Текст книги "Кровь викинга… И на камнях растут деревья"

Глава пятнадцатая. Пир у ладожского князя
^{Продолжение рассказа Кукши}

Угадали мы как раз на княжеский пир. Князь обрадовался, встал навстречу, Хаскульда и Тюра усадил возле себя, на свое княжеское сиденье. Для остальных тоже место нашлось. Меня посадили рядом со Сваном, напротив князя. От князя нас отделяет очаг.

Я боюсь смотреть на князя, а не смотреть не могу. Князь – настоящий великан, глазищи, что сковороды, ручищи, как лопаты. Волосы светлые, длинные, чуть не до колен, борода в две косички заплетена, торчат те косички вперед, точно раздвоенное змеиное жало. На шее у князя золотая гривна, на ней молоточки нанизаны. Сиденье княжеское двумя столбами резными украшено, на каждом по идолу, один – молот к груди прижимает, другой так стоит. Теперь-то я знаю, что это варяжские боги Тор[41]41
  Тор – в скандинавской мифологии бог грома, бури и плодородия, божественный богатырь, защищающий богов и людей от великанов и страшных чудовищ.


[Закрыть] и Один, а тогда не знал.

Смотрю я на князя и жду, что со мной дальше будет. Сызмала я наслышан, что уж больно любят великаны-людоеды свежую человечину, особенно ребят, вроде меня. Хоть бы я ему не понравился!

Пока, вижу, он за меня приниматься не собирается, налегает на конину да на зверину. Там на столе всего полно – жареное, пареное, варёное; мясо, рыба, овощи. Поглядываю на дверь – нельзя ли удрать незаметно? Однако пока не напьются, об этом нечего и думать.

Ещё когда пристали к Ладоге, приметил я на берегу хорошие маленькие челноки, одному как раз впору. Вот все напьются, думаю, выберусь отсюда, столкну один из тех челноков в воду – и поминай как звали! Только бы поскорей напились! Ем впрок, неизвестно, когда в другой раз есть придётся, прячу куски за пазуху.

Вдруг замечаю, что на меня все смотрят. В чем дело? Может, заприметили, что я еду прячу? Оказывается, князь велел наполнить рог мёдом и дать его мне. Ну, думаю, добирается и до меня! Только я ему в руки так не дамся! Пощупал нож на поясе.

Подходит ко мне рабыня, подаёт рог. Я взял его и не знаю, что дальше делать. Сван говорит:

– Пей!

Это-то я уже выучился понимать по-варяжски. Выпил рог, и закружилось у меня в голове. Всё мне стало трын-трава. А Хаскульд что-то рассказывает князю, тот смеётся и на меня поглядывает. Близко, думаю, мой конец. Только погоди радоваться, змей ненасытный, я хоть мал да удал!

От мёду того хмельного сделался я храбр не в меру.

Слышу, зовёт меня Хаскульд: поди, мол, сюда! Встаю, иду к ним. Страху ни на мизинец. Подхожу, а сам глаз с князя не спускаю, чтобы не застал он меня врасплох.

Звал-то меня Хаскульд, но я знаю, что к князю он меня звал, потому и останавливаюсь перед князем: вот он, мол, я! Улыбается князь, берёт своей ручищей меня за подбородок. Я, недолго думая, выхватываю нож и ему в ручищу!

Пнул он меня ногой в живот так, что я через очаг перелетел и плюхнулся у ног Свана, без мала на своём месте очутился. Поднял меня Сван с полу, посадил, вернее сказать, положил на лавку. Долго я разогнуться не мог, а когда разогнулся, вижу спускает князь рукав, кто-то уже успел перевязать ему руку чистой тряпицей.

Князь улыбается кисло, точно у него рот полон клюквы, опять велит рабыне подать мне рог с мёдом. Тюр смотрит на меня, головой качает. Хаскульд сидит хмурый, в пол уставился.

Выпил я рог, глядь: снова передо мной рабыня с мёдом. И все кругом тоже стали пить больше прежнего. Однако показалось мне, что давешнего веселья уже нет. После второго или третьего рога свалился я с лавки и, что дальше было, ничего не помню.

Глава шестнадцатая. Попытки бежать
^{Продолжение рассказа Кукши}

После того пира очнулся я в дружинной избе. Весь день пролежал, как мёртвый, после угощения княжеского, а Тюр меня молоком отпаивал. Если бы кто-нибудь надо мной тогда копье занёс, я бы не пошевелился – убивай на здоровье, мне жизнь не дорога. Так худо мне было.

Отошёл я, живу себе, князь меня не трогает, варяги на меня не гневаются, словно и не было ничего. Дивное дело. Однако в другой раз меня на пир уже не взяли. А мне только того и надо.

Дождался я темноты и прокрался к стене детинца. Тихо-тихо взбираюсь по лестнице. Башмаки мне Тюр подарил, так я их ещё в дружинной избе разул, чтобы дозорные шагов моих не услыхали.

Взошёл наверх, внизу Волхов чернеет, светлая дорожка от месяца по воде на тот берег убегает. Стал я спускаться по стене снаружи. Как уж я там голову не сломал! Это не то, что по углу избы лазить. Детинец хитро строили, все бревна вровень стесали и рогов по углам тоже, конечно, не оставили.

Спустился я кое-как до земляного вала. Что дальше делать? Свернулся калачиком, обхватил руками колени, пригнул голову, сколько можно, и – была не была! – покатился вниз. Как ни берёг голову, всё же ударился внизу о камень и память потерял.

Не знал я, когда побег затевал, что варяги на кораблях стражу на ночь оставляют. Эти-то сторожа услыхали меня, когда я на берег скатился, и подобрали беспамятного.

Опять мне от варягов никакого наказания, только, если на пир идут, оставляют со мной раба – стеречь меня. А Тюр пуще прежнего со мной возится, даже стал меня воинскому делу обучать, особенно бою на мечах.

Приметил я как-то в конюшне длинную верёвку, видно, с зимы валяется, сено ею на волокуше перехлёстывали. Закопал её в углу под соломенной трухой. Нашёл вожжи старые, выброшенные – туда же снёс. Так помаленьку набралось у меня верёвок изрядно.

И вот однажды ночью вышел я из дружинной избы до ветру – а сам в конюшню! Связал там все свои верёвки крепко-накрепко и смотал в моток. Моток большой, тяжёлый получился. Надел я его на себя через голову и пошёл. Поднялся опять на стену детинца, привязал верёвку к столбу и начал спускаться. В этот раз спустился без шума, отвязал челнок и поплыл вниз по течению, стараясь не шуметь вёслами.

На другой день догнали меня варяги. Плыл я по озеру Нево. Солнце клонилось к закату. Ещё издалека завидел я погоню – сперва там, где небо с водой сходится, показалась чёрная точка, потом точка в жучка превратилась. Машет лапками жучок – вверх, вниз, вверх, вниз… Это вёсла поднимаются и опускаются.

Гляжу по сторонам, а спрятаться некуда – я и сам как муха на полотенце. Мелководье да ровный берег песчаный. Повернул я всё же к берегу, гребу изо всех сил. Слышу, зашуршал мой челнок днищем по песку и сел. Выскочил я из него, вода мне по щиколотку, бегу – только брызги во все стороны. Добежал до берега – ни деревца, ни кустика, кругом один песок. А дальше песчаные гряды, как застывшие волны.

Словом, поймали меня и привезли обратно в Ладогу. И, веришь, опять ничего не сделали. Князю меня не отдают, в рабство не продают, за побеги не наказывают. Тюр со мной, как с сыном, возится. Чудно!

Глава семнадцатая. Варяги отправляются в путь
^{Продолжение рассказа Кукши}

После того пира, на котором я князя ножом пырнул, Хаскульд хмурый ходит. И другие из его ватаги тоже не так веселы, как прежде. Что-то у них с князем вышло. Из-за меня, видно.

Гляжу, собираются мои варяги в путь-дорогу. Один из тех кораблей, что удивили меня в Ладоге, оказался их. Корабль осмотрели, починили, где надо, продовольствия запасли, добро погрузили и отправились. Меня, конечно, тоже не забыли. К ним присоединились ещё некоторые варяги из княжеской дружины.

На носу корабля голова какого-то лютого чудища. Тюр называет его драконом. И сам корабль называется драконом из-за этого чудища. На корабле пятнадцать пар вёсел, каждым веслом гребёт один человек. Гребут все по очереди, только меня не заставляют – больно велики вёсла.

Вышли из волховского устья на озеро Нево. Сперва долго на север плыли, чтобы мели миновать, потом повернули на запад. Тут ветер стал попутным, корабельщики оставили вёсла, подняли полосатый парус. Корабль, как конь, вперёд рванулся. Управляется с ним теперь один кормчий кормовым веслом.

Варягам весело, а на меня тоска напала, хоть волком вой. Смотрю назад, на восток, где-то там далеко-далёко мой дом, и с каждым мигом он всё дальше. Увижу ли я его когда-нибудь? Завезут меня варяги на край света, откуда и птица назад дороги не найдёт, не то что отрок вроде меня!

Судя по сборам, варяги отправились теперь куда-то за тридевять земель. Добрый корабль при попутном ветре не плывёт, а летит. Когда расшибает носом волну, под носом у него вырастают огромные седые усы. Эх, думаю, дракон ты, драконище, кабы не на запад ты плыл, а на восток!

Глава восемнадцатая. Чудская деревня
^{Продолжение рассказа Кукши}

Озеро Нево позади осталось. Дракон влетел в исток большой реки. Немалая река Волхов, а эта больше! Здесь, вниз по течению да при попутном ветре, дракон идёт ещё быстрее. Однако на склоне дня ветер стихает, варяги снова берутся за весла. Впрочем, гребут недолго, пора и на ночлег устраиваться. Пристают к берегу, снимают с корабельного носа драконью голову – боятся, как видно, прогневать здешних богов.

Чуть пониже стоянки – деревня. Тюр и ещё несколько варягов отправляются туда. Тюр берёт меня с собой.

Входим в деревню, я, по обычаю домовичей, каждому встречному кланяюсь и доброго здоровья желаю. Только не нашего языка здесь народ живёт, никто меня не понимает, хотя иные улыбаются и что-то говорят по-своему. Слышу: говор-то знакомый, похожий на говор наших соседей. У нас там по Тихвине весь живёт. Племя такое.

Гляжу, у избы старик стоит. Поздоровался я с ним, как сызмала от соседней веси научился, и он мне отвечает: здравствуй, мол. Выходит, вишь, невская-то чудь[42]42
  Чудь, чудины (собир.) – так называли несколько финно-угорских племён. Западная чудь – это предки нынешнего эстонского народа, а большая часть восточной вошла в состав русского народа.


[Закрыть] и наша весь, почитай, одного языка.

Подходим мы к самой большой избе, дверь с резными косяками, на вершине кровли птица. Навстречу хозяйка. Я здороваюсь, и она в ответ здоровается, да с ласковой примолвкой, а голос-то у неё, как у матушки, хоть и речь другая. И пахнет от неё, как от матушки, дымом и парным молоком.

Варяги пришли сюда мёду хмельного купить. Продала она им, сколько просили, и стала угощать: наливает ковш из жбана и подаёт каждому по очереди. И со всеми заговаривает по-своему, у одного спрашивает, хорош ли мёд, у другого – далеко ли путь держите. Никто, конечно, её не понимает. Догадался я, что это она нарочно, – проверяет, не разумеет ли кто из варягов её язык.

Потом меня начала расспрашивать, кто я, да откуда, да как попал к варягам. Расспросила и опять с варягами разговаривает, только теперь уже по-варяжски. Вижу, она о чём-то их просит, потому что головами мотают: нет, мол.

После того говорит она мне:

– Постарайся убежать ночью, когда они уснут, и приходи ко мне, я тебя спрячу.

Хотела и мне налить, потом передумала, наливает молока.

– Ни к чему тебе мёд, – говорит, – после мёда слишком сладко спится.

Глава девятнадцатая. Ночной побег
^{Продолжение рассказа Кукши}

Варяги – народ храбрый, однако осторожный. Ночуют на драконе, а дракон на якоря поставили в нескольких саженях от берега.

После доброго ужина все спят крепким сном. Мёду за ужином один я не пил. Угощали меня, конечно, да, спасибо, Тюр заступился. В темноте на берегу ещё костер догорает, где пировали варяги. Тихо. Только спящие храпят да быстрая вода речная у борта журчит.

Я ощупью пробираюсь на корму. Месяц ещё не взошёл, темь такая, что собственных ног не видно, того гляди, наступишь на кого-нибудь.

Вот оно! Чувствую, тёплое – чья-то рука. Отдёрнул я ногу, будто на змею наступил, замер. Ничего, обошлось, помычал варяг и затих.

Пошёл дальше – кому-то на бороду наступил. Этот закричал по-варяжски, умолк, а потом заговорил сердито. Я стою ни жив ни мертв. Пробормотал что-то варяг и снова захрапел.

Конечно, проще было сразу прыгнуть за борт, чем пробираться на корму, да боялся я: вдруг кто-нибудь услышит всплеск и решит, что пьяный варяг за борт свалился. Поднимут тревогу, запалят светочи, начнут искать.

Добрался я до кормы, ухватился за якорный канат и спустился в воду. Вода студёная, сразу-то даже вздохнуть не могу, будто чёрствым куском подавился. Разжал я пальцы, и подхватило меня течение.

Вылезаю из воды, гляжу: далеко вверх по реке остатки варяжского костра мерцают, изрядно отнесло меня. Оно и лучше, к деревне ближе.

Припустил я бегом вдоль берега. Чтоб в пути не сбиться, на прибрежную воду смотрю, в ней звёзды небесные струятся-переливаются.

Вот и деревня – крыши на звёздном небе чернеют. Вышел на дорогу. Она за день нагрелась, ещё остыть не успела. Быстро зашагал я по ней. Ноги мне были вместо глаз. Чуть свернёшь в сторону – трава холодная, в росе. Вижу впереди огонёк. Это та добрая женщина приотворила дверь и лучину перед нею зажгла, чтоб мне в потёмках не плутать, ища её избу.

Не успел я постучать, дверь отворяется, на пороге она сама. Обнимает, как родного сына, шепчет:

– Мокрый, бедняга, продрог!

Глава двадцатая. Домовой
^{Продолжение рассказа Кукши}

В избе тепло, пахнет квашнёй. Хозяйка даёт мне сухую рубаху.

– Теперь пойдём, – говорит, – отведу тебя в надёжное место.

Мне уходить неохота, хорошо у неё в избе, как дома у матушки, ребятишки по лавкам спят, и меня в сон клонить начало. Однако встаю и иду следом за ней прочь из избы.

Берёт она меня за руку и куда-то ведёт. Глаза к темноте попривыкли, вижу: идём лугом, различаю лес впереди. К лесу она меня и ведёт.

В лесу уже вовсе ничего не видать. Она дорогу знает, а я за ней, как слепой иду. Шли мы, шли, наконец остановились. Велит она мне нагнуться. Нагнувшись, делаем с нею несколько шагов. Здесь, верно, какая-то постройка. И тут она открывает над нашими головами лаз. Лаз тот ведёт в какое-то помещение, и, вижу, оно чуть-чуть освещено. Влезаем туда по лестнице – по наклонному столбу с зарубками. В помещении – очаг, в очаге угли тлеют. У стены идолы стоят, один большой, другой поменьше. Это, вишь, здешнее чудское капище[43]43
  Языческий храм.


[Закрыть]. Женщина говорит:

– Здесь тебя не найдут.

Кидает она на угли берёсту, раздувает огонь, приносит толстых сухих поленьев. Хорошо стало, пламя над дровами приплясывает, дым к крыше, к волоковому отверстию, поднимается. Светло, тепло. Приносит она охапку сена.

– Вот, – говорит, – тебе постель. Живи здесь, пока варяги не уплывут своей дорогой. А там видно будет. Еды здесь достаточно, боги всегда готовы поделиться с людьми, попавшими в беду.

Гляжу: возле идолов вяленая рыба, мясо положено, деревянная чашка с кислым молоком стоит.

Женщина ушла, а я в углу на сено лёг. Идолы на меня уставились, страшновато мне, одно себе твержу: наверно, добрые они, иначе женщина не привела бы меня сюда.

Лежу, гляжу на идолов, боязнь мало-помалу прошла, уютно. Проваливаюсь я куда-то, а на сердце сладко, весело.

Очнулся я в родной избе. Никого в ней нет. Посреди избы светец стоит, в нём лучина горит. И лучина эта не простая – горит она и не сгорает.

Зову матушку, сестёр – никто не откликается. И вдруг вместо них невесть откуда является витязь. Усищи вот такие, шлем как жар горит, у пояса меч. Гляжу, а это Домовой, предок нашего рода. Я его сразу узнал, хоть и не видел никогда.

Глянул он на меня грозным взглядом – оторопь меня взяла. Говорит громовым голосом:

– Ты хочешь вернуться домой, а сам ещё не отомстил за кровь матери!

Откуда-то взялись матушка и сёстры, стоят у стены, как идолы чудские, кивают речи Домового. Хочу что-то сказать в своё оправдание и ни слова не могу вымолвить.

А Домовой пошёл к двери. У порога остановился, вынул меч из ножен и поставил его возле косяка. И сияет тот меч, что солнечный луч.

– Вот тебе меч. Убьёшь обидчика – вернёшься домой.

Матушка и сёстры опять кивают. Гляжу: где ж Домовой?

Дверь вроде не отворялась, а Домовой пропал, будто его и не было. Матушки и сестёр тоже не видать – вместо них у стены стоят недвижные чудские идолы. И меча нет – падает сквозь щель солнечный луч.

Глава двадцать первая. Возвращение к варягам
^{Продолжение рассказа Кукши}

Вылез я наружу – солнце уже высоко. И напал на меня страх: вдруг варяги уже уплыли? Огляделся: капище, в котором я ночевал, посреди лесной поляны стоит, на четырёх пнях, как на птичьих ногах, корни, как лапы. Такие же избушки на курьих ножках ставят в лесу и наши соседи – весь.

Нашёл я тропу, по которой мы с хозяйкой пришли, и припустился по ней. Кругом сосны огромные, толстые, вьётся тропинка между ними, через корни перепрыгивает. Бегу я и думаю: если варяги уплыли, мне конец. Зачем жить, коли отомстить за кровь рода я уже не могу, а вернуться домой не смею? И так мне захотелось увидеть варягов, словно нет для меня на свете людей дороже!

Как я буду мстить, я и не думал тогда. Бегу и одно твержу: только бы не уплыли, только бы не уплыли! В лесу сумрачно, лишь иногда сверкнёт солнечный луч, как меч, что Домовой мне оставил. Не знаю, может, это и был меч.

Наконец лес редеет, тропка ведёт лугом в деревню. Я деревней бежать не хочу, вдруг встречу там эту добрую женщину? Что я ей скажу? Да и нельзя мне сейчас задерживаться. Бегу в обход деревни.

Вижу: над варяжской стоянкой дымок поднимается. Обнадёжил он меня немного, может, думаю, не уплыли ещё! Выбегаю на берег, на косогор, смотрю: пусто, лишь уголье тлеет. Глянул на реку, тоже пусто.

Упал я ничком на траву и лежу. Ни о чём не думаю, будто у меня и дел никаких нет. Лежу себе, и всё. Долго лежал. Потом встал, спустился к воде, поплёлся по берегу.

Иду и камешки ногой в воду кидаю. Ухвачу пальцами камешек и кину, ухвачу и кину. И слушаю, как они булькают. Стали мне лодки попадаться, вытащенные на песок. И словно проснулся я. Столкнул один челнок в воду и давай грести!

Знаю, конечно, что догонять в долблёной лодочке добрый варяжский корабль дело пустое, однако гребу что есть мочи. А что мне ещё делать? Гребу и думаю: буду плыть, пока не найду варягов или не погибну в чужом краю.

И вот чудо: недолго мне и плыть-то пришлось! Не оставил меня Домовой своей заботой. Миновал я деревню, проплыл ещё немного, глядь: стоит в заводи дракон, а варяги мои на берегу у костра сидят, обед стряпают. Обрадовался я, и варяги тоже. Накормили они меня, и поплыли мы дальше опять вместе.

Покуда плыли морем сюда к вам, судьба не послала мне случая убить Свана, а, может, всё дело в том, что у меня не было настоящего оружия. Ныне же у меня есть меч, и я убью Свана, когда буду с варягами в походе.

Ну вот, всё я тебе рассказал, ничего не утаил.

Теперь Харальд знает, что нешуточное дело обязывает Кукшу отправиться в поход с викингами. Возразить тут нечего, более того, он должен помочь Кукше в его деле, только ещё не знает, как к этому подступиться, но он непременно что-нибудь придумает!

Глава двадцать вторая. Замысел Харальда

Добрый меч у Кукши: ударишь на лету подброшенную тряпку – тряпка пополам. От души, видно, пожаловал его Кукше старый конунг. Когда никто не видит, Кукша вынимает меч из ножен и подолгу любуется им или начинает размахивать, воображая, будто рубит Свана. Ему объяснили, что меч у него ромейский, из далёких южных краёв, народ там помельче северного, потому и меч покороче. Ромейский меч, сказали ему, хорош как отроческое оружие, когда же Кукша станет взрослым мужем, у него будет меч, как у остальных, а этот он в свою очередь подарит какому-нибудь отроку.

Кукша вспоминает меч, который Домовой оставил ему у порога чудского капища и который превратился в солнечный луч. Может быть, это тот же самый меч?

Теперь Харальд и Кукша рубят прутья каждый своим мечом. Спору нет, хороший меч и у Харальда, но чужой меч или собственный – тут нет никакого сравнения. Свой словно и блестит ярче, и свистит веселее, и в руке сидит крепче.

Судьба вручила Кукше оружие для того, чтобы он мог отомстить, дело только за удобным случаем. Однако, пока он гость конунга, об убийстве Свана не может быть и речи, ведь Сван тоже гость. Кто из смертных решится попрать закон гостеприимства?

Однажды Харальд говорит Кукше:

– Я придумал. Тебе незачем весной уплывать с викингами. Мы разделаемся со Сваном здесь.

Кукша вопросительно смотрит на Харальда.

– Мы его отравим, – говорит Харальд.

– Как отравим? – изумлённо восклицает Кукша.

– Очень просто. Дадим яду в питье. Тут неподалёку в лесу живет одна колдунья, финка, она и лечит, и ворожит, и варит всякие ядовитые зелья – из трав, из кореньев, из жаб, из змей – изо всего. Колдунья даст мне самый страшный яд, если я попрошу.

Однажды, ещё в младенчестве, Кукша видел, как на лугу возле Домовичей подыхала корова. Изо рта у неё ручьём бежала слюна, и она часто-часто дышала. Потом у неё начались судороги, а немного погодя она вытянула ноги и затихла. Взрослые говорили, что корова наелась ядовитого вёху[44]44
  Вёх – болиголов.


[Закрыть], которого много растёт на соседнем болотце.

– Не надо травить, – растерянно просит Кукша.

– Почему не надо? – говорит Харальд. – Сам же сказал, что должен отомстить. А мы теперь побратимы: твоя обида – моя обида, твоя месть – моя месть. Хорош я буду, если не помогу тебе в таком деле.

– Его надо… убить мечом, – говорит Кукша. – Кровь за кровь…

Ему не по себе, он никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь из Домовичей кого-нибудь отравил. Да и Домовой говорил о мече, а не об отраве.

– Кто же спорит! – восклицает Харальд. – Конечно, убить мечом было бы лучше! Но как это сделать? Вызвать Свана на поединок? Сван – берсерк, а берсерки, как известно, в бою неуязвимы. Напасть неожиданно или прикончить сонного? Это значит нарушить мир и попрать закон гостеприимства. Мой отец – человек справедливый и никогда не простит такого убийства!

– А если отравить, простит? – удивлённо спрашивает Кукша.

– Чудной ты, – снисходительно отвечает Харальд, – ведь об этом никто не узнает!

И он с увлечением рассказывает о своём замысле:

– Я выпрошу у колдуньи самый лучший яд и дам ей за это марку[45]45
  Марка – древнескандинавская мера веса, равная приблизительно 216 г, и денежная единица.


[Закрыть] серебра. Не за горами большой пир по случаю весеннего жертвоприношения дисам[46]46
  Дисы – в германо-скандинавской мифологии сверхъестественные существа женского пола, олицетворявшие силы плодородия.


[Закрыть]. Когда все захмелеют, я насыплю в один рог яду и пошлю его с рабыней Свану. Никто не обратит внимания, что ещё один пирующий свалился с лавки – там многие будут валяться. А наутро никому не покажется удивительным, что он так и не встал – на пирах ведь нередки случаи, когда упиваются до смерти.

Кукше не нравится Харальдова затея. Раз Свана нельзя убить в поединке, поскольку он берсерк и в бою неуязвим, Кукша отправится с викингами в поход и выждет подходящего случая, когда Сван будет лежать после битвы в приступе берсеркского бессилия, и прикончит его. Справедливая месть допускает подобное действие, если силы настолько неравны. Но тайно расправиться с гостем доброго конунга Хальвдана, у которого ты сам в гостях!..

Кукша просит друга не трогать Свана, но Харальд неумолим. Он уже весь поглощён своим замыслом и во что бы то ни стало должен его осуществить. Таков уж Харальд – сын конунга Хальвдана Чёрного – всякое дело он доведёт до конца!