Текст книги "Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути"

Снова Петербург (1909–1914)

Период жизни в Петербурге в 1909–1914 гг. отличался от моей жизни в Вологде и в Костроме тем, что основное содержание моей деятельности не было связано с одним стержневым занятием, с работой земским санитарным врачом, с постоянным ощущением себя частью земского строительства, земским человеком, одним из сотоварищей по борьбе за развитие земского дела. Вырванный административным произволом из работы в Костромском губернском земстве, я нашёл в Петербурге сначала занятия в городской санитарной комиссии. Здесь не было атмосферы содружества и товарищества в общем труде, а на всём лежал отпечаток казённо-бюрократического чинопочитания, и я не чувствовал дружеской поддержки в попытках создать печатное издание для объединения санитарной городской организации или в стремлении положить начало коллегиального органа наподобие земских санитарных советов. Но среди специалистов здесь я ближе узнал целый ряд лиц, серьёзно преданных своей специальности.

В Петербурге имелись виды на некоторые литературные работы, в частности, Дм. Дм. Протопопов[146]146
  Протопопов Дмитрий Дмитриевич (1864–1918) – присяжный поверенный, литератор, издатель журналов «Финляндия», «Волостное земство», «Городское дело», «Земское дело»; член ЦК и секретарь Петербургского городского комитета партии кадетов.


[Закрыть] предлагал постоянное сотрудничество в журнале «Городское дело». Кроме того, ко мне, как к автору брошюры «Холера и оздоровление русских городов», обратился председатель С.-Петербургской санитарной комиссии В. О. Губерт с предложением взять на себя налаживание мероприятий по борьбе с холерой в столице. В предварительных переговорах со мною по этому вопросу Губерт согласился с моими соображениями о придании общественного, а не бюрократического характера проводимым мерам и об издании печатного органа, который бы освещал текущие задачи и итоги деятельности всей санитарной организации за каждый период.

Такое печатное издание должно было способствовать объединению всех звеньев городской санитарно-противоэпидемической организации и облегчать общественный контроль за её деятельностью. Но на деле вся обстановка в городской санитарной комиссии была совершенно не такая, как в земских санитарных организациях. Атмосфера канцелярско-бюрократического чинопочитания и субординации чрезвычайно затрудняла успех дела. Сама колоритная фигура самовластного председателя комиссии Губерта менее всего внушала мысль об общественной, коллективно работающей организации. Самовосхваление, реклама, грубое попрание достоинства подчинённых ему санитарных врачей – таковы были характерные черты Губерта.

В отношении ко мне он старался держаться либерально, хотел казаться простым, предупредительным, оказывал содействие всякому общественному начинанию. Он, по-видимому, очень дорожил (и даже видел какую-то выгоду для себя в том), чтобы я работал в его кабинете, где для меня был поставлен отдельный письменный стол. Мне казалось, что в нём живёт незаглохшая потребность, хотя бы иногда быть искренним, каяться в своей грубости, даже жестокости в обращении с людьми. Ему чрезвычайно импонировала моя прямота и резкость в отзывах о его тщеславии, генеральской заносчивости. Наблюдая его, я в то же время ценил его настойчивость, темперамент в работе. Если ему нужно было напечатать статью, составить отчёт, он заставлял работать других, но и сам не прерывал работу, всю ночь напролёт перечитывал корректуры. Какая-то неукротимая сила и жажда к выдвижению, к карьере, тщеславие – были в нём основной пружиной. Во всём, что бы ни делалось, ни писалось, приоритет должен был быть обеспечен за ним. Но я видел и ценил в нём способность проявлять стремление помочь попавшему в беду человеку, отдаться чистому и бескорыстному делу помощи больным детям, удручённым горем матерям. Организовав в Обществе охраны народного здоровья отдел летних колоний для туберкулёзных детей, он с искренним благожелательством и вниманием часами выслушивал матерей при отборе детей в эти колонии, исследовал детей, лично оказывал всевозможную помощь. Иногда, впрочем, мне казалось, что в его отношении ко мне играет роль всё то же его стремление к саморекламе. Вот, мол, какие люди работают с ним, с Владиславом Осиповичем Губертом – не только чиновные генералы, но и члены 1-й Государственной думы, гонимые правительством за всеми признаваемую неподкупность, общественную чистоту и безупречность.

Помню случай, когда, занимаясь за своим столом, я был невольным свидетелем, как отвратительно, по-генеральски грубо и неприлично распекал он старшего санитарного врача, явившегося к нему с докладом. Сам он сидел в кресле, а докладчик стоял перед ним. Он не выслушивал никаких доводов, а кричал, называл делаемые предложения глупыми и, наконец, приказал врачу замолчать, уходить и выполнять, что приказано.

Когда старший санитарный врач, который, впрочем, и сам примерно в таком же стиле, по-петербургски, а не «по-земски» принимал своих подчинённых, вышел, я собрал свои бумаги, подошёл к Губерту и совершенно спокойно сказал, что ухожу и больше работать в городской санитарной комиссии не буду, т. к. не желаю подвергаться риску попасть в такое недостойное положение, в каком только что был старший санитарный врач. Губерт реагировал на моё заявление совершенно неожиданным припадком раскаяния. Прямо молил меня не уходить, не бросать начатого дела. Бранил свой характер, каялся в своей несдержанности, распущенности. Согласился впредь выслушивать все доклады и предложения не единолично, а в президиуме совещания организации врачей. В состав такого президиума тут же просил войти меня.

Со второй половины 1909 г. удалось наладить регулярный выход двухмесячных обзоров, охватывавших все стороны деятельности учреждений и совещаний С.-Петербургской городской санитарной комиссии, которые издавались в виде «Материалов к отчёту санитарной комиссии за 1909 год». Это делало все виды деятельности всех санитарных служб доступными общественному контролю и взаимной критике, приучало и городских санитарных врачей к критической оценке своей работы и к постоянной проверке правильности и обоснованности поставленных перед ними задач и планов, т. е. вело к первым шагам перехода от бюрократически-чиновничьего отношения к санитарному надзору – к общественному санитарному строительству.

В каждом выпуске давался возможно полный и всесторонний статистический материал о показателях санитарного состояния населения, об инфекционной заболеваемости по частям и участкам города; давались табличные материалы о деятельности санитарных врачей по жилищно-санитарному надзору (за дворами, домами, квартирами, прачечными и пр.); по надзору за промышленными и торговыми предприятиями; об амбулаторном обслуживании населения; о надзоре за состоянием ночлежных домов. Последней группой врачей руководили К. В. Караффа-Корбут[147]147
  Караффа-Корбут К. В. – санитарный врач, философ, автор трудов по проблемам, стоящим на стыке науки и идеологии (биологии, генетики, антропологии, этнографии), входящим в так называемую супернауку («Komplexwissenschaft») – евгенику.


[Закрыть] и Н. Ф. Гамалея. В ней были такие врачи, как Крыжевский, Гарон и др.

Очень подробный обзор давался о деятельности городской лаборатории, её бактериологического и санитарно-химического отделений, по исследованию пищевых продуктов и воды.

В особом отделе давались сведения о деятельности городских изоляционных убежищ и об итогах работы родильных домов. Большое внимание уделялось мерам по контролю за водоснабжением. За 1909 г. было издано три составленных мною двухмесячных обзора и за 1910 г. – четыре. Независимо от работы по изданию этих обзоров, всё время, пока в городе были холерные заболевания (с 9 июня по ноябрь), в конце каждого дня я к вечеру составлял ежедневный бюллетень о холере в Петербурге, в котором давалась точно проверенная сводка за день всех сведений о холерных и подозрительных по холере заболеваниях, о числе холерных больных, поступивших в больницы, обо всей противохолерной работе.

С ноября 1909 и в течение всего 1910 г. взамен этого ежедневного холерного листка под моей редакцией составлялось и рассылалось еженедельное печатное издание, носившее название «Краткие сведения о деятельности С.-Петербургской городской санитарной комиссии». Кроме табличных данных за каждую неделю в них помещались текстовые обзоры. Составление этого еженедельника размером от одного до двух с половиной печатных листов требовало от меня постоянного личного общения с руководителями различных учреждений. На этой почве у меня составилось хорошее знание положения дела в больницах и санитарных организациях города, а также личное знакомство со многими ведущими санитарными работниками Петербурга (В. И. Яковлев, В. П. Кашкадамов[148]148
  Кашкадамов Василий Павлович (1863–1941) – гигиенист, работал у И. П. Павлова, руководил работой по борьбе с чумой; приват-доцент Женского медицинского института в Петербурге, профессор гигиены в Государственном институте медицинских знаний. В 1904–1918 занимал различные посты в Петербургском санитарно-эпидемиологическом бюро.


[Закрыть], Тылинский, Посадский и др.).

Характерным для Губерта поступком было помещение в вышедшем под его фамилией отчёте о холере в виде отдельной главы написанного мною и с сохранением моего авторства очерка «Холерная эпидемия в 1909 году в Петербурге в графических изображениях». При этом, как опытный плагиатор, Губерт, поместив в качестве своей статьи мою работу, сделал в ней подстрочное примечание: «При составлении графических изображений свой труд и знания приложил 3. Г. Френкель, за что приношу ему благодарность». Фактически же я не только составил графики, но и написал всю статью, которую он перепечатал без каких бы то ни было изменений и добавлений.

В конце лета 1909 г. я получил письмо от сестры о тяжёлом состоянии здоровья отца. После случайного ранения пальца ноги у него началось нагноение и угрожала гангрена. Я взял временный отпуск, Губерт очень отзывчиво отнёсся к моей беде. Я приехал в Попенки. Отец был в полном сознании, хотя и лихорадил. На стопе действительно обозначились явления гангрены. По совету моего товарища по гимназии земского врача Яроша, навещавшего тогда отца, я немедля отправился в Киев. Там разыскал рекомендованного Ярошем профессора-хирурга и упросил его немедленно ехать со мною в Попенки. Ему это было очень трудно, но он всё-таки после рабочего дня в клинике выехал со мною.

Была прохладная звёздная ночь, когда мы ехали на лошадях из Остра. Не без удивления я обнаружил, что мой спутник-хирург не хуже меня ориентируется в звёздном небе: он называл созвездия и с глубоким интересом отдавался созерцанию мирового пространства над нами. Обследовав отца, он объявил ампутацию голени неизбежной и посоветовал перевезти отца для операции в земскую больницу в Козелец. На следующий день он уехал. Я старался, насколько мог, его отблагодарить. Невыносимо больно и жалко было мне отца. Он, невзирая на свой восьмидесятилетний возраст, проявил удивительное мужество. Я обнимал его голову и переживал все его мысли и чувства, как мои собственные, я ощущал себя его частью, его продолжением.

Дело с операцией несколько затянулось. Я должен был вернуться в Петербург. Операция прошла благополучно. После возвращения отца из больницы трудное дело ухода за ним, перевязок, заказа для него специального кресла, в котором он целые дни передвигался по усадьбе, взяла на себя моя сестра Соня, которой помогала девочка-подросток лет 12–13 из деревни, специально нанятая, чтобы возить кресло. Когда летом 1910 г. я навестил отца, я был поражён, как любовно ухаживала эта девочка за ним. Отец платил ей за этот внимательный, терпеливый уход трогательной нежной привязанностью. Она усаживала его в кресло, передвигала его по дому, возила его по усадьбе. Когда его зрение утомлялось, и ему было трудно читать, она часами читала ему вслух газеты, журналы, новые сельскохозяйственные книги.

Лето 1909 г. мы прожили на Старопарголовском проспекте в Лесном во временно свободной квартире профессора Политехнического института П. Б. Струве[149]149
  Струве Пётр Бернгардович (1870–1944) – экономист, философ, историк, публицист. Теоретик «легального марксизма», один из лидеров кадетов, редактор журналов «Освобождение», «Русская мысль». После 1917 – эмигрант.


[Закрыть]. В это время на Большом Сампсониевском проспекте (в советское время он назывался проспектом Карла Маркса) строился новый дом № 87. Нам нравилось местоположение этого дома на половине дороги от Лесного до города. Дом был окружён обширными ягодными садами. К осени мы сняли в этом доме квартиру в третьем этаже, выговорив при этом право устроить на прилегающем участке небольшой садик для собственного пользования. Как только закончилось строительство, мы переехали в эту квартиру в которой прожили до лета 1914 г., когда смогли перейти в свой дом, построенный на Васильевской улице в Лесном (с середины 30-х до середины 60-х гг. она называлась улицей Отдыха, а ныне это – Светлановский проспект).

Возможность осуществить постройку этого дома первоначально появилась в связи с получением некоторой суммы гонорара за вышедшие в 1913 г. в издательстве К. Рикеро мои «Очерки земского врачебно-санитарного дела». Остальную необходимую сумму мы получили в кредит под вторую закладную. Много труда и забот вложили мы с женой в постройку собственного дома. Особенно много волнений переживала в связи с заботами по постройке дома Любовь Карповна. В нём она прожила всю дальнейшую свою жизнь до самого дня своей смерти 13 июня 1948 г.

В первые месяцы 1910 г. немало затратил я времени и труда на изучение экспонатов обширной выставки по борьбе с пьянством, устроенной при Русском обществе охраны народного здравия Комиссией по борьбе с алкоголизмом. Главным двигателем при устройстве этой выставки был всё тот же Губерт. Но в настоящем смысле душою и вдохновителями выставки были известные борцы с алкоголизмом – доктора Григорьев и Новгородцев. На меня были возложены нелёгкие обязанности секретаря экспертной комиссии по оценке всех экспонатов выставки. Пришлось писать проекты постановлений по экспонатам каждого из учреждений, давших для неё материалы. Особую ценность представляли практические материалы отдела Государственной винной монополии (казённой продажи вина) и работы финского профессора Ляйтинена. Замечательно наглядную большую, собственноручно выполненную таблицу выставил В. В. Подвысоцкий[150]150
  Подвысоцкий Владимир Валерьянович (1857–1913) – профессор патолог, эндокринолог, директор Института экспериментальной медицины в Петербурге (1905–1913); организатор Русского отдела на Международной гигиенической выставке в Дрездене (1910–1911) и генеральный комиссар Всероссийской выставки по гигиене (1912). Создал научную школу патологов и микробиологов.


[Закрыть]: «Изменения в ганглиозной нервной клетке коры головного мозга» (по препарату, изготовленному из коры головного мозга умершего от опоя).

В экспертной комиссии пришлось работать совместно с Иваном Андреевичем Дмитриевым, Дмитрием Петровичем Николаевским и др.

С 1910 г. я принимал регулярное участие в заседаниях редакционной коллегии журнала «Городское дело», редактором которого был Л. А. Велихов[151]151
  Велихов Лев Александрович (1875–1940?) – юрист, кадет, депутат 1-й Государственной думы. Один из инициаторов издания журналов «Земское дело» и «Городское дело», участник Первой мировой войны; в 1915 вошёл в состав Военной комиссии Думы. После Октябрьского переворота преподавал в вузах Новочеркасска и Ростова-на-Дону В 1938 арестован и осуждён на восемь лет лагерей. Дальнейшая его судьба неизвестна.


[Закрыть], и журнала «Земское дело», редактировавшегося В. С. Голубевым[152]152
  Голубев Василий Семенович (? – 1911) – писатель. До 1894 – в ссылке в Восточной Сибири за пропаганду среди рабочих. Вступив на земскую службу, редактировал орган Саратовской управы «Земская неделя». С 1904 редактировал ряд изданий в Петербурге, с 1908 – член редколлегии «Земского дела».


[Закрыть].

Фактической направляющей и руководящей силой в обоих журналах был Д. Д. Протопопов, один из членов издательского кружка, составленного рядом общественных деятелей, вложивших часть своего капитала в издание этих журналов.

Во второй половине лета выставочный комитет Южнорусской областной выставки, устроенной Екатеринославским земством, пригласил меня в состав экспертного совета по оценке экспонатов. Поездку в Екатеринослав (Днепропетровск) я совместил с отпуском. Всей семьёй мы приехали в Попенки. Оставив там двух младших дочерей, мы с Любовью Карповной и старшей дочерью Зиночкой, тогда уже десятилетней девочкой, поехали в Екатеринослав. От Киева до Александровска (с 1921 г. – Запорожье) мы плыли на пароходе, а оттуда ехали по железной дороге. Из Александровска мы съездили осмотреть пороги, переехали на остров Хортицу, осмотрели те места, где 15–20 лет спустя была сооружена Днепровская гидроэлектростанция.

Выставка Южного края представляла для меня огромный интерес. Там были впервые выставлены тракторные плуги и крупные сельскохозяйственные орудия, предназначавшиеся для сельской кооперации. Специально изучив все экспонаты, отчёты и издания по земской медицине уездных и губернских земств Екатеринославской, Харьковской и других губерний, я составил их сравнительный обзор и оценку. Из Екатеринослава мы проследовали на пароходе в Одессу. По пути, в Херсоне, провели исключительно жаркий день у Евгения Ивановича Яковенко. При своей квартире он устроил и хорошо обставил санитарную лабораторию и отдавал много времени исследованиям воды и почвы. По его почину в городе, в школах, у пристани были поставлены фонтанчики для питья воды.

В Одессе я виделся с Николаем Петровичем Василевским, познакомился со всей постановкой Одесской городской санитарной организации и с разработкой заболеваемости, осматривал поля орошения; несколько раз подолгу осматривал Одесскую южнорусскую выставку. Из Одессы мы вернулись в Попенки и, пробыв там несколько дней, возвратились в Петербург.

В Попенках я видел в последний раз свою мать. Как всегда, она несла огромную работу по хозяйству. Я не видел человека более трудоспособного, трудолюбивого и доброго, чем наша мать. С раннего рассвета до поздней ночи она была непрерывно занята. Сама стирала бельё, мыла полы, месила в деже тесто и пекла хлеб на всю неделю, стояла помногу часов у русской печи. Она не только стряпала и обед, и ужин, но и готовила пойло для коров и свиней, доила коров и в то же время каким-то образом находила силы, чтобы успеть работать в огороде: выбирать огурцы, полоть, окучивать и т. д.

Нас, детей, было десять, но мать любила всех одинаково глубоко, нежно, деятельно. Расчёсывала, мыла в корыте. Когда приходило время кому-нибудь из нас уезжать, мать заранее горевала, украдкой плакала безутешно. Мы старались утаить от неё день отъезда, чтобы меньше причинять ей горя.

Со вниманием выслушивала наша мама все наши, ей одной доверяемые рассказы о неудачах и угрожающих неприятностях, ободряла и старалась внушить надежду, а сама роняла при этом слёзы. И на этот раз мой отъезд со всей моей семьёй после недолгого пребывания вызвал слёзы и огорчение матери. К тому же, она незадолго перед тем простудилась и жаловалась на боль в ухе. Вскоре по возвращении в Петербург я получил телеграмму, что болезнь матери приняла чрезвычайно серьёзный характер. Когда приехал из Козельца врач, больная была в тяжёлом забытье и, не приходя в сознание, скончалась. Причиной смерти врач признал нарыв в среднем ухе, прорвавшийся внутрь и вызвавший воспаление мозговых оболочек.

Составление одного за другим выпусков «Материалов к отчёту СПб городской санитарной комиссии», а затем еженедельного «Бюллетеня…» я рассматривал как замену печатного периодического органа для объединения работников и всех учреждений санитарного дела Петербурга в единую организацию, отдающую силы борьбе за успехи своего общего дела. Летом 1909 и в 1910 г. ещё продолжалась в столице холерная эпидемия и эпидемия возвратного тифа. Оживлённый интерес среди санитарных работников вызвал пресловутый закон о принудительном оздоровлении Петербурга. Этот закон, проведённый Столыпиным через законопослушную 3-ю Государственную думу, служил в одно и то же время для посрамления самого принципа самоуправления, «не способного», якобы, двигать даже местное благоустройство. В то же время столыпинское правительство стремилось нажить на «принудительном оздоровлении Петербурга» политический капитал деловитости.

В городской санитарной комиссии постоянно происходили совещания по развитию мер против эпидемий, по изучению холеры, по улучшению контроля за наличием холерного эмбриона в невской воде, по обеспечению работающих по берегам Невы каталей и грузчиков кипячёной водой, по более действенному санитарному наблюдению за появлением эпидемических заболеваний в ночлежных домах. И хотя все эти совещания, комиссии и подкомиссии носили характер обычной бюрократической возни и шумихи, но всё же кое-кому приходилось заниматься составлением «записок», отчётных докладов, научных сообщений и пр. Такими работниками были В. П. Кашкадамов, В. И. Яковлев и привлечённый Губертом в качестве консультанта Н. Ф. Гамалея. Он незадолго перед тем приехал из Одессы. Там он научно освещал задачи работы по борьбе с холерой и по предупреждению чумы, когда вся эта работа велась под руководящим командованием черносотенного градоначальника Зелёного. Вместо таких крупных санитарных деятелей, как Н. П. Василевский, П. Н. Диатроптов[153]153
  Диатроптов Пётр Николаевич (1859–1934) – гигиенист и микробиолог, один из организаторов санитарно-бактериологического дела в России. В 1910 – профессор Высших женских курсов в Москве, затем – кафедры общей гигиены в МГУ с 1928 – председатель учёного совета Наркомздрава.


[Закрыть] при Зелёном подвизался надёжно черносотенный Кияницын. Заслугой Н. Ф. Гамалеи явилось настаивание в Петербурге на необходимости внимания городской санитарной комиссии к организации и поддержанию рационального санитарного контроля и надзора в ночлежных домах. Вместе с выдвинувшимся в это время инициативным молодым гигиенистом К. В. Караффа-Корбутом, Гамалея стал во главе специально созданной группы врачей по санитарному надзору за ночлежными домами. В эту группу вошли несколько молодых энергичных работников, многие из которых позднее выдвинулись в разных отраслях врачебно-санитарной деятельности. Среди них был Яков Осипович Крыжевский, ставший в советский период видным организатором и научным работником в области борьбы с туберкулёзом.

Ещё в 1909 г. у Н. Ф. Гамалеи и К. В. Караффа-Корбута возникла мысль издавать специальный санитарно-гигиенический журнал в Петербурге. Совместными их усилиями эта мысль была осуществлена и с начала 1910 г. журнал стал выходить регулярно. Он, конечно, имел коренное отличие от «Общественного врача», как органа общественно-санитарного направления во всей организации врачебного и санитарного дела в России. Не похож был этот новый гигиенический журнал и на официальный орган Управления главного врачебного инспектора, фактическим редактором которого был М. С. Уваров, – «Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины», хотя многие сотрудники этого «Вестника», да и сам М. С. Уваров, стали сотрудниками «Гигиены и санитарии». Особенностью последнего журнала было полное отсутствие политической направленности. В этом смысле журнал был совершенно «аморфным образованием». Полезной стороной его деятельности было, однако, то, что он создал возможность и способствовал появлению в печати статей многих молодых санитарно-гигиенических специалистов. Это помогло им затем выработать в себе навыки и стремление к литературно-научной работе. В недрах редакции «Гигиены и санитарии» зародилась мысль осуществить издание большого коллективного русского руководства по гигиене.

В письме за подписью Гамалеи, полученном мною в мае 1910 г., с предложением взять на себя составление одного из отделов в этом печатном руководстве указывалось, что в состав редакционного комитета русского «оригинального коллективного руководства по гигиене» вошли: Н. Ф. Гамалея, К. В. Караффа-Корбут, В. П. Кашкадамов, Н. Н. Костямин[154]154
  Костямин Н. Н. – профессор-гигиенист, эпидемиолог, участник борьбы с холерой в Одессе и других городах юга России. В 1921–1922 – ректор Медицинского института в Одессе.


[Закрыть], С. А. Новосельский[155]155
  Новосельский Сергей Александрович (1872–1953) – один из основателей отечественной санитарно-демографической статистики, академик АМН СССР.


[Закрыть], М. С. Уваров и др. Объём издания был определён в 60 печатных листов большого формата со многими иллюстрациями. Была разработана программа, и часть разделов была уже распределена между редакторами. К сожалению, этот проект так и не был осуществлён, но времени на обсуждение подробных программ, на совещания и переговоры было затрачено немало.

Когда в 1910 г. требование санкт-петербургского градоначальника об устранении меня, как политически неблагонадёжного, от службы в городской санитарной комиссии положило предел моей работе в качестве редактора издания «Отчёты и труды городской санитарной комиссии и её учреждений», я целиком ушёл в работу в становившемся в то время на ноги журнале «Земское дело», издателем и главным редактором которого, так же, как и журнала «Городское дело», был Д. Д. Протопопов.

Участие в редакционных заседаниях этих журналов привело к сближению с рядом таких работников, как Голубев, фактически редактировавший «Земское дело», Л. А. Велихов, Б. Б. Веселовский[156]156
  Веселовский Борис Борисович (1880–1954) – историк земства и экономики городского хозяйства, краевед, публицист. После 1917 – профессор МГУ.


[Закрыть] и др. Помимо статей по вопросам земской медицины и санитарного дела я иногда писал передовицы для очередного номера журнала или составлял разделы хроники. Так, в апреле 1910 г. к открытию в Петербурге XI Пироговского съезда врачей мной была написана передовая статья о значении пироговских съездов в развитии земской медицины. Мне кажется, в этой статье впервые было дано обобщение подлинного значения пироговских съездов и правления Пироговского общества для формирования и объединения в единую общественно-санитарную организацию работников земской медицины, как системы и науки по лечебно-профилактическому обслуживанию здоровья населения.

Смерть Голубева была тяжёлым ударом и потерей для журнала «Земское дело». Для меня было большой неожиданностью решение редакционного совета предложить мне редакторство журнала. На основании этого решения Д. Д. Протопопов пригласил меня на должность редактора (с платой по 150 рублей в месяц). Таким образом, с конца 1910 г. мне пришлось много времени отдавать редактированию журнала. Книжки «Земского дела» выходили два раза в месяц. Нужно было редактировать все поступавшие статьи и вести большую переписку с авторами о сокращениях и изменениях, вносимых при редактировании; не только составлять лично для каждой книжки хронику с откликами и заметками редакции по поводу более важных явлений текущей земской жизни, по поводу правительственных распоряжений, законодательных проектов, но и наряду с этим напряжённо обдумывать составление следующего номера, обеспечение его статьями, обзорами, критическими заметками о вновь выходящих книгах.

Часто приходилось обращаться к известным в соответствующей отрасли земского дела авторам с просьбой дать статью для журнала. Составленный номер я выносил на утверждение редакционного собрания. Много времени отнимало чтение корректурных гранок, а затем окончательная сверка свёрстанного номера и получение разрешения на его выпуск.

Во многих земствах, даже губернских, а не только захолустных уездных, у кормила стояли черносотенные заправилы, пришедшие в земства после разгрома революционного движения 1907–1908 гг., чтобы не развивать и не расширять земское дело, а сокращать его. Но и в таких земствах – под напором «низов» – в экономической области, в дорожном строительстве, в строительстве таких земских предприятий, как черепичные и кирпичные или цементные заводы, дело продолжалось. Я тщательно собирал все сведения о росте низовых запросов к земствам и в связи с этим о безостановочном росте земских бюджетов, невзирая на реакционно-погромные устремления новых земских хозяев из дворян типа курских Марковых или екатеринославских октябристов.

Нужно было поддерживать и укреплять бодрое упорное отстаивание задач земского строительства и сплочение вокруг этих задач уцелевших в земствах рядов «третьего элемента». В передовых статьях и в подборе материала для хроники земской жизни, в анализе и обзоре земских бюджетов я сосредоточивал внимание на не прекращавшемся, всё более возраставшем и усиливавшемся росте требований «низов» к земству. По составу своих хозяев и по своей архаической избирательной системе и организации земство не отвечало растущим требованиям культурно-хозяйственного устроения сельской жизни, местной жизни вообще. Я старался внедрить мысль, что не запросы неотвратимого экономического развития стушуются перед отсталостью земского строя, а этот самый строй не устоит перед напором низовых сил и всё более широких проявлений растущей силы низов. Эта мысль пронизывала все страницы каждой книжки «Земского дела», несмотря на все трудности цензурных условий и на все соображения осторожности боязливого издательства. За годы редактирования журнала я систематически изучил организацию местного самоуправления и местных финансов, а также вопросы развития потребительской и кредитной кооперации и страхового дела. Это фундаментальное знание указанных вопросов было мною положено в основу вышедшей уже после Октябрьской революции в 1924 г. книги «Задачи местных волостных органов в деле развития благоустройства».

Почти одновременно с началом работы по редактированию «Земского дела» началась и другая моя деятельность, на несколько лет серьёзно захватившая моё внимание и сама оказавшая большое влияние на последующие этапы моей жизни. По предложению Ивана Андреевича Дмитриева на меня была возложена комиссией Пироговского общества разработка программы Всероссийской выставки по гигиене и врачебно-санитарному делу и составление доклада XI Всероссийскому Пироговскому съезду с обоснованием этой программы. Работая над докладом, я исходил из накопленного мною довольно значительного опыта участия в разработках и подготовке музейно-выставочных материалов для привлечения более широкого внимания к очередным задачам врачебно-санитарного дела, к вопросам организации земской медицины, к разным разделам гигиены и оздоровления условий жизни населения.

Ещё в бытность санитарным врачом в Новоладожском уезде, также, как затем в Нарвском участке в Петербурге, в Вологде и т. д., я всегда видел, как оживлялось внимание участников земских собраний и публики, присутствовавшей на обсуждении моих докладов, если мне удавалось сопроводить свои выступления показом основных их положений на картограммах, на ярких наглядных диаграммах и показательных таблицах.

В ходе подготовки Всероссийской гигиенической выставки встал вопрос об участии России в Международной гигиенической выставке в Дрездене. Правительственным комиссаром по устройству Русского отдела на Дрезденской выставке был назначен профессор В. В. Подвысоцкий – директор Института экспериментальной медицины. В национальном русском отделе этой выставки предполагалось представить экспонаты всех ведомств и министерств, связанных с организацией общественного здоровья, в том числе, по предложению В. В. Подвысоцкого, впервые должны были участвовать и земские организации.

Первоначально это предложение В. В. Подвысоцкого было встречено и правлением Пироговского общества, и земскими врачебно-санитарными организациями отрицательно. Причина крылась в том, что в постоянном отстаивании интересов своего врачебно-санитарного дела от административных притеснений, урезываний и запретов у земских передовых деятелей выработалось отрицательное отношение ко всяким выступлениям «казённой» государственной медицинской организации. Уже сама идея совместного выступления на выставке рядом с «казённой» медициной настораживала руководителей многих земских врачебно-санитарных организаций.

Тем не менее, в выставочном комитете была создана специальная группа по устройству отдела русской общественной медицины. В неё вошли профессор С. С. Салазкин[157]157
  Салазкин Сергей Сергеевич (1862–1932) – биохимик, профессор Женского мединститута (1898–1911), общественный деятель. Был народником, участвовал в революции 1905–1907; входил во Временное правительство; ректор Крымского университета в Симферополе (1918–1924), профессор 1-го Медицинского института (1925–1931). С 1927 – директор Института экспериментальной медицины.


[Закрыть], И. А. Дмитриев, а в качестве секретаря этой группы был привлечён я. На меня легла львиная доля организационной работы. В губернские земства был направлен призыв принять участие в подготовке материалов по земской медицине. Много усилий пришлось затратить, чтобы преодолеть негативное отношение земцев к выставке и убедить их принять в ней участие. Мною были направлены личные письма ко многим деятелям земской медицины, не раз пришлось выезжать на заседания санитарных советов и в личных переговорах убеждать в важности и значении показа достижений русской общественной медицины. Незаменимую помощь в поддержании постоянного порядка во всё возраставшей переписке с земствами, в составлении статистических таблиц, в проверке подсчётов оказывала моя сестра Саша – Александра Григорьевна Черноголовкo[158]158
  Александра Григорьевна (1875–1924) жила в Петербурге, растила пятерых детей. Её муж Григорий Николаевич Черноголовкo – обладатель прекрасного голоса – пел в Мариинском театре, но затем из-за болезни преподавал в гимназии. В 1917 семья выехала, как обычно, на лето в Попенки, но в условиях начавшейся Гражданской войны вернуться в Петроград не смогла, а переехала в Киев. В 1924 Александра Григорьевна умерла от туберкулёза.


[Закрыть]. Она тоже окончила Рождественские курсы Лесгафта по специальности акушер-фельдшерица.