Текст книги "Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии"

§ 6

Симонов не только поставил потребность во главу угла метафизического исследования животной и человеческой жизни, не только связал потребностное рассмотрение с вопросами о неосознаваемом и осознаваемом психическом, не только выявил роль эмоций и эмоциональных состояний в потребностно-информационном воздействии, – Симонов потребности классифицировал.

«Классифицирующим принципом», по утверждению Симонова, послужили для него идеи Вернадского и Ухтомского. «…Рефлексы³⁴ сформированы эволюцией таким образом, чтобы, появившись на свет, живое существо было способно занять свое место в геосфере (физически заселив ее), в био; а для человека и в социосфере среди живых существ своего и других видов, а также в ноосфере (интеллектуальное освоение мира), филогенетические предпосылки которой мы обнаруживаем в явном виде у высших млекопитающих животных. Освоению каждой из перечисленных выше сфер соответствуют витальные безусловные рефлексы, ролевые (зоосоциальные) рефлексы и безусловные рефлексы саморазвития»³⁵.

У Симонова есть еще один принцип классификации – исходность, или первичность потребностей. «Имеет смысл, – уточняет ученый, – классифицировать только исходные, не выводимые друг из друга и не сводимые друг к другу группы потребностей³⁶. Ибо помимо исходных потребностей существует еще бесконечное многообразие вторичных по своему происхождению, производных «квазипотребностей». «Так, биологическая потребность поддержания температурного комфорта порождает потребность в одежде, та, в свою очередь, нормирует потребность в производстве минералов для изготовления одежды, в создании соответствующей технологии, в организации производства и т. п.»³⁷.

§ 6а

Витальные (биологические) потребности³⁸.

К ним Симонов относит потребности в пище, воде, сне, температурном комфорте, защите от внешних вредностей и т. п.³⁹, а также потребность в экономии сил⁴⁰. В ранних своих работах к числу биологических потребностей Симонов относил и потребность в продолжении рода.

Два признака могут служить «дефинитивным критерием» витальности: (1) неудовлетворение потребности ведет к физической гибели особи, «биологические потребности не могут быть отложены на сколько-нибудь продолжительное время»⁴¹; (2) реализация витальных потребностей не требует участия другой особи того же вида⁴².

§ 6б

Социальные (ролевые) потребности. Их костяк формируют две потребности: принадлежать к социальной группе (общности) и занимать в этой группе определенное (не обязательно лидирующее) место. «Субъект стремится к двум целям: слиться с социумом и имеете с тем выделить, отстоять свое „Я“»⁴³.

К проявлению социальной потребности Симонов относит и так называемый феномен эмоционального резонанса. Речь идет о потребности «прервать или предотвратить поток сигналов о неблагоприятном состоянии другой особи», которая имеет «только внутреннее подкрепление, сопоставимое с состраданием у человека»⁴⁴. Симонов призывает отличать феномен эмоционального резонанса от подражательного поведения, ибо в первом случае «животное-наблюдатель не повторяет действий партнера, но мотивируется исходящими от него сигналами»⁴⁵.

Не следует смешивать эмоциональный резонанс и с оборонительным поведением животных. Во-первых, как показали эксперименты на лабораторных крысах, животные-доминанты наиболее чувствительны к чужому крику боли, а во-вторых, избавляют жертву от болевого раздражения, как правило, наиболее устойчивые к эмоциональному стрессу животные. «Таким образом, – резюмирует Симонов, – способность производить действия, избавляющие жертву от боли, нельзя рассматривать как простую оборонительную реакцию страха, вызванную сигналами оборонительного состояния партнера. При травматизации макак-резусов невроз развивается именно у низкоранговых обезьян-наблюдателей, которые менее способны к «альтруистическому» поведению. Иными словами, «страх за себя» скорее препятствует проявлению «тревоги за другого», чем определяет ее»⁴⁶.

К зоосоциальным потребностям Симонов иногда относит также привязанность, называя ее самостоятельной потребностью⁴⁷. «О значении привязанности как самостоятельной потребности свидетельствует возможность выработки инструментальных условных рефлексов у собак, подкрепляемых только лаской и речевыми одобрениями»⁴⁸.

Отличительные особенности зоосоциальных потребностей: (а) ролевое взаимодействие (в одиночку их не удовлетворить) и (б) меньшая, если угодно, неотложность удовлетворения социальных потребностей по сравнению с биологическими (крыса может дожидаться своей потребности в лидерстве и год, и два года, но два года не спать, не пить, не есть… – сами понимаете!).

Однако неотложность витальных потребностей не означает их непременного господства над социальными. У животных с развитыми социальными потребностями при нормальных жизненных условиях социальные потребности господствуют над витальными. У крыс высокий ранг в группе обеспечивает преимущественный доступ к пище, местам отдыха и самкам⁴⁹. Даже после трех дней голодания у гамадрилов сохраняется распределение пищи в соответствии с иерархическим рангом. Только позднее они начинают бороться за каждую порцию пищи⁵⁰.

§ 6в

Идеальные потребности (на животном уровне Симонов предпочитает называть их безусловными «рефлексами саморазвития»). Сюда прежде всего относится потребность познания, которая ведет свое происхождение от универсальной потребности в информации, изначально присущей всему живому. Удовлетворение любой потребности, подчеркивает Симонов, требует информации о путях и способах достижения цели. Однако существует потребность в информации как стремление к новому, ранее неизвестному, безотносительно к его прагматическому значению в смысле удовлетворения каких-либо биологических и социальных нужд⁵¹. «Положение о том, что нормальная жизнедеятельность требует притока из внешней среды не только вещества и энергии, но и информации, подтверждают эксперименты, свидетельствующие о драматических последствиях «информационного голода», особенно для развивающегося мозга»⁵².

От потребности познания, порождающей исследовательское поведение, Симонов отличает другой «рефлекс саморазвития», проявляющийся в игровом поведении высших животных. Иногда он называет его «игровой потребностью»⁵³. Игровое поведение животных, требующее партнера, замечает Симонов, казалось бы, следует отнести к зоосоциальным рефлексам. Однако, продолжает ученый, в игре отсутствуют иерархические тенденции. Игровая борьба не содержит элементов конкуренции и полностью свободна от агрессивности. Ее единственное назначение – тренировка тех навыков и умений, которые понадобятся лишь позднее для удовлетворения множества витальных и зоосоциальных потребностей⁵⁴. У высших приматов появляется и манипуляционная игра с предметами, которая, по мнению Симонова, «способствовала формированию символического интеллекта»⁵⁵.

Характерные особенности группы идеальных потребностей:

1. Они не являются производными от других потребностных групп. Так, на основе безусловного исследовательского рефлекса физиологи вырабатывают у животных условные инструментальные реакции, где единственным подкреплением служит возможность осуществлять исследовательскую активность. Более того, пищевое подкрепление ухудшает решение той или иной исследовательской задачи⁵⁶. Та же самая мотивационная самостоятельность наблюдается и у игровой потребности⁵⁷.

2. Рассматриваемые потребности имеют свои собственные механизмы подкрепления⁵⁸.

3. «Идеальные потребности, – утверждает Симонов, – не вызывают отрицательных эмоций»⁵⁹.

4. Наконец, «достижение идеальных целей может быть отнесено и к отдаленному будущему»⁶⁰.

Такова в самых общих чертах потребностная триада у животных.

§ 7

У человека витальные потребности классифицируются Симоновым почти так же, как у животных, разве что неоднократно подчеркивается их мощная «социальная опосредованность», и, разумеется, они уже нигде не именуются безусловными рефлексами.

Среди социальных потребностей мы опять-таки встречаем уже знакомые нам потребности принадлежать к социальной группе и потребность занимать в этой группе определенное (не обязательно лидирующее) место⁶¹.

Заметные изменения претерпевают «эмоциональный резонанс» и «привязанность». «На базе механизмов «эмоционального резонанса», – замечает Симонов, – в процессе биологической, а позднее социально-исторической эволюции сформировалась поразительная способность человека к сопереживанию, к постижению субъективного мира другого существа путем его переноса на свой собственный мир. Тем самым оказалось возможным познание тех сторон действительности, которые в принципе недоступны дискурсивному мышлению, опирающемуся на систему вербализуемых понятий»⁶².

На человеческом уровне Симонов особенно выделяет потребность следовать нормам, считая ее безусловно социальной⁶³. К социальной группе добавляется потребность в идеологии, «нормирующая удовлетворение всех других витальных, социальных и духовных потребностей человека»⁶⁴.

Безусловные рефлексы саморазвития у человека приобретают форму «идеальных потребностей познания окружающего мира и своего места в нем, познания смысла и назначения своего существования на земле…»⁶⁵. Первые две потребности удовлетворяются соответственно наукой и искусством. Третья – религией? Нет, Симонов довольно упорно избегает этого утверждения, вместо религии выдвигая философию, но с оговоркой: «если рассматривать последнюю не в качестве отрасли науки, но как выработку общего мировоззрения, частный случай которого представляет религиозное сознание»⁶⁶. Воздержусь пока от комментариев, так как сейчас мне намного важнее изложить воззрения самого Симонова, чем заявлять о своем несогласии с некоторыми из них.

Крайне важно для нас отношение Павла Симонова к искусству. Ученый определяет искусство как «специфическую разновидность познания человека, его внутреннего мира, его взаимодействия с постигаемой и преобразуемой им действительностью»⁶⁷. «Воспроизводя в произведениях искусства действительность и предлагая эти модели себе и другим, – пишет Симонов, – человек проверяет, что именно радует его или отталкивает, что заставляет восхищаться или негодовать, что следует беречь и поддерживать, а что подлежит отрицанию и переустройству. Искусство дает человеку уникальную и в сущности единственную возможность увидеть мир глазами других людей, непосредственно убедиться в человечности своего восприятия мира»⁶⁸.

Филогенетической предпосылкой искусства Симонов считает, главным образом, потребность в подражании⁶⁹.

§ 8

Не удовольствовавшись проведенной классификацией, Симонов обращает наше внимание на то, что он называет «гибридными потребностями».

Вы, наверное, заметили, что потребность в продолжении рода, с одной стороны, определенно социальна и ролева (для своего удовлетворения требует партнера, затем появляются дети, возникает семья и т. п.). Но, с другой стороны, что может быть биологичнее полового влечения, что может быть витальнее инстинкта продолжения рода? К тому же на определенных ступенях эволюции размножение вовсе не требует полового партнера: какая-нибудь амеба просто делится на две части – и вся тебе «родовая функция». Однако выше по лестнице существ возникают сперва половые, а затем социальные взаимоотношения между разными индивидами, участвующими в продолжении рода. Учитывая это обстоятельство, Симонов и назвал половую потребность «гибридной», то есть частично витальной и частично социальной, образующей как бы мостик от одной группы потребностей к другой⁷⁰.

Похожее явление наблюдается в случае с «эмоциональным резонансом», который на определенной ступени эволюции требует от субъекта не просто резонанса, а понимания и познания того, с кем он эмоционально резонирует. То есть социальная потребность в сопереживании гибридизируется с идеальной потребностью познания.

На человеческом уровне Симонов предлагает именовать потребности, возникающие на стыке витальной и социальной сфер, этническими, а на стыке социального и идеального – идеологическими⁷¹.

§ 9

Дополнительные потребности. Симонов сам их так называет – «дополнительные» или «вспомогательные»⁷².

Предупреждаю, что тут нас ожидают некоторые классификационные затруднения.

Начать с того, что Симонов сперва объявляет о существовании двух дополнительных потребностей: потребности в вооруженности и потребности преодоления⁷³. А затем добавляет к ним еще две: потребность в подражании и потребность в экономии сил⁷⁴. Мне могут возразить: ну и в чем трудность? Было две – стало четыре, четыре и будем рассматривать. Трудность в том, господа, что мы их уже рассматривали: напоминаю, три потребности отнесены Симоновым к разряду идеальных, а одна объявлена витальной (потребность в экономии сил). Они, что, одновременно и базовые и дополнительные?

Классификационные затруднения на этом не заканчиваются.

Возьмем, например, потребность в вооруженности. Симонов говорит о явной самостоятельности этой потребности⁷⁵ и тут же сообщает нам, что «потребность вооруженности удовлетворяется с помощью двух основных безусловных рефлексов: подражательного и игрового»⁷⁶. Стало быть, если удовлетворяется «с помощью», то несамостоятельна или не совсем самостоятельна?

Потребность в подражании вроде бы идеальна и познавательна (рефлекс саморазвития). Но зачем тогда именовать ее дополнительной? Она должна быть самостоятельной, ибо «подражательное поведение базируется на безусловном врожденном имитационном рефлексе»⁷⁷. Но ее слишком уж тесная взаимосвязь в системе Симонова с потребностью вооруженности и потребностью в игре как-то умаляет эту самостоятельность. И вообще, да простит меня Симонов, часто возникает впечатление, что все эти три потребности чуть ли не одно и то же. И почему Симонов считает, что подражание проявляется прежде всего в игровом поведении? А в исследовательском поведении подражание полностью отсутствует? И в том же самом исследовательском поведении, суверенно обособленном в симоновской классификации, разве не реализуется, хотя бы частично, потребность в вооруженности? Исследуя тот или иной объект, животное разве не вооружает себя знаниями о нем и способами обращения с ним?

«Потребность преодоления, обычно именуемая волей»⁷⁸. Перед нами совершенно оригинальное и, так сказать, авторское понимание воли. Симонов, во-первых, предостерегает нас против того, чтобы мы вслед за подавляющим большинством современных авторов рассматривали волю как качество, производное от сознания. Этого нельзя делать, так как «при этом исчезает энергезирующий фактор, сила, побуждающая человека совершать продиктованные волей действия»⁷⁹. Этого не стоит делать, во-вторых, потому, что филогенетической предпосылкой воли является рефлекс свободы, открытый Иваном Павловым у высших животных⁸⁰. В онтогенезе человека рефлекс свободы превращается в потребность свободы, воля «первоначально обнаруживает себя в виде сопротивления ограничению двигательной активности, а позднее – в виде упрямства, стремления настоять на своем, достигнуть цели (например – забраться на ледяную горку), несмотря на многочисленные неудачи, даже в том случае, когда в этих попытках отсутствует элемент соревнования и успех означает только «победу над собой»⁸¹. В-третьих, потребность преодоления препятствий специфична и самостоятельна, так как способна порождать собственные эмоции⁸². Препятствие служит для нее не менее адекватным стимулом, чем корм для пищедобывательного поиска, боль – для оборонительной реакции⁸³.

Все это – крайне интересные систематические наблюдения, которые мы, разумеется, возьмем на вооружение. И лишь два небольших сомнения непроизвольно возникают у меня. (1) Почему потребность преодоления Симонов относит к идеальным потребностям? (Так выходит у него, когда, говоря о животных, он относит волю к рефлексам саморазвития⁸⁴), а эти самые рефлексы на человеческом уровне, как мы видели, трансформируются в идеальные потребности). (2) И так ли уж необходимо для нас отождествлять потребность в преодолении препятствий, потребность в свободе с явлением воли, принимая во внимание, что в течение более чем двух тысяч лет ученые и философы понимали и понимают под волей не просто стремление к свободе, а нечто намного более широкое и сложное?

И что такое «рефлексы саморазвития»: иное обозначение для идеальных потребностей (на животном уровне) или нечто особое и «дополнительное» к базовой симоновской триаде? Ведь если взглянуть на триаду с позиций теории эмоций, то «витальные, социальные и идеальные (познавательные) потребности, в свою очередь, делятся на две разновидности: на потребности сохранения и развития (потребности «нужды» и «роста» по терминологии англоязычных авторов)»⁸⁵. Триада становится диадой. Эти новые потребности имеют, по крайней мере, три признака различения. (1) Потребности развития инструментально обеспечиваются положительными эмоциями, потребности сохранения – отрицательными⁸⁶. (2) У них различное отношение к господствующей общественно-исторической норме удовлетворения: потребности сохранения удовлетворяются в пределах нормы, потребности развития превышают норму⁸⁷. (3) Они в конечном итоге соотносятся с двумя диалектически противоречивыми тенденциями глобального процесса самодвижения живой природы: тенденциями самосохранения и саморазвития⁸⁸.

§ 10

Заканчивая краткое рассмотрение симоновской потребностной триады, хочу особенно подчеркнуть ее системность, ее гармоническую сочетанность в реальной жизни. «Явное преобладание биологических потребностей граничит с патологией, – замечает Симонов. – Даже в экстремальных ситуациях люди, как правило, сохраняют над ними социальный контроль. Абсолютное доминирование идеальных потребностей при полном игнорировании биологических и социальных встречается исключительно редко. Поэтому говорить, что одни из них «лучше», а другие «хуже», по меньшей мере, ненаучно»⁸⁹.

Триада находится в постоянном и непрерывном взаимодействии. «Если исключить период новорожденности и глубокую патологию мозга, у человека нет чисто биологических потребностей, поскольку их удовлетворение опосредовано влиянием социальной среды, очеловечено с самого раннего детства»⁹⁰. От себя добавлю: оно опосредовано не только социальной, но и идеальной средой. И все три среды – биологическая, социальная, идеальная – друг друга непрерывно опосредуют. Гете, например, перед тем как сочинять, любил выпить шампанское: вино было лучших сортов, подавалось в хрустальном бокале изысканнейшей формы, подавал старый, преданный лакей в белых перчатках и расшитой ливрее. И попробуйте обвинить Иоганна Вольфганга Гете в излишней социальности или болезненной биологичности! Удастся ли? Союз советских писателей никогда не возглавлял и оставил после себя «Фауста», а не «Разгром»…

И я побоюсь вслед за Симоновым считать новорожденного чисто биологическим существом: ведь до сих пор неясно, когда человек начинает обучаться языку; а некоторые осторожные исследователи на всякий случай допускают, что мы начинаем познавать, играть и первые социальные отношения с матерью устанавливаем еще в материнской утробе. Гусенок, например, с матерью разговаривает за несколько дней до того, как вылупится из яйца. Неужто мы менее «социальны» и менее «идеальны»?

Симонов в каждой своей работе предупреждает, что нарушение диалектического взаимодействия потребностей приносит результаты, болезненные для индивида и опасные для его социального окружения. «Если в процессе конкуренции мотивов удовлетворение одной потребности будет происходить за счет другой, то неудовлетворенная породит отрицательные эмоции и поиск средств их устранения (сюда, в частности, следует отнести наркоманию). Поэтому забота о формировании гармонической личности требует заботы о вооружении всех естественных потребностей человека, чтобы эти потребности не нарушали цельность личности уродливыми трансформациями отдельных ее сторон»⁹¹.

§ 11

Важным элементом потребностной теории Симонова является принцип доминанты, или метод доминантного анализа. Вот о чем идет речь: человек состоит из множества потребностей, но они не равнозначны. Есть потребности, которые фактически определяют судьбу человека, главенствуют в индивидууме в течение если не всей жизни, то большей ее части. Скажем, для святого Серафима Саровского такой потребностью была – назовем ее пока собирательно – потребность религиозная. У Достоевского потребность в художественном творчестве явно господствовала над другими желаниями, наклонностями, стремлениями. Симонов – прежде всего ученый, и, хотя «ничто человеческое ему не чуждо», все же, как мне кажется, научное исследование ему было намного ближе, чем все остальное «нечуждое»: его развитая склонность к искусству, его многолетнее директорство, его патриотизм. Такое возобладание одной потребности над другими на протяжении жизни Симонов называет доминантой жизни.

Но если нас окунуть под воду, то через минуту, как вы понимаете, мы будем из последних усилий стремиться лишь к одному – выбраться на поверхность и глотнуть воздуха. Такие доминанты Симонов называет ситуативными. И вроде бы они намного более жизненными представляются, чем, скажем, склонность к научному исследованию. Но, во-первых, возникают они от случая к случаю, от ситуации к ситуации (ведь не каждый же день нас запихивают с головой под воду); а во-вторых, скольких святых мучеников подвергали пытке водой, но верность Богу, преданность своим религиозным убеждениям брали верх, и люди предпочитали умереть, но не отречься, захлебнуться, но не выдохнуть из себя богоотступные слова; то есть главенствующая доминанта оказывалась все же сильнее даже такой, казалось бы, непререкаемой потребности, как потребность дышать.

Третий вид доминанты Симонов именует практической доминантой. «Практическая мотивационная доминанта, непосредственно определяющая поступок («вектор поведения» по А. А. Ухтомскому), представляет интеграл главенствующей потребности, устойчиво доминирующей в иерархии мотивов данной личности… и той или иной ситуативной доминанты, актуализированной экстренно сложившейся обстановкой»⁹². У Симонова есть и более простое определение: «Практическую доминанту можно назвать равнодействующей двух сил – двух доминант, каждая из которых влечет ее к себе, конкурируя с другой»⁹³.

Все просто в теории. Но на практике часто бывает крайне трудно отличить одну доминанту от другой. Попросим Симонова привести самые типичные затруднения.

«Выявление главенствующей потребности – самая трудная и самая важная задача анализа личности. Основная трудность заключается в том, что в подавляющем большинстве случаев потребность, доминирующая на протяжении какого-то определенного периода жизни человека, отнюдь не является наиболее устойчивой его доминантой»⁹⁴.

«„Главная доминанта“ часто едва выделяется на фоне других мотиваций. Это те многочисленные случаи, когда человек сам не знает, что именно для него в жизни самое главное; он узнает об этом иной раз только при исключительном стечении обстоятельств, когда „на карту поставлены“ жизнь, честь, здоровье, когда нужно выбирать немедленно, не думая, между двумя путями прямо противоположными, жертвуя чем-то одним – дорогим, нужным, привычным – чему-то другому, без чего жизнь представляется бессмысленной»⁹⁵.

«Среди обстоятельств, препятствующих формированию практической доминанты, наиболее распространены: сосуществование двух потребностей, равных по силе и с равной силой претендующих на господствующее положение; столкновение сильной потребности с господствующей нормой ее удовлетворения; столкновение самих этих норм, когда соблюдение одной важной для субъекта нормы неизбежно влечет за собой нарушение другой, не менее значительной. Такие и подобные им столкновения нередко берутся драматургами за основу драматической коллизии»⁹⁶.

§ 12

На мой взгляд, гомеровский Одиссей – один из самых «доминантных» в мировой литературе. Десять долгих лет стремится он к жене и сыну, ради этого отказываясь от бессмертия и вечной юности! Острейшие мотивационные конфликты он решает обычно в пользу главенствующей потребности и именно поэтому выходит победителем из, казалось бы, тупиковых ситуаций. Например, на острове, где пасутся быки Гелиоса, он так же терзаем голодом, как и его спутники, но его Пенелопа (доминанта жизни), религиозный запрет на святотатственное поедание священных солнечных быков (практическая доминанта) дают ему возможность пересилить чудовищный голод (ситуативная доминанта), а спутники его не выдерживают, убивают и жрут быков, за что их вскорости убивает Зевс и жрет ненасытная смерть.

Пенелопа – вот сущностная сила Одиссея!

Так я написал сейчас. И тут же стал сомневаться.

Вы помните? – проплывая мимо острова сирен, Одиссей велит корабельщикам залепить уши воском, но сам внимает губительному пению – проплыть мимо сирен и не услышать, как они поют, для Одиссея невозможно. На остров циклопов он отправился, прежде всего, потому, что ему не терпелось узнать, что за народ там обитает. В Аиде, куда его послали с весьма прагматической целью – расспросить душу Тиресия о возвратном пути на Итаку, Одиссей должен все исследовать, рассмотреть, ощупать руками то, что никакому ощупыванию не поддается (тень матери, например).

Даже вернувшись домой, на Итаку, он, честное слово, ведет себя скорее как исследователь, чем как любящий муж и оскорбленный царь. Кто и как жил в его отсутствие, кто сохранил ему верность, а кто переметнулся к наглым захватчикам его дома – вот что интересует его в первую очередь. Прежде чем отомстить и вкусить радость свидания с любящей и любимой женой, Одиссей должен поставить всеобъемлющий эксперимент, провести глобальное исследование человеческой верности и подлости, слабости и силы, памятливости и забывчивости. И Пенелопа, его Пенелопа, ради которой он отказался от вечной юности и бессмертия, – едва ли не центральный субъект этого кровавого эксперимента и жестокого исследования; иначе как объяснить, что ей он открылся в последнюю очередь?!

«…Можно считать установленным, – пишет Симонов, – что сверхсознание (творческая интуиция) всегда «работает» на удовлетворение потребности, устойчиво доминирующей в иерархии мотивов данного субъекта»⁹⁷. На что работает сверхсознание Одиссея? На этот вопрос не так уж сложно ответить, если учесть, что в гомеровской поэтике значительная часть сверхсознания Одиссея как бы обособлена от него и воплощена в самостоятельный образ – богини Афины, будущей богини мудрости.

Вот ведь как обернулось, господа! Выходит, что перед нами прежде всего ученый и исследователь всех доступных ему областей жизни, а потом уже – муж и отец, вдохновенный оратор, ловкий политик, искусный солдат и т. п. Не за это ли, главным образом, его любила Афина Паллада?

Но, с другой стороны, разве бессмертие и вечная молодость мешают удовлетворять исследовательскую потребность? Как смел истинный ученый отказаться от предложения богини Калипсо?

Разве Афина помогала своему любимцу исследовать мир? Нет, она прежде всего «возвращала» его на Итаку, к желанной Пенелопе, и величайшее свое чудо – задержку времени – богиня сотворила ради того, чтобы Одиссей с Пенелопой вполне могли насладиться любовью и радостью встречи.

Выходит, что Пенелопа все же главнее, и доминантнее, и мотивационно-жизненнее?..

Оставим этот вопрос без ответа, ибо, ответив на него однозначно, мы лишим искусство его главного путеводного смысла – парадокса; окончательно объяснив себе Одиссея, мы тем самым умертвим его как литературный образ. А он нам еще пригодится для антропологического вооружения, в основном своем качестве – вдохновляющей противоречивой метафоры.