Текст книги "Пушки привезли"

– Тебе в какую сторону, спрашиваю?

Паренек молчал. Он уже перестал дрожать.

– Ты глухой, что ли? Куда тебе ехать?!

– Я не поеду, – тихо сказал мальчик.

– То есть как это, не поедешь? Не болтай глупостей! Скоро совсем темно будет.

– Я не поеду, – повторил мальчуган и, шмыгнув носом, сжал кулачки.

– Но почему? – растерялся Сергей.

– Я не могу ехать на машине. Я должен починить колесо.

– Чего?! У тебя есть с собой запасная камера?

Мальчишка покачал головой.

– Так погоди… Ты его что, клеить собрался? На ночь глядя?.. Да ну тебя, ей-богу! Вот посажу тебя на машину, она довезет тебя до дому, а завтра утром заклеишь свою камеру…

– Я не поеду, – быстро проговорил мальчуган, точно боясь, что Сергей еще что-то скажет.

– Поедешь как миленький! – прикрикнул на него Сергей, потеряв терпение.

Движение на шоссе к вечеру заметно убавилось, и машин было мало. Сергей голосовал всем проезжавшим мимо, но ни одна не остановилась.

«Ну что за мерзавцы! – злился на водителей Сергей. – Ведь пустые же едут! Ну что им стоит остановиться? Узнать хотя бы, что с человеком стряслось. Может, ему срочно требуется помощь. Ведь одна минута… И мне не надо было останавливаться! Ведь мог же не заметить. Проехать мимо. Черт меня дернул!»

– Ты подумай какие скоты! – вслух сказал Сергей.

Прошло пятнадцать минут. Никто не останавливался. Прошло еще десять минут. Сергей голосовал проезжавшим мимо машинам, корчил умоляющие гримасы, кричал что-то, как будто это могло помочь, а за его спиной неподвижно стоял мальчуган.

– Если вы остановите машину, я убегу. Я быстро бегаю. Вы меня не догоните, – предупредил он.

– Догоню, не беспокойся, – зло ответил ему Сергей. – Никуда ты, дрянь, не денешься! – Он ненавидел мальчишку. Ему хотелось схватить парня за шиворот, толкнуть, пихнуть коленкой под зад, ударить по лицу, швырнуть на землю, заставить замолчать, но он понимал, что не сможет так поступить, и оттого еще больше злился и ненавидел.

Из-за поворота показался грузовик. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Сергей встал посреди дороги. Грузовик затормозил в последний момент, едва не задев Сергея.

– Ты что, спятил?! – заорал на Сергея водитель грузовика, высунувшись из кабины.

– Я вас очень прошу! – умоляюще протянул к нему руки Сергей. – Довезите пацана до Едрино. Или хотя бы до первого населенного пункта. Любого. У него велосипед сломался. Довезите, ради бога! Я вам заплачу!

Шофер не ответил. Он вылез из кабины, огляделся по сторонам, потом не спеша подошел к Сергею.

– Ты что, псих? – спокойно спросил он, окинув Сергея недобрым взглядом. – Или, может, шут гороховый?

– Нет, я просто…

– Ах нет. Ну тогда извини, конечно, – улыбнулся шофер и неожиданно ударил Сергея кулаком в зубы. Сергей сделал два шага назад и, не удержавшись на ногах, упал на асфальт. Лежа на дороге, он слышал, как хлопнула дверца кабины, как грузовик покатил дальше по шоссе.

Когда Сергей встал, грузовик уже скрылся за поворотом. На обочине лежал детский велосипед. Мальчишка исчез.

Вытирая разбитые в кровь губы, Сергей перешел через дорогу, поднял с земли свой велосипед, вскочил в седло и поехал вслед за грузовиком.

– Пошли вы все к черту! – говорил он сам себе, слизывая кровь и едва сдерживая слезы. – Все вы гады! Плевать мне на вас! Пропадите все пропадом! Мне какое дело?! Пошли вы все к черту! – сказал Сергей и остановился.

– Пропадите вы все пропадом, – повторил Сергей, слез с велосипеда и пешком пошел обратно, ведя велосипед за руль.

Паренек опять сидел на корточках на обочине и чертил прутиком на песке. Сергей подошел к нему, положил свой велосипед рядом с его «Школьником». Мальчик поднял на Сергея виноватые, страдающие глаза.

– Дяденька, вы не подумайте, что я его испугался! Ни капельки. Я просто боялся, что вы меня посадите на машину… За что он вас так? – спросил он, чуть не плача.

– Как за что? За то, чтобы под колеса не лез. Он же за это отвечает… Да и ты смылся в самый критический момент. Он, наверно, подумал, что это я себя пацаном называю. Решил, что издеваюсь над ним… Он прав, в общем, – устало сказал Сергей.

– Все равно нельзя людей бить! Все равно нельзя! – на одном дыхании выпалил мальчуган и вдруг заплакал, уткнувшись лицом в коленки и вздрагивая.

Сергею стало жалко паренька, захотелось успокоить его.

– Да брось ты, чудак-человек, – сказал он ласково. – Ты мне лучше скажи, сумеешь сам заклеить колесо?

Паренек мотнул головой.

– Эх ты, самодеятельность!.. Ну ничего, не волнуйся. Починим твою машину. У нас с тобой теперь много времени.

Через полчаса стало совсем темно. Но Сергей уже успел заклеить камеру и развести костер из сухих сучьев и лапника, которые натаскал мальчуган. Тот хорошо потрудился и теперь сидел довольный на бревне у костра. Сергей приволок из леса три сухие елки, проверил камеру, лежавшую под прессом – между двумя валунами, – и подсел на бревно к парнишке.

Ночь была тихой, пустой, теплой. На душе у Сергея тоже стало тихо и пусто. Он удивился этой неожиданной тишине.

Они смотрели на огонь и молчали. Мальчуган безмятежно улыбался, видимо, радуясь благополучно завершавшемуся приключению, а Сергей стряхивал с себя сухие иголки, ловил их на лету в кулак и бросал в костер.

– А ведь мы друг другу не представились, сэр, – сказал Сергей и подмигнул мальчишке. – Как тебя зовут?

– Вова.

– Владимир, значит… Очень приятно, а меня Сергей… Так откуда же ты все-таки взялся на мою голову? А, Владимир?

– Из Едрино.

– Это я уже слышал, что из Едрино. А здесь-то ты как очутился?

Вовка дотянулся рукой до кучи хвороста, взял несколько сухих веток и, ломая их о колено, подбрасывал в костер.

– А я в Видясиху ездил, – деловито ответил он.

– А далеко ли отсюда эта самая Видясиха, позвольте полюбопытствовать?

– Отсюда – девятнадцать с половиной, а от Едрино – тридцать один с половиной.

– Так уж с половиной, а может, ровно тридцать один? – улыбнулся Сергей.

– Нет тридцать один с половиной, я точно знаю, – сказал Вовка.

– Ну понятно… А кто у тебя в Видясихе?

– Никого. Я туда доехал и сразу обратно.

– Как обратно?.. Погоди, ты что, шестьдесят километров собирался проехать? Это на «Школьнике» то?!

– Шестьдесят три, – поправил Вовка.

– А ты не врешь?

– Зачем мне врать? Что я, маленький, что ли, – обиделся Вовка и стал ковырять палкой в костре, вороша горящий лапник.

– Ну ты даешь, Владимир! – сказал Сергей. – И тебе разрешают ездить одному в такую даль? – спросил он немного погодя.

– Нет, конечно. Мне по шоссейке вообще ездить не разрешают.

– Так зачем же поехал, если не разрешают?

– А мы с Петькой поспорили. Он говорит, давай спорнем, что не доедешь, запотеешь, говорит, доехать. А я ему говорю, сам запотеешь, понял? А он ржет, дурак. Ты, говорит, до сосны-то не доедешь, свалишься. А я до сосны каждый день езжу, по многу раз… Ну мы и спорнули. Петька до Видясихи на автобусе поехал, а я на велосипеде. Я приехал, а он говорит, что мы спорили туда и обратно. А я, хотя и знал, что он врет, говорю, подумаешь, я могу и обратно поехать. И поехал, а Петька на автобус сел. Я бы точно доехал, если бы шину не проколол… Я все равно доеду, мы с Петькой на время не спорили.

Вовка замолчал, потом повернулся к Сергею и сказал укоризненно:

– А вы меня на машину хотели посадить. А вдруг Петька сидит у шоссейки и меня караулит… Мы же с ним на американку поспорили.

– Какую еще американку?

– А на любое желание. Он бы мне такое придумал, будь здоровчик!.. Даже подумать страшно!.. Он вреднющий, гад!

– А ты ему что придумаешь?

– Я ему придумаю! Я ему… Вот заставлю его залезть на вышку, пусть там прыгает на одной ножке и кричит: «Гад я ползучий». Пусть сто раз крикнет.

– А если не крикнет?

– Крикнет. Куда он денется. Мы же при ребятах спорнули… А если он не крикнет, значит, он врун. Я его за это… я с ним водиться перестану. И никто с ним водиться не будет.

– Суров ты, Владимир! – сказал Сергей и засмеялся. Ему стало смешно, и он смеялся, удивляясь собственному смеху.

– Ну а что бы ты все-таки делал, если бы я не остановился?

– Не знаю, – пожал плечами Вовка.

– Нет, а все-таки?

– Не знаю. Сидел бы и думал, что мне делать.

– И не ревел бы?

– А чего реветь? Все равно не поможет… Нет, просто сидел бы и думал, – сказал Вовка.

– Много бы ты так надумал, – улыбнулся Сергей.

Он встал с бревна и принялся разделывать для костра сухие елки.

– Петьку, наверно, отец уже выдрал. Если, конечно, узнал, что он ездил на автобусе в Видясиху… Девчонки могли наябедничать, – задумчиво проговорил Вовка.

– А тебя отец не выдерет? – спросил Сергей, отламывая колючие ветки и морщась от их уколов.

– У меня отец с матерью в городе. Я тут у тетки живу… Тетка выдерет. Обязательно. Еще бы! – радостно сообщил Вовка.

– Чему ты радуешься? Ты не боишься? – удивился Сергей.

– Не-а. А чего бояться? Все равно выдерет. Зато я у Петьки выиграл. И его тоже выдерут, если узнают… Боюсь, конечно. Но совсем немножко. Са-амую капельку, – добавил Вовка.

Вспыхнули подброшенные в костер ветки, отвоевав у темноты кусочек пространства для тесного освещенного мирка, в котором были люди.

– А у меня, Владимир, тоже прокол получился, – вдруг сказал Сергей, садясь на бревно рядом с Вовкой. И тут же подумал: «Зачем это я? Да и кому, маленькому мальчишке!»

Но мысль эта не остановила Сергея. Он лишь машинально удивился тому, что сказал, и с неожиданной для себя охотой продолжал:

– Понимаешь, вчера у меня был день рождения. Двадцать пять лет исполнилось. Пришли ко мне гости, произносили тосты, наговорили кучу приятных вещей, в основном о том, какой я способный и так далее… А я вдруг понял, что не тем занимаюсь, не своим делом. Не люблю я его… Вот ведь как бывает… Ну да, способности у меня есть. Но ведь разве дело в одних способностях? Надо еще любить то, чем ты занимаешься. Ведь преступление это перед самим собой, понимаешь?.. Это все равно что жениться на нелюбимой женщине, по расчету. Даже хуже!

Вовка повернулся к Сергею и смотрел на него снизу вверх. Лицо у него было внимательным и серьезным, будто Вовка понимал то, что говорил ему Сергей, или силился понять, но Сергей, казалось, не обращал на мальчишку внимания. Он глядел в костер и разговаривал как бы сам с собой.

– Ведь подумать только, мне уже двадцать пять лет, а я еще ничего не сделал в жизни! Да что там не сделал! Я потерял себя!.. И так тоскливо вдруг стало и страшно… страшно начинать все сначала… И где оно, это начало?.. И ведь никому не расскажешь, ни с кем не поделишься. Засмеют… И между прочим, правы будут. Почему бы не посмеяться над человеком, который сам не знает, чего хочет?..

Сергей замолчал.

«Стоило ехать в такую даль, чтобы все это сказать, – подумал он. – Ведь потому и ехал, чтобы забыть. Ведь от этого дурацкого признания и бежал… Ну надо же».

Они сидели молча и смотрели на огонь. Первым нарушил молчание Вовка.

– А у вас гоночный велосипед? – спросил он.

– Полугоночный, – ответил ему Сергей.

– С трубками?

– Нет, с камерами.

– А он много стоит?

– Не очень.

– А у вас губы болят?

– Губы?.. Да нет, чепуха.

По дороге проехала машина. С того места, где горел костер, Сергей не мог ее видеть, но слышал звук мотора.

– А у нас тетя Дуся умерла, соседка. Тетка у нее молоко по утрам брала. А она вдруг взяла и умерла, – сказал Вовка и грустно вздохнул.

Они просидели у костра до рассвета. Глаза у Вовки скоро стали слипаться, и Сергей после недолгих уговоров положил его голову к себе на колени. В таком положении Вовка быстро уснул.

«Зачем я ему все рассказал? – думал Сергей, улыбаясь самому себе. – Про нелюбимую женщину?! Маленькому пацану. Чего он понимает?.. Жаль тетю Дусю».

Сергей подумал, что ужасно хочет есть…

Рассвело рано, раньше, чем предполагал Сергей. Он разбудил Вовку, они вместе закончили ремонт Вовкиного «Школьника» и выехали на дорогу. Вовка ехал впереди, Сергей – сзади. Едрино, оказалось, было по пути Сергею.

Они ехали без остановки. Сергей давно не ездил так медленно. Они остановились только тогда, когда доехали до дома, в котором жил Вовка.

– Что мне сейчас будет! – сказал Вовка.

– Ну что же поделаешь? Зато ты у Петьки выиграл, – утешал его Сергей, держась одной рукой за забор и не снимая ног с педалей.

– Зато я у Петьки выиграл, – повторил Вовка и хитро подмигнул Сергею.

– Знаешь что, Владимир? Ты не сердись на тетку, если она… Ведь ее тоже можно понять. Она, наверно, из-за тебя всю ночь не спала, – сказал Сергей.

– Не буду, – пообещал Вовка.

– Ну бывай тогда. Спасибо за компанию.

– До свидания, – сказал Вовка.

Сергей подождал, пока он открыл калитку, пока дошел до крыльца, постучался в дверь. Тут Вовка обернулся и заметил, что Сергей следит за ним через забор.

– Вы езжайте, езжайте, – испуганно замахал руками Вовка. – А то сейчас тетка выйдет. Да езжайте же быстрее!

Сергей понял, что Вовка не хочет, чтобы Сергей стал свидетелем его встречи с теткой. Он оттолкнулся от забора и выехал на шоссе.

– Я, когда вырасту, тоже себе гоночный куплю. Такой, как у вас! – крикнул ему вслед Вовка.

Сергей ехал по шоссе, а прямо перед ним над дорогой висело большое рыжее солнце. Оно еще не успело подняться высоко, не успело стать слепящим и обжигающим.

«А все-таки я пересилил себя, хоть и не удалось доехать до конца, – думал Сергей, подставляя лицо ласковым солнечным лучам и с наслаждением, полной грудью вдыхая прохладный воздух. – Какой я был дурак! Неужели я серьезно мог думать о том, чтобы бросить работу, на целых два года уйти в армию?! Какой бред! И все из-за того, что мне вдруг показалось… Да мало ли людей на свете занимаются не своим делом, и ничего – живут, не мучаются, хобби себе разные придумывают: кто рыбалку, кто коллекцию, кто автомобилизм… Ведь если бы все только и делали, что искали себя, работать было бы некому».

В следующей придорожной деревне Сергей нашел столовую. Несмотря на ранний час, она была открыта. Сергей зашел внутрь, взял две порции манной каши и три стакана какао. Он с жадностью ел манную кашу и запивал ее горячим какао.

«Нет, выбора у меня нет, – подумал Сергей, допивая какао. – Слава богу, что я вовремя это понял, пока не натворил глупостей… Вот доберусь до города и сразу же на вокзал. Вечером уже буду дома…»

Сергей поставил пустой стакан на стол и тут вдруг подумал: «Интересно, а что бы сказал Вовка?» И тут же рассердился на себя: «Что за сентиментальная чушь?! При чем здесь Вовка?

Что он вообще может понимать, этот птенец?.. Когда подрастет, таким же будет. И велосипед себе такой же купит… Нет, а все-таки, что бы он сказал сейчас, пока еще не подрос?»

Сергей вышел на улицу, сел на велосипед, но вдруг снова слез с него, отстегнул от рамы флягу, вернулся в столовую, отдал флягу буфетчице и попросил наполнить ее какао.

– Далеко собрался, спортсмен? – улыбнулась женщина.

– В счастливое будущее, – пошутил Сергей.

Через полчаса Сергей доехал до большого города, к которому так стремился. Он быстро ехал по его широким улицам, торопясь проскочить на зеленый свет перекрестки и обгоняя на остановках автобусы. Он то и дело пригибался к рулю и потягивал из трубки сладкое какао. Он совсем не чувствовал усталости…

Сергей не заметил, как проехал через весь город, выехал из него и, не останавливаясь, поехал дальше.

Этюд на органическое молчание

Мы молчали и следили за тем, как молчат другие. Мы учились у них молчать…

1

Мы стояли в подъезде и смотрели друг другу в глаза. В подъезде было тепло и гулко, пахло жареной картошкой и нашей мокрой одеждой. Мы были мокрые и счастливые.

Я поцеловал Тоню. Мне показалось, что я никогда не целовал ее до этого. У Тони были зеленые глаза, курносый нос, и она не умела целоваться.

За моей спиной щелкнул дверной замок. Тоня оттолкнула меня и отскочила к перилам. Я обернулся. Открылась дверь одной из квартир, и на лестничную площадку вышел невысокий пухленький мужчина пенсионного возраста и с пенсионным выражением лица. Он ощупал нас взглядом, покачал головой и нехотя, громко стуча задниками шлепанцев о ступени, поднялся по лестнице к почтовым ящикам. Он долго рылся в кармане, пыхтел и делал вид, что ищет ключ, потом долго ковырял ключом в замке и делал вид, что никак не может открыть почтовый ящик, потом долго извлекал из него тощую, неприятно шуршавшую газету.

Закрыв ящик, он принялся спускаться вниз, но вдруг остановился на полпути, развернул газету и уткнулся в нее, будто обнаружил нечто удивительное, требующее безотлагательного прочтения.

Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Нам хотелось целоваться.

Пенсионер наконец кончил читать, простучал шлепанцами по ступенькам и скрылся за дверью, оставив после себя шелест газеты, запах дешевого одеколона и ощущение взгляда в замочную скважину.

Мы отошли с Тоней к дверям подъезда и торопливо обнялись. Мне опять показалось, что я впервые обнимаю Тоню.

Снова щелкнула замком дверь. На лестничную площадку вышел тот же пенсионер. Он держал в руке мусорное ведро. Я заметил, что мусора в ведре почти не было.

Пока пенсионер поднимался по лестнице к мусоропроводу, пока вытряхивал ведро в ящик, я успел несколько раз поцеловать Тоню, но поцелуи у нас получились скомканными, суетливыми.

Опорожнив ведро, пенсионер спустился по лестнице и, перед тем как скрыться за дверью, мазанул по нам клейким взглядом.

Тоня зябко поежилась, отстранила меня и подошла к батарее, приставив к ней ладони. Я обнял ее сзади и повернул лицом к себе. У Тони был беспокойный, виноватый вид.

Пухленький пенсионер снова вышел на лестницу. На этот раз он принес с собой веник и совок и принялся подметать лестничную площадку.

– Послушайте, – не сдержался я, – вам, наверно…

Но пенсионер не дал мне закончить.

– Если вы будете грубить и хулиганить, я вызову милицию. Отделение здесь рядом, – быстро проговорил он.

Тоня покраснела и выбежала из подъезда. Я вышел следом за ней…

– Нет, я не понима-а-ю! Кто же целуется в подъезде?! Это некрасиво, неприлично.

– А если нам больше негде…

– Ну не знаю… Я, конечно, понимаю, что всем вам доставляет удовольствие злить пожилых людей, но, ей-богу, на месте Тони я бы со стыда сгорела. Да я бы тут же бросила своего кавалера и выбежала вон!

– На улице шел дождь, а мы и так промокли.

– Ну и что?! Если вы действительно хотите целоваться, так целуйтесь под дождем. Это романтично, это по-настоящему эмоционально! Но не в подъезде же! Фу, даже противно…

2

Нам вовсе не было противно, и почему-то совсем не хотелось целоваться под дождем. Но мы все же решили больше не встречаться в подъездах и стали мужем и женой. В общежитии училища было слишком тесно и людно для семейных пар, поэтому мы снимали комнату. Наша хозяйка работала проводницей на дальних рейсах.

В тот день я вернулся из училища раньше Тони и увидел под дверью квартиры, в которой мы жили, наши вещи. Все наше семейное имущество помещалось в двух чемоданах и большой черной сумке.

Я всего готов был ожидать от хозяйки, но только не этого. Взять чужие вещи – чужие носки, чужие трусы, ночные рубашки, – запихать их в чемоданы и вышвырнуть за дверь!..

Я кинулся к двери. Я тщетно пытался открыть ее своим ключом. Дверь была заперта на нижний замок, а ключ от него был только у хозяйки. Я нажимал на кнопку звонка, барабанил в дверь кулаками, пинал ее ногами. Я так усердствовал, что скоро выбился из сил. К тому же я вспомнил, что днем хозяйка должна была уехать в рейс.

Я сел на чемодан и стал ждать Тоню. «Сегодня утром она выглядела такой беззаботной, такой счастливой, – подумал я. – Точно она предвкушала отъезд хозяйки и радовалась нескольким дням тихой, уютной жизни».

Мне стало жаль Тоню и стыдно перед ней. Разве была она виновата в том, что любила меня? Ведь если бы не я, она могла бы выйти замуж за сильного, умелого, обеспеченного человека, за широкой спиной которого она не знала бы забот, имела собственную квартиру, собственную машину, собственную мебель и много еще всякого собственного, движимого и недвижимого, что не умещалось бы в двух чемоданах и одной черной сумке и что никто не посмел бы выкинуть за дверь.

Тоня пришла и сразу все поняла. Она грустно улыбнулась мне и, не сказав ни слова, села на второй чемодан. Мы молчали и думали, как мне казалось, об одном и том же. О том, что нам некуда идти, что бесполезно стучаться в запертую дверь, что в этом году неожиданно рано наступила зима, что, слава Богу, целы наши вещи.

Потом я вскочил на ноги, схватил чемоданы, сумку и потащил их вниз по лестнице.

– Куда ты? – спросила Тоня и пошла за мной следом.

– А куда угодно! Черт с ним со всем! Правда? Черт с ним со всем, ей-богу! – выкрикивал я, спускаясь по ступенькам…

– Так что же все-таки произошло?

– Хозяйка собрала наши вещи, выкинула их на лестницу, а сама уехала.

– Как уехала? А если бы ваши вещи вдруг пропали? Нет, так не поступают!

– А она стерва, понимаете?

– Что?! Нет, я не понимаю таких слов.

– Она нехорошая женщина, злая, грубая…

– А за что она вас выгнала? Куда вы потом пошли? Я не по-нима-а-ю!

Мы не знали, за что она нас выгнала. Вряд ли за то, что мы задолжали ей на неделю. Ведь я же сказал ей, что вот-вот получу деньги и обязательно расплачусь за квартиру. Нет, не за это. Может быть, ее раздражало, что мы не всегда вовремя мыли пол в коридоре и на кухне; может быть, она злилась на нас за то, что мы не любили слушать ее пошлые анекдоты и не скрывали этого; может быть, она хотела поселить на наше место кого-нибудь другого, а может быть, просто завидовала нам, что мы вместе, что нам хорошо, что мы любим друг друга, а она злая и одинокая.

Мы не знали также, куда мы пошли потом. Может быть, к друзьям, которые могли пустить нас переночевать; может быть, на вокзал в зал ожидания, а может быть, сначала в кино, а потом еще куда-нибудь. Да много ли люди вообще знают в подобных ситуациях?

Но мы не имели права не знать. Мы должны были знать все и все уметь объяснить. Иначе нам не верили…

3

Я сидел на вокзале в зале ожидания. До отхода моего поезда оставалось более часа. Мне хотелось крепкого чая с лимоном и бисквитного пирожного, а в буфете торговали какао и свиными сардельками.

– Ты посиди здесь, а я пойду закомпостирую билеты. Хорошо? – произнес неподалеку от меня мужской голос.

Я поднял голову и увидел высокого, аккуратно одетого мужчину с прибалтийской внешностью, склонившегося к своей спутнице, которая сидела в соседнем ряду спиной ко мне.

Мужчина пошел к билетным кассам, а женщина провожала его взглядом, медленно поворачивая лицо в мою сторону.

Я сразу же узнал ее. Это была Тоня. Я не мог ошибиться.

Три года назад мы развелись с ней. А недавно мне стало известно, что Тоня во второй раз вышла замуж.

Тоня проводила взглядом мужа и снова повернулась ко мне затылком. Я смотрел на знакомый стриженый затылок, а в груди у меня что-то ныло, жгло и давило. Я заметил, что у меня дрожат руки.

Я встал со своего места, обошел ряд скамеек, в котором сидела Тоня, и сел так, чтобы видеть ее лицо.

Тоня совсем не изменилась. Она была такой же нескладной и угловатой, такой же обаятельной и такой же некрасивой. Мне показалось, что мы никогда не расставались с Тоней. «А ведь я, наверно, люблю ее», – подумал я. Мне стало страшно.

Тоня почувствовала на себе мой взгляд и повернулась в мою сторону. Наши взгляды встретились, переплелись узлом и, не выдержав напряжения, оборвались. Мы снова связали их, и снова они оборвались, не выдержав напряжения.

Я опустил глаза и принялся разглядывать ногти на руках. Мне хотелось посмотреть на Тоню, улыбнуться ей, подойти к ее скамейке и сесть рядом. Мне хотелось обнять Тоню за плечи и сказать, глядя ей в глаза: «Хватит, Тонька. Я больше так не играю. Я же знаю, что ты любишь меня и никого другого. И я без тебя больше не могу. Не могу и не буду. Слышишь?»

Я хотел все это сделать и продолжал разглядывать свои ногти. Я чувствовал, что Тоня смотрит на меня, не отрываясь. Я злился на себя за свою нерешительность.

Наконец я собрался с духом, поднял глаза на Тоню и тут же опустил их. Я понял, что не смогу подойти к Тоне.

И тут случилось невероятное. Тоня встала со скамьи и сама подошла ко мне.

– Юрка, – тихо сказала она. – Ну чего ты ждешь? Я же люблю тебя.

Я медленно и неуклюже поднялся, растерянно посмотрел на Тоню, изобразил на лице идиотскую улыбку… Я не верил в реальность происходящего.

– Правда? – зачем-то спросил я.

Тоня обхватила меня руками за шею и заплакала. Я уткнулся ей в плечо и продолжал идиотски улыбаться. Так мне было легче сдержать слезы. Потом я поднял голову и увидел прямо перед собой Тониного мужа.

– Что такое? – спросил он испуганно.

Я засмеялся. Тоня отскочила от меня, а я стоял посреди зала и громко смеялся. Тоня закрыла лицо руками и побежала между рядами скамеек. Муж проводил ее удивленным взглядом, потом посмотрел на меня, шагнул в мою сторону, потом опять посмотрел вслед Тоне, повернулся ко мне спиной и ушел в кулису.

– Ну что здесь может быть смешного? – спросила меня Любовь Львовна. – Женщина говорит вам, что она вас любит, а вы смеетесь. Нет, я не понима-а-ю!

Я молчал, переводя дыхание и стараясь унять нервную дрожь…

4

В малом зале театрального училища шел показ этюдов на органическое молчание. Специфика этюдов заключалась в том, что на всем их протяжении надо было молчать естественно и оправданно и лишь в самом конце мизансцены разрешалось произнести несколько фраз.

Художественный руководитель первого курса Любовь Львовна, энергичная семидесятилетняя женщина, прямая и подтянутая, как балерина классической школы, отбирала этюды на зачет. Мы с Тоней показали ей уже десять этюдов, но ни один из них не был признан годным.

Тоня с «мужем», Донатосом, вышли из кулисы и предстали перед Любовью Львовной и сидящими за ее спиной однокурсниками. У Тони были слегка припухшие веки и усталые глаза.

– Ну что здесь может быть смешного?! – возмутилась Любовь Львовна. – Юра! Я не понимаю вас! Ну ладно, вы не любите Тоню, но смеяться в лицо женщине, когда она объясняется вам в любви?.. Это же низко!

– Вы меня не поняли. Я очень люблю Тоню, – сказал я.

В зале засмеялись.

– Прекратите! – закричала Любовь Львовна, обернувшись к классу. – Иначе я уйду с занятия! Так смеются только умственно отсталые дети, а не студенты театрального училища!

Дрожащей рукой Любовь Львовна сняла очки и бросила их перед собой на стол. Меня всегда интересовало, как ей при этом удавалось не разбить стекол.

– Юра, – повернулась она ко мне, – но, если вы любите Тоню, тогда я вас совсем не понимаю!.. Или вы смеялись над ее спутником?

– Я над собой смеялся. Мне просто вдруг стало смешно.

– Что значит «просто вдруг стало смешно»? Я не пони-ма-а-ю!

– Не знаю, мне показалось…

– Что значит «не знаю»?! Ну, Ю-у-ра! Вы должны знать все, что вы делаете, вы должны уметь объяснить каждый ваш поступок, каждое ваше движение! Чтобы я больше никогда не слышала этого вашего «не знаю»!.. Что произошло между вами и Тоней?

– Мы когда-то были мужем и женой, но потом развелись.

– Почему развелись?

– Потому что были идиотами.

– Это не ответ.

– Не знаю, просто взяли и развелись.

– Опять «не знаю»!.. Да не может быть в жизни ничего «просто»! Не могут люди разводиться и не знать, почему они разводятся! Как вы не понимаете?!

Любовь Львовна знала, что говорила.

– Значит, наш этюд вам не понравился? – спросил Донатос.

Любовь Львовна с раздражением надела очки.

Я знал, конечно, почему мы развелись с Тоней. Мы слишком любили друг друга, были слишком требовательны к себе и к своей любви. В результате нам часто казалось, что мы любим недостаточно сильно. А мы не желали любить вполсилы и поэтому развелись. И только тогда поняли, что совершили ошибку. Но у нас не хватило мужества признаться в этом самим себе. Наверное, так!

Но как мне было объяснить все это Любови Львовне? Не мог же я сказать ей: «Мы развелись с Тоней, потому что любили друг друга». Ведь она даже не поняла, почему я засмеялся. А что мне еще оставалось делать? Уйти? Сказать Тониному мужу, чтобы он шел куда подальше? Другой на моем месте, возможно, поступил бы так или еще как-нибудь. А я вот взял и засмеялся. Если бы в жизни все можно было объяснить!

Мы ушли со сцены, уступив место другим.

Мы вышли с Тоней в пустой коридор училища.

– Это я во всем виновата, – сказала Тоня. – Мы же договорились, что ты ко мне подойдешь, а не я к тебе. Но, понимаешь, мне вдруг показалось, что ты не подойдешь, не сможешь, не захочешь, не знаю… Я не выдержала. Мне хотелось, чтобы ты знал, что я люблю тебя. И ты так хорошо встретил меня. У тебя было такое растерянное и счастливое лицо… А потом я услышала голос Донатоса, твой смех, и мне стало жутко. Я убежала. Я поняла, что если я не убегу, то начну говорить. И тогда меня уже ничто не остановит… Прости меня, я тебе все испортила.

Я посмотрел на Тоню. У Тони был такой вид, будто у нее умер кто-то из близких. После каждого нашего провала у нее был такой вид, и каждый раз она считала, что во всем виновата только она одна.

– Ты очень хорошо сыграла, Тоня, – сказал я. – Очень правильно и органично.

– Нет, это я!.. Это все из-за меня! – упрямо повторяла Тоня.

К нам подошел Валерка Скосырев.

– Мне не хватает двух человечков для этюда, – объявил он. – Одного парня и одной девчонки. У вас, насколько я понимаю, пока нет этюда…

Валерка вопросительно посмотрел на меня.

– Пока нет.

– Мы сейчас будем делать новый этюд, – сказала Тоня.

Она все еще не теряла надежды. Ее приглашали во многие заведомо «проходные» этюды, но она всем отказывала. Она играла только в моих этюдах. Она терпеливо ждала, пока я вымучу из себя очередной сюжет на органическое молчание, радовалась каждой моей новой идее, приходила в восторг от любой придуманной мной мизансцены, жадно выстраивала этюд, чутко импровизировала на сцене, а потом беспощадно казнила себя, когда, в очередной раз потерпев разгром, мы выходили из зала в пустой коридор училища.

– Не знаю, ребята, – сказал Валерка, – это, конечно, не мое дело, но, мне кажется, вы не тем занимаетесь. Я видел несколько ваших этюдов. У всех у них один и тот же недостаток. Вы гонитесь за оригинальностью и так накручиваете, что потом не можете оправдать ситуацию. А главное – для чего? Все равно ничего нового не придумаете! Кое-кто из преподавателей подсчитал, что за всю историю училища было показано только двадцать семь ситуаций на органическое молчание. Все остальное – лишь перепевы старого. Все уже было! Тем более на любовную тему… Кстати, самый избитый вариант. Ситуаций семь-восемь от силы.

– С чего ты взял, что мы гонимся за оригинальностью? Совсем наоборот, – сказал я.

– А если совсем наоборот, то не надо мучиться. Существуют же старые этюды, которые игрались, скажем, три года назад. О них уже успели забыть. Мне тут ребята с четвертого курса рассказали парочку. Один я уже обработал. Ну что, интересуетесь?