Текст книги "Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии"

§ 33

Биологическая (витальная) триада. У Симонова – пища/жилище/продолжение рода, у Павлова – «инстинктивные рефлексы»: половые/пищевые/самосохранения, у Лоренца – «большие инстинкты» голода/страха/любви. Триада одна и та же. Но разная последовательность элементов. Как мне их расположить? Какую из этих потребностей (потребностных комплексов) считать самой базовой и первичной?

Подсознание напомнило мне Шиллера: «Любовь и голод правят миром». Но сверхсознание иронично шепнуло: Шиллер ведь поэт!.. Я стал искать и нашел у научного Лоренца: «лишь об одном-единственном побуждении можно сказать, что оно, как правило, подавляет все остальные, – о побуждении к бегству»²⁴. Нет, господин Шиллер, подумал я, миром прежде всего правит страх! И отложил первую карту, выделяя

потребность № 1. Лоренц может говорить об «инстинкте страха», но ормологически намного продуктивнее определить некую первичную потребность, неудовлетворение которой страх порождает. Что это за потребность? Я думаю, мы не сильно ошибемся, если назовем ее потребностью в защищенности, в безопасности. Любому организму нужно либо защититься от враждебной среды, в которой он находится, либо найти такую среду, которая не была бы враждебной или враждебность которой была бы минимальной.

Эта базовая потребность удовлетворяется в процессе территориально-оборонительного поведения. Животное ищет благоприятное для себя пространство, находит и/или оборудует там «жилище», которое в первую очередь служит целям витальной безопасности и самосохранения, а потом уже можно говорить о комфортности и т. п. Так что комфортное поведение я запросто могу поместить внутрь территориально-оборонительного комплекса, как часть – в целое.

В рамках потребности № 1 образуется множество самых различных производных потребностей. Производно даже жилище, так как очень многие животные никаких жилищ не имеют, а обороняются от враждебной среды с помощью панцирей, раковин, шипов, средств оптической маскировки, иммунной защиты, так называемой автотомии²⁵.

Я долго искал название для этой основной витальной потребности. Играть так играть, вдохновлял я себя. Изобрел же Фрейд латинское свое «либидо», а я должен найти нечто греческое, в котором сочетались бы и стремление к освоению окружающей среды, и потребность в безопасности, в обороне, в бегстве. В конце концов я остановился на слове «акрос», то есть я сам его произвел от греческого «акра», что означает «вершина, крепость, замок, кремль». Для антропологического восходителя слово, по-моему, вполне подходящее. И, стало быть, акрос – первая потребность в биологической триаде. Подозреваю, любой живой организм должен сперва как-то определиться в окружающем его пространстве, обезопаситься от него, а потом уже думать о «хлебе насущном»; если мы тотчас же станем едой и нас, простите за выражение, сожрут, то стоит ли заботиться о пропитании? Но, как только мы удовлетворили свой акрос, на сцену выступает потребность № 2 – потребность в пище, в питании организма, которая распадается на широкий спектр производных потребностей, порождающих так называемый пищевой комплекс поведения. Для этой второй витальной потребности уже задолго до меня нашли греческое слово – «трофц»– «пища, содержание, провиант, питание, кормление». Я буду говорить – трофос, имея в виду и саму многоликую потребность и весь поведенческий комплекс, ее обеспечивающий: поиск воды и пропитания, охоту – олень ведь тоже охотится, только на растения, а растения охотятся за солнечной энергией и «соками земли».

Наконец, потребность № 3 – эрос. Такое название нам предлагает крупнейший специалист в области сексуальности – Зигмунд Фрейд; дескать, если нам почему-то не нравится его «либидо», то вполне можно заменить его на «эрос»²⁶. Главное при этом, предупреждает великий психолог, понимать сексуальное влечение «в широком смысле»²⁷, не смешивать сексуальность с продолжением рода²⁸. Полагаю, и этим предупреждением нам нужно воспользоваться. Ибо даже у животных эрос носит, как мы помним, некий переходный характер: основа его безусловно витальна и биологична, но как только начинаешь эрос удовлетворять, так сразу вступаешь в социальную область, поднимаешься на другой потребностный этаж. Социальные взаимоотношения в онто– и филогенезе начинаются уже с того момента, как возникает нужда в другой особи вида, с которой эрос только и можно удовлетворить. А чем дальше, тем больше социальности и тем она сложнее: дети – семья – другие семьи, от которых свою семью надо отличать, защищать, – с другими семьями надо сотрудничать, чтобы вместе отличаться, обороняться, воспитываться. Короче, перефразируя Булгакова, социальности стоит лишь начаться, а дальше ее уже ничем не остановишь. Но начинается все с эроса, биологического, витального и, кажется, даже сверхвитального, так как многие животные ради него себя самого в жертву приносят. Вот я и решил поставить эрос на третье место и главное – с краю: легче будет строить лестницу на следующий этаж, к социальным потребностям.

Но пока мы еще не покинули первый этаж, спешу сказать, я разделил витальную сферу на акрос, трофос и эрос, потому что они являют собой автономные потребности, и эта их автономность особенно наглядна, когда надо выбирать между оборонительным, пищевым или половым поведением.

В «Теогонии» у Гесиода:

 
Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,
И, между вечными всеми богами прекраснейший, – Эрос²⁹.
 

То есть если отбросить Хаос как субстанцию явно не-витальную и не-биологическую, а Тартар определить как недра Земли, ее питающие и ее структурирующие, то получается как раз моя витальная триада, причем, обратите внимание, в той же последовательности перечисления. И сказочный герой сперва ищет избушку в лесу, затем требует у Бабы Яги еду и питье и лишь потом спрашивает дорогу к царевне. Опять: та же триада и та же последовательность!

Нас мифы и сказки поддерживают и подтверждают! А это немало. Это весьма обнадеживает. Вы не считаете?

§ 34

Социальная триада. Несмотря на то, что в одном месте Симонов предлагает включить в число социальных потребностей целых пять «безусловных рефлексов» – половой, родительский, территориальный, эмоционального резонанса, формирования групповой иерархии³⁰, однако во всех работах он постоянно выделяет одну и ту же наиболее общую диаду: потребность принадлежать к социальной группе и потребность занимать в этой группе определенное место. Напомню: «субъект стремится к двум целям: слиться с социумом и вместе с тем выделить, отстоять свое „Я“»³¹. Думаю, не стоит долго доказывать, что с первой потребности нам следует начать и ее считать самой базовой на социальном этаже: ведь если ты ни к какой группе не принадлежишь, то как ты сможешь занять в ней определенное место?

Потребность № 4. Назову ее охлос, что в переводе означает «множество, скопище, сборище, толпа… народ». Этологи называют эту потребность стайным или стадным инстинктом, порождающим соответственно стайное, стадное или групповое поведение. Стайное сообщество – не любое скопление животных. «Насекомые, – объясняет Тинберген, – кружащиеся летней ночью вокруг электрической лампочки, связаны друг с другом не более, чем снежинки, падающие на землю, – каждое существо прилетело на свет совершенно независимо от остальных. Групповым может быть названо лишь такое объединение животных, где особи ищут себе подобных и остаются вместе»³². «Понятие стаи, – уточняет Лоренц, – определяется тем, что отдельные особи некоторого вида реагируют друг на друга сближением, а значит, их удерживают вместе какие-то поведенческие акты, которые одно или несколько отдельных существ вызывает у других таких же. Поэтому для стаи характерно, что множество существ, тесно сомкнувшись, движутся в одном направлении»³³. Вот это самое, которое объединяет особей одного вида, влечет их друг к другу, заставляет друг на друга реагировать, двигаться в одном направлении и т. д. и т. п., я и называю охлосом.

Стайное поведение надо отличать от территориально-оборонительного, так как в основе их лежат различные автономные потребности, соответственно охлос и акрос. Осваивать территорию и обороняться (акрос) животное может и в одиночку, удовлетворяя свою базовую биологическую потребность. Охлос же – это прежде всего влечение к другим особям, более того – отказ от своей индивидуальности во имя создания некой над-индивидуальности, вернее, индивидуальности коллективной, стайной, надорганизменной. Охлос красочно описан у Лоренца: ученый плывет под водой и вдруг… «из темноты под мостками навстречу мне вылетело ужасающее чудовище. Несколько метров в ширину, почти такое же высотой, длиною во много раз больше – под ним на освещенном солнцем дне плотная черная тень, – и лишь вблизи оно распалось в бесчисленную массу все тех же дружелюбных красноротиков. Когда это случилось в первый раз – я перепугался до смерти!»³⁴.

Да, стайное поведение прежде всего обеспечивает безопасность входящих в сообщество особей. Но, во-первых, повторяю, безопасность обеспечивается не обязательно только в стае; во-вторых, безопасность – основная, но не единственная цель стайного поведения (кальмары, например, образуют миллионные скопления для размножения); в-третьих, у некоторых животных (саранчи, леммингов) стадный инстинкт периодически приводит к прямо противоположному результату – к своего рода коллективному самоубийству; в-четвертых, начиная с определенной ступени эволюции, животные объединяются в стаю не столько для того, чтобы защищаться от среды и от хищников, сколько для целенаправленного и агрессивного противостояния особям своего же вида, другим стаям, кланам и группам.

Короче, охлос – весьма автономная и базовая для социального этажа потребность.

Потребность № 5. Я назвал ее кратос, от греческого слова «κρατεω» – «(1) иметь силу, править, господствовать, (2) владеть, (3) побеждать и т. п.». По Симонову, напомню, это потребность занимать в социальной группе определенное место. Удовлетворяется она в процессе так называемого иерархического поведения. «Принципом организации, – замечает Лоренц, – без которого, очевидно, не может развиться упорядоченная совместная жизнь высших животных, является так называемая иерархия»³⁵.

Кратос надо отличать от трофоса и, соответственно, иерархическое поведение – от охотничьего. Лев, например, на зебру нападает совершенно иначе, чем на другого льва. Различны поведенческие механизмы: добычу лев умерщвляет, ломая ей хребет лапой и/или перекусывая горло; насколько мне известно, он не поступит так, выясняя отношения со своим собратом по виду. Различны и нервные механизмы: в охоте преобладают положительные эмоции, в иерархических схватках – отрицательные. На домашних кошках ученые показали, что охотничий и иерархический типы поведения связаны с возбуждением разных областей мозга³⁶.

Тем более надо отличать кратос от охлоса, иерархическое поведение от стайного. Тут главное помнить о двух целях, на которые указывает Симонов: «слиться с социумом и… выделить, отстоять свое „Я“»³⁷. Охлос именно сливает, а кратос, напротив, – выделяет, заставляет отстаивать. «Животные одного и того же вида отталкиваются друг от друга. Именно в этом, вкратце, и состоит важнейшая видосохраняющая функция внутривидовой агрессии», – замечает Конрад Лоренц³⁸.

Должен сказать, что слово «отталкивание» мне не очень по душе. Отталкивание, конечно же, происходит в иерархическом поведении, но если одна особь лишь отталкивает другую, как тогда возникнет иерархия? Отталкивание должно сочетаться с притяжением. И на определенной ступени эволюционной лестницы мы непременно столкнемся с этой амбивалентностью кратоса: вожак отталкивает и притягивает одновременно, он подчиняет и ему подчиняются. Слово «подчинение» мне кажется намного более продуктивным для описания иерархии. Еще раз напомню определение Симонова: «занимать в этой группе определенное (не обязательно лидирующее) место»³⁹. И то, что Симонов взял в скобки, я сейчас хочу выделить и подчеркнуть: не обязательно лидирующее, ибо иерархия прежде всего состоит из подчиненных, а не из лидеров, и поза подчинения в иерархическом поведении не менее ключевая, чем поза доминирования. Исследования этологов показали, что доминирующую особь формируют главным образом проявления подчиненности со стороны субдоминантных членов группы. «Поистине „короля играет его свита“», – замечает Симонов⁴⁰.

Лоренц, как мы помним, одним из четырех «больших инстинктов» считает агрессию. И я поначалу собирался отождествить лоренцовскую внутривидовую агрессию со своим кратосом. Но вовремя одумался. Во-первых, агрессия – скорее механизм, чем потребность; агрессивное поведение формируется на почве удовлетворения самых различных потребностей: территориально-оборонительных, пищевых, половых, стайных, иерархических. Во-вторых, далеко не всегда иерархия устанавливается агрессивным путем, и сам Лоренц приводит тому убедительные примеры: многие виды лягушек, скажем, устанавливают иерархию, избегая кваканья своих сородичей-самцов⁴¹, соловьи поют, а не дерутся, как петухи, хотя пение соловья и кваканье лягушки тоже в известном смысле агрессия, только звуковая. В-третьих, в более или менее структурированной животной иерархии (галки, крысы) вожак бывает агрессивным к особям ближайшего к себе ранга, так называемым «бетам», а к «гаммам», «дельтам» и т. д. проявляет своего рода отеческую заботу, вмешивается в любую ссору «по рыцарскому принципу „Место сильного – на стороне слабого!“»⁴². В-четвертых, взятое в целом иерархическое поведение – опять же процитируем Лоренца – «прямо-таки идеально решает задачу „справедливого“, т. е. наиболее выгодного для всего вида в его совокупности, распределения особей по ареалу, в котором данный вид может жить.

При этом и более слабые могут прокормиться и дать потомство, хотя и в более скромном пространстве»⁴³.

Одним словом, кратос – это нечто разделяюще-объединяющее, насильственно-умиротворяющее, отталкивающе-притягивающее, господствующе-подчиненное. Как потребностное явление кратос сложнее охлоса, хотя охлос фундаментальнее и первичнее кратоса.

Как и другие потребностные категории, кратос обладает автономией. У животных с развитым иерархическим поведением высокий ранг в нормальных условиях обеспечивает преимущественный доступ к пище, местам отдыха и самкам⁴⁴. Чем выше эволюционная ступень, тем властнее проявляется кратос. Например, самец-гамадрил способен убить и собственного детеныша, если он чрезмерно отвлекает внимание членов группы и тем самым дестабилизирует ее⁴⁵.

Потребность № 6. Я долго не знал, как ее именовать. Хуже того, я не знал, какую вообще потребность можно поместить в последнюю систематическую клетку социальной триады. Она ведь должна быть непременно автономной, иначе я нарушу основной принцип классификации.

У Симонова четко определена социальная диада – принадлежать и занимать место, а дальше предлагается «эмоциональный резонанс („сопереживание**)», рассуждения о «психофизиологических механизмах со-чувствия, со-страдания и со-действия (взаимопомощи)». Симонов в этом контексте говорит об альтруизме. Лоренц – об «упрощенной модели человеческой дружбы и любви»⁴⁶.

Заманчиво, конечно, на место шестой потребности поставить потребность в сочувствии и содействии. Но разве эрос, охлос, кратос (потребности № 3, 4 и 5) не предполагают сочувствие и содействие? Разве животная мать (по крайней мере, пернатая и млекопитающая) не сочувствует своему детенышу, разве она ему не содействует, часто рискуя собственной жизнью? Даже муравьи, замечает Симонов, жертвуют собой, обеспечивая безопасность личинок, однако в этом случае недопустимо говорить об альтруизме⁴⁷. Разве стайное поведение не предполагает сочувствие и содействие, когда животное иногда полностью отказывается быть собой и превращается как бы в клетку коллективного надорганизма? Разве рыбка в стае не представляет собой живое воплощение эмоционального резонанса, со всеми своими сородичами эмоционально резонируя и на малейшие поведенческие изменения откликаясь? Кто лучше вожака-доминанты (скажем, у галок, крыс, обезьян) способен защитить низкоранговое животное от издевательств «промежуточных начальничков», и разве это не содействие? А ведь мы договорились эту последнюю помощь считать иерархическим поведением и проявлением кратоса, потребности № 5.

«Феномен эмоционального резонанса, – замечает Симонов, – зависит от социального ранга исследуемой крысы. Наиболее чувствительны к крику боли доминанты – 75 % из них предпочитают находиться в аверсивном для крыс открытом пространстве, в то время как 100 % животных, занимающих самое низкое положение в групповой иерархии, почти все время проводят в маленьком затемненном „домике“, пребывание в котором сопровождается раздражением партнера»⁴⁸. Разве это не ясное указание на обусловленность эмоционального резонанса кратосом?

Часто животные помогают чужим детям и даже детенышам других видов. Вот это вроде бы настоящий альтруизм! Но ученые поняли и доказали: они думают, что помогают своим, а те оказываются чужими. То есть животные приходят на помощь чужому тогда, когда не отличают его от своего.

Своим явственно не-потребностным эмоциональным резонансом (феноменологическим, а не онтологическим) и его возможной обусловленностью разными потребностными группами Павел Симонов несколько затруднил мою классификационную разработку. Симонов еще более осложнил ее, потребовав исключить родственников из сферы альтруистических отношений⁴⁹; у животных именно среди родственников (той или иной степени дальности) мы встречаем отношения, напоминающие человеческий альтруизм.

Симонов запутал меня, но он же и протянул мне руку помощи, упомянув о потребности в привязанности⁵⁰. Вот это уже нечто действительно ормологическое и, похоже, независимое от эроса, охлоса и кратоса. И как только филогенетические предпосылки альтруизма у животных мы начинаем искать на почве социальной привязанности, на помощь нам приходят многие зоологи.

Леонид Баскин, описывая самое тесное и самое, с позволения сказать, альтруистическое социальное образование у лошадей – компанию, сперва замечает, что «родственные отношения и социальная привязанность животных перекрываются», а затем уточняет: «компании формируются за счет социальных симпатий животных, а не семейных связей. Ядро группировки составляют 2–3 кобылы, к которым уже примыкают связанные с ними родством молодые лошади»⁵¹. Запомним это выражение – «социальные симпатии животных».

Лоренц еще более проясняет картину, описывая поведение серых гусей. В жизни гусиных брачных пар, подчеркивает он, собственно копуляция занимает незначительное место по сравнению с так называемым «триумфальным криком» или, более широко говоря, потребностью быть вместе, не только в период размножения, воспитания молодняка, но и потом, когда молодняк подрос и в особой родительской заботе не нуждается. Это стремление к долгой совместной жизни (серые гуси, как правило, моногамны) тем удивительнее, что нередко в отношения «триумфального крика» вступают два гусака, не имеющие оснований рассчитывать ни на какую продуктивную эротику! Эту «объективно определимую личную связь», пишет Лоренц, «я буду в дальнейшем называть союзом или узами. Совокупность существ, связанную этими узами, можно обозначать термином группа. Таким образом, группа определяется тем, что она – как и анонимная стая – объединяется реакциями, которые вызывают друг у друга ее члены; однако, в отличие от безличных сообществ, групповые объединяющие реакции тесно связаны с индивидуальностью членов группы»⁵². «Личность начинается именно там, где каждое из двух существ играет в жизни другого существа такую роль, которую не может сразу взять на себя ни один из остальных сородичей. Другими словами, личность начинается там, где впервые возникает личная дружба»⁵³.

Вот и разгадка, дорогие мои! И отличительная особенность шестой потребности от всех прочих эмоциональных резонирований, кажется, найдена: я хочу резонировать с определенным, индивидуально конкретным субъектом; я не бабочка, которая с падающим листом готова совокупиться; я стремлюсь сопереживать субъекту моей социальной симпатии как можно дольше и как можно интенсивнее, а когда у меня мою подругу (друга) отбирают, я места себе не нахожу (в том числе буквально теряю свое место в социальной иерархии), я скучаю, тоскую, горюю, страдаю, может быть, не так поэтично, как вы, господа люди, но физиологически так же остро и интенсивно, как вы.

Так мог бы сказать серый гусь. И в данном случае его устами говорит искомая мной шестая потребность. Лоренц предлагает назвать ее «личной дружбой». Я назову – филос, от греческого «φιλια» – «привязанность, дружба, любовь». Но любовь не ради продолжения рода (это – эрос) – любовь ради продолжения того, что нам с вами еще предстоит определить.

Сравнивая филос с другими социальными потребностями, можно предположить, что ормологически охлос (№ 4) ведет к образованию некой надорганизменности и надындивидуальности, кратос (№ 5) – к максимальному проявлению и полнейшей реализации своих индивидуалистических стремлений, филос (№ 6) – к сочетанию своих потребностей с потребностями другого индивида и индивида узнаваемо-конкретного. Психологически охлос (стайная потребность) выражается в отказе от своего «я» в пользу сообщества, кратос (иерархическая потребность) – в утверждении своего «я», филос (альтруистическая потребность) – в соотнесении своего «я» с другим «я» таким образом, чтобы оно не уменьшилось, а возросло, не потерялось, а обрело новое и доселе неизвестное.

От эроса филос не всегда просто отличить. Но явственное апофатическое отличие филоса выражается в том, что он принципиально не-сексуален. Даже тоталитарно-эротический Фрейд признавал, что «альтруизм как понятие не совпадает с либидозной привязанностью к объектам, он отличается от нее отсутствием стремлений к сексуальному удовлетворению»⁵⁴. Речь идет о социальной, индивидуальной, не-родительской и не-дочерней (не-сыновней) привязанности, которая наиболее ярко обнаруживается в неродственной дружбе, но это не означает, что истинный филос не может проявляться и в родственных, семейных и даже любовных взаимоотношениях. Чем выше эволюционная ступень, тем чаще можно увидеть, как эрос переплетается с филосом, дружба как бы увенчивает и достраивает половое влечение, но это принципиально разные и автономные потребности. Доминантному эросу, грубо говоря, все равно с кем искать удовлетворения. Доминирующему филосу тоже все равно, но все равно иначе: ему нужен друг независимо от его сексуальной, родственной и иерархической принадлежности.

В ормологическом и психологическом плане филос представляет собой маргинальную потребность, так как, будучи исходно социальным, предполагает обязательное познавательное, «идеальное» продолжение. Для того чтобы одна животная особь могла привязаться к другой конкретной особи, ей прежде всего необходимо распознавать своих сородичей, узнавать их не только видово, но и индивидуально, как мы говорим, знать в лицо, а это, поверьте, непростая задача даже для копытных, и уж совсем невозможное дело, скажем, для насекомых; тут требуется большое психическое усилие и достаточно высокий уровень умственного развития. Образно говоря, филос со второго, социального, этажа ведет нас на третий, «идеальный» или познавательный.

§ 35

Познавательные потребности. Некоторые исследователи не только не предлагают нам никакой познавательной (и тем более идеальной, интеллектуальной) триады у животных, но, похоже, вовсе не признают существования у них третьего уровня потребностей. Они, как я понял, рассуждают примерно так: все животные исследуют окружающее пространство, ориентируются в нем, но кто поручится, что исследовательское поведение надо считать автономным от территориально-оборонительного, пищевого, полового и т. п.? – животное «просто так», «из чистого интереса» ничего не исследует и не познает, оно исследует и познает ради своей безопасности, питания своего, размножения и так далее.

Конрад Лоренц никогда подобного не утверждал, но даже он не включает исследовательский инстинкт в число своих «основных драйвов». Так, может, идеальные потребности возникают лишь у человека, а в животном мире есть лишь два самостоятельных слоя жизни: витальный и социально-ролевой?

Симонов принципиально не согласен с подобным подходом. Как мы должны помнить, он считает потребность познания такой же автономной, как социальные и витальные потребности. В § 6 мы уже приводили ход его рассуждений. А сейчас повторим лишь основные параметры автономности: 1) потребность познания ведет свое происхождение от универсальной потребности в информации⁵⁵; 2) потребность в информации представляет собой стремление «к новому, ранее неизвестному, безотносительно к его прагматическому значению в смысле удовлетворения каких-либо биологических и социальных нужд»⁵⁶; 3) многие эксперименты на животных подтверждают, что потребность познания легко поддается отдельной инструментализации, причем подкрепления из других потребностных сфер (например, пищевой) не улучшают, а ухудшают исследовательское поведение особей⁵⁷; 4) потребность познания имеет собственные подкрепляющие физиологические механизмы – так называемые эндогенные опиаты, содержащиеся в мозговых структурах животных⁵⁸.

Потребность познания автономна. Но можно ли говорить о различных познавательных потребностях? Возможно ли и тут, на третьем этаже жизни, образовать триаду?

У Симонова применительно к животным четко определена лишь исследовательская потребность. Но дальше, как вы, наверное, помните, начинается некоторая сложность. Дальше идут вроде бы три автономные потребности: подражательный рефлекс, игровой рефлекс и потребность в вооружении. Говорю «вроде бы», потому что на самом деле, по Симонову, они не носят автономного характера (см. § 9).

Однако и на том спасибо и низкий поклон Симонову: если в витальных потребностях, как мы видели, многие ученые предлагают нам направление классификации, то в области потребностей идеальных (познавательных) кроме Симонова нам не на кого опереться. И обопремся, но… с уважительной осторожностью.

Потребность № 7. Ясно, что это потребность в исследовании окружающей среды. Ясно, что на познавательном уровне она самая базовая, ибо даже амеба ведет некое исследование и, если не познает, то, по крайней мере, обладает выраженным ориентировочным рефлексом.

Ориентировочно-исследовательские реакции описывают едва ли не все зоологи. Разумеется, эволюционные стадии их весьма различны. Ориентировочные реакции амебы кардинально отличаются от исследовательского поведенческого комплекса крыс. Кардинально, но не базово. Целевая направленность у них едина: получение новой информации о внешнем мире.

Эту седьмую потребность в моей эннеаде я предлагаю именовать – ноос, но в аттическом варианте этого древнегреческого слова – нус.

Потребность № 8 – играть. Она менее базова, чем нус (исследовательская потребность). Животное, прежде чем играть, сперва исследует – осмотрит, обнюхает, ощупает. Эволюционно-игровое поведение намного позже появляется в животном мире, и, строго говоря, играют лишь «высшие» животные.

Игра принципиально автономна от витальных и социальных комплексов. «Все формы игры, – замечает Лоренц, – обладают одним общим свойством: они коренным образом отличаются от «серьезной» деятельности»⁵⁹, а ведь витальные и социальные потребности всегда серьезны и серьезны без кавычек. Некоторые игры животных очень похожи на иерархические схватки, на охотничье поведение. Но тот же Лоренц предостерегает: «В этих играх, соединяющих в себе движения поимки добычи, драки с другой кошкой (речь идет о кошках. – Ю. В.) и отражения врага, партнеру, изображающему добычу или противника, никогда не причиняется серьезного вреда. Во время игры стремление кусать и рвать когтями по-настоящему полностью заторможено… Для игры характерно, что в ней сугубо специфическое поведение не опирается на соответствующее эмоциональное состояние»⁶⁰.

Сложнее отличить игру от нуса, то есть от исследования как такового. Главным образом потому, что ученым до сих пор не вполне ясно, что такое игра и что такое подражание. «Сложность экспериментальной разработки проблемы подражания состоит прежде всего в отсутствии четкого определения его природы», – пишет Леонид Фирсов⁶¹. «Что такое «игра»? – спрашивает Лоренц и отвечает: – Это один из труднейших вопросов психологии как человека, так и животных»⁶².

Симонов, как мы видели, часто отождествляет игру с подражанием. Это делает и Лоренц, определяя игру как «предварительную имитацию»⁶³. Но стоит ли вслед за Симоновым н Лоренцом отождествлять подражание с игрой? В нусе подражания ничуть не меньше, чем в игре. Так называемое облигатное (обязательное) обучение у животных строится, по моему разумению, прежде всего на подражании. Скажем, гусенок, жеребенок, котенок во всех своих действиях подражают матери и именно в процессе этого подражания исследуют и познают, что можно есть и что нельзя, куда можно ходить и куда не стоит. «Облигатное… обучение ведет к выработке одинаковых реакций у всех животных данной популяции, – разъясняет Леонид Баскин, – …происходит путем импринтинга, оперантного научения, а также подражания и выработки реакций по принципу «актера-зрителя» (курсив мой. – Ю. В.)»⁶⁴. «Актер-зритель» – стало быть, «театр», игра. Но в данном случае речь совсем не об игре идет, так как все облигатно, все обязательно, крайне серьезно.

«Нам кажется, – пишет Фирсов, – что сложные формы подражательной деятельности, как это можно видеть у высших обезьян… возникают прежде всего на базе высокоразвитой ориентировочно-исследовательской (манипуляционной) и игровой активности»⁶⁵. Вы обратили внимание? Фирсов соотносит подражание с двумя поведенческими типами: исследовательским и игровым! И Симонов, когда говорит, что «потребность в вооруженности… удовлетворяется путем подражания и с помощью игры»⁶⁶, все-таки отделяет подражание от игры; ведь можно было написать «с помощью игры-подражания».

С другой стороны, игра далеко не всегда связана с подражанием. Кому подражает животное в одиночной игре? Котенок подпрыгивает и хватает игрушку точно так, как потом он будет хватать взлетающую с земли птицу; стремительным, направленным вверх ударом вывернутой подушечки с выпущенными когтями подцепляет игрушку снизу, перебрасывает ее себе через плечо – так он потом будет ловить рыбу; собака в одиночестве гоняет по полю, по лесу, вынюхивает, рыщет, кого-то вроде бы хватает и рвет – они кому подражают, эти котенок и собака?⁶⁷