте строги и придирчивы к себе. Несчастья общества должна являться вашими несчастьями. Гордитесь принадлежностью к родной истории, частью которой вы становитесь!.. Звонок?.. Как же быстро…Урок закончен.

Прошли годы. Я выполнил наказ отца: окончил Суворовское с медалью и стал слушателем академии им. Н.Е. Жуковского. Орден Ленина – за победу на 17 Олимпийских играх в Риме.

Юрий Власов

– Встать! – зычно командует дежурный по классу.

– А вас, Штиглиц, – досадливо моргает подполковник Кузнецов, – прошу больше не задавать вопросы не по теме, а скорее даже личного свойства. Только после уроков. Запрещаю подобные вопросы на уроках…

«Здравствуй, батюшка-Париж! Как-то заплатишь ты за матушку-Москву?» – крестились русские солдаты, вступая в Париж. Да никак не заплатил «батюшка», а ещё ухитрился нагадить в 1853 – 1855-х годах, наслав на бастионы Севастополя целую орду солдат и залив бастионы русской кровью. Причины сего нового набега ищите в головах у французов…

«Перчатка бархатная, но рука железная» – слова Евгения Викторовича Тарле о Кутузове…

«Родина, я буду любить тебя столько, сколько буду жить…» – эти слова неразлучны со мной…

* * *

Итак, набирало канцелярскую значимость дело об «овсяном» сговоре. В следовательском усердии всех превзошёл майор Басманов. Тянет его вот к таким масштабным историям. Он ведёт курс «Конституции СССР» в нашей выпускной роте. Нечто неуловимое единит его в моём воображении с капитаном Зыковым, несмотря на то, что внешне они совершенно различны. Майор Басманов не громоздок и ростом даже пониже среднего. Думаю, в нём сантиметров сто семьдесят. И лоб у него узкий, но велик по длине и заметно скошен под чёрные жестковатые волосы. Виски остро подбриты. Глаза тоже узкие и скорее даже не узкие, а всегда сощуренные. Брови по-хозяйски насуплены и размашисты, а в концах далеко сломлены книзу. Подбородок туповатый, чуть раздвоенный. Словом, первое впечатление всегда располагающее: лицо кругловатое, прищур вроде бы с лукавинкой, и даже оспины не портят общей приятности и как бы незаметны. Каждый чувствует в нём своего, да и в манерах ничего офицерского, хотя на кителе медаль ветерана – 20 лет РККА, такая неприкладистая среди нынешних: под красной коротышкой-планкой несуразно крупный диск. У майора достаёт и других наград, но он носит лишь эту, одну эту.

Обыкновенно Басманов расхаживает по классу: шаг неслышный, как бы с носка. Жест скуповатый. Говорит вдумчиво, не заботясь о красивости. При случае обласкает прилюдно и тоже не как все: два – три слова, но до слёз взволнует. Знает он такие, а возьмут за душу – и уж готов за него на всё и первое дело – открыться. Такие слова, вроде бы самые простые, а век не забудешь!

Уже не единожды мы «прикупались». Он и потолковать умеет как с равным: вникнет в твои неурядицы, посочувствует; коли уместно – пообещает помощь и очень тепло похвалит за откровенность, а после может безжалостно и неожиданно покарать, используя доверчивость. Вообще в подробности наказания вникает всегда лично и спуска не даёт.

«Рукаст», не без почтения говорит Шубин. И при всём том жертвы доверчивости не переводятся. И потому слывет майор первым и лучшим педагогом в училище. И на всех досках почёта за ним – главное место в венчике из нарисованных лавровых веточек.

Однако в истории с «овсяным сговором» даже он остался с носом. Клятва, непроизнесённая, но сама собой разумеющаяся, сковала нас. Без лести преданных не оказалось даже для первого педагога. В те дни запах его табака не выветривался из канцелярии.

Утомлённо, но приветливо поднялся майор Басманов навстречу моему рапорту. Без соблюдения субординации, по-товарищески усадил рядом. Справился о здоровье, хотя не только я, но и все мы болеем до чрезвычайности редко. Потом попросил передать привет родным и посоветовал чаще писать: «Мать – всегда мать…» Разговаривал без натянутости в голосе, а вроде бы делился какой-то заботой. И забота эта несъёмна с его плеч ни днём, ни ночью.

Мы сидели за длинным столом в окружении портретов полководцев и вождей, схем битв на Чудском озере, Куликовом поле, под Полтавой, среди квадратиков и разноцветных линий сравнительных диаграмм развития СССР по отношению к царской России 1913 года. В шкафах, соблюдая равнение, полка за полкой теснились сочинения и сборники материалов Румянцева, Петра I, Кутузова, Суворова, Сталина, пособия по истории партии, опять сочинения Сталина и пачки брошюр с его выступлениями и ответами на вопросы. Прямо над дверью, на обширнейшем холсте, запорожцы измышляли ответ турецкому султану. Картину за сумерками почти не разглядеть, но она так примелькалась, я и без света видел, как сияют выскобленные головы казаков. А внизу, сбоку, хладно, непорочно мерцали стёкла шкафов. Значительно и весомо рождалось каждое слово:

– Догадываетесь, почему вы здесь? Да, доверие, но… – майор поднял вверх палец, – особого рода. Объясню. Без участия таких, как вы, мы не мыслим строительство передового общества. Почему «особого»? Тоже объясню. Ваше призвание – руководить. Так проявите волю. На доверие отвечают доверием… Их фамилии? Кстати, можете воспользоваться ручкой. И помните: воля – это прежде всего самостоятельность…

Едва слышным прибоем приходит сюда гвалт наших помещёний. Всё заглушают стены старинной кладки. И на окна заказчики не поскупились: в три метра высотой с овальными закруглениями под потолком и с подоконниками шириной едва ли не в метр. На письменном приборе передо мной несколько ручек. Все с перьями «рондо». На чернильницах – колпачки белого металла.

– Не решаетесь, Шмелёв? В вашем представлении это не порядочно и тому подобное? Разберёмся. Подумайте, существуют ли понятия вне идей? Постановка вопроса ясна? Объясню. Человека нельзя предать, можно предать только идею. И с этой точки зрения сам человек ничего не значит. Вот область, где возникает понятие о совести и где она может иметь смысл. Да, совесть возникает, как некая ценность, только в совокупности с идеей. Критерий всех ценностей вообще – идея. Действуйте так – и жизнь потеряет свою кажущуюся сложность. Старое общество тысячелетиями разворачивало систему ложных и лживых критериев моральных качеств личности, не менее опасных для нас, нежели открытое оружие и открытое сопротивление. И они тоже – месть затаившегося врага.

Понимаете, отщепенцы – вне норм морали. Вот вы терзаетесь, а они плевали на ваши терзания и заботу государства. Да, типичный «наплевизм», не забыли ждановские доклады? Прорабатывайте их, прорабатывайте… Ведь точно выражено: «наплевизм»!

Как личность вы можете сложиться и проявить себя в будущем лишь при проявлении воли, а воля всегда есть следование идее. Слабость, совесть, доброта, порядочность – но для кого?! Вдумайтесь? На чувствах далеко не укатите, если помышляете о настоящем принципиальном продвижении.

Наше положение сложное, мы всегда среди врагов. Нам нужны люди особого склада и особого закала. Мы здесь, в этих стенах, «формуем» материал нашего партийного свойства. Вот вы сейчас думаете: непорядочно назвать фамилии заводил, это, мол, фамилии товарищей. А ведь нет такого понятия! Врагами создано! Их зловонной культурой! Именно порядочно назвать! Это расчищает дорогу от хлама общему движению, а вы часть общего. Не ошибаюсь, надеюсь?..

В кабинете темновато. Далеко в конце стола уютно горит лампа под стеклянным зелёным абажуром. Тишина такая непривычная, я боюсь шевельнуться, грохнуть сапогом или скрипнуть стулом. Бродят по стенам уличные огни. Высокий стоячий воротник кителя майора Басманова застёгнут на все крючки.

– Полагаете, истин много? Всего одна, старший вице-сержант. Всего одна. Не потеряйте её. Забудем, кто я и кто вы. Забудем о возрасте, званиях, щепетильности. Да, честь, совесть!.. Здесь встретился русский с русским. И цель у этих русских одна: благо Отечества. Ведь в прошлом у нас не было и не могло быть Родины. Однако с победой революции мы призваны на всех фронтах и всеми средствами защищать её, ибо это уже Отечество социалистическое. А ведь сопротивление врага изощряется и возрастает по мере доразвития социализма. И виды сопротивления меняются. Вот с такой новой разновидностью, точнее отрыжкой классовой борьбы, мы и столкнулись.

Вы отдаете себе отчёт в том, что такое реставрация капитализма? А связь частного с общим? Пусть даже это частное с виду юношеская шкодливость, не больше. Умейте из малого воссоздать целостную картину. Кому на пользу преступная коллективка?

Видите, сколь неуместна в данном случае ваша щепетильность. Её следует проявлять строго с разбором. Разве коллективка из-за овсяной каши не один из факторов ослабления нашего тыла? Да, нашего тыла вообще! Я преподаю конституцию и льщу себя надеждой, что вы, как гражданин, осознаёте свои обязанности.

Враги не только там, за рубежом. Нет, эти господа говорят по-русски, у них вроде бы нашенские лица и фамилии. Смею заверить: они могут быть весьма располагающими и даже партийцами с определёнными заслугами, а порой и весьма внушительными. Однако они не наши.

Политическая зрелость и заключается в том, дабы распознавать чуждое. В этом вожди для нас пример. Читайте биографии, много читайте, вдумывайтесь. Где оппозиции? Где другие партии? Где вообще люди? Именно – классовая борьба! Не мы её выдумали. Она не затихает. И потому нам хватит работы. Для продолжения и углубления борьбы ещё вполне достаточно человеческого материала. Так что это не вопрос. Людьми Россия всегда изобильна.

Труд, право на труд и социализм должны торжествовать – мы призваны их защищать. На нас возложена историческая миссия. Вот, Шмелёв, какова действительность и каково место истинного советского патриота. Надеюсь, сомнений теперь нет. Я жду ответа не от старшего вице-сержанта, а от гражданина. Их фамилии?..

Юрий Власов. 1950-е

С юности я разделял убеждение, что физическая слабость, вялость и болезни – одно из самых больших оскорблений и унижений для человека. Сознание этого было одной из мощных побудительных причин для страстного увлечения спортом. Я ценил красоту от спорта не за то превосходство, которым она наделяет по сравнению с другими людьми, а за радость, богатство чувств. Надо это испытать – мощь этих чувств и силу, с какой она привязывает к жизни. А поединки, победы, титулы – это уже прикладывалось само собой. Мучили мысли о нашем времени: дух, закованный в объятия скелета…

Юрий Власов

Подмораживало, яснели звёзды за верхними переплётами окон, и реже и разнобойней обзванивала железные наличники капель, и уже откуда-то из-за крыш лунный свет разливался в пустых ветвях тополей. И как всегда в ночь с распахнутым небом околдовано цепенел ряд деревьев на улице.

– Благодушием, близоруким отношением мы, сами того не замечая, облегчаем нечистое дело каким-то перерожденцам, создаём благоприятную обстановку в смысле заметания следов. Сползание по наклонной – вот что такое наша снисходительность. И по существу – это попустительство, пораженческая политика, своего рода моральное растление.