Текст книги "Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути"

Деятельность и жизнь в Костроме (1904–1909)

После VI Вологодского съезда земских врачей я стремился ускорить редактирование и печатание его трудов и подготовку всего необходимого для осуществления решений съезда по организации изучения движения населения (общей и детской смертности, рождаемости, брачности) по волостным районам, т. е. по группам приходов, приблизительно совпадающим с волостями, и других. Только после издания всех трёх томов трудов VI съезда я считал возможным переехать из Вологды в Кострому. Посещение Костромы для окончательных переговоров с губернской управой вызвало у меня восхищение самим городом, его живописным расположением на склонах и верхней террасе волжского берега, открывавшимися из города замечательными видами на заволжские дали.

В губернской управе не чувствовалось особого интереса к предстоящему развёртыванию работы. Её председателем оставался более чем восьмидесятилетний П. В. Исаков, достаточно далёкий от всяких передовых течений или стремлений к расширению круга земской деятельности, к прокладыванию путей для новых земских начинаний. Однако он со вниманием выслушал мои соображения о более целесообразной организации противоэпидемических мероприятий, о распределении расходов на врачебно-санитарное дело между губернским и уездными земствами, об учреждении должностей санитарных врачей для согласованного проведения постоянной санитарной работы в уездах, об издании губернским земством обзоров и материалов по санитарному изучению губернии.

Год был выборный. Предстояли выборы управы на новое трёхлетие, и старому земскому председателю, по-видимому, казалось не бесполезным выступить перед собранием с докладом, который мог бы привлечь внимание новых гласных. В связи с этим управа выразила желание, чтобы я ускорил переезд в Кострому. Однако мне удалось осуществить это только в начале осени. Поселились мы в нижнем этаже в доме Москвина на верхней волжской террасе, недалеко от спуска к Волге в Губернаторском переулке.

Я начал свою работу с наиболее полного собрания материалов о санитарном состоянии Костромской губернии, о положении и развитии в ней земско-медицинского дела. В первые же недели мною был подготовлен, напечатан и разослан всем врачам первый выпуск «Врачебно-санитарного обозрения Костромской губернии». Предстояло подготовить созыв совещания при губернской управе представителей уездных санитарных советов для перехода к созданию постоянного губернского совета, объединяющего и направляющего всю земско-медицинскую организацию.

Была осень 1904 г. и до Костромы докатывались волны подъёма общественного движения. На проходивших в губернской управе совещаниях я познакомился с заведующим земской статистикой Корсаковым и другими земцами передовых воззрений. Совещания не ограничивались уже только узкими рамками текущих земских задач, а систематически начинали связывать возможность успешного развития всех местных дел и удовлетворение местных нужд с необходимостью коренных преобразований во всём строе, в укладе государственного управления.

Существенно важным в моей работе было принятие губернской управой разработанного мною положения о губернском санитарном совете и созыве его первого заседания 15 ноября 1904 г. На нём была утверждена предложенная мною же программа проведения в ближайшее время очередного губернского съезда врачей, который не созывался в Костроме уже в течение шести лет. Однако революционные события 1905-го и последующих годов не дали возможности подготовить и провести этот съезд раньше 1908 г. Общее направление мыслей и общественных устремлений в кругах передовых земских врачей конца 1904 г. нашло полное отражение в ходе и постановлениях Пироговского противохолерного съезда в марте 1905 г. в Москве.

Последние месяцы 1904 г. прошли для меня в напряжённой работе по составлению докладов по проблемам развития врачебно-санитарного дела в губернии к очередному Костромскому земскому собранию, предстоявшему в январе 1905 г. В них я обосновывал необходимость заблаговременно приступить к проведению широких мер против угрожавшей эпидемии холеры. Я считал основной задачей переход от временных, экстренных мер к созданию постоянной врачебно-санитарной организации, опирающейся на развитую сеть врачебных участков с надлежаще оборудованными больницами, отделениями для заразных больных, способствующей самодеятельности населения в проведении оздоровительных мер (санитарные попечительства). Я считал необходимым также широко развернуть работу по санитарному просвещению.

Особый доклад был посвящён организации в Костромской губернии сети лечебно-продовольственных пунктов в местах скопления речников, судорабочих и рабочих, отправляющихся на временные заработки, занятых «отходными» промыслами. Все доклады по санитарному делу, составленные мною в декабре 1904 г., были напечатаны отдельным выпуском. По постановлению земского собрания осуществление содержащихся в них предложений и стало основой моей профессиональной работы в 1905 г.

Было увеличено число уездных санитарных врачей, налаживалась систематическая работа губернского и уездных санитарных советов, Участие в их заседаниях давало возможность детально знакомиться с работой врачебно-санитарной сети на периферии и получать непосредственные сведения о личном составе земских медицинских работников. В Кинешме выдающуюся роль играл молодой инициативный председатель управы П. П. Калачёв, а среди участковых врачей выделялась замечательная по своей хирургической и организаторской работе Ольга Стратониковна Яковлева. В связи с отсутствием больницы на её участке она приспособила, затрачивая на это своё жалование, операционную в крестьянской избе. В 1905 г. для участия в уездных врачебно-санитарных советах я выезжал в Юрьевец, в Макарьев, в Галич. Для помощи в организации работы созданных в 1905 г. попечительств я несколько раз выезжал в посёлок Большие Соли, где принимал участие в заседаниях попечителей.

Налаживание работы санитарных попечительств в условиях не прекращавшейся опасности развития холерной эпидемии была наиболее доступной – с точки зрения полицейских преград – формой общественной работы по поднятию самодеятельности населения и по участию врачей в культурно-просветительной работе. Нараставшее в 1904–1905 гг. оживление общественной жизни оказывало влияние на увеличение числа и расширение деятельности попечительств, которые стали включать в круг своих мероприятий открытие местных потребительских обществ, кредитных товариществ, кооперативных складов и лавок.

Перешедший на работу в Кострому из Московского земства Александр Сергеевич Дурново – молодой, энергичный участковый врач Большесольского участка с увлечением занимался делами своего попечительства. Ему удалось вовлечь в эту работу ряд очень деятельных выдвиженцев из крестьян. Возникла тесная связь санитарного попечительства с кооперативным движением. Я помещал обширные подробные отчёты об оживлённой деятельности Большесольского попечительства во «Врачебно-санитарном обозрении…». Однако в 1906 г. костромское жандармское управление и его вдохновитель товарищ прокурора – известный П. Н. Кошуро-Масальский разгромил молодое, начинавшее жить большесольское общественно-кооперативное движение. Доктора Дурново и нескольких кооператоров-крестьян арестовали и долго томили в тюрьме с явной целью терроризировать местное население и земскую интеллигенцию.

Летом 1905 г. с большим успехом шла организация разработанной мною сети лечебно-продовольственных пунктов в местах скопления рабочих на пристанях по Волге: в Кинешме, в Юрьевце и по её притокам – Ветлуге и Унже, в Макарьеве и Шарье. Для работы в этих пунктах были приглашены студенты-медики последних курсов преимущественно из Медицинской академии и Женского медицинского института. Работа на этих пунктах состояла в организации ночлежных помещений, столовой, чайной и в оказании амбулаторно-врачебной помощи. Одновременно велась большая санитарно-просветительная и культурная работа.

Это был 1905 год! С большим подъёмом, не жалея сил, не щадя своего здоровья трудились на лечебно-продовольственных пунктах приглашённые нами студенты и студентки (Людмила Васильевна Мороз, Ушаков, Каберидзе и целый ряд других). Они пропускали в сутки по тысяче и более рабочих, обследуя их, отделяя здоровых от больных, оказывая медпомощь, ведя санитарную и культурно-просветительскую работу. Увлечение миссией добрых дел помогало молодым работникам преодолевать огромные организационные трудности и вести напряжённую «вахту» по пятнадцать и более часов в сутки. И вот в самый разгар этой работы Кошуро-Масальский с жандармами предпринял рейд, произвёл обыски в поисках революционной литературы и арестовал всех заведующих лечебно-продовольственными пунктами. Как только губернская управа получила об этом телеграмму, немедленно, по моему представлению, были посланы другие находившиеся в Костроме студенты, которые оказались вполне достойными заместителями своих предшественников.

Кошуро для устрашения произвёл обыск и у меня. Любовь Карповна проявила при этом необыкновенную выдержку. Обыск у меня по замыслу и под непосредственным руководством и с личным участием товарища прокурора Кошуро-Масальского проведён был с подчёркнутой крикливостью и давлением. Квартира была оцеплена пешей и конной полицией. Жандармы и с ними сам Кошуро-Масальский копались с вечера и всю ночь до утра, перетряхивали детские кроватки и кухонную утварь, подушки, мебель, перелистывали каждую книгу. В предъявленном ордере было указано, что обыск должен быть произведён у меня, а не у моей жены. Поэтому Любовь Карповна решительно и настойчиво требовала, чтобы её комнаты и её вещи обыску не подвергались. Но, невзирая на спокойную и твёрдую позицию Любови Карповны, товарищ прокурора отдал распоряжение копаться и искать повсюду. Он потребовал, чтобы была раскрыта личная шкатулка Любови Карповны, но получил твёрдый отказ: «Шкатулка с моими личными инициалами, в ней мои интимные письма, и я не хочу, чтобы в них копались чужие, грязные руки». В конце концов, Масальский сделал оформленное постановление: «Призвать слесаря для вскрытия ларца», ввиду отказа дать ключ от него.

В томительном ожидании вся жандармская сила оставалась без действия, пока полиция не отыскала в городе глухой ночью слесаря. Привезённый, наконец, какой-то мастер, неумелый и напуганный, долго возился с ларцом, но всё-таки взломал пружину и открыл крышку. Шкатулка была… пуста! В ней лежали лишь обручальные кольца. Даже жандармы, к огорчению Кошуро, не смогли удержаться от взрыва смеха над разочарованным представителем прокурорского надзора.

Среди разных бумаг по распоряжению Кошуро-Масальского у меня был захвачен черновик доклада губернского предводителя дворянства П. В. Шулепникова, который тот оставил вечером у меня с просьбой ознакомиться и дать ему утром некоторые справки. На открывшемся Губернском дворянском собрании предводитель с глубоким возмущением сообщил о бесчинстве Масальского, захватившего при обыске его доклад. Попутно он описал бесчинства помощника прокурора и в отношении лечебно-продовольственных пунктов. Неслыханным в летописях таких архаических учреждений, как дворянское собрание, было единогласное постановление обратиться в Министерство юстиции с ходатайством о немедленном переводе Масальского из Костромской губернии, как оскорбившего предводителя дворянства и, в его лице, всё костромское дворянство. Всё это происходило в начале октября. Революционные события и явившийся в их результате октябрьский манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», провозгласивший гражданские свободы и создание Государственной думы, положили конец всем прокурорским замыслам и делам.

Но через несколько дней после октябрьского манифеста в Костроме, как и во многих других городах, произошли погромные избиения молодёжи, подготовленные и организованные черносотенной организацией «Союз русского народа» при благосклонном участии местных полицейских властей.

Ярко встаёт в памяти картина, которую мне пришлось видеть ночью после того, как днём на площади в Костроме было первое шествие молодёжи с плакатом учащихся семинарии о манифесте 17 октября. Съехавшиеся на базар крестьяне, подстрекаемые полицией, напали на манифестантов. Ночью ко мне постучался околоточный, он просил меня поехать с ним в полицейское управление, чтобы оказать помощь умирающему. Я прибыл в полицию. Там в комнате исправника находились несколько окровавленных, стонавших юношей, избитых и израненных. Я потерял самообладание, стал громко упрекать полицейских чинов за бесчеловечное отношение к людям, требовал, чтобы раненые были немедленно отправлены в больницу. Исправник Каковский был, как поляк, не очень благосклонно настроен к «чёрной сотне» «Союза русского народа». Он насильно вывел меня через особую дверь и настойчиво просил удалиться. «Вы ничего не понимаете и не видите, скорее уходите!»

Я отправился не домой, а в «общественное собрание» (клуб). Там всегда были дежурные старшины. Я по телефону обратился к губернатору Князеву, описал ему весь ужас виденных мною избитых и израненных юношей и просил его распорядиться об отправке их в больницу. Всё это было, разумеется, совершенно необычно. Губернатор растерянно и достаточно сухо «поблагодарил за сообщение». Он действительно отдал распоряжение о переводе избитых в больницу, где я их и увидел на следующий день.

В течение нескольких дней циркулировали слухи, что погрому подвергнется со стороны какой-то «чёрной сотни» моя квартира. Но дальше разговоров дело не пошло. Слишком очевидно и широко нарастало освободительное движение. Оно как-то самочинно стало проявляться даже в том, где и в чём его менее всего можно было ожидать. В Костроме, как во всяком губернском городе, ещё с гоголевских времён, существовал клуб, по своему уставу именовавшийся «общественным собранием». Его подлинным содержанием была игра в карты, в пределах допускаемой законом степени азартности. Кроме карточной игры, в клубе процветал буфет и имелись мало кого интересовавшие библиотека и читальня. Но с 1904 г. сначала понемногу, а затем всё более заметно стал нарастать интерес именно к клубной библиотеке. Обычно пустые в прежние годы обширные залы читальни стали местом, куда заходили не карточные завсегдатаи, а служащие губернского земства, адвокаты, врачи и прочие «разночинцы». В соответствии с возросшими запросами клубная администрация, имея на это ранее не использованные средства, расширила список получаемых газет, журналов и вновь выходивших книг. Совет старшин, подчиняясь духу времени, стал устраивать литературные вечера. Уже не для еженощной игры в карты, а для пользования библиотекой и кабинетами для чтения стали вступать в клуб новые члены. И однажды, при очередном переизбрании совета старшин клуба в его состав были избраны популярные в городе присяжные поверенные Огородников и Доброхотов, земцы и врачи. В числе их, к немалому моему изумлению, оказался и я.

Совершенно чуждый буфетным и карточным делам, я старался оправдать оказанную мне честь и доверие содействием расширению культурно-просветительной стороны в жизни и деятельности клуба. В нём были организованы публичные лекции на злободневные общественно-политические темы, которые читали приглашённые из Москвы профессора и литераторы (Шершеневич[109]109
  Шершеневич Габриэль (Гавриил) Феликсович (1863–1912) – правовед, профессор Казанского и Московского университетов; один из ведущих идеологов и автор программы кадетской партии, депутат 1-й Государственной думы.


[Закрыть], Гольцев[110]110
  Гольцев Виктор Александрович (1850–1906) – правовед, литератор, публицист, сотрудничал в «Русских ведомостях» и «Вестнике Европы», в «Русской мысли»; земский деятель.


[Закрыть] и др.). Вскоре весь центр тяжести клубной жизни переместился в эту новую область.

В этот период окончательно сформировались и определились мои политические взгляды, и я сделал свой выбор относительно партийной принадлежности. Я не счёл для себя приемлемым стать, как моя сестра Евгения, её муж и мой друг Константин Осипович Левицкий и брат мой Яков, на сторону революционных марксистов, в особенности большевиков. В это время формировались другие партии, которые были мне ближе по своим задачам и методам борьбы.

В 1904–1905 гг. вокруг журнала «Освобождение»[111]111
  Еженедельный журнал либерального направления, 1902–1905 (Штутгарт, Париж), 79 номеров, редактор П. Б. Струве.


[Закрыть] возникла нелегальная политическая организация «Союз освобождения», объединившая представителей интеллигенции и земских либералов. Во многих городах появились отделения этой организации. «Союз освобождения» ставил своей задачей добиться установления в России конституционной монархии, введения всеобщих выборов, равенства всех людей перед законом, невзирая на их национальность, расу, пол, вероисповедание и сословную принадлежность, а также защиту интересов трудящихся и т. д. Председателем «Союза освобождения» был избран земский деятель И. И. Петрункевич[112]112
  Петрункевич Иван Ильич (1843–1928) – земский деятель, юрист, организатор земских съездов 1870-х гг., один из лидеров кадетов, редактор газеты «Речь». После 1917 – эмигрант.


[Закрыть]. Я принял активное участие в создании «освобожденческого» кружка в Костроме. В разгар революционных выступлений 1905 г. «освобожденцы», как нас тогда называли, приняли на своём съезде программу, включавшую требования принудительного отчуждения части помещичьей земли и передачи её крестьянам, введения 8-часового рабочего дня и т. д. После опубликования в июне 1905 г. закона об учреждении высшего законосовещательного представительского органа России – Государственной думы и положения о выборах в неё, «Союз освобождения» высказался за участие в работе первого российского парламента и за создание на основе своего «Союза» совместно с «Союзом земцев-конституционалистов» Партии конституционных демократов (кадетов) или Партии народной свободы. Я стал одним из организаторов ячейки кадетской партии в Костроме. А на стороне большевиков самое активное участие в революционных событиях этого периода приняли мои братья Яков и Сергей, а также Левицкие[113]113
  О революционной деятельности в этот период брата Захария Григорьевича – Якова см. архивные документы в Приложении № 4.


[Закрыть].

После октябрьских событий 1905 г. (всероссийская политическая стачка; волнения в армии и на флоте, крестьянские выступления и т. д.) запросы на обсуждение злободневных общественно-политических вопросов стали проявляться не только в Костроме, но и в ряде других наиболее затронутых кооперативным движением сельских местностях. С такими запросами обращались в книжный склад губернского земства, которым ведала замечательно преданная идее культурного просвещения населения А. Дм. Лапотникова. Она сумела сгруппировать вокруг себя молодых сотрудников, составлявших библиотеки для сельских кредитных и сельскохозяйственных кооперативов, для потребительской кооперации, для возникавших среди сельской молодёжи кружков самообразования. Лапотникова апеллировала к чувству долга всякого интеллигента перед народом, когда в соответствии с поступавшими к ней с мест просьбами обращалась с указанием на необходимость выехать и прочитать лекцию или провести собрание в том или ином сельском центре. В ноябре и декабре 1905 г. мне тоже пришлось выезжать по указанию Лапотниковой для лекций о задачах земства, а также о задачах переустройства государственного строя.

Один из таких выездов мне особенно памятен. Это было во второй половине декабря. Нужно было отозваться на просьбу кружка молодых клиентов книжного склада в селе Минском о проведении у них собрания о задачах государственного переустройства. Я выехал под вечер. Извозчик, мой большой приятель, преданный передовому общественному движению, в пути при начавшейся метели сбился с дороги. Довольно долго мы плутали и лишь поздно вечером заехали в Пушкино, где пришлось заночевать. На следующий день – это было воскресенье – всё же я добрался до Минского и провёл собрание. Народу собралось полная изба, слушали с большим интересом, завязалась очень оживлённая беседа. В это время в избу вошла группа возбуждённых пожилых крестьян, которые громко потребовали, чтобы я сказал, кто я такой, откуда приехал, кто меня прислал. Я спокойно ответил на их вопросы. Тут мне передали, что привезший меня извозчик настойчиво просит меня выйти к нему во двор. Когда я вышел, он решительным тоном, хотя и вполголоса, сказал, что моя шапка и шуба уже у него в санях, и что я должен немедленно идти задворками к ним. Я пытался его успокоить, обратить в шутку его чрезмерную настороженность, но он решительно потащил меня за постройки, провёл к саням, где нас ждал один из молодых устроителей собрания, и лишь только мы сели в сани, без дороги, через заснеженное поле выехали за деревню. Только после того, как мы выехали на большую дорогу, уже далеко от села, извозчик рассказал мне, в чём дело. В ожидании собрания у нескольких известных в селе черносотенцев собралась целая группа их единомышленников из других сёл. Пока я делал доклад, они ходили по избам и созывали людей, чтобы расправиться с приезжим смутьяном. Им удалось собрать большую толпу на берегу Волги. Они кричали этой толпе, что со смутьянами теперь расправа короткая: топить их в Волге! Мой извозчик был свидетелем, как принялись рубить большую прорубь в реке у спуска дороги. Тогда он прибежал и, посоветовавшись с хозяином избы, где было собрание, решил немедленно увезти меня другой дорогой из села. Когда мы приехали в Кострому, возница мой облегчённо вздохнул и благословил судьбу за то, что мы благополучно выбрались из беды.

На других собраниях в Шунге, в Самети, где мне приходилось выступать, черносотенные группы угрожающе собирались у избы, где шло собрание, бросали в стены камни, но разбегались, когда участники беседы организованно выходили, чтобы дать им отпор.

В начале 1906 г. при отборе выборщиков для избрания на губернском съезде членов в Государственную думу я оказался в числе избранных от города Костромы. Помню, как в день заключительного заседания губернского съезда выборщиков рано утром ко мне на квартиру совершенно неожиданно пришла целая группа, человек семь-восемь, пожилых крестьян-выборщиков от более далёких уездов – Кологривского, Макарьевского и других, и один из них от имени всей группы обратился ко мне с сообщением, что они хотели бы меня выбрать в члены Государственной думы, так как, слушая выступления на съезде, они увидели, что я понимаю народные нужды и крестьянское дело, но «вот говорят, что ты еврейского происхождения. Не томи наши души, скажи: жид ты или не жид?»[114]114
  Атеист по мировоззрению, Захарий Григорьевич был крещёным и во всех дореволюционных документах числился лицом православного вероисповедания.


[Закрыть]. Я ответил, что в Государственной думе я честно и настойчиво, насколько хватит сил и умения, буду отстаивать те взгляды, которые развивал в своих выступлениях на губернском съезде. Но я должен быть уверен, что я опираюсь на согласие со мною моих избирателей, а в числе моих основных убеждений стоит признание полного равноправия всех граждан, независимо от их происхождения и веры. Поскольку они такого равноправия не признают, задавая мне свой вопрос, то я прошу их за меня не голосовать.

Невзирая на это, все они, по-видимому, подали голос за меня, т. к. в числе избранных от губернии членов первой Государственной думы оказался и я.

После избрания в члены Государственной думы нас приветствовали в костромском клубе (общественном собрании) и в губернском земстве. Всего от Костромской губернии в Думу были избраны шесть человек. Из них двое – от крестьян: П. Д. Горохов (52 лет) и И. В. Замыслов (32 лет); один депутат – от рабочих: А. И. Смирнов (25 лет); один земский деятель от дворян – П. А. Сафонов (38 лет) и двое представителей разночинной интеллигенции: присяжный поверенный Н. А. Огородников (34 лет) и, наконец, – я. Мне тогда было 36 лет. Все шестеро представляли одну и ту же партию – кадетскую. По инициативе Николая Александровича Огородникова мы, вновь избранные члены Думы, обратились по телеграфу к графу Витте, бывшему главой правительства, с требованием вернуть из ссылок и выпустить из тюрем всех тех, кто оказались выбранными в члены Думы.

После выборов я продолжал вести свою обычную работу в земстве. Только за неделю до открытия Государственной думы, намеченного на 27 апреля, мы выехали из Костромы. Чтобы попасть на вокзал, нужно было переправиться через Волгу. У переправы при спуске с Молочной горы собралось много народа, чтобы проводить нас. Среди собравшихся были приехавшие на рынок крестьяне, были кооператоры из Самети и Шунги, но было много и горожан, земских служащих и участников предвыборных собраний. Когда паром начал отчаливать, последнее напутственное слово сказал один немолодой крестьянин-кооператор: «Стойте крепко за народное правое дело, не страшитесь никаких угроз, мы всем народом постоим за своих посланцев. Ни один волос не упадёт с вашей головы, не допустим этого». С парома в ответ неслись наши благодарности за доверие: «Всё, что в наших и ваших силах, всё, что сможем для пользы народа, постараемся сделать». Паром всё удалялся от берега, уклоняясь вниз, сносимый течением.

Потом мы ехали в поезде. Как живо встают в моей памяти эти минуты! Я смотрел из окна вагона на мелкие поросли ольхи и ивняка, на болота, поросшие тощими соснами, на редкие разработки торфа. Удастся ли увидеть вместо этой тощей, убогой картины бесконечных пространств «неудобной», бросовой земли осушенные пространства лугов и возделываемых полей, «устроенные» леса, рациональную добычу торфа? Доживу ли до такого времени? Ближайшее будущее казалось неясным, смутным…

По приезде в Петербург на первое время я остановился вместе с другими депутатами от Костромы. До начала работы Думы шла организация фракций, в том числе фракции депутатов, примыкавших к Конституционно-демократической партии. Я принял деятельное участие в налаживании её работы. Ближайшими и несомненными, в моих глазах, задачами, стоявшими перед Думой, как законосовещательным органом, было установление и упрочение фундамента политической свободы и равноправия людей без различия социального положения, пола, нации и расы. Это требовало не только настойчивого труда, но и известного опыта, знаний. Мне казалось, что мои усилия более всего будут плодотворны при объединении их с силами наиболее авторитетных знатоков конституционных основ, таких, как Ф. Ф. Кокошкин[115]115
  Кокошкин Фёдор Фёдорович (1871–1918) – юрист, публицист, редактор газеты «Новь»; преподаватель Московского университета. В 1917 государственный контролёр Временного правительства. Убит анархистами.


[Закрыть], Г. Ф. Шершеневич, Л. И. Петражицкий[116]116
  Петражицкий Лев Иосифович (1867–1931) – юрист, профессор Петербургского университета. Один из редакторов журналов «Право» и «Вестник права». На II съезде кадетской партии избран в ЦК. В 1918 эмигрировал в Польшу, был профессором Варшавского университета.


[Закрыть], М. М. Винавер[117]117
  Винавер Максим Моисеевич (1863–1926) – присяжный поверенный; председатель гражданского отделения Юридического общества; член ЦК кадетской партии, депутат 1-й Государственной думы.


[Закрыть] и другие деятельные члены фракции партии кадетов.

Как и в предыдущие, 1892–1903 гг., я понимал первостепенное значение работы по объединению рабочего класса, по созданию и развитию той силы, которая в борьбе с абсолютизмом и реакцией в состоянии будет нанести по ним решающие удары. Но успеху этой борьбы могло содействовать на каждом её этапе также и ослабление опор, поддерживающих прочность самодержавного строя. Одною из существенных опор царизма и реакции была политическая отсталость, инертность близких к народным крестьянским массам местных людей, объединявшихся вокруг земского дела, поднявшихся до отстаивания интересов устроения местной жизни (местного дорожного строительства, земской школы, врачебно-санитарного дела, агрономии, кооперативного движения), защиты их от произвола и подавления со стороны бюрократического строя. Эти местные силы нужно было из опоры самодержавия сделать силой, борющейся с ним. Именно это осуществлялось в то время путём мобилизации аморфных групп, не способных примкнуть к более решительным революционным течениям. Помочь этим группам усвоить уроки борьбы за политическую свободу, закрепить их отход от самодержавного строя – таково было то реальное дело, которое делалось в то время в 1-й Государственной думе Партией народной свободы.

По своей земской деятельности я лично знал наиболее искренних, честных и демократически настроенных людей из кадетской партии, таких, как М. М. Винавер и Дмитрий Иванович Шаховской.

Ещё до открытия заседаний Государственной думы состоялся ряд заседаний фракции кадетов. К ней примкнули представители «национальных меньшинств» (татарского народа Казанской губернии, Крыма, украинцы и другие). Между прочим, вспоминается случай, показывающий, как обострённо было стремление к национальному равноправию и как чутко реагировали представители малых народов на подчас бессознательное третирование высококультурными представителями великорусского народа сограждан иной национальной принадлежности. Это было на первом собраний фракции кадетов, на котором собралось уже более сотни членов Думы. Временно председательствовал старейший по возрасту Иван Ильич Петрункевич. Ф. И. Родичев, характеризуя в своём выступлении реакционные действия правительства, назвал их «татарщиной». Вслед за речью Родичева слово попросил один из членов Думы от Казанской губернии. Он, как и его соплеменники, был в национальном костюме. Поднявшись, он прочитал на французском языке протест против допущенного Родичевым оскорбления татарского народа: «Je regrette profondément que le nom de notre nation pronouncé ici dans une epithète si malheureuse, si odieuse».

До открытия Государственной думы оставалось немного дней. Шла напряжённейшая работа по организации и подготовке выступлений членов фракций. В составе кадетской фракции было значительное число представителей земств, в том числе, между прочим, известный организатор секции общественной медицины на Пироговских съездах врачей Василий Иванович Долженков[118]118
  Долженков Василий Иванович (1842–1918) – организатор секции общественной медицины на Пироговских съездах врачей; земский и общественный деятель, лидер кадетов в Курской губернии.


[Закрыть]. Многие знали меня по участию в земских съездах и по работе в земствах Петербургской, Вологодской и Костромской губерний. При избрании бюро фракции, оказавшейся в Думе самой многочисленной, я был избран секретарём[119]119
  Вопросы истории. 1990. № 5. С. 103–104.


[Закрыть]. Мне пришлось вести очень большую организационную работу по подготовке и созыву собраний фракции, по записи вновь вступивших во фракцию членов и пр. В то же время в качестве секретаря фракции я в составе её президиума постоянно участвовал в выработке проектов всех её предложений и формул перехода к очередным делам, вносимых фракцией на рассмотрение Государственной думы, а также проектов постановлений. На меня было возложено ведение переговоров и согласование общих выступлений в Думе с партиями трудовиков и социал-демократов. Нужно сказать, что депутаты от польских губерний организовались в отдельную думскую фракцию «представителей Польши». С этой фракцией мне пришлось довольно часто встречаться, чаще всего – по их инициативе, реже – по поручению нашей фракции.

Первым делом, требующим согласования, был вопрос о президиуме Думы. Весьма нелегко было добиться единодушия по кандидатурам заместителей председателя и секретарей. По обнародованному правительством порядку открытие Думы должно было начаться 27 апреля 1906 г. слушанием «тронной речи» царя, и только после этого Дума должна была приступить к выборам председателя и всего президиума. Вместо того чтобы самому царю прибыть в Государственную думу и прочитать там свою речь, каждый из членов Госдумы получил именное приглашение явиться в Зимний дворец для слушания «тронной речи». В указанный час я пришёл ко входу с набережной в Зимний. После тщательной проверки документов с подчёркнутым внешним почтением члены Думы собрались в зале нижнего этажа, а затем в сопровождении придворных чинов проведены в большой зал для торжественных царских приёмов. Очевидно, не случайно, а с расчётом показать мощь царской власти и её опоры – воинской силы, нас провели через анфиладу залов, где происходили упражнения под командой великих князей отборных дворцовых и гвардейских воинских команд. Бряцание оружия, блеск и лязг шашек под громкие команды офицеров, не обращавших никакого внимания на проходивших «народных избранников», должны были вызвать у членов Думы чувство бессилия перед монаршей властью.