Текст книги "Царское прошлое чеченцев. Власть и общество"

Политика имперских властей по отношению к «инородцам» в России и на Западе

Важнейшей функцией империи в процессе расширения ее территории, включения в свой состав инокультурных компонентов является поиск оптимального режима их интеграции в общеимперский организм. Правительство стремилось сохранить здесь существовавшие до вхождения в состав России местные законы, учреждения, культуру. Как правило, избирался адаптивный способ управления территориями, осторожное и гибкое сочетание сохраняемых традиционных для автохтонного населения норм и порядка жизнедеятельности сложившейся системы отношений с военизированной и жесткой административной системой¹⁶. В широком плане адаптационные процессы, как действие и как состояние, охватывают едва ли не все социальные группы населения и многие сферы жизнедеятельности. Устойчивое развитие регионов в немалой степени зависит от качества, масштабов и глубины восприятия людьми ценностей и новшеств, привносимых модернизацией их традиционной жизни. Отсутствие концептуального понимания и надежной правовой основы адаптационных процессов, как свидетельствует история Императорской России, создавало искушение использовать насилие для создания и применения адаптационных механизмов. Навязанные сверху реформы в основном сопровождались болезненной ломкой традиционного образа жизни, психологическим напряжением, а, в конечном счете, серьезными потерями в деле консолидации общества и снижения отрицательных последствий социальной дифференциации¹⁷.

Существует множество проблемных аспектов при вхождении новой группы людей в уже сложившееся сообщество. В любой теории противоречий существуют традиционные утверждения о «поляризации». Иохан Галтунг, основатель и первый директор Стокгольмского института исследований проблем мира, так характеризует данную проблему: «Конкретным выражением поляризации, конечно, является формирование союзов и блоков. Как группа реагирует на нового партнера? Отрицательно, если присоединятся сразу многие, нужно время, чтобы приспособиться к новым членам и новым условиям сосуществования»¹⁸. Адаптация к новым социокультурным условиям требует определенной гибкости, известного отказа от ряда традиционных представлений и норм. Это – необходимое условие эффективной совместной деятельности представителей разных культур. Одновременно с этим надо понимать, что модернизированность внешне наблюдаемого поведения, адаптированность к нормам нового сообщества и требованиям другого этнокультурного окружения ничуть не означают отказ от традиционных ценностей, традиционных представлений – эстетических, духовных, религиозных, социальных, психологических. Интеграция характеризуется идентификацией, как со старой, так и с новой культурами. Для достижения интеграции требуется взаимное приспособление. Эта стратегия требует от интегрирующейся общины адаптации к основным ценностям доминирующего общества¹⁹.

Империя – это сложносоставное государство, в котором метрополия, так или иначе, отличается от периферии, а отношения между ними задаются метрополией и воспринимаются периферией как оправданное или неоправданное неравенство, субординация и эксплуатация. В ходе исследований выяснилось, что эти вопросы – одни из ключевых в изучении империй. Ментальное, смысловое значение империи порождается не только военно-политической экспансией, являющейся ее обоснованием и катализатором в аспекте реально-политическом, но и «имперской идеей» – продуктом мифологического сознания. Этнокультурные мифы начинают строить черты концепта, иногда они принимают рациональную оболочку, утрачивая самодостаточность и, все отчетливее соединяются с историей, в качестве ее первоначала. Мессианская ориентация, универсализм представлений о судьбе русского народа и государства предполагают именно имперский способ достижения цели – совершенного миропорядка. Из глубин общественного сознания рождается представление о неизбежности имперского пути России, об естественно – историческом характере возрастания ее пространств и народов. Н.А. Бердяев, например, писал о том, что «мессианская идея, заложенная в сердце русского народа, была плодом страдальческой судьбы русского народа, его взысканий Града Грядущего»²⁰.

Однако в Европе о России складывалось прямо противоположное мнение, зачастую редко подкрепленное весомыми доводами, но полное необъяснимого страха перед могущественной, постоянно расширяющейся и «непонятной» страной, отличной от всего мира и живущей только по своим правилам. В конце 1903 года на Западе появилась статья Дайси с мрачными взглядами на состояние России. По мнению публициста «… русские остаются нецивилизованным народом с варварской моралью. Неспособность русских к учению приводит к тому, что представители образованных народов набираются почти исключительно из евреев. Ведя постоянные завоевания, Россия не прививает покоряемым племенам высокие культурные идеалы, потому что сама воплощает бескультурье: моральная тьма русского правления непрерывно распространяется по всему земному шару»²¹. Генералу де Кастельбажаку, возглавлявшему посольство Франции в Санкт-Петербурге и считавшемуся знатоком России у себя на родине, принадлежат следующие слова: «…Россия чужда всякой логике. В самом деле, нет логики в этой империи – ни в народе, ни в дворянстве, ни в правительстве, ни даже у самого государя; нельзя о них судить по нравственным нормам нашей западной цивилизации. Будущее этого 60-миллионного народа, энергичного и смышленого, невежественного и легкомысленного, приверженного фанатизму и суеверию, лишенного моральных принципов, представляется мне пугающим как для него самого, так и для Европы» (1853 г.)²².

Русские болезненно относились к тому, что Европа смотрела на них свысока и считала лишь «полуцивилизованным» народом. Лорд Керзон, например, утверждал, что завоевание Россией Средней Азии было «завоеванием одних восточных народов другими». По мнению Д. Ливен «наиболее радикальной реакцией россиян на пренебрежительное отношение европейцев была гордость своими полуазиатскими корнями и татарской наследственностью, а также осознанием «отдельности» от европейской цивилизации». Российское государство, безусловно, стало гораздо богаче и сильнее в результате если не всех, то большинства своих территориальных приобретений. Без этих завоеваний оно не стало бы великой державой²³.

Негативная информация о России издавна легче усваивалась в Западной Европе, чем позитивная. Недоверие веками составляло почву отношений. За злободневными придирками, поучениями и «причитаниями» скрыты фундаментальные недоразумения, конфликт архетипов, культурный диссонанс. Давнее соседство и смутно ощущаемое дальнее родство (в широком смысле слова) только усиливали раздражение. Выдающийся американский политический мыслитель Джордж Кеннан писал: «Пути, которыми народы достигают достойного и просвещенного государственного строя, представляют собой глубочайшие и интимнейшие процессы национальной жизни. Иностранцам эти пути часто не понятны, и иностранное вмешательство в эти процессы не может принести ничего, кроме вреда». Тем не менее, на протяжении столетий Россию учили строить свое общество и свою историю западные политики, навязывая в этих поучениях свои идеалы и свои принципы, зачастую совсем не приемлемые здесь и вызывающие только раздражение и обострение взаимоотношений²⁴.

Политика царского самодержавия по отношению к «инородцам», национальным окраинам была направлена на укрепление унитаристских тенденций. Это явно противоречило не только российскому менталитету, но и европейским традициям либерализма. Именно в таких условиях сформировались позиции различных политических партий по национальному вопросу, в том числе российских социал – демократов, а затем и большевиков²⁵. Н.Я. Данилевский в своем знаменитом трактате «Россия и Европа», обосновывая право России на «обуздание» горцев, писал: «В Шотландских горах, с небольшим лет сто тому назад, жило несколько десятков, а может, и сотен тысяч таких рыцарей свободы; хотя те были христиане, и пообразованнее, и посмирнее, – да и горы, в которых они жили, не Кавказским чета, – но, однако, Англия нашла, что нельзя терпеть их гайлендеровских привычек, и при удобном случае разогнала их на все четыре стороны»²⁶. Разумеется, есть и будут оставаться государственные интересы держав, но они могут находить свое решение не путем диктата, силой оружия, методами давления, скрытой формой угроз и т. п., а цивилизованными методами, учитывая национальные интересы и достоинство тех или иных народов, сообществ, государств²⁷.

Из-за того, что в 1801 г. Ирландия стала частью Соединенного Королевства, историки Британской империи обычно выпускают ее из вида. Хотя еще в шестнадцатом веке именно в Ирландии были заложены основные принципы британского имперского правления. Они подразумевают идеологию цивилизационной миссии – глубокое (и, как правило, пренебрежительное) чувство культурного превосходства над аборигенами, а также доктрину «terra nullius» (ничейная территория, область, не подлежащая под сюзеренитет какого – либо государства). Как отмечал еще Гуго Гроций (1583–1645), «ничья земля» приравнивается к территории противника по праву вести на ней военные действия; предполагающую, что земля (и, как следствие другие экономические ресурсы), которую плохо обрабатывают отсталые местные жители, может быть законно экспроприирована более сильным и развитым захватчиком. Только в XIX веке британцы перестали рассматривать Ирландию как колонию, и точно так же поступили историки Британской империи²⁸.

У Черчилль²⁹ так объяснял изменения в политике Британии в отношении Ирландии: «Отношения между Британией и Ирландией складывались в те столетия, когда независимость враждебной Ирландии угрожала самой жизни Британии. Всякий политический шаг, всякая перемена политики, всякая форма гнета, к которым прибегала более сильная островная держава, объяснялись именно этим основным фактом. Только в XX столетии эта угроза уже перестала быть реальной. Когда Британия с ее 12 млн. населения была зажата в тиски между Францией, имевшей 20 млн. жителей и являвшейся в течение тысячи лет наследственным врагом и возможным завоевателем, и враждебной Ирландией с ее 7 млн. населением, опасения этих 12 млн. покажутся нам извинительными, и мы поймем принимавшиеся ими меры. Но ситуация совершенно изменилась, когда Францию далеко перегнала ее вековая соперница Германия, когда население Ирландии сократилось до четырех с четвертью миллионов (без Ольстера до трех) и когда население Британии, не считая ее колониальных владений, достигло сорока трех миллионов»³⁰.

Специфика колонизации англичанами Ирландии была такова, что в южной части острова заселение не носило массового характера, в то время как северо – восток захлестнула мощная волна эмиграции. Ольстер становился центром развития капиталистической промышленности, остальная Ирландия оставалась аграрной. Первоначально английское правительство вместо урегулирования этнополитического конфликта предпочло силовое решение ирландской проблемы. Восстания и протесты подавлялись, коренное население подвергалось дискриминации. Крупное восстание произошло в 1641–1652 гг. в ответ на земельные конфискации, оно было подавлено. Постепенно Великобритания стала применять более демократичные методы во взаимоотношениях с населением Ирландии³¹.

Мысль о превосходстве английской нации являлась общепринятой во втор. пол. XIX в. Так, лорд Солсбери заявлял: «Там, где появляются власть англичан и английское влияние, восстанавливаются мир и порядок, увеличиваются процветание и богатство, и поэтому перспектива установления британского правления приветствуется людьми каждой расы и каждой веры». «Я утверждаю, что мы – лучшая нация в мире, и чем большую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества», – писал ярый приверженец и активный создатель Британской империи Сесиль Родс³². Имперское сознание было полезно для правящих кругов тем, что все недовольство населения метрополии нередко направлялось на «ленивых и враждебных нахлебников» в колониях. Тем самым народ самоутверждался в ощущении своего превосходства. Так, в частности, английский обыватель полагал, что «… индийцы лгут, полагая, что англичане ограбили Индию, захватив в свои руки торговлю хлопком; на деле они сами наплодили столько ртов, что те все пожирают…». В Первую мировую войну пропаганда впервые целиком формировала умонастроение солдат, им внушалось: «Англия всегда права, а раз она объявила войну Германии или кому-то еще, то эти страны и виноваты…»³³.

Окрепшая промышленная буржуазия Англии требовала свободного доступа к рынкам новых колоний, к их естественным, прежде всего сырьевым, богатствам. Отсутствие или недостаточность собственного производства сырья заставляли обращаться за ним на обычных коммерческих условиях к государствам, имеющим излишки сырья (например, экспорт хлопка из США), или вывозить его из тех стран Азии, Африки, Латинской Америки, которым можно было навязать неравноправные условия торговли. Кроме выкачивания богатств из колоний, промышленный капитал преследовал и другую цель – включение в сферу сбыта его продукции новых стран и регионов. В 1833 г. Англия навязала Османской империи конвенцию, по которой турецкое правительство обязалось не вводить на территории империи торговой монополии и установить заниженные (5 %) пошлины на английские товары. Еще ранее, в 1828 г., Россия и Англия добились от иранского шаха снижения таможенного тарифа до 5 % и наводнили города Ирана своими товарами³⁴.

На территориях нынешних западноевропейских государств жило ко времени создания этих стран великое множество различных народов. От наиболее значительного (с точки зрения исторической воли, культуры) балтийского народа – пруссов – осталось одно название, которое к тому же – как это ни парадоксально – перешло на часть немцев (Пруссия), и нет никакого сомнения, что если бы в состав Германии вошли тогда же литовские и латышские земли, от населяющих их народов точно так же не уцелело бы ничего, процесс ассимиляции сделал бы свое дело.³⁵. Русский народ не уничтожал целенаправленно местное население, что резко отличает колонизацию в России от колонизации на Американском континенте. В Америке индейцы большей частью были вытеснены со своих земель и истреблены. В итоге из 10 млн. индейцев, проживавших к XVII в. на территории современных США, к 1880 г. их осталось около 200 тыс.

Русские смогли быстро охватить огромную территорию, поставить опорную сеть острогов и заградительных Линий, но из-за недостатка людских и организационных ресурсов, суровости природно – климатических условий медленно осваивали новый край, запаздывая по сравнению с американцами почти на полвека в формировании условий для его интенсивного развития и по его результатам (таким показателям, как железнодорожное строительство, земельная политика, продуктивность производства и т. д.). Российская империя могла продолжать экстенсивное развитие, сохраняя при этом свое экономическое могущество, что было, конечно, естественно и оправданно, хотя стратегически и неправильно. Ничто не вынуждало ее искать новых способов интенсификации развития. С другой стороны, именно здесь коренится объяснение замедленных темпов и своеобразного характера русской модернизации. В России социальное развитие, появление и распространение современных идей и техники сдерживались ее огромными, еще не освоенными, тяжелыми в климатическом смысле пространствами. Впрочем, недостаточно благоприятные природно – климатические условия могут и стимулировать интенсификацию труда, создавая таким образом предпосылки для социального и экономического прогресса³⁶.

Кавказ как объект геостратегических интересов великих держав

В отличие от колониальной политики стран Западной Европы, в основе деятельности России на Северном Кавказе лежали не столько экономические причины, сколько факторы стратегического, геополитического характера. В этом смысле политику Российской империи на Кавказе нельзя назвать в полной мере колониальной. В силу исторически сложившихся обстоятельств Россия приступила к экономическому освоению Северного Кавказа лишь со второй половины XIX века, после завершения Кавказской войны. Однако природные богатства региона, особенно полезные ископаемые: рудные материалы, нефть, селитра и др., а также возможность развития здесь производства с широким привлечением дешевой рабочей силы привлекали Россию еще со времен Петра I³⁷. Поиск источников сырья, дешевый рынок рабочих рук, пространство сбыта товара – все это создавало не только благоприятные условия для государств в тот колониальный период, но и закладывало крепкий фундамент для благополучия будущих поколений. Так, в настоящее время Сила Запада – в дешевизне производства в «третьем мире», именно поэтому Запад так боролся за влияние в «третьих странах». Сейчас английский банкир переводит сбережения английского рабочего на другой конец света, в страны с низкими издержками, и на эти деньги строит там фабрики. В результате английские рабочие теряют рабочие места на производстве, хотя порой находят их в сфере обслуживания, и получают проценты по вкладам. Этот процесс получил название «глобализация экономики», основы ее закладывались в XIX веке³⁸.

Преимущество Кавказа в военно – стратегическом отношении состояло в том, что он служил очень удобным плацдармом для усиления влияния царизма на Ближнем и Среднем Востоке. Составляя неотъемлемую часть Восточного вопроса, Кавказ служил удобным барьером для защиты южных границ России от султанской Порты и шахской Персии³⁹. Как показало исследование, царское правительство понимало, что Кавказ играл чрезвычайно важную роль в установке стабильных границ на юге России, в проведении всей его восточной политики. Исследователи неоднократно и вполне справедливо отмечали, что Россия боролась за Кавказ как за исключительно важную стратегическую позицию. В обстановке нарастающего международного соперничества значение этой позиции все нарастало. Она обеспечивала обладание Каспийским и Черным морями и юго – восточными территориями России. На этой позиции защищались жизненные интересы российского государства⁴⁰. Британский путешественник Эдмонт Спенсер, побывавший на Кавказе в 1830 году, в своих письмах, размышляя о геополитическом значении Кавказа для России писал: «…Мы можем быть уверены, что когда Россия будет полностью обладать кавказскими ущельями, мы в течение нескольких лет увидим Турцию и Персию, включенными в ее и без того уже разросшуюся империю и ее победоносное оружие, диктующее условия нам самим, в Калькутте»⁴¹.

В 1885 году император Александр III говорил князю В.П. Мещерскому: «С минуты, как Павел I выронил слова «Поход на Индию», слова эти засели в англичанах навсегда. И отсюда неприязнь к России». Существует мнение, что поход в Индию при участии русских войск являлся одной из целей, которые наполеон ставил перед собой, начиная войну с Россией. Об этом хорошо знали в Петербурге. Я.И. де Санглен описывает «странный случай», имевший место в начале войны 1812 года. Однажды к нему привели пленного французского офицера, который после допроса якобы сказал: «Долго ли вы будете играть эту комедию?». «Какую комедию?» – «Будто вы не знаете? Так я вам скажу по секрету: вся эта война с Россией притворная, скрывается от англичан. Мы вместе с Россиею идем в Индию, выгнать оттуда англичан». Что этот слух был не на пустом месте, свидетельствует Е.В. Тарле. В разговоре с британским генералом Р. Вильсоном, Александр I прямо заявил, что, отвергнув мир с Наполеоном, он спас для Англии ее главную индийскую колонию⁴².

В современной исторической литературе есть сведения о том, что Николай I планировал использовать Кавказ и Закавказье для продвижения российских войск вдоль ирано – турецкой границы с целью выхода к Персидскому заливу. Существуют косвенные сведения о планах России захватить Мекку и Медину с целью лишить османских султанов легитимной власти. Подобный оборот событий крайне тревожил Англию, опасавшуюся дальнейшей экспансии России на юг и юго-восток, сознававшую реальность русской угрозы в отношении Индии⁴³.

На Кавказе перекрещивались и сталкивались экономические и политические интересы России, Турции, Англии, Германии. Кавказ, находясь на пути России к приобретению преобладания – экономического и политического над жизнью и судьбами народов Ближнего Востока, на пути стремления России к достижению берегов южного теплого Индийского океана, – занимал особо важное место во внешней политике России. Но Кавказ и сам по себе был чрезвычайно дорог России. Природные богатства Кавказа очень велики: Грозненская и Бакинская нефть, марганец, шерсть, кожа, овощи и фрукты, зерно, вина шли не только на внутреннее потребление огромной державы, но и приносили большие доходы при экспортировании их за рубеж. Русская индустрия на том временном этапе не могла нигде получить такого богатства и необходимого ей сырья, как на Кавказе. Недаром в России сложилось мнение, что «Кавказ самый драгоценный перл в короне русских царей»⁴⁴.

В своей политике проникновения на Восток не малую роль играет вековое соперничество Англии и России. Русские высшие политические круги всегда держались мнения, что наиболее уязвимая точка английского империализма, его «Ахиллесова пята» – Индия, а потому надо всеми мерами и способами проникнуть и получить преобладание прежде всего в соседних с Индией странах: в Афганистане и Персии. Интерес Англии и Франции к положению на Кавказе достаточно четко сформулировал К. Оммер де Гель в своем труде, посвященном его геологической экспедиции, предпринятой в этом районев 40-х годах XIX века. «Понятно, – пишет он, – с каким ревнивым недоверием должна смотреть Англия на движение русских за Кавказом и насколько она заинтересована в том, чтобы воспрепятствовать любому завоеванию, способному закрыть для нее большую торговую дорогу, которую она открыла себе через Эрзрум и Тавриз. Поэтому она может быть индифферентной к независимости Кавказа, который, служа защитой границ Персии и Турции помогает еще… торговым операциям трапезундкого рынка. Может быть, скажут, что это чисто английский вопрос, очень важный для фабрикантов Лондона им Манчестера, но имеющий очень посредственный интерес для Франции. Но там, где наши соседи находят возможность ежегодно помещать более чем на пятьдесят миллионов промышленных товаров, нам кажется, что там тоже затронуты наши политические и экономические интересы»⁴⁵.

Англо-турецкая агентура «по-свойски» орудовала на Кавказе, готовя почву для колонизации территорий, привлекавших и природными богатствами, и стратегической выгодой. Англичане Уркварт и Белл, турецкий полковник Сефер-бей вошли в историю мировых разведок как легендарные политические авантюристы, шпионы и русофобы XIX столетия, по мере сил пытавшиеся поссорить кавказские народы с могучим северным соседом⁴⁶. Джеймс Белл, контактировавший с британским правительством, жил в Черкессии с 1837 по 1840 гг., вел дневник и, опубликовав его, отмечал возможную роль Кавказа, как берега, защищавшего Азию от российского агрессивного продвижения на юг. Он подчеркивал: «Если Британия или любая другая сила, противостоящая российским агрессивным действиям, решила воздвигнуть здесь эффективный барьер, она бы устроила это легко, объединив под общим флагом все народы Кавказа, благодаря их общим интересам, религии…». Россия, безусловно, преследовала свои цели в Азии, используя Кавказ, как базовый лагерь, с помощью которого можно осуществить свои амбициозные проекты. Так, например, вся российская политическая активность в Персии начиналась с Кавказа. По соглашению между правительствами в Петербурге и Лондоне от 31 августа 1901 г. Персия была разделена между двумя империями. К России отходили Тегеран и Северная Персия, а Британия – Шираз и южные провинции⁴⁷.

Генри Джон Темпл Пальмерстон (1784–1865) – английский государственный деятель, премьер-министр Великобритании (1855–1865) довольно открыто обосновывал свою неприязнь к России: «Мы знаем, что наши взгляды и интересы диаметрально противоположны русским… Россия – великий враг Англии; это утверждение исходит не из личных чувств, а потому, что ее интересы и цели несовместимы с нашими интересами и безопасностью; главной задачей нашей политики на предстоящие годы является противодействие ей». Пальмерстона называли, обыгрывая его фамилию, лорд Пемза (Lord Pumice Stone), намекая на его «негладкое» обращение. Своих соотечественников он раздражал неадекватным поведением. Даже королева Великобритании с трудом выносила его⁴⁸.

В западной и, в частности, британской, литературе муссировались идеи о незаконности и недопустимости притязаний России на Кавказский регион. В их обоснование приводился целый ряд доводов: геополитические (угроза британским национальным интересам на Востоке, включая Индию; нарушение англо – русского и многостороннего международного баланса сил в пользу России); экономические (закрытие для Англии доступа к потенциальной колонии, источнику сырья и рынку сбыта); идеологические (неспособность «деспотической», «варварской» России цивилизовать кавказские народы, привить им либерально – демократические ценности; «бремя белых» в данном случае, как и во всех остальных, должна нести Англия); нравственно – филантропические (защищать население Кавказа от военной и морально – растлительной агрессии могущественной, циничной власти и духовной деградации)⁴⁹.

При поддержке Англии в 40-е годы XIX в. аристократический центр национального совета польского национально – освободительного движения (Жанд Народовый) во главе с князем А. Чарторыйским (бывшим видным членом Негласного комитета Александра I), размещавшийся в «Отеле Ламбер» в Париже разрабатывал геополитические проекты, направленные на отторжение части территории Российской империи. Польская эмиграция планировала привлечь на свою сторону южных славян, казаков, горцев Северного Кавказа и в результате вторжения вызвать в России революцию. В дальнейшем планировалось образование Польши в границах 1772 г. с включением донских и черногорских казаков, а на Кавказе: Грузии, Армении и Федерации мусульманских народов в вассальной зависимости от Турции.

Особенно обострилась геополитическая ситуация в период Восточной (Крымской) войны 1853–1856 гг., когда Кавказский вопрос стремились использовать для реализации казавшихся тогда фантастическими планов расчленения России. Еще в начале XIX века Понсонби Джон (1770–1855) – английский дипломат, посол в Константинополе в 18321841 гг., составил «Особое теоретическое обоснование о положении Кавказа», где в качестве первоочередной задачи правительства Великобритании ставилось оказание помощи адыгам в прокламировании своей независимости, после чего Англия должна была признать независимость Черкесии⁵⁰. Лорд Пальмерстон разработал свой план «раздробления» Российской империи, который называли «Планом тридцатилетней войны»⁵¹. Обосновывая задачи войны, английский премьер-министр Пальмерстон писал: «Моя заветная цель в войне, начинающейся против России, такова: Аландские острова и Финляндию отдать Швеции; часть остзейских провинций России у Балтийского моря передать Пруссии; восстановить самостоятельное королевство Польское как барьер между Германией и Россией. Валахию, Молдавию и устье Дуная отдать Австрии. Крым и Грузию отдать Турции, а Черкесию либо сделать независимой, либо передать под суверенитет султана». Пальмерстон при заключении Парижского мира (1856) пытался настоять на провозглашении независимости Черкесии, однако позиция французской дипломатии позволила России уклониться от этого требования⁵². Заслуживает внимания факт острых англо – французских противоречий, не дававших главным врагам России последовательно выступать против нее единым фронтом. Не будет преувеличением сказать, что от потери Кавказа Россию спасли не только штыки и пушки русской армии, но и вражда в стане ее врагов. Франция не видела смысла в том, чтобы передавать российские владения на Кавказе англичанам и тем самым усиливать британские позиции в районе Ближнего и Среднего Востока⁵³.

Пальмерстон, не сдержав своего гнева, даже отчитал российского посла Поццо ди Борге за «желание России захватить Кавказ» и пригрозил, что Англия «поставит предел системе захватов, которую русский император намерен осуществить…»⁵⁴. Бурная реакция Англии на присоединение Кавказа подталкивала Россию к форсированию установления контроля над регионом и введению здесь военной и гражданской администрации Российской империи, установлению постоянных государственных границ. Одновременно были блокированы попытки Англии добиться пересмотра торгового и таможенного законодательства России, что позволило бы усилить экономическое влияние Великобритании в регионе⁵⁵. Великобритания старалась всякими способами помешать России укрепиться на Кавказе. Даже в конце Кавказской войны, когда исход ее был уже предрешен, Англия продолжала свою целенаправленную подрывную деятельность, не оставляя надежды «сделать горцев независимыми и свободными». Весной 1857 г. в Турцию прибыл английский корабль «Африканец», груженный закупленным в Англии и предназначенным для горцев оружием, по настоянию посланника России в Османской империи А.П. Бутенева, он был задержан, а груз конфискован в присутствии российского консула⁵⁶.

В Англии окончание Кавказской войны было воспринято как национальная трагедия. На улицах Лондона и других городов Великобритании проходили массовые митинги, требующие наказать правительство, не сумевшее спасти Шамиля и Кавказ. Через пять дней после царского манифеста о полном победоносном окончании Кавказской войны от 21 мая (2 июня) 1864 года, лорд Пальмерстон в присутствие полного парламента объявил, что «Англия не признает русского владычества на Кавказе!»⁵⁷ Но дело было сделано. Кавказ стал частью Российской империи. И после ожесточенной «подковерной» схватки России с Западными державами, прежде всего Великобританией, «потрясать воздух» было уже бесполезно. Кавказ принял свою судьбу и уже вовсю шел адаптивный процесс горцев к новой жизни.

В XIX веке вместо существовавших в Кавказском регионе подвижных границ начали появляться постоянные, закрепленные межгосударственными договорами. Это вызвало необходимость надежного войскового прикрытия и таможенного надзора. К середине 1850-х годов таможенная (пограничная) стража, бывшая в ведении Министерства финансов, обосновалась в восстановленных и вновь возведенных вдоль Кавказской линии крепостях и в населенных пунктах. Однако, еще долго система оборонительных сооружений и очертания границ видоизменялись – в зависимости от политической ситуации, результатов военных действий и усилий дипломатов. 15 (27) октября 1893 года вышел Указ Александра III об образовании внутри департамента таможенных сборов Отдельного корпуса пограничной стражи (ОКПС), который оставили в ведении Министерства финансов⁵⁸. Первым его командиром был назначен генерал-лейтенант А.Д. Свиньин – профессиональный военный, активный участник Русско – турецкой войны 1877–1878 годов.