Текст книги "Любовная история"

IX

Проснулся он позже обычного. Широко зевнув, потянувшись, ощупав своё сонное лицо и накинув на себя шлафрок, Григорий вышел из своей комнаты: Шмитц уже сидел за столом и пил третью чашку чая.

– Поднялся! – встретил друга Шмитц. – Плохо, брат Гришка, так поздно спать ложиться. Статейку в газете читал: один доктор проводил исследование: польза сна для человека. Тебе следовало бы тоже почитать. Ты только и делаешь что работаешь.

Настроение у Шмитца было великолепное, и в такие минуты он запросто мог говорить о чём угодно.

– Напрасно ругаешь меня, – небрежно ответил Апраксин, – спал я отменно.

Здесь Григорий соврал: всю ночь ворочался он на постели, тревожные мысли не давали покоя, – поэтому проснулся он в дурном расположении духа.

– Спал-то ты, может, и отменно, – продолжал Шмитц, размазывая на ломоть хлеба варенье, – а ложиться нужно раньше. Вот посмотри на меня: и ложусь по расписанию, и ем по расписанию – и здоров как! А с эдаким графиком, как у тебя, всё здоровье растеряешь.

Григорий уже сидел за столом и держал в руке полную чашку.

– А коли балы до глубокой ночи? Расписание в таком случае не страдает?

– Ну-с, балы это прочее.

– Да только жить, как ты, в постоянном графике, считай, что и не жить вовсе.

– Ну, а что же плохого в том, что у меня всё распланировано наперёд?

– Да хотя бы то, что планы все могут и не сбыться.

– Растолкуй.

– Что у тебя было расписано на сегодня?

– Сегодня? Сегодня в пять часов планировал я быть у Самойлова. К нему сестра из Парижа приезжает, целый год, считай, не виделись. Вот он и приглашает к себе. Посидим все, потолкуем, по…

– К чёрту твоё расписание, – перебил его Григорий.

– Не пойму.

– Сегодня будем у Романовых… Знаешь таких?

– Нет, не знаю.

– Вот и познакомишься.

– Так зачем же нам к Романовым?

– Дело есть. Жалобы поступают.

На этом оба замолчали.

– Если тебе угодно, поезжай к Самойловым. Романовых я навещу и сам, – сказал Апраксин: от осознания, что из-за одной только беспричинной вредности он заставляет Шмитца ехать вместе с ним, ему стало немного совестно.

– Да что уж… – замешкался Шмитц. – Если нужно, так будем у Романовых.

За всё утро они не обмолвили друг с другом больше ни слова.

В третьем часу дня Григорий и Шмитц уже были у Романовых. Встретил их камердинер Арсений. Он уведомил, что Гаврила Васильевич с женою покамест не дома, но скоро вернётся, проводил гостей в приёмную и ушёл докладывать об их визите княжне.

– А прислуга у них какова… Обходительна, вежлива. Иной же и нагрубить может. Да так нагрубит, что ты даже и не поймёшь, что тебе нагрубили.

– С чего это тебе вздумалось прислугу обсудить? – спросил Григорий.

– Да так-с… Встречал я… – ответил Шмитц, покуривая трубку. – А уж как в комиссии грубить умеют, я и говорить не хочу.

– А ведь признайся: наш частный следователь тоже грубиян, каких поискать, – отрывисто сказал Григорий.

Шмитц смутным взглядом посмотрел в глаза Апраксину.

– Но ведь… ты частный следователь, – сказал Шмитц.

– Я о себе и говорю.

Шмитц полностью смутился. В этот момент в приёмную вошёл Арсений и пригласил гостей пройти в комнату к княжне. Они застали Татьяну сидящей на диване, в скромном, домашнем наряде. Она поклонилась гостям, усадила их в кресла напротив себя и первым делом спросила:

– Зачем же вы к нам пожаловали?

– Не столь к вам, сколько к князю, – ответил Григорий. – Я следователь Апраксин, из той конторы, что на – ной улице. Слыхали?

– Как же… слышали. Неужели что-то случилось, что к нам люди из конторы приезжают?

– Вы ведь знаете, что у отца вашего долги.

– Знаю… Неужто всё так плохо?

– Уж этого сказать не могу, а жалобы есть.

– Папенька нас мало посвящает в свои дела…

– Уж, видно, на то есть причина, – перебил Апраксин.

Шмитц сидел неподвижно и молчал на протяжении всего разговора княжны и Апраксина. Он задумчиво оглядывал Татьяну, да так задумался, что выронил из рук свою трубку.

– Ой, вы уронили, – заметила княжна, и слегка наклонилась, желая помочь гостю поднять уроненную вещь.

– Бросьте, бросьте, это ничего, я сам, – замешкался Шмитц. Он поднял трубку и едва заметно покраснел.

– Надеюсь, вам не мешает, что я… гм… курю?

– Нет, что вы. Папенька тоже при мне курит. Не стесняйтесь.

– Я ещё не представил, – вмешался Апраксин, – это мой друг и помощник Шмитц.

Шмитц смущённо улыбнулся и слегка наклонил голову.

– Очень приятно-с, – ответила Татьяна.

– Почту за честь быть и вашим другом тоже, – скороговоркой сказал Шмитц и тут же про себя подумал: «Что такое говорю?»

Княжна мило улыбнулась в ответ.

– Папенька скоро должен приехать, тогда вы обсудите с ним всё, что нужно, а покамест я скажу Мавре, чтобы накрывали стол.

Татьяна подозвала Арсения, который стоял в дверях, и велела передать Мавре своё указание. Через несколько минут Арсений вернулся с подносом в руках и сказал:

– Ваше поручение выполнил: по словам кухарки, к пяти часам стол будет готов. А также принёс вам чаю: думаю, гостям с дороги будет очень приятно.

– Ах, точно, – вскрикнула княжна. – Как же я и сама не подумала, что гостей нужно чем-то угостить… Право сказать, совсем рассеяна стала… Спасибо, Сеня…

Слуга раздал всем по чашке и удалился.

– А я сразу, как вошёл к вам, подметил, что слуга у вас очень приятный человек, – обратился Шмитц к княжне. – Вот, Григорий Тимофеевич не даст мне соврать.

– Сеня просто восхитительный человек, скажу я вам, – отвечала Татьяна. – Он у нас в доме уже очень давно: он знал меня ещё грудным ребёнком. До сих пор помню, как он развлекал меня, когда я была совсем, совсем маленькая. Как он сам говорит, он просто обожает детей. Жаль, Бог ему своих не дал… Но уж, видно, на то Господня воля.

– О да, дети – прекрасны, – воодушевлённо подхватил Шмитц, – я и сам, признаться, очень люблю детей. Вот у Григория Тимофеевича их аж двое! Каково! Представляете, какое счастье!

Апраксин бросил недовольный взгляд в сторону друга.

– Это же великолепно! – с улыбкой обратилась княжна к следователю.

Григорию было неловко что-либо на это отвечать, поэтому он лишь слегка кивнул головой и уткнулся в чашку. Он был ужасно раздражён в эту минуту.

– Сказать честно, мы сегодня совсем не ждали гостей… Я даже и не знаю, что могу вам предложить… К тому же вы вовсе и не ко мне, а к папеньке приехали…

– Что вы, бросьте, – быстро проговорил Шмитц, – мы, может, наоборот, за тем только и приехали, чтобы вас повидать…

Григорий встрепенулся и посмотрел на друга с таким выражением, словно хотел сказать: «Ты что такое, дурак, говоришь?» На щеках Татьяны выступил слабый румянец, а её взгляд быстро соскользнул вниз. Сам Шмитц ужасно сконфузился. «Ну и глупость же выдал!.. Да что со мной?..» Молчание, продолжавшееся несколько секунд, прервала княжна:

– Я знаю, чем могу занять вас. Пока папеньки нет, а на стол ещё не подано, я могу показать вам наш дом и сад.

– С удовольствием, – ответил Шмитц.

Григорий ничего не отвечал.

Пока княжна увлечённо разговаривала со Шмитцем и сопровождала его по владениям своего отца, Апраксин угрюмо шагал позади и презрительно поглядывал на немца.

В пятом часу приехал князь с женой и племянницей.

X

Когда Гаврила Васильевич вышел из экипажа, Григорий и Шмитц сидели в беседке вместе с княжной. Арсений уведомил хозяев о приезде гостей, и князь Романов направился к беседке, чтобы их поприветствовать. Подходя к ней, он столкнулся на узкой тропинке, выложенной каменной плиткой, с приезжими: они шли ему навстречу.

– Мы только заметили ваш экипаж, папенька, как сразу вышли вас встречать, – сказала Татьяна.

– Рады, рады, очень рады, – обратился князь к гостям, – кем будете и по какому такому поводу к нам?

Шмитц, стоявший прямо перед Романовым, уже было открыл рот, чтобы представиться, как Апраксин слегка оттолкнул его в сторону, выступил вперёд и сказал:

– Следователь Апраксин. Это мой помощник Шмитц.

– Следователь? – улыбнулся Гаврила Васильевич. – У вас к нам дело есть?

– Есть.

– И что же за дело?

– А сами не догадываетесь, по какому поводу могли к вам из конторы наведаться?

– Да откуда же мне знать, чем вы занимаетесь в этих ваших конторах, – посмеялся Романов.

– О жалобах на вас тоже не знаете?

Смех Гаврилы Васильевича прекратился, а сам он, казалось, даже слегка побледнел. На лице же Апраксина не было никаких эмоций – лишь кроткая самодовольная улыбка.

– Стол почти накрыт! – крикнула Анна с крыльца.

– Пройдёмте, – суетливо сказал князь, уставив глаза в землю.

Гости прошли в залу, где на столе уже стояли блюда и были разложены приборы на семь человек: Арсений всегда ел с Романовыми за одним столом.

Уже за ужином князь поведал гостям, как повстречал свою супругу Ольгу, и в ходе своей речи называл княгиню «душенька», «ангельчик» или «голубушка», чем очень радовал её; следом он упомянул о своей не сложившейся карьере в департаменте, а закончил рассказом, каким хорошим человеком был Илья Сергеевич – друг его отрочества. Шмитц слушал с особым интересом, всё время поглядывая на Татьяну. Анна же бросала быстрые, резкие взгляды на Григория; тот по-прежнему оставался угрюм.

– Вот каков был Илья Сергеевич! – восклицал князь. – Увы, стоит признать, почти все такие уже перевелись… Способные всё всегда взять в свои руки. Показать, что именно они хозяева своей судьбы!

– Ты о чём, папенька? – спросила княжна.

– О том, что повсюду блаженствуют лишь трусы да подлецы! Бесхарактерные, дрожащие, без стержня! Счастье тебе будет, если удастся найти жениха достойного, а таких, как я уже сказал, осталось немного. Знай: это большая удача.

Слова князя обидели Татьяну и Шмитца.

– Не будь же так категоричен, – обратилась княгиня к мужу.

– И в самом деле, почему вы такого мнения? – спросил немец.

– Да хоть потому, что сам не раз был свидетелем. Вспомните-ка, какая история приключилась с Ветринскими – слышали ведь?

– Конечно, слышали-с, – ответил Шмитц.

– Так что же это, по-вашему, как не трусость? Испугался ведь повеса, да и сбежал! Вы не верьте тому, что народ говорит – я лично с генералом Ефимовым разговаривал, дочь ему всю историю как есть рассказала. Проснулась, говорит, только глаза открыла, как служанка по дому ей и объявляет, что жених-то её убежал да конверт только и оставил. Концы в воду! Рассудите же сами: разве это не подлость?

– А не подлость ли говорить о своих приближённых в таком дурном тоне, пока они этого не видят и не слышат? – сказал Апраксин с акцентированной неприязнью.

– Что вы такое говорите? – вскрикнула княгиня.

– Я прекрасно знаю, что Гаврила Васильевич и Ветринские состоят в очень близких отношениях, можно даже сказать, в дружеских, – продолжал Апраксин. – Так скажите, неужели такие высказывания, какие позволяет себе князь, допустимы?

– Вы хотите выразить несогласие с моим мнением? – гордо обратился к Григорию князь.

– Я лишь хочу, чтобы вы в моём присутствии не позволяли себе оскорблений, тем паче, что Ветринский мой приятель.

– Но позвольте, – вступила Анна, которая только и ждала повода заговорить с Апраксиным, – стало быть, вы поддерживаете поступок Ветринского?

– Выходит, что так.

– И вы не находите его отвратительным?

– Нет.

– Что же, по-вашему, жених может сбежать от невесты, осрамить её на весь свет и не быть за это осуждённым или наказанным? – самодовольно спросил князь.

– По-моему, каждый имеет право сам выбирать, чего он хочет, а чего – нет.

– Как странно вы рассуждаете: стало быть, если человек захочет, может делать что угодно? Захотел – опозорил свою же невесту, захотел – ограбил, захотел – убил. Так что ли получается, Григорий Тимофеевич?

– Вы значительно преувеличиваете мои слова.

– О, нет. Я понял вас совершенно верно: вы сами сказали…

– Ничего такого я не говорил! – перебил Апраксин. – На всё есть мораль, и меры её нужно знать. Подумайте же сами: если человек не имеет никакого желания жениться, разве может этот брак принести ему счастья, которого он ищет? Или для вас не в одном только счастии дело?

– Нет, друг мой, мы совсем не понимаем друг друга.

– А хоть бы и так, от слов своих я не отрекусь, – вскрикнул Апраксин, с каждым словом повышая голос. – Вопреки всем предубеждениям он взял и отрезал! Не побоясь ничьих речей, он сделал так, как считал нужным. Так не взял ли он всё в свои руки? Не смелость ли это, князь, которую вы так яростно давеча восхваляли?

– Не забывайтесь, сударь, вы как-никак у меня в доме, – сказал князь с сильным ударением на «меня», явно намекая, что Григорий утомил его своим спором и ещё одно его слово, и он тут же выйдет вон.

– Полно, оставим эти пустые разговоры, – уже спокойным голосом сказал Апраксин, – я ведь к вам по делу пришёл, Гаврила Васильевич…

– Ах, точно, по делу… – вспомнил князь, смягчился и побледнел.

– Времени уже седьмой час: поскорее всё обсудим, и я благополучно покину вас.

– А оставайтесь у нас ещё! – вдруг сказала Анна. – Хоть на пару недель можете остаться – дядюшка не будет возражать. Так ведь, дядюшка?

В глазах Григория что-то сверкнуло.

– Чего уж возражать, – уныло сказал князь, – если гости хотят, то почему бы им и не остаться.

– А, пожалуй, что и хочу! – ответил Апраксин, не отводя глаз от Анны. – Что скажешь, друг Ганс? Останемся у этих прекрасных людей?

– А… хм… почему нет… конечно, – замешкался Шмитц. В душе же он был только рад такому раскладу.

– Вот и славно, а теперь, Гаврила Васильевич, не изволите ли проводить меня в свой кабинет. Там будет удобнее, да и нам точно есть, что ещё обсудить, – и князь со следователем покинули общую залу.

Наступило долгое молчание. Никто не знал, что сказать и что вообще в таких случаях говорят. Арсению стало так не по себе от этой тишины и только что минувшего спора, что он, поблагодарив хозяев за ужин, вышел из-за стола.

– Мне показалось или… ваш друг немного вспыльчив, – робко спросила Татьяна у Шмитца.

– Ох, нет, нет, нет, Гриша совсем не такой. Он сегодня не в духе, я это ещё с самого утра заметил… Молчит весь день да вопросы странные задаёт. Вообще он очень приятный человек. Вы это у любого знакомого его спросите – вам все так же ответят.

– Не в духе, говорите? – сказала Анна. – Отчего же?

– Да… я как-то… и не знаю даже. Работы разве что много, устал, может. Но а если так подумать… В доме, может, у него что случилось. С Анастасией Дмитриевной, пади, повздорили – это жена его.

– Так он женат? – отрывисто спросила Анна.

– Да-с, женат. Вот уже пять лет как женат.

– И вы говорите, повздорили?

– Да откуда ж мне знать, случилось ли у них чего или нет – мне-то он ничего не говорит. Однако живёт уже у меня недели две как. Квартирка-то у меня просторная, обустроенная, ремонту только разве что не хватает.

– Он сам к вам изволил?

– Сам. Я уж, было, спросил, отчего он так, да он не ответил.

– А вы с ним давно знакомы? – обратилась к немцу Татьяна.

– О, да-с, уж больше семи лет, – и здесь Шмитц начал рассказывать о своём знакомстве с Апраксиным, о своей службе в армии, как попал в контору и проч., проч. Анне, само собой, это было ни коем образом не интересно, и она вышла из-за стола.

Разговор между Григорием и Гаврилой Васильевичем проходил напряжённо, однако из кабинета не доносилось ни звука. Прежде чем Апраксин вышел, князь обратился к нему:

– Могу ли я вас просить, уважаемый Григорий Тимофеевич, чтобы наш сегодняшний разговор остался исключительно между нами?

– Просить, конечно, можете, князь, но в этом деле, сами понимаете, я не в полной власти, – ответил следователь и вышел из кабинета. Перед самой дверью стояла Анна.

– Скажите, – шёпотом обратилась она, – у дядюшки что-то случилось? Из конторы просто так не приезжают (Анна, как и отец её, совершенно ничего не знала о долгах Романова, ибо, как уже было сказано, князь держал это дело в строжайшем секрете и даже близким об этом не распространялся).

– Так, пустяки. Немного времени, и он во всём разберётся.

Григорий сделал пару шагов от Анны.

– Куда же вы? – спросила она.

– К остальным.

– А, может, оставим остальных, – сказала Анна, подойдя с Апраксину ближе, – не хотите выйти в сад, прогуляться.

– В ожидании Гаврилы Васильевича я уже успел там побывать и даже всё тщательно рассмотреть.

– Возможно, но мне хочется пройтись с вами.

– Как вы уже поняли, я останусь у вас ещё на некоторое время. Если вы так желаете, пройдёмся в другой раз.

– Но я настаиваю сейчас, Григорий Тимофеевич – будьте так любезны.

Апраксин задумчиво посмотрел на неё, улыбнулся и ответил:

– Хорошо, как вам угодно. Но только и с моей стороны будет просьба.

– Что вы хотите?

– Не утомите меня этой прогулкой.

В ответ Анна улыбнулась.

Они вышли в сад.

Приезжим отвели одну комнату, довольно просторную и прилежно обставленную. Было всё, что нужно для полного удобства: две кровати с чистым бельём, небольшой стол у самого окна, круглого, прикрытого красными сторами из плотной ткани, две тумбы и шкаф, куда гости могли сложить свои вещи, и печь в самом углу. Кровати были расположены по обеим сторонам от стола, одна напротив другой. В десятом часу Григорий и Шмитц уже лежали под одеялами. Лежали молча. Оба что-то испытывали, что-то очень похожее, и, казалось, оба понимали это – поэтому не могли сказать ни слова. Но Григорий прервал это молчание:

– Будем честны, друг Ганс: мы ведь оба хотим это сказать, но не решаемся. И мы прекрасно понимаем друг друга. Можешь больше не скрывать. Скажи, тебе ведь понравилась княжна.

Шмитц растерялся: он никак не ожидал, что Апраксин спросит об этом так откровенно.

– Ты заметил это?

– Тому, кто тебя давно знает, это трудно не заметить. Ты ведь весь вечер не отводил от неё глаз.

Шмитц не знал, что и ответить на это. Апраксин продолжал:

– Боюсь, всё это глупость, друг мой. Глупость, которую стоит поскорее оставить, ибо дальше будет только хуже – поверь мне на слово.

– Да почему же ты так думаешь?

– Я просто знаю это, – ответил Григорий и повернулся на бок, лицом к Шмитцу. Немец, окончательно сконфузившись, под предлогом своего расписания, которого, по его словам, никогда не нарушает, пожелав своему другу хорошей ночи и отвернувшись от него к стене, лёг спать, избежав таким образом продолжения неприятного разговора. Григорий остался лежать с открытыми глазами. О чём-то думал он и что-то хотел сказать. Но, увы, Шмитц этого не понял – иначе бы выслушал своего друга. А Григорию очень хотелось говорить. Так хотелось, что он не выдержал, поднялся, зажёг свечу, достал из своего портфейля уже известный читателю журнал и принялся уже было писать в него. Но только он мокнул перо в чернильницу, как подумал: «Да что же это я делаю? Опять за старое. Да в своём ли я уме!» Он бросил перо, сложил журнал, задул свечу и лёг на кровать, но заснуть у него долго не получалось.

XI

Не справившись с бессонницей, Григорий перебрался в гостиную. Он сел в кресло, облокотился, положил голову на ладонь и о чём-то призадумался. Неожиданно – вздрогнул. «Что ж так холодно!» Он встал и пошёл искать Арсения, чтобы тот разжёг огонь в камине. Григорий заглянул в соседнюю комнату: Арсений, тихо посапывая, спал на своей лежанке.

– Ладно, сам зажгу.

Он вернулся в гостиную, сел на пол перед камином, закинул в него несколько дров, что лежали рядом, и стал всматриваться в медленно разгорающееся пламя. Вдруг он о чём-то вспомнил. Вернувшись в отведённую ему комнату и взяв что-то из портфейля, через пару минут он уже снова сидел перед камином, перечитывая хорошо знакомые ему страницы. «Как только он у меня оказался? Я уж и сам не помню, куда его убрал, а тут вдруг нашёлся». «Сжечь, может? – вдруг подумалось ему. – Нет, оставлю». Он сложил журнал пополам и убрал его во внутренний карман своего сюртука, вышел на крыльцо, прислонился спиной к стене и призадумался. – «Уже и не так холодно».

Начинало светлеть. Солнце медленно вставало из-за горизонта. Светлые серые облака неторопливо проплывали над крышей дома. Дул слабый прохладный ветер, поднимая и кружа невысоко над землёй опавшие листья.

«Что вы здесь делаете?» – услышал Апраксин.

На крыльцо вышла Анна.

– Почему вы не спите? – спросил Григорий.

– А почему вы не у себя?

– Бессонница мучает.

– Это вы зажгли камин?

– А больше некому.

Оба замолчали.

– Вы больны? – спросила Анна.

– С чего бы?

– Вы вчера были раздражительны за столом, даже с дядюшкой повздорили. Теперь вам не спится. Вас что-то тревожит?

– Что меня может тревожить?

– Не знаю. Ваш друг вчера сказал, что, возможно, у вас… проблемы в семействе.

– Эти проблемы есть у всех семей.

– Да, но… вы живёте у него на квартире уже две недели. Тут явно какая-то бóльшая проблема.

– Нет у меня никаких проблем! Что вы мне голову морочите! – вскричал Апраксин.

Анна вздрогнула.

– Извините, – ответила она, склонив голову. Она отвернулась от него и пошла в дом.

– Подождите!

Она обернулась и посмотрела на Апраксина вопросительным взглядом.

– Вы не желаете в Малый театр? Сегодня, кажись, «Семиру» показывают.

Анна улыбнулась.

– С удовольствием, Григорий Тимофеич.

– Условились.

Анна убежала, а Апраксин остался стоять на крыльце. Вновь холод пробежал по его телу. Но он не зашёл в дом, а остался снаружи.

– Войдите, – сказала Татьяна в ответ на тихий, робкий стук в дверь. В комнату вошёл Шмитц.

– Ах, это вы! Вы что-то хотели?

– Нет-с, княжна, не совсем… вернее да, хотел… почему вас не было за завтраком? – замялся Шмитц, теребя пуговицу своего костюма.

– Я всё время провела здесь, у себя.

– Вы так долго спали? Время никак уже двенадцать доходит.

– Нет, – рассмеялась Татьяна, – я проснулась рано. Я всё это время читала. Я, знаете, люблю читать.

– Вы что-то из французского любите?

– Не совсем, – усмехнулась Татьяна, – не только французское.

– А что же?

Княжна взяла с трельяжа толстую книгу и протянула её Шмитцу. Это было Евангелие.

– Признаться, не ожидал.

– Вы читали?

– Так-с… только когда учился, может. Я вообще к книгам мало отношения имею.

– Как же вы тогда развлекаетесь?

– Да так-с… с Григорием на балах бываю. Хотя в последний год чаще без него.

– А я совсем не люблю балы: скучно.

– Что вы, что вы. Сходите хоть разок, я уверяю: вам понравится.

– Я уже была на балах, и мне не понравилось.

– Ну-с, это смотря где бывать. Я слышал, у Ветринских был прекраснейший бал.

– Бросьте, господин Шмитц. Все балы одинаковы, похожие один на другой.

– Но у Ветринских было бесподобно, поверьте мне на слово.

– Я верю, господин Шмитц. Но если верить всему, что говорят, то выходит, что Ветринский не самый хороший человек. Уж как бы Григорий Тимофеевич не защищал его вчера, я всё же согласна с папенькой: он совершил подлый поступок. Разве вы так не считаете?

Шмитц немного растерялся.

– Я с вами полностью согласен, – ответил он и почувствовал, что не мог бы ответить иначе.

– Я, конечно, не берусь осуждать его, но, скажите, разве можно было так обойтись с кем-нибудь?

– Ни в коем случае, – с тем же чувством сказал немец.

– И к таким-то людям на бал идти… Помилуйте, я лучше здесь останусь. Это папенька часто на балах бывает.

– Что же, у вас из развлечений только книги?

Татьяна задумалась, посмотрела на Шмитца и сказала:

– А вы любите мечтать?

– Мечтать?

– Да, мечтать. Когда лежишь перед сном и представляешь, как бы всё могло быть иначе.

– Признаться, не бывает со мной такого.

– А попробуйте! Это так замечательно. Только вдумайтесь: вы ведь можете вообразить себе что угодно!

– Но не жить же лишь одними мечтами.

– Вы совершенно правы: для их исполнения нужно что-то делать.

– Знаете, – прибавила она после недолгого молчания, – я как-то вообразила себе, что играю на скрипке. Будто бы стою посредине комнаты, а все вокруг слушают и хлопают. И так мне потом захотелось играть, что я упросила родителей, и те наняли мне учителя.

– И что же, теперь вы играете?

– Да, играю, – и Татьяна указала рукой на скрипку, что висела на стене.

– Мечта всегда где-то рядом, – с улыбкой продолжала княжна, – стоит лишь захотеть, друг Шмитц, и она точно сбудется.

Шмитц смотрел на Татьяну, не отводя глаз во всё время разговора, словно она приковала его взгляд к себе. Он чувствовал себя подростком, впервые столкнувшимся с чувством любви; подростком, который и не знает, что с этим делать. Он глядел на княжну, рассматривая каждую черту её лица, и с наслаждением слушал и запоминал каждое её слово, пока сознание его было где-то вдалеке, высоко-высоко от него.

– О чём же вы мечтали сегодня? – услышала Татьяна робкий вопрос.

– А вы хотите знать?

– Больше всего хочу.

– О спокойной жизни в деревне. Знали бы вы, как надоел мне этот шум. Жить в городе, особенно в таком большом, как Москва, просто невыносимо. Право, как было бы прекрасно в деревне. Где так свежо, так тихо, так красиво и спокойно… Иметь свой очаг и детей. Да, не смотрите на меня так. Я больше всего хочу быть матерью и женою. Быть с любящим мужем и жить тихою жизнью. Вы, наверное, совсем не ожидали от меня это услышать?

Шмитц весь дрожал. Так приятно ему было слушать княжну, и так неожиданно было услышать от неё эти слова. Слова, в которых он разглядел и своё счастье тоже.

– А я всегда хотела именно такой жизни. Теперь вы и сами видите: какие мне балы? я едва ли могу найти покой в собственном доме. Я почти никому не говорила этого. Но к вам я отчего-то испытываю глубокое доверие, друг Шмитц, – и в её взгляде что-то промелькнуло.

Поздно вечером, лёжа уже под одеялом, Шмитц не без содроганий сердца вспоминал этот разговор с княжной. Тёплое чувство томилось в его груди. «Друг Шмитц» – мысленно повторял он. – «Друг!»

Тут ему вспомнилось Татьянино «а попробуйте». Он закрыл глаза и попробовал помечтать. Образ княжны вырисовывался перед ним. Он до мельчайших подробностей пытался вообразить её: каждую деталь её наряда, каждую прядь волос. Затем он вообразил, будто она сидит в цветущей аллее, а он – напротив неё. Стал прорисовывать каждое деревце, каждый куст, высокое светлое небо с пушистыми облаками; представил пенье птиц, шелест листьев от слабого ветра. И вот уже она говорит с ним. Говорит, каждый раз обращаясь к нему «друг Шмитц»…

Он открыл глаза, с приятным чувством вздохнул и посмотрел на Апраксина.

– Ты всё что-то пишешь? – спросил он.

Григорий сидел за столом и выводил буквы.

– Как видишь, пишу.

– Ты всё от работы отвлечься не можешь. Полноте, пора уже и спать.

– Как закончу – лягу.

Тут Шмитцу вспомнился вчерашний его разговор с Апраксиным.

– Ты говоришь, сегодня с Анной Семёновной в театре был?

– Был, – отрывисто ответил Апраксин.

– И что? Какова «Семира»?

– Не знаю, – со вздохом ответил Григорий.

Шмитц удивился.

– Как это не знаешь? Ты же смотрел.

Ответа Шмитц не получил. Он отвернулся от Апраксина к стене, снова попробовал помечтать и в скором времени начал посапывать. Григорий, дописав последние строки, потушил свечу, сложил записи и тоже заснул. Писал же он в свой журнал.