Текст книги "Раб человеческий. Роман"

Глава 4. Остров проклятых

Но то, что я увидел спустя три минуты, потрясало по-настоящему. Гигантская каменная каракатица – боевик вполне в стиле погони за счастьем – раскинулась слева. Местами безглазая, почти достроенная, обещала к новому году стать самой высокой каракатицей в стране. На крыше монстра мигала неоновая молния: «ТЕХНОПОЛИС». Призрак счастья из стекла и бетона на сквозняке пустыря.

Остров проклятых.

Справа миниатюрная «Комсомолка» кричала свое заключительное «ДА!». Вспомнил свой бесславный поход на третий день в ветреном городе М. Шел гордо – под мышкой толстое и уже разлагающееся от старости портфолио с прошлой моей «Комсомолки» – региональной. В железной уверенности, что своего «комсомольца» примут.

Вместе со мной в лифт вошла девушка. Двери закрылись, и она сползла на корточки, роняя настоящие слезы. Сократили половину штата, и она в этой половине. И тут я понял, что вести о Мировом кризисе, которые на моей родине были чем-то вроде слухов о Третьей мировой войне, здесь – не жареная «утка», состряпанная одним из моих коллег. Через минуту в кабинете директора по персоналу я в этом убедился.

На перекрестке в ожидании зеленого, смотрю на часы: около четырех. А у них, значит, пять. Поздравили в садике, теперь забрали домой. Поедают сейчас, наверное, торт с Даонисом.

Перед глазами поплыла наша гостиная, посреди которой два белобрысых пацана гоняют машинки… Запретил себе думать.

Загорелся зеленый, я рванул к каменному хозяину через пустырь и ветер.

Железная дверь с табличкой «Служебный вход» медленно подалась, и в первую секунду я задохнулся от брызнувшего в глаза света и духа человеческого пота.

Кого здесь только не было: юноши с косами по пояс, из курток которых топорщились облаченные в черное гитары. Девушки с ногами не толще моих рук. Ржущие, в рванье и на кортах, бесполые существа. Зеленые человечки с синими ирокезами.

Сухая листовка на стене объясняла засилье фриков:

«Развлекательному центру „Технополис“ требуются…» – и по списку позиций двадцать – аниматоры, музыканты, персонал для шоу, стюарды. Покосившись на цифры напротив каждой позиции, прикидываю, смог бы я стать фриком за те деньги, что им платят?

В глубине будки охранника – жующая голова. Наклоняюсь к окошку, и в лицо бьет запах шаурмы.

– Извините, как я могу пройти к Алексею?

Охранник поднимает злое лицо: я мешаю ему раздирать зубами мягкое, желтое, набитое ошметками мяса:

Перед вами телефон – звоните!

Оборачиваюсь на список телефонов сотрудников. И снова донимаю несчастного охранника:

Я не знаю его фамилии. Отдел маркетинга…

Он давится слюной и вопит:

– Вот и звоните, звоните!

Здесь несколько Алексеев, а фамилию своего я забыл! Из открывшейся двери в неприступные офисы появляется девушка. Расталкиваю неповоротливые костюмы.

– Девушка! Мне нужен Алексей, у меня с ним встреча в четыре, а не могу ему дозвониться. Неудобно опаздывать…

– Звоните еще, – бросает она, но, посмотрев на меня, неожиданно добавляет: – Если вдруг – вдруг! – я его встречу… случайно, а это маловероятно… я скажу ему, что Вы здесь.

– Спасибо, о, спасибо!

Снова объясняю что-то охраннику, иду в отдел кадров. Я замотан, но пытаюсь выглядеть уверенно. Я уже собрался уходить, и тут меня окликают. Это мой Алексей.

– Значит так. Выйдете, обойдете здание, войдете с главного входа, пройдете в виниловое кафе, я буду там вас ждать.

Час от часу не легче. В атмосфере людского жужжания слова можно разве что прочитать по губам. Но половина слов для меня загадка: где центральный вход, что такое виниловое кафе, и как обойти это здание?

– Где, простите, будете ждать?

«Он еще и умственно отсталый», так подумал бы я на месте Алексея.

– Здесь ничего не слышно.

– Виниловое кафе знаете?

– Нет…

– Так, понятно… Войдете, – делает паузу, – мимо гардероба. Я там вас буду ждать. Через три минуты.

Итак, у меня есть три минуты на прохождение игры. Время пошло. В последнее время я заметил, что стал двигаться гораздо медленнее обычного. Словно в замедленном кадре кинофильма.

Круче, чем этот комплекс, в моей жизни был только алматинский «Рамстор». Красный бархатный интерьер, приторно-жженый запах поп-корна, нарядные праздно шатающиеся. После моих одиссей здесь – другая жизнь. Сытая, в развалку.

И все же налет провинциальности, как пыль, оседал на красном бархате. Его не смахнешь рукой, не вытравишь, не загасишь парфюмом. Он – в выражениях лиц, оттенках запахов и звуков, цветовой гамме интерьера, безыскусной простоте барменов, мешкающих не к месту кассирш.

Холеной ручкой о паре перстней Алексей указывает на стеклянный столик и пару кожаных кресел. Проговариваю презентацию. Быстро, только бы не слышать, как резанет, ударит по ушам короткой плеткой «НЕТ!», не видеть – спрятаться за буклетами, брошюрами, напрасным диском… Я почти физически чувствую, как ему скучно. Заученные фразы освобождают голову:

«Господи, что я тут делаю? Я как ребенок, объясняющий взрослому глупые, ненужные вещи».

Звонит его телефон, и он говорит: «ДА!» Жаль, что не мне, а какой-то Марии: «Да, Мария. Я освобожусь через десять минут». Почему меня зовут не Мария?

…через десять минут он соберет мои бумажки, встанет, скажет «до свидания», поднимется к неведомой Марии и забудет обо мне. А когда я позвоню через пару дней, ответит:

Да, Степан. Знаете, мы подумали и решили, что подумаем еще. Позвоните где-нибудь в январе.

Или так:

Понимаете, рекламный бюджет уже распределен до конца года.

Или что-нибудь еще.

Хватит! Мысли в этом городе материализуются быстрее, чем ты привык.

Алексей протянул визитку.

– Вот мой номер. Позвоните на той неделе. Честно говоря, я не знаю, как вы сейчас ко мне прорвались, каким-то чудом…

Я улыбнулся.

– Что Вы, для меня это такая мелочь…

С благожелательной, деланно равнодушной улыбкой он принимал мои восхищения клубом. Прошелся по кассам, приценился. Оглядел залы – зеленый, синий. Не спеша оделся, постоял перед зеркалом, остался доволен собой и вышел в холодную вечереющую пропасть города.

Глава 5. Три минуты с домом

По совету милой прохожей, до «Гаваны» дошел пешком. Последняя встреча, и Почтамт совсем рядом. Я решил, раз встречи проходят быстро, заскочить на телеграф, удостовериться в том, что от них можно звонить по международной. Издалека, с той стороны улицы померещился подвох: время работы « С 9 до 18»! Это конец…

Перебежав через улицу, вгляделся: это время работы «Связного». Выдохнул. И все же, я не имел права на ошибку. Скорее к окошкам, где, как обычно, гудит толпа.

Наконец, когда бойкие старушки сняли осаду с касс, протиснувшись, выдохнул свои сомнения в лицо миловидной телефонистки:

У вас можно сделать международный звонок?

Да, вот кабинки.

А до скольки работаете?

И хотя везде выведено: «КРУГЛОСУТОЧНО», она улыбнулась:

— Круглосуточно.

У кого-то есть силы улыбаться. Облегченно улыбаюсь и я.

В почти болезненном наслаждении от предвкушения звонка, оглядел «Гавану». Похож на нашу Плазу. От всех этих двойных и тройных приятностей слегка саднило горло.

За оранжевой стойкой девушка объясняет бесконечно мило, долго и непонятно:

– Вам нужно в офис. Выйдете через правый выход, обойдете Центр, на Пролетарскую, 34, там будет белое мраморное крыльцо, второй этаж, офис Молния, 8.

Из того, что она сказала, я понял только «Пролетарская». На Пролетарской, 1 в нашем городе находится психушка, а на Пролетарской, 99 – наркология.

Побеседовал. Они, конечно, подумают. Подумайте, подумайте. К тому времени, как вы надумаете, мне на это будет уже наплевать.

В опустевшем маленьком отделении почты набралось шестьдясят рублей – на пять минут. Хватит, чтобы поздравить сына, спросить, как нога Инги Петровны, узнать про справку ну и так, послушать голос.

Потом что-то случилось.

Я выходил из кабины. Телефонисты советовались, звонили куда-то, спрашивали, как звонить в город П, через какие цифры и коды. И ни один из них не был верным: не было никакой связи с моим сыном. Номер не набирался

Адской каруселью телефонный диск крутился пятьдесят минут. Жерновом наматывал мои нервы на свою пластмассовую оболочку. Бесстрастно слушала трубка мои ругательства, бесплодным эхом отдавались они в железном сердце телефонной кабины.

Девушка, соедините меня как – нибудь… или я умру.

Она посмотрела на меня уже без улыбки. И снова стала набирать.

Беззвучно и сухо, я плакал. Пришел в пять сорок. Они ждут звонка, у них уже почти восемь. А у нас почти семь. И скоро они лягут спать.

Это безумие, как будто кто-то решил меня доконать.

– Вы после восьми набирали десять, а потом код города?

– Да! Восемь, десять, триста двенадцать и номер…

– Может попробовать с кодом страны?

– Я пробовал! Ничего не выходит…

– Тогда переговоры заказывать. Надо будет ждать в течение часа.

– Давайте, буду ждать…

– Это стоит восемнадцать пятьдесят за минуту.

– Хорошо. Насколько у меня там хватает?

– На три минуты.

– Хорошо.

– Подождите пока… – она отвернулась к трубке и уже говорила кому-то извне, – здравствуйте, С П можно заказать три минуты? Пригласить?.. Кого пригласить?

– Ингу Петровну…

Ингу Петровну, точный номер, код города триста двенадцать. Спасибо…

Она снова поворачивается ко мне.

– Ждите!

– Я могу выйти на пять минут?

– Только ненадолго.

Но, выкурив сигарету до половины, я зачем-то забычковал ее и понесся обратно.

Забежал, и сразу телефонистка:

– Скорее, в восьмую кабину!

Залетев, ударившись локтем, схватил трубку и услышал металлический голос:

– У вас три минуты. Соединяю. Город П. Инга Петровна у телефона. За тридцать секунд услышите сигнал к окончанию. Потом вас разъединят.

– Да, понял.

И тут же до крика знакомое:

– Алё? Кто это? А, Степка… привет!

– Инга Петровна! Как дела?

– Сейчас…

Они возились где-то возле трубки бесконечно. Я закричал:

Инга Петровна, поговорите со мной! У меня только три минуты!

И вдруг издалека:

– Привет, пап! Как дела?

– С днем рождения, сына…

– Спасибо! – звенел, переливался его голосок, – тут мама подарила мне компьютер, вот сижу – играю!

– Ох, молодец, – лицо мое было совсем анимично. Так далеко и в то же время прямо возле моего уха что-то бубунила Инга Петровна. Макс повторял за ней.

– Баба Инга подарила мне в конверте много денежки!..

– Ммм… Здорово! Даонис был у тебя? Играете? Ты не скучаешь?

Скучаю. Но я уже не плачу! Даониса мама сегодня ко мне не пустила – у него уроки… Ну пока, – Инга Петровна подгоняет его так громко, что теперь я ее прекрасно слышу.

– Целую тебя, сына, пока, милый… Инга Петровна, извините, что не звонил, у меня тут такие проблемы со связью – телефон мой пропал, а больше звонить неоткуда… Как вы? Что со справкой?

Справка о разводе, которую достает моя бывшая жена Лина, нужна для принятия нового гражданства и стоит много крови и денег. Они шуршат далекими, как из подземелья, сомнениями. Наконец, трубку берет Лина.

Нет, телефон домашний я свой не знаю – он был записан в телефоне, который утопила в водке квартирная хозяйка – алкоголичка.

– Во вторник вечером в восемь часов, я буду в пригороде, на выездном аквагримме. Ты позвони туда и расскажи что со справкой.

– Ты хоть смс мне с чужого скинь.

Она не понимает, что нет здесь для меня телефонов, с которых можно скинуть смс. Этот почтамт – единственное место на свете, где я сейчас могу услышать их голос, узнать, что не один на свете.

В трубке раздался писк, и я понял, что нас сейчас разъединят:

– В пригороде, во вторник в восемь – звони мне туда!

Все, тишина, гудки. Я не знал, успела она услышать меня или нет.

– Спасибо вам большое, – сказал телефонистке и шагнул в черную пасть холодного ночного мегаполиса.

И вдруг я понял, что в сумке блокнот, а в нем записан мой домашний номер, где я снимаю комнату. Она бы могла мне позвонить через час, а не через шесть дней.

Было уже темно.

Я закурил. Не заметив ступеньку, оступился и упал в своих светлых брюках прямо в лужу. Пытаясь затереть пятно, развозил его еще хуже. А хотел зайти в магазин насчет работы… И удивительной синевы круги под глазами меня не особенно красят, а теперь совсем: «Здравствуйте, Мэрлин Менсон!..»

Поплелся через «Гавану», где три часа назад был почти счастлив, теперь бессильный, обесточенный, грязный. Бывшая, которую я давно уже не люблю, чужая, неприятная мне женщина. Я скакал бы от счастья, услышав сейчас в трубке ее голос. Я бы все отдал за то, чтобы в моем кармане в ту минуту лежал телефон и чтобы услышать хоть кого-то, кто может назвать меня по имени. Я бы рассказал ей, как мне тут живется – хоть вздернись: непонятная работа, непонятно что с гражданством, как дальше жить – непонятно.

Пусть даже приедет, если хочет – плевать. Лишь бы кто-то был рядом. Только не эта пустая комната, где не с кем словом перекинуться по вечерам. Осталось только с бабкой – алкаголичкой вести беседы «за жисть» под ее же горькую.

Позвонит она, и что я ей скажу? Ведь это был мой выбор. Никто не виноват, что так получилось. Кто ее здесь пропишет? И как я буду жить с ней, когда она почти три года жила без меня, с другим мужчиной и – ничего…?

Все они только говорят, что жить без нас не могут, а расстаются и живут прекрасно.

Слезы катились бесконтрольно, но было все равно – я практически рыдал, стоя на ветреном перекрестке возле «Гаваны», которая так похожа на нашу Плазу.

И кто виноват в том, что тысячи и миллионы таких же, как я, бегут с родины? Те, кто раньше был «соотечественником и братом», теперь носит позорную кличку гастарбайтера или трудового мигранта.

Но надо жить.

Пройдусь пешком – всего несколько остановок.

Девушки вокруг такие ухоженные, красивые, ребята – солидные, мощные. А я со своими тремя вещами, в которых хожу уже десять дней. В туфлях и зимней куртке, с синяками под глазами, а теперь еще и в грязных брюках…

Вот магазин нижнего белья. Скорее всего, тоже откажут – из-за гражданства. Мне отказали даже в Евросети. Даже в Эльдорадо.

Дают анкету. Спрашиваю. Говорят: нет, не берем без гражданства. Продуктовый, мимо которого я хожу неделю, не решаясь зайти и попроситься на работу в овощной отдел. Я ведь никогда не работал раньше продавцом, я писал картины.

Продавец смотрит сочувственно:

– И у вас нет гражданства?

– А что, много приходит?

– Много… Вот сегодня один с казахским паспортом приходил.

Значит, не я один такой. Кто-то есть еще в этом районе, у кого такая же проблема, как у меня. Встретить бы его, а ему встретить меня.

Но мне так не повезет.

Позавчера дернул из офиса якобы к клиенту. И – прямиком на плодобазу, плюнув на свои амбиции и межпозвонковую грыжу и полагая, что грузчиком – то устроиться можно с любым гражданством. И что вы думаете: попросили предъявить медкнижку…

Откуда у меня, спрашивается, медкнижка, в которой значится, что я здоров и готов трудиться грузчиком?

Иду домой. Решаю сократить путь и сворачиваю в переулок. Иду долго и не в ту сторону. Вчера случилось то же самое. Я ведь знаю, как идти, и все равно иду не туда.

Впотьмах.

Спрашиваю дорогу. Указывают, иду как робот. Что мне сделать сейчас, чтобы не сойти с ума?

Я шел и думал: ради чего все это? Как я представлял все это, везя с собой самое дорогое – диск с лелеемой папкой под названием «Бессмертные картины»? Что приду вот я к галеристу, а он, посмотрев на мои работы, вдруг поднимет изумленные глаза и скажет: «Какой же Вы талант, Степан, как долго мы вас ждали!», и тут же отправит писать с натуры Пугачеву…

И гражданство дадут через три месяца.

Какая чудовищная, нелепая ошибка. Ну, а если все же верить и делать? Что тогда?..

Я пришел домой, к моей старухе. Вместо того чтобы сократить путь на пять минут, я увеличил его на двадцать. Изможден и спокоен: у него компьютер, подарки, его любят, о нем заботятся. Они не нуждаются, они в порядке.

Значит, и мне можно жить дальше. Я прорвусь.

Бабуля, как всегда, входит без стука, распространяя вокруг себя отборное зловоние паленого бухла. Я полуголый, но нет сил махнуть на нее рукой.

Она спешит расспросить меня обо всем. Она заботится обо мне. Она, в сущности, неплохая женщина.

– Что так поздно? А?.. – выпив, она обычно начинает плохо слышать.

– Домой звонил. Сына с днем рождения поздравил.

– Ах, сыночек… Сколько ему?..

Сегодня исполнилось пять..

Пять. Ууууу… вот, а папочки нет… Ну отдыхай, отдыхай.

Я выхожу на балкон. Две последние сигареты, а ведь эту пачку купил сегодня утром.

Под балконом переругиваются подвыпившие мужчина и женщина. Он что-то настойчиво просит у нее, она никак не соглашается это ему дать. Темная тоскливая осень заглядывает в лицо.

Как будет дальше?

Высоко в небе замигала красная точка. И я вспомнил, как там, на родине, давным – давно, так же глядя на далекие мерцающие точки в небе, я мечтал, что когда – нибудь уеду. И стану счастлив…

И теперь снова хочется заплакать. От чего?

…И лучше тебе не знать,

Как я живу и чем.

С кем, когда и зачем.

Вижу какие сны,

И как я боюсь зимы.

Как страшно по вечерам

И как хочу домой, к вам.

Как плачу, видя детей.

И от своих же затей.

Пью, словно воду, вино

Думаю, глядя в окно.

Тело привычно дрожит.

Здравствуй, сладкая жизнь!

С днем рождения, сынок!

Хорошо, что нет снега. Поеду подработать на аквагримм в выходные, заберу сапоги из ремонта – потом пусть идет.

Глава 6. Степачка и Линачка

На голове у меня вырос рог.

Доктор осмотрел меня. За последний месяц он осматривал меня пятый раз. Реакция его была одинаковой:

Ничего не могу понять… Что с вами творится? Ей – Богу, – выдыхал он, – к ревматологу, только к нему. Избыток кальция, знаете, не шутки.

Я не женат, а рог свербит. Сил уже никаких, как свербит. Я уже китайскими палочками чешу голову, а все свербит. Оно музыкой проходит. Звуком, как, знаете, будильник звонит и звонит утром…

Нервный тик..?

Я молчал. Доктор смотрел в сторону, равнодушно, как картонный человечек, которого чьи-то пальцы двигают по заезженной колее. Звук пробивал голову. Он топорщился, лез иголками, дергал ниточки в моем мозгу с настойчивостью садиста.

Я поднялся на поверхность, и, наконец, вынырнул. Опустив руку, пытался нашарить телефон на полу возле кровати. Дикая мелодия кантри рвала нервы из дальнего угла комнаты.

Откинув теплое одеяло, выскользнул в стылую комнату.

Да…

Из трубки доносилось клокотание, словно как повреждение на линии.

– Аллё!

Степачка… Степа, слышишь? Линачка умерла…

Плач нарастал. Так мелкий дождь превращается в ливень. В шторм. В цунами. В рыдания.

Я чуть не спросил, какая Линачка. Но тут понял, что это Лина.

КАК???

Инга Петровна, а это была она, промычала:

Ночью… Перевернулись на машине в горах… У нас ливень был…

Я вскочил, что-то делал. Только когда Инга Петровна положила трубку, разглядел себя голого в отражении балконной двери с почти докуренной сигаретой во рту.

Вышел из комнаты, в чем был: в трусах. Старуха не заметила или включила деликатность. Заглянула в лицо, проверещала:

Случилось что, Степочка?

В кухне заметался из угла в угол – забыл, зачем пришел. Она заковыляла из комнаты.

Степа, что с тобой?

Жена бывшая умерла.

В деланном ужасе и похмельном трясуне, всплеснула руками:

Айяйяй! Ох, что же теперь. Да… горе-то какое, – опустилась на стул, делая вид, что не смотрит на мои ноги. Но бесцветные ее глаза шныряли туда – сюда. Бросила критичный взгляд на стол, подвинула истерзанную тряпку к сахарнице, оценила, поджав губы, положение предметов и никак не могла пристроить псориазные руки. – А родственники там-то есть? А сынишка – то с ей?

С ней… Забирать теперь его надо.

Мммм, – покачала она головой. – Ну привози сюда, я не возражаю.

Я посмотрел на нее: привести сюда ребенка? Когда дети слушают пьяную брань и скандалы родных, это можно свалить на квартирный вопрос. Но когда это беснующаяся посторонняя сущность… Значит, по приезду надо будет искать жилье. С ребенком… С чемоданами, бесполезными любимыми вазочками и столетними шмотками.

Господи, это конец.

Как жалко девочку… а сколько лет?

Кому?

Жене твоей, кому!

Тридцать один, – вспомнил не сразу.

Ты не горюй, переживем… Любишь ее до сих пор, да?

Дикость вопроса в иную минуту поразила бы меня.

Я отвернулся. С дерева срывались бурые листья, их несло далеко, за пределы видимости. Вот так же и мы срываемся из этой жизни и улетаем – за пределы видимости.

Вспомнились волосы Лины… Такого же цвета копна. И как она ложилась на мои голые колени, и волосы рассыпались…

Гнилостный запах захлестнул. Теплый душок густого куриного варева из кастрюли и сладковатый едкий, незабываемый – разлагающегося тела. Или листьев. Его нельзя спутать ни с каким другим, ни забыть. Единственный запах, который можно воспроизвести в памяти. Этот дух теперь врос, как ноготь в кожу, в воспоминания о Лине.

Чайку вскипячу. А то вон трясёсся весь…

Кое-как переставляя отечные ноги, завозилась у плиты.

Голова моя была обита ватным. Подслушай кто мои пульсирующие мысли, испытал бы отвращение. Я думал о деньгах на похороны, о том, как буду жить с сыном здесь, в чужом городе, один. О том, что надо будет ехать двое суток на перекладных, о моей неудающейся профессии и судьбе. Но совсем не о той женщине, которую когда-то любил.

Денег не было совсем. Хватит только на дорогу туда. Те два – три – четыре месяца, которые оставил себе для разгона, растаяли в гнетущем осеннем тумане над моим балконом. Его мутные глаза убивали надежды.

Кто – то постучал по спине птичьей лапкой: старуха, улыбаясь, протягивала брюки. И я понял: чтобы больше никогда не видеть этих глаз, мне нужны деньги.