Текст книги "Царское прошлое чеченцев. Власть и общество"

В 1968 году вышла монография Н.С. Киняпиной «Политика русского самодержавия в области промышленности (20-50-у годы XIX в.). В данной работе автор большое внимание уделяет выставкам и рассматривает их в качестве одного из важнейших элементов экономической политики правительства. В V главе дается анализ 12 всероссийских промышленных выставок 1829–1861 гг. и первой всемирной выставки 1851 года в Лондоне. В 1976 году была опубликована монография Ю.Я. Рыбакова о промышленной статистике России. В этой работе автор достаточно подробно охарактеризовал и проанализировал многочисленный первичный статистический материал по разным промышленным отраслям²¹¹.

В 70-80-е годы XX века было написано достаточное количество работ по истории Терского казачества, истории развития городов Северо – Восточного Кавказа²¹². Также большое количество работ было посвящено исследованию материальной культуры различных народов²¹³. Особенно ценным и оригинальным в своём исполнении стало исследование С.-М. А. Хасиева, проводившееся им в течение ряда лет (1968–1971), на полевом этнографическом материале в различных районах Чечено-Ингушетии. Хасиев впервые собрал и систематизировал все доступные на тот период орудия сельского хозяйства чеченцев. Свои научные открытия для широкой публики он представил в ряде научных статей и кандидатской диссертации, защищённой им в 1973 году²¹⁴. Важным событием в научной и культурной жизни Чечни является выход первого обобщающего монографического исследования ученого этнолога Л.М. Гарсаева о вайнахской женской одежде. В ней изучены виды женской одежды и их функциональная направленность, а также разнообразие тканей, в том числе и домотканое сукно, способы кройки и шитья. В работе описано много сопутствующих обычаев. Большой вклад в вопросы изучения народных промыслов вносят работы Абдулвахабовой Б. Б.-А., которые охватывают довольно давний и малоизученный период чеченской истории, начиная с XVI века²¹⁵.

Интерес к проблемам, связанным с административной деятельностью царских властей на Северном Кавказе заметно усиливается с конца 70-х годов. Таким образом, спустя почти более полувека на страницах исследований вновь появляется управленческая проблематика, касающаяся Северо-Кавказского региона в дореволюционный период. Естественно, что данный вопрос рассматривался уже с совсем иных методологических и идеологических позиций. Большая часть данных работ была создана в регионах, северокавказских научно-исследовательских центрах и учебных заведениях. В этот период встречаются как обобщающие труды, так и отдельные разделы в комплексных работах, а также публикуются разнообразные научные статьи. В работах А.И. Хасбулатова, К.С. Кокурхаева, Б.Х. Ортабаева исследуются: структура административной системы управления на Северном Кавказе, функционирование её отдельных элементов, административно-территориальные изменения на Северном Кавказе после Кавказской войны²¹⁶. Ценность исследования К.С. Кокурхаева «Общественно-политический строй и право чеченцев и ингушей» заключается в том, что он первый, как среди дореволюционных, так и советских авторов, занимавшихся северокавказской проблематикой, подробно останавливается на том, как действовало низшее звено в системе управления краем – общественное управление сельских (аульных) обществ, какими полномочиями обладали сельский сход и сельские старшины. Он указывает, что традиционная демократичность сельских (аульных) обществ была сильно ограничена царской администрацией, сельский сход приобретал не свойственные ему прежде полицейско-фискальные функции, а старшины, будучи фактически ставленниками администрации, в первую очередь защищали её интересы и проводили угодную ей политику²¹⁷. Многие положения об ограниченности полномочий общественного управления в сельских обществах в связи с введением «Положения об аульных обществах» в Терской и Кубанской областях в 1870 году, в работах А.И. Хасбулатова совпадают с мнением Кокурхаева. Но Хасбулатов, вместе с тем, считает нужным отметить один положительный момент, указывая на то, что с введением «Положения» сельское горское население впервые получило единообразное устройство и стало регулироваться едиными юридическими нормами²¹⁸.

Северокавказский историк Н.Г. Гриценко в монографии «Горский аул и казачья станица Терека накануне Великой Октябрьской социалистической революции» сосредоточил своё внимание на социально-экономической проблематике. Но в работе также затронут и вопрос о роли царской администрации в сложном процессе развития капиталистических отношений в регионе, во взаимоотношениях между горцами и казаками. По мнению автора, самодержавие укрепляло колониальный режим в крае, опираясь на донское, кубанское и терское казачество. Указывает автор и на то, что обычным методом подавления непокорности горцев были полицейские преследования и расправы без суда и следствия. Вывод Н.Г. Гриценко о том, что одной из главных задач политики царизма на Кавказе было экономическое и политическое угнетение местного горского населения достаточно распространён в исторических исследованиях этого периода²¹⁹. Н.П. Гриценко, вплотную обратившись к конкретным вопросам экономической истории, в том числе земельных отношений чеченцев и ингушей в пореформенный период, пришел к бесспорному выводу, что российская администрация на Кавказе «внесла большую путаницу» в поземельные отношения горцев. Столь же основательно обосновано и его заключение о наличии у чеченцев института частной собственности²²⁰.

Наличие условий для раннего развития наследственного землевладения и феодальных отношений у чеченцев первым из советских исследователей установил Б.В. Скитский. По его мнению, с давних времен в частном владении вайнахов находились пахотные и сенокосные земли, а пастбищные и лесные угодья составляли общинное владение. Вопросы землепользования и землевладения в Чечне стали предметом научных интересов И.М. Саидова, который также считал общинно – передельную систему землевладения навязанной чеченцам царской администрацией. В доказательство он приводит факты сопротивления чеченцев вводимой властями общинно – передельной системы землевладения, например, под разными предлогами оттягивались сроки переделов земли. И.М. Саидов, подтвердив мнение Н.С. Иваненко о том, что в прошлой истории землевладение в горной Чечне носило частный характер, убедительно доказал наличие частной собственности у чеченцев как в горных районах, так и на равнине²²¹.

В советской историографии интересующая нас проблема изучалась слабо, и к тому же ее освещение имеет ряд особенностей. В специальных исследованиях, о некоторых «неудобных» вопросах говорилось «вскользь», а другие и вовсе оставались в тени, в том числе вопрос о существовании у чеченцев накануне присоединения военно – феодального государства. В настоящее время большинство исследователей прекрасно понимают, что накануне присоединения Чечни к России, чеченцы и аварцы имели достаточно сильное военно – феодальное государство (1840–1859 гг.). В период существования объединенного государства чеченцев и аварцев особенно быстрое развитие получили социальные отношения. Исследование С.-А.А. Исаева показало, что в имамате заметно углубился процесс феодализации чеченского общества, в сельских обществах имелись территориальные в основе своей общины, выделялась сельская общинная верхушка и старшинская знать. Основными формами землевладения и землепользования были: феодальные землевладения, частнособственническая крестьянская земля и земля коллективной общинной собственности, которая в свою очередь разделялась на несколько видов. В чеченской сельской общине на пахотных и сенокосных участках земли безраздельно господствовала частнокрестьянская форма собственности. По мнению Исаева, установленный нормами обычного права, запрет на личное угнетение и реальное отсутствие крепостной зависимости не исключало развитие феодализма в дореформированной Чечне. Его элементы возникали на почве разложения сельской или территориальной общины. Существование в Чечне крепкой сельской общины ограничивало расширение здесь феодальных владений и выступало серьезным препятствием на пути закрепощения крестьян – землевладельцев. Эти мелкие земельные собственники являлись главной силой той перманентной борьбы, которая велась за независимость сельских общин. Частное землевладение в Чечне характеризовалось практическим отсутствием крупных латифундий, господствующим типом были мелкие частные собственники землевладений. Доктор исторических наук С. -А.А. Исаев дал критическую оценку концепции М.М. Блиева. По мнению Исаева, население Северного Кавказа не являлось однородной массой и попытка Блиева возродить представление о северокавказских народах и в первую очередь чеченцах, аварцах, как однородной массе с «имманентно присущими» ей агрессивно – грабительскими стремлениями заслуживает критики²²².

В отечественной науке при рассмотрении проблемы о путях возникновения классового общества доминировала точка зрения о связи этого процесса с разложением общины, появлением слоя частных собственников и создании ими аппарата управления как орудия угнетения и подавления эксплуатируемого населения. Традиционная точка зрения на генезис феодализма продолжает оставаться доминирующей. Однако, в определенной специфике политогенеза, в частности у народов Северного Кавказа, осталось немало нерешенных проблем. До настоящего времени не удалось достичь единства взглядов по вопросам механизма классообразования, формирования государственности и права, становления и развития относительно крупного землевладения. Между тем, эволюция общественного строя народов данного региона представляет значительный интерес как для выявления специфики политогенеза горцев мира вообще, так и для характеристики форм ранних государственных образований²²³.

Критическое отношение к царской политике на Северном Кавказе было присуще ученым в советский период. Жёсткую оценку деятельности царской администрации даёт в своей статье Б.Х. Ортабаев. Уже само название «Усиление колониального режима царизма на Северном Кавказе на рубеже XIX–XX вв…» предполагает направленность выводов автора. Он считает, что основу всей политики администрации в горских районах Северного Кавказа составляли формировавшиеся в течение многих десятилетий представления о неполноценности, второсортности, дикости горских народов. Отсюда проистекали неограниченная военная власть начальников областей; военно-народное управление, которое, по его мнению, в конце XIX века скинуло всякую маску и стало олицетворением великодержавного шовинизма; грубая политика механического обрусения на Кавказе; крайне репрессивные методы управления и произвол властей. Таким образом, из статьи Ортабаева напрашивается вывод о том, что деятельность властей на Северном Кавказе постоянно и неуклонно двигалась в сторону ужесточения режима, никаких отступлений и, хотя бы, временных отклонений от этого курса не существовало. Думается, что реальная практика взаимоотношений горцев и официальных властей, при всей её драгматичности, а порой и трагичности, была гораздо более многообразной и сложной²²⁴.

В большинстве работ советского периода давались негативные оценки системы «военно-народного управления» с точки зрения учёта политических и экономических интересов горского населения. Упор делался на то, что основным содержанием «военно-народного» управления являлось усиление военно-фискальной эксплуатации горцев. При этом в работах данного периода разоблачение жестокой колонизаторской политики царского правительства соседствует с мотивами о дружеских отношениях России и Кавказа, основанных на классовой солидарности, взаимном хозяйственном, культурном и бытовом общении. Также вопросы административно-политической деятельности российских властей в Терской области получили освещение в целом ряде учебных пособий²²⁵. В этих коллективных трудах затрагивались вопросы административного, территориального устройства областей Северного Кавказа вплоть до 1917 года.

Было издано много книг, подробно рассматривавших социально-экономические и политические причины антиправительственных выступлений, имевших место на территории Терской области после завершения Кавказской войны, их ход и последствия. Особенную роль в этих исследованиях следовало бы отнести работам кавказоведа В.Н. Ратушняка. Научные работы, выполненные В.Н. Ратушняком, отмечаются новизной постановки проблем и новизной научных выводов. Учёный привлекал для исследования широчайший круг источников, в основном статистических, к которым применял математические методы исследования²²⁶. Специалист по аграрной политике, кавказовед В.Н. Ратушняк в Чеченском центральном государственном архиве выявил уникальные сведения о покупке «офицерских» участков в Терской области. Внимательно изучив пофамильную ведомость владельцев всех проданных участков и историю распределения всей приобретенной земли, он пришел к выводу, что рост бессословной собственности на землю вносил существенные коррективы в структуру частного землевладения на Кавказе. Исходя из общепринятого деления землевладения на мелкие (до 50 дес.), средние (51-500 дес.), и крупные (свыше 500 дес.), он сопоставил их соотношение в Европе и в России, и в четырех губерниях и областях Северного Кавказа в начале XX в. В результате Ратушняк пришел к выводу, что различия между ними в доле мелких владений были несущественными более высокий процент в исследуемом регионе составляли среднепоместные владения. По мнению Исаева С. – А.А., в Чечне каждая казачья семья, наделенная земельным участком от 57 до 90 десятин в среднем, по существу являлась средним феодальным владением. Они и должны были, по планам правительства и кавказской администрации, стать надежной и прочной социальной опорой России на Кавказе²²⁷.

В работах 70-80-х годов XX века практически не освещались разногласия в правящих кругах России, возникавшие при формировании административной политики на Кавказе. Первым автором, обратившим внимание на необходимость исследования проблемы складывания правительственной программы деятельности по административному устройству Кавказа, выяснения общих принципов управления этой имперской окраиной, являлась Н.С. Киняпина. Её статья в журнале «Вопросы истории» за 1983 год заметно выделялась по своему содержанию на фоне тогдашних исследований административно – политической деятельности имперских властей на национальных окраинах. Проанализировав особенности российской административной политики на Кавказе, Киняпина отметила продуманность и постепенность внедрения новых институтов управления горскими народами, общую лояльность при проведении административных мероприятий²²⁸.

Этапным в исследовании истории мухаджирства стал фундаментальный труд Г.А. Дзидзария, опубликованный в 1975 году. Монография Дзидзария представляет собой первый опыт комплексного исследования проблем переселенческого движения на Кавказе. Хотя работа и посвящена в основном абхазскому мухаджирству, автор рассматривает последнее в контексте общекавказского переселенческого движения на протяжении всего XIX века²²⁹. По точному замечанию Г.А. Дзидзария: «Нельзя считать освещенным прошлое кавказских народов без истории той их значительной части, которая оказалась по ту сторону Черного моря – в Турции, а также рассеялась частично по другим странам Ближнего Востока, входившим в состав обширной Османской империи»²³⁰.

В советской историографии практически не было работ, за исключением немногих монографий и статей, освещавших позицию царских властей в отношении мусульманского духовенства, всегда оказывавшего огромное влияние на местное население²³¹. Не затрагивался также вопрос, касавшийся попыток правительства поставить под контроль деятельность духовных лиц через её законодательную регламентацию. В трудах историков советского периода не получила достаточного освещения деятельность русско-мусульманских школ, церковно-приходских училищ, а также их роль в прогрессе народного просвещения. Историки советского периода, рассматривая политику царского правительства в области школьного образования, выпячивали лишь негативные стороны её влияния на развитие школы, не уделяли должного внимания показу объективно-исторических, позитивных последствий этой политики.

Многие авторы, рассматривая влияние России на становление светской школы, упускали из виду её воздействие на развитие традиционного мусульманского образования. Вне их поля зрения оказались и вопросы о том, в какой мере просветительские движения в разных регионах империи оказали влияние на религиозную школу кавказского края²³².

Решительный пересмотр методологических основ отечественной исторической науки, начавшейся, как известно, на исходе 80-х годов XX века, активизировал внимание исследователей и к истории российских мусульман. В результате многое было сделано для восполнения пробелов в историографии, появилась возможность извлечь из архивов целые пласты новых материалов, как по истории ислама, так и мусульманского населения России²³³. Работа одного из крупнейших исламоведов профессора М.А. Батунского (1933–1997) является до сих пор единственным широкомасштабным исследованием отношения России к исламу и мусульманам с X до начала XX века. Написанная в контексте опыта и достижений мирового социокультурного знания второй половины XX столетия, книга М.А. Батунского проливает новый свет на специфику национально-государственного, культурного и религиозного становления русского, а вместе с ним и многоэтнического российского народа на разломах географических зон, исторических эпох и цивилизаций, на взаимодействиях несхожих духовных, этнокультурных и идейных потоков²³⁴.

Интерес к общественной жизни дореволюционной России проявлялся в советское время, главным образом, в изучении истории профсоюзных обществ и корпораций, а также в исследовании некоторых групп научных и сельскохозяйственных обществ. Многие проблемы общественной самодеятельности – история благотворительных организаций, правовое положение добровольных обществ, взаимоотношения общественных организаций и власти и т. п. практически полностью выпали из поля зрения историков. В советской историографии отношение к различным обществам дореволюционного времени было насторожен-ным²³⁵. В «перестроечную эпоху» интерес к благотворительным и общественным организациям стал стремительно нарастать.

В конце 1980-х годов советское кавказоведение, как историческая наука в целом, вступило на путь преодоления ошибок и извращений периода «застоя», появились новые темы для исследования. Возник новый мотив в освещении деятельности государственных мужей, служивших в крае: А.П. Ермолова, Д.С. Старосельского и многих других. Активно начал использоваться метод сравнительно-исторических параллелей не только в вертикальном срезе (хронологическом), но и в горизонтальном (географическом). Изучение народов Кавказа было направлено теперь к обобщению и переосмыслению накопленных знаний²³⁶. Исследования советского периода ценны содержащимися в них материалами фактографического характера, а также постановкой ряда новых исследовательских проблем, таких, как роль экономического фактора в социально-политических процессах; формы протеста населения против политики имперских властей; особенности функционирования низших звеньев в системе административного управления – общественного управления сельских (аульных) обществ. Вне поля зрения советских историков, по вполне понятным причинам, находилось взаимодействие двух цивилизаций – русско-православной и горско-мусульманской, в условиях распространения на Северном Кавказе российского государственного управления. Тенденция к деперсонализации истории в советский период обусловила отсутствие заметных работ, связанных с исследованием роли отдельных деятелей кавказской администрации в организации системы управления в регионе.

Одним из обстоятельств, глубоко травмировавших национальное сознание чеченцев в начале 80-х годов XX века, стала концепция так называемого добровольного присоединения Чечни к России, подготовленная и широко разрекламированная В.К. Гардановым, М.М. Блиевым и В.Б. Виноградовым. Справедливости ради надо отметить, что научная несостоятельность концепции и политический вред её были доказаны ещё задолго до Чеченской войны. Но оскорбление, нанесённое неоднократно подвергавшимся геноциду чеченцам оставило после себя долгий и неприятный след и, возможно послужило толчком к появлению чувства несправедливости в отношении позорных характеристик всего народа, причем, абсолютно не аргументированных фактически, по сути заявленных голословно, выведенных под определенную «теорию»²³⁷. Безусловно, каждый историк, как и любой человек, имеет право на ошибку. Но заблуждение ученого, растиражированное, публичное, несет на себе мощный энергетический заряд, способный привести к большим разрушениям, хотя даже и в нем есть некоторые положительные моменты.

В обществоведении применение категорий истина и заблуждение ограничено сферой рациональности. Здесь использование этих понятий и возможно, и необходимо. Заблуждение – необходимый компонент, атрибут научного познания с точки зрения внутренней логики его развития, непременное условие его существования, критерий его научности. Он выполняет в познании не только негативные, но и позитивные функции – стимулирующую, компенсаторскую, эвристическую и др. Заблуждение в социальных науках – не абсолютно негативный их момент, не досадная помеха в движении знания, а конструктивный элемент в общественных теориях «работающий» в них до тех пор, пока не находятся более точные сведения, отвечающие на поставленные вопросы. Истинное знание в общественных науках – это не только адекватное отражение объективного мира, но и определенных субъективных интересов, неверное понимание последних ведет к воспроизведению в знании несущественных сторон объекта (даже если оно и адекватно) и к обесцениванию добытой истины. Процесс преодоления заблуждений не только чрезвычайно сложен, но и далеко не всегда возможен. Для преодоления заблуждений первостепенное значение имеет своевременное их выявление, осознание их как таких образований и объективное доказательство альтернативной точки зрения на проблему²³⁸.

С 40-х годов XX века начал формулироваться и обосновываться тезис о добровольном присоединении к России различных народов как «наименьшем зле» для них. Интересно, что данный тезис, будучи некорректным, по форме и по сущности, позволил советским историкам создать прекрасно документированные исследования, посвящённые национальной политике в различных регионах, дабы развенчать постулат о «наименьшем зле»²³⁹. Как мудро замечал ещё Владимир Соловьёв: «Обличение неправды не есть ещё её упразднение, но это последнее, не будучи в наших силах, не лежит и на нашей обязанности. Мы обязаны только не быть равнодушными и безучастными к борьбе правды с кривдой в доступной нам области действия»²⁴⁰. Формально же некорректность тезиса о «наименьшем зле» заключается в нарушении закона исключения третьего, путём введения в историческую науку много вариантности развития, т. е. осуществляется отрицание принципа детерминизма²⁴¹.

В советской историографии стали интенсивно складываться два главных направления в изучении истории российских народов дооктябрьской эпохи. Первая из них, постепенно отходя от теории «наименьшего зла», так и не смогло фактически преодолеть идеи и штампы колониальной экспансии царизма. Вторая тенденция, исходя из справедливой посылке о недопустимости изображения дореволюционной истории сплошной чёрной краской, приглушала и замалчивала антагонистическую классовую природу самодержавия. В дальнейшем на этой почве выросла политизированная концепция сплошного прогресса и добровольности вхождения народов в состав Российской империи. Таким образом, проблема вхождения народов Кавказа в состав России изучалась и эволюционизировала в контексте двух основных концептуальных построений: теории колониального завоевания и концепция мирного добровольного присоединения²⁴².

Своего апогея теория «добровольного присоединения» достигла в годы застоя, в условиях господства официальных установок по «воспитанию историей». В руках определённых кругов административно – бюрократического и партийно-пропагандистского аппарата тема присоединения стала одним из средств показной идеологической работы на местах. Обычно вне зависимости от реальной истории и характера вхождения проводили кампании всенародных юбилеев «добровольного» присоединения… Столь громкие, шумные мероприятия нередко использовались местными правящими элитами для придания значимости своей власти, «выбивания» из центра новых бюджетных средств и др.²⁴³

Уже в 1960 году профессор В.К. Гарданов сформулировал и фактически обосновал идею, согласно которой «…вся территория Северного Кавказа вошла в состав Российской империи» в результате целой серии разнообразных политических акций во второй половине XVIII века. В 1970 году М.М. Блиевым была дана сущностная оценка процесса российско-северокавказских отношений в исторической науке. Он предложил выделить 2 этапа в периодизации истории взаимоотношений народов Северного Кавказа с Россией: 1) установление дружеских русско-кавказских связей и добровольное присоединение народов Кавказа к России (50-е г. XVI в. – нач. XIX в.); 2) утверждение на Кавказе царского военно-административного аппарата, развёртывание освободительной борьбы горцев против местных феодалов и насаждение самодержавных порядков (1813–1864 гг.)²⁴⁴.

Вслед за М.М. Блиевым В.Б. Виноградов пишет, что «привычное употребление понятий колониальная политика, колониальный режим, колониализм в контексте исторической действительности нашего края в дореформенной, в докапиталистической ещё эпохе вызывает сегодня сомнение». Он утверждает, что действия царских войск имели оборонительный характер, а жестокости, применяемые к горцам – это дело рук лишь отдельных военных деятелей, которые якобы превышали свои полномочия. В публикациях В.Б. Виноградова подвергается сомнению сам факт наличия и проведения колониальной политики царизма на Северо – Восточном Кавказе в XIX веке, мотивируемый тем, что понятия и термины «колониальная политика», «колониализм» – суть категории капиталистической, буржуазной эпохи в истории человечества, а в России в указанный период развитие капитализма только начиналось, и, соответственно, «Кавказ, (и любой его отдельно взятый район) не был колонией России в том формационном понимании, которое только и могло бы пояснить правомочность термина «антиколониальная борьба» применительно к освободительному движению его народов». Конечно, можно согласиться с тем, что необходимо разборчиво употреблять термины «колониальная политика», «колонии», «колониализм» и т. д., а также и с тем, что даже капиталистическая колониальная политика существенно отличается от колониальной политики финансового капитала, а характер административной политики царизма не совсем укладывается в «колониальный стереотип», и в том, что колониализм – это система многосторонних (экономических, политических, национальных, социальных, идеологических отношений) и даже с тем, что колониализм – это не только и не столько политическое подчинение, а, прежде всего экономическая эксплуатация колоний, ее ресурсов и рабочей силы в интересах капитала метрополий. Однако элементы колониальной политики, особенно в сфере экономики, все же присутствовали и это уже было многократно доказано в исторических исследованиях²⁴⁵.

Взгляды и «новые подходы» М.М. Блиева и В.Б. Виноградова широко и аргументировано критиковались большинством историков-кавказоведов²⁴⁶. Историк В.Н. Невская констатировала, что «нельзя согласиться с мнением М.М. Блиева, который на первое место ставит военную функцию сельской общины, организацию набегов, считая её более важной, чем хозяйственная…» По ее мнению это не только не подтверждается историческим и этнографическим материалом, но и противоречит ему. Концепцию В.П. Невской, высказанную в 1985 году поддержали также М.А. Абдуллаев, А.И. Халилов, Г.Г. Гамзатов, Х.М. Ибрагимбейли и др.²⁴⁷.

По идее М.М. Блиева и В.В. Дегоева, религия понадобилась набеговой системе, которую она снабдила недостающим идеалом – лозунгом борьбы против неверных и тем самым дала ей дополнительный морально-психологический импульс²⁴⁸. Один из учеников школы В.Б. Виноградова О.Ю. Клычников, в своей докторской диссертации делает вывод, согласно которому «набеги, являвшиеся своеобразным промысловым институтом у горских народов, одновременно использовались и как средство эффективной обороны собственной территории от внешней, в данном случае российской угрозы»²⁴⁹. О том, что казаки не пренебрегали грабежами и набегами отмечает в своей работе О.С. Мутиева. В ходе изучения данного вопроса она выяснила, что предания полны сообщений о том, что казаки «пускались на добычу в горы к лезгинам и другим народам и всегда возвращались не с пустыми руками, а с лошадьми, скотом, оружием…» Судя по преданиям и письменным источникам, казаки контролировали некоторые переправы и дороги, взимая дань²⁵⁰.

По мнению О.Г Ворониной «Чечня – своего рода «набеговая» цивилизация, которая породила в начале XX века абречество, а в конце XX столетия – чеченскую мафию и боевиков, известных далеко за пределами Чечни. Можно сказать, что здесь идет речь о национальных особенностях горцев, которые, конечно же, нельзя упускать из виду…»²⁵¹. По словам А.Н. Рябикова некоторые авторы приходят к достаточно спорным выводам, в частности И.Куценко набеги определил как «привычное явление жизни народов приграничных районов», уточняя, что их «можно считать разновидностью соседских отношений», но считать их одной из причин Кавказской войны нельзя²⁵². Многим конфликтам в регионе сопутствовало то, что можно назвать «войнами историков», когда ссылками на факты из минувших веков противоборствующие стороны стремились оправдать законность своих действий и придать историческое «обоснование» территориальным претензиям²⁵³.

Х.М. Мусаева, кандидат юридических наук, считает, что в причинный комплекс состояния преступности на Северном Кавказе во второй половине XIX века наряду с причинами и условиями общего характера входили и специфические факторы. Во многом данная преступность была обусловлена тем, что горцы были вытеснены с исторически принадлежащих им земель. Естественно, горцы с этим не могли смириться. Незаконный оборот оружия на Северном Кавказе являлся одним из наиболее сильнодействующих криминогенных факторов. Объем незаконного оборота оружия значительно увеличивался во время обострения политических противоречий, т. к. служил одним из средств их решения. Ко времени Революции 1905 года, незаконно обращающегося на Кавказе оружия было так много, что, как следует из циркулярного сообщения помощника по гражданской части наместника на Кавказе от 15 февраля 1907 года «проживающие в Сибири уроженцы Кавказа, занимающиеся тайной покупкою для Кавказского края казенных винтовок, получили распоряжение прекратить высылку винтовок, так как в последнее время на Кавказ доставлено слишком много оружия и цена на него упала до ничтожной суммы». Существовала нелегальная торговля оружием и во время Кавказской войны²⁵⁴.