Текст книги "Второй шанс. Америка и мир (сборник)"

Военные проблемы администрации, ведущей войну, у которой нет исторической перспективы, еще более осложняются тем, что психологически и даже просто визуально американское поведение отождествляется с израильским. Сцены на экранах телевизоров, где с головы до ног вооруженные и защищенные бронежилетами американские солдаты вышибают двери в иракских домах, врываются к перепуганным семьям и уводят мужчин в наручниках и с завязанными глазами, слишком напоминают действия войск Израиля в оккупированной Палестине. То, что израильтяне часто совершают подобное в ответ на террористические акты против мирных граждан Израиля, в данном случае не имеет значения. Для миллионов мусульманских телезрителей сходство таких сцен только подкрепляет фанатичные обвинения «Аль-Каиды» в адрес американского империализма и экспансионистского сионизма, идущих по стопам британских колонизаторов. Справедливо или нет, но политическим результатом этого стало интенсивное и целенаправленное негодование.

Антиисторический характер провалившейся американской авантюры в Ираке выявляет и ограниченность стратегии, основанной преимущественно на силе. Это убежденно проповедуется стратегами, направлявшими британскую политику в регионе, реакцию Франции на алжирский вызов в Северной Африке и реакцию Израиля на арабскую воинственность. Для всех трех было характерно представление, что арабская ментальность особенно склонна уважать силу и рассматривать готовность к компромиссу как признак слабости. Превосходящая военная сила неоднократно предписывалась как единственное надежное средство для решения конфликтов и навязывания прочного урегулирования.

В такого рода аргументах есть своя логика при условии, что соблюдается один фундаментальный принцип: есть кто-то, обладающий достаточной мощью и ресурсами, чтобы применять силу так долго, пока другая сторона не будет сломлена. Также вполне разумно считать, что более слабая сторона может в какой-то момент понять, что она подвергнется полному разрушению со стороны решительного, непоколебимого и более мощного противника и что унизительная капитуляция – наилучший способ действий. Проблема Америки в том, что хотя ее мощь несравнимо превосходит мощь любого государства или религиозной группы в данном регионе, она по внутренним причинам не может быть мобилизована в масштабах, достаточных для навязывания своей воли на всем Ближнем Востоке и за его пределами.

Я уже не раз писал о территории, простирающейся от Суэца до Синьцзяна, именуя ее Общемировыми Балканами – геополитически важном регионе с острыми этническими и религиозными противоречиями и насилием, являющимися следствием политического возмущения против внешнего господства, особенно если оно навязывается посредством военной силы и к тому же обществами, чуждыми в религиозном и культурном отношениях. Этот регион имеет притягательную силу для крупных держав. Принимая во внимание, что население Общемировых Балкан составляет около 500 миллионов и что конфликты на Ближнем Востоке разжигают политические страсти во всем регионе, Соединенным Штатам пришлось бы провести всеобщую национальную мобилизацию, чтобы одержать победу только благодаря своей военной мощи.

Одним словом, Соединенные Штаты сталкиваются здесь, но в гораздо большем масштабе, с той же проблемой, что и Израиль во взаимоотношениях со своими арабскими соседями: каждому недостает средств, чтобы навязать жесткое одностороннее решение, полностью отвечающее их собственным целям и интересам. Британцы мудро поняли это и ушли с Ближнего Востока, не вступив в длительный конфликт; французы пришли к такому решению только после затянувшейся и изматывающей войны в Алжире. Америка неохотно усваивает тот же урок посредством своего участия в действиях в Ираке и Афганистане, а потенциально повсюду в случае, если эти два конфликта распространятся по всему региону.

Рис. 4 Общемировые Балканы

Простираясь от Суэцкого канала в Египте до Синьцзяна в Китае, от Северного Казахстана до Аравийского моря, сегодняшние Общемировые Балканы – зеркало традиционных Балкан XIX и XX столетий именно потому, что им свойственна внутренняя нестабильность, а их геополитическая значимость определяет причину иностранного соперничества. Современные Балканы, как они показаны на схеме, имеют население около 500 миллионов человек и характеризуются внутренней нестабильностью вследствие этнической и религиозной напряженности, бедности и авторитарных правительств. В этнический конфликт внутри Общемировых Балкан вовлечены 5,5 миллиона евреев Израиля и 5 миллионов палестинских арабов; 25 миллионов курдов и разделяющие их государства – Турция, Ирак и Сирия, а также Индия и Пакистан, ведущие спор о Кашмире, наряду с многочисленными и потенциально острыми конфликтами этнических меньшинств в Иране и Пакистане. Религиозные конфликты разгораются между мусульманами и индусами, шиитами и суннитами и рядом других конфессий. В 2005 году безработица среди экономически активного населения составляла 50 процентов в Газе, 40 – в Афганистане, 25 – в Ираке, 20 – на Западном берегу реки Иордан и 18 процентов в Кыргызстане.

Мнение, что решить проблему, с которой здесь сталкивается Америка, можно ускорением развития в этом регионе демократии, также ошибочное. Демократия исторически устанавливалась в ходе длительного процесса утверждения прав человека, сначала в сфере экономики, затем и политики, сначала среди некоторых привилегированных классов, а затем и в более широком масштабе. Этот процесс в свою очередь влечет за собой поступательное движение – установление власти закона и постепенное утверждение правового, а затем и конституционного верховенства по отношению к структурам власти. В этом контексте введение свободных выборов постепенно формирует систему управления, основанную на фундаментальных понятиях компромисса и взаимоприспособления, с правилами игры, которые уважаются политическими оппонентами, не рассматривающими их состязательность как игру с нулевой суммой.

В отличие от такого развития быстрое внедрение демократии в традиционалистских обществах, не готовых к последовательному расширению гражданских прав и постепенному возникновению власти закона, вызывает острые конфликты и появление непримиримых экстремистов и актов насилия. Именно это вследствие политической близорукости американских попыток способствовать введению демократии и произошло не только в Ираке, но и в Палестине, Египте и Саудовской Аравии. Результатом стало не упрочение стабильности, а усиление социальной напряженности. В лучшем случае такие усилия могли привести лишь к популизму, внешне демократическому, но фактически означающему тиранию большинства.

Вряд ли можно избавиться от подозрения, что большинство пылких адвокатов «демократии» на Ближнем Востоке знают об этом, но видят в продвижении дела демократии удобное средство, позволяющее в будущем прибегнуть к силе. Демократия становится подрывным орудием, дестабилизирующим статус-кво, ведет к вооруженной интервенции, которую в дальнейшем оправдывают тем, что демократический эксперимент провалился и пробужденный этим экстремизм узаконивает одностороннее применение грубой силы.

Три основные описанные выше концепции должны были бы заставить американцев серьезно задуматься о долговременных последствиях расширения американского военного присутствия на Общемировых Балканах. То, что уже случилось в Ираке, и растущие проблемы Израиля, продолжающего ошибочно руководствоваться подобными идеями в отношении соседних стран, предвещают также трудности, которые могут создать серьезную угрозу глобальному статусу Америки. Общемировые Балканы могут оказаться болотом, из которого Америка будет не в состоянии выбраться.

Пока исламский мир все больше захлестывают антиамериканские страсти, другие государства, считающие себя конкурентами Америки, будут испытывать искушение воспользоваться неверно выбранными Америкой направлениями в ее политике. Нарождающееся партнерство между Китаем и Россией по ряду международных вопросов подсказывает, что такой риск не является делом отдаленного будущего. Производители нефти в районе Персидского залива в поисках политической стабильности и надежных потребителей могут испытывать все большее притяжение со стороны Китая. В отличие от Америки Буша Китай предпочитает делать упор на политическую стабильность, а не на демократию и может стать надежным источником чувства уверенности. Политический сдвиг на Ближнем Востоке от Америки к Китаю мог бы поколебать связи Европы с Америкой, создавая тем самым угрозу главенству Атлантического сообщества.

Поэтому есть острая потребность в том, чтобы Америка перестала рассматривать «центральный фронт» как своего рода уникальную историческую миссию, а начала видеть в нем урок, из которого следует необходимость основательного пересмотра ее подхода к проблемам Ближнего Востока. Иракская война во всех ее аспектах превратилась в бедствие – и в том, как было принято решение о ее начале, и в том, какую внешнюю поддержку она получила и как она велась. Она уже аттестовала президентство Буша как историческую неудачу.

Даже если бы война каким-то образом окончилась до ухода президента Буша, исправление его исторического наследия потребует огромных усилий и займет много времени. Возможно, единственный оправдательный аспект этой войны состоит в том, что она сделала Ирак кладбищем неоконсервативных мечтаний. Будь она более успешной, Америка уже сегодня могла бы оказаться в состоянии войны с Сирией и Ираном, следуя политике, в основе которой скорее манихейские представления и сомнительная мотивация, чем трезвое понимание национальных интересов.

И остальной мир

В самом начале второго президентского срока Буша Кондолиза Райс оставила пост советника по национальной безопасности, став государственным секретарем. В своем интервью она заявила: «Когда я смотрю на происходящее сегодня, я понимаю, что все это ничуть не похоже на крупный системный замысел». Но высказываясь ранее о том, что в ответ на недостаточную международную поддержку своему рискованному предприятию в Ираке Америка должна будет «наказать Францию, игнорировать Германию и простить Россию», ближайший советник президента по внешней политике тем самым выразила презрение и к планомерности внешней политики и к системе коллективного принятия решений союзниками. Эта точка зрения была доминирующей в течение первого президентского срока Буша.

Ко времени перехода из Белого дома в Государственный департамент Райс перестала быть младшей среди старших государственных деятелей. Четыре года работы с президентом, ставшим более самоуверенным и убежденным в своей особой миссии, постепенно повысили ее статус. Более того, назначение на пост государственного секретаря переместило ее из доктринерского окружения Белого дома в министерство, где было широко распространено мнение, что ни война в одиночку в Ираке, ни односторонние действия в качестве моральной добродетели не будут продуктивными.

Однако прежде чем необходимость переосмысления была осознана, политика администрации по отношению к остальному миру (которому президент уделял значительно меньше внимания, чем Ираку) сменяла один лозунг на другой без четко поставленной цели и стратегии. Отсутствие таковых было очевидным в политике США касательно израильско-палестинского конфликта, России и Китая, возрастающего риска распространения ядерного оружия, а также по причине практически полного отсутствия заинтересованности в поддержании мира, проблемах всеобщей безопасности и экологии. Эти вопросы оказались отодвинутыми из-за того, что время, усилия, работа с общественным мнением и все жизненные силы президента были сконцентрированы исключительно (или хотя бы в основном) на одном предприятии, отмеченном его личным замыслом.

Глобальная политика США, таким образом, оказалась перекошенной и лишенной динамики. Приоритеты Буша должны были измениться, даже если он не стремился к этому осознанно. Главной задачей американской дипломатии стало обеспечение международной военной поддержки кампании в Ираке, включая самые далекие страны, почти на символическом уровне, хотя бы всего лишь в виде одного взвода. Создание «добровольной коалиции» – в основном надуманной – требовало энергии, соответствующего механизма и финансовых стимулов. В отличие от войны в Заливе 1991 года военная кампания 2003-го велась практически в одиночку и была односторонней американской инициативой. За исключением Великобритании, военное участие других стран свелось к минимуму, хотя Белый дом опрометчиво заявлял в пресс-релизе в марте 2003 года о том, что 49 государств приняли решение участвовать в коалиции, «уже начавшей военные операции, чтобы лишить Ирак оружия массового поражения». Реальные факты свидетельствовали как раз о противоположном и выглядели поразительным контрастом по сравнению с войной в Заливе 1991 года. В той войне имело место существенное присутствие войск ряда арабских стран, а также Пакистана, что помогло придать легитимность вторжению в мусульманском мире (сравните рис. 5 и рис. 2).

Помимо дестабилизации положения на Ближнем Востоке иракская война имела и более важные последствия. Успех или поражение американской политики на Ближнем Востоке стали теперь испытанием американского глобального лидерства. Во время холодной войны ведущая роль Америки в свободном мире зависела от положения на «центральном фронте» борьбы в самой Европе. И окончательную победу Америка одержала именно здесь. С вторжением Америки в Ирак мучительный кризис на Ближнем Востоке, продолжавшийся при Рейгане, Буше и Клинтоне, превратился из хронической проблемы в жесткую дилемму: победить или потерпеть поражение. Потеря Соединенными Штатами доминирующей роли в регионе имела бы катастрофические последствия для их политики в Европе и на Дальнем Востоке. Ни трансатлантические союзники Америки, ни Китай и/или Япония не остались бы безразличными, если бы политика Америки на Ближнем Востоке подхлестывала крайне радикализированный, явно антиамериканский сдвиг, ведущий к затяжному асимметричному противоборству алжирского типа против Америки и ее клиента в регионе – Израиля. Государства Ближнего Востока, особенно экспортеры нефти, должны были бы предпринимать какие-то действия, искать новые области для приложения своих капиталов, терпеливо добиваться защиты со стороны таких поднимающихся держав, как Китай, чтобы выжить в столь бурной обстановке.

Рис. 5. Военное участие во вторжении в Ирак, март 2003 года. Подготовил Бретт Эдкинс

События 11 сентября привели не только к Багдаду. Они также заставили Буша фундаментальным образом изменить политику США в затянувшемся трагическом и все более жестоком израильско-палестинском конфликте. Пристрастное отношение Клинтона к Израилю – эмоциональное, но неубедительное с геополитической точки зрения – перешло в открытое стремление взять за основу окончательного урегулирования односторонне толкуемые как «свершившиеся факты». Такие «факты» быстро повлекли за собой: американо-израильский сговор о вытеснении палестинского лидера Ясира Арафата с политической сцены, потому что он рассматривался как препятствие для американо-израильской политики; применение израильтянами постоянного физического давления на палестинцев; индифферентное отношение США к продолжающемуся расширению поселений на Западном берегу; превентивное применение силы для физического устранения намеченных лиц, невзирая на жертвы и «косвенный ущерб» в ответ на палестинские акты террористического произвола.

Один из таких актов разрушил инициативу, которая могла бы привести к конструктивному прорыву в израильско-арабских отношениях. В середине февраля 2002 года члены Лиги арабских государств по совету саудовского принца Абдаллы предложили в полном объеме установить с Израилем дипломатические отношения и нормальные торговые связи, а также предоставить гарантии безопасности в обмен на мир, основанный на взаимном признании израильской и палестинской сторонами границ, существовавших в июне 1967 года. Буквально через несколько дней перспектива даже самого обсуждения этого предложения была взорвана кровавым актом против израильских граждан, совершенным террористом-смертником. Это в свою очередь побудило премьер-министра Шарона на ответные действия против всей Палестинской автономии путем проведения масштабной военной операции на Западном берегу. Палестинская автономия перестала функционировать, а Арафат оказался под домашним арестом (и оставался в этом положении до тех пор, пока не был переведен в госпиталь, где и скончался). Президент Буш оказал полную поддержку действиям израильтян, и это по существу означало, что автономный палестинский партнер в переговорном процессе перестал существовать.

Взамен такого американо-израильского политического альянса, основанного на убежденности, что мир наступит, когда более слабая сторона осознает, что у нее нет иного выбора, Соединенные Штаты получили согласие Израиля на возможное в будущем решение на основе двухгосударственной формулы, предусматривающее сосуществование Израиля с новым палестинским государством. Это предложение официально было сделано Бушем на выступлении в розарии Белого дома в июне 2002 года, хотя американской стороне удалось избежать четких формулировок по таким трудным вопросам, как подлинное территориальное урегулирование и разделение Иерусалима. В качестве даты осуществления этого плана был назван 2005 год, но его параметры в соответствии с предпочтением Израиля сознательно остаются туманными.

Вскоре всему региону стало ясно, что совместное определение политической линии США дуэтом Буша – Шарона – это всего лишь игра, рассчитанная на выигрыш времени. После того как Буш провозгласил Шарона человеком мира, следующие несколько лет прошли под знаком вялых американских мирных инициатив, террористических действий, периодически совершаемых разочарованными палестинцами, смертоносных акций возмездия разъяренных израильтян, продолжающейся радикализации палестинцев и расширения израильских поселений. Через год после начала войны в Ираке план создания палестинского государства к 2005 году превратился в одобренное Соединенными Штатами предложение премьер-министра Шарона, сделанное в апреле 2004 года, об одностороннем уходе Израиля из сектора Газа. Президент Буш с энтузиазмом поддержал его как дающее «палестинцам шанс создать реформированное, справедливое и свободное правление», уже без всякого упоминания о сроках создания палестинского государства.

Зеленый свет, зажженный Бушем, означал, что пока это государство не будет создано, израильтяне смогут устроить больше «свершившихся фактов», которые будут определять характер окончательного урегулирования. Одностороннее решение о строительстве массивной стены вдоль всей линии израильско-палестинской границы, проходящей главным образом с палестинской стороны на некотором расстоянии от линии 1967 года, стало одним из определяющих. Давая согласие на это и на продолжение строительства поселений, Соединенные Штаты отказались от действительно посреднической роли в конфликте, который вместе с войной в Ираке продолжал формировать политическое отношение к Соединенным Штатам со стороны политически активизировавшегося населения региона.

Таким образом, в целом политика США на Ближнем Востоке при Буше стала стратегически направленной против самих себя. Она не только игнорировала факт, что самостоятельно израильтяне и палестинцы никогда не смогут договориться; она игнорировала и то, что Израиль, насколько бы его военная мощь ни превосходила мощь его соседей, никогда не будет в состоянии навязать решение проблемы, опираясь только на силу. Такое урегулирование не может быть принято, оно вызовет возмущение и периодически будет провоцировать насилие. И все это пойдет в ущерб американским интересам в регионе.

Превращение Соединенных Штатов из посредника между израильтянами и арабами в сторонника Израиля имело парадоксальный эффект: оно снизило способность США оказывать решающее влияние на развитие событий (то есть на достижение мира) или же укреплять в перспективе безопасность Израиля. Напротив, Соединенные Штаты лишь сильнее втягивались в дела региона, который все более радикализируется, и по мере этого обозначаются пределы американской военной мощи. При этом Израиль поощряется в своем упорстве продолжать строительство поселений, тогда как его намерение полагаться на силу – увеличивает число арабов, готовых погибнуть в затяжном историческом конфликте с Израилем.

К 2006 году даже для администрации Буша должно было быть ясно, что ни Соединенные Штаты, ни Израиль ни в одиночку, ни вместе не имеют силы сокрушить и полностью переделать Ближний Восток так, как им этого хотелось бы. Регион этот слишком велик, его народы все менее и менее запуганы и все более и более охвачены ненавистью, гневом и отчаянием. Все больше людей готово участвовать в организованном сопротивлении или безрассудном терроре. И чем больше Соединенные Штаты и Израиль реагируют на это расширением и усилением своих ответных насильственных мер, тем глубже они будут вовлечены в продолжительную и разрастающуюся войну.

Такая ошибочная позиция США чревата двумя опасностями долгосрочного характера. Во-первых, Соединенные Штаты в конечном счете потеряют всех своих арабских друзей и, следовательно, способность оказывать на них влияние, в результате чего все намерения и цели Соединенных Штатов на Ближнем Востоке будут политически отторгнуты. Во-вторых, Израиль окажется втянутым в продолжительное асимметричное военное противоборство, сводящее на нет его технологическое военное преимущество и подвергающее его смертельному риску.

Более того, принимая во внимание внутренние политические реалии Америки, такого рода риски подталкивают США к увеличению военного участия в регионе, чтобы иметь возможность сдерживать более далекие угрозы, возникающие для Израиля. В течение 1990-х годов нормативное законодательство Конгресса вводило эмбарго на американские сделки с Ираном. При Буше антагонизм в отношениях с Ираном еще более усилился и сам Иран был объявлен одним из основателей «оси зла», государством, играющим роль главного спонсора терроризма и представляющим собой потенциально смертельную угрозу не только для Израиля (несмотря на наличие у того секретного ядерного арсенала), но даже для самих США, вооруженных десятками тысяч единиц ядерного оружия и располагающих множеством средств его доставки.

Введенный нами запрет на серьезные сделки с Тегераном вскоре после падения Багдада привел к резко отрицательной реакции Соединенных Штатов на иранские попытки прощупать почву относительно возможности широкого диалога, охватывающего как экономические вопросы, так и вопросы безопасности, включая проблему ядерных гарантий и даже решения на основе двухгосударственной формулы израильско-палестинского конфликта. В конце 2001 года этим попыткам зондирования предшествовали на удивление полезные усилия Ирана по консолидации афганского правительства после того, как Соединенные Штаты лишили власти режим талибов.

Общий эффект политики (или, скорее, позиции), основанный на остракизме, должен был усилить фундаменталистские элементы в иранском правлении, в то время как Иран продолжал последовательно и втайне осуществлять ядерную программу, которая была в лучшем случае двусмысленной. Хотя иранцы и горячо заверяли, что их цель – не создание ядерного оружия, значительное продвижение программы за прошедшее десятилетие дает Ирану возможность обрести такое оружие. Риторические осуждения Буша и его попытки изолировать Иран мало способствовали прояснению ситуации или созданию основы для ее эффективного рассмотрения.

В конце весны 2006 года Соединенным Штатам пришлось наконец изменить свою позицию под воздействием двух внешних факторов: понимания того, что дорогостоящая война в Ираке делает применение силы против Ирана менее привлекательным выбором, и растущего осознания бесплодности американских попыток, предпринятых в основном в одиночку при Клинтоне и Буше, справиться с подобной ядерной проблемой, созданной Северной Кореей. В последнем случае к началу 2004 года Соединенные Штаты обнаружили, что под давлением стран региона существенно скорректировали свой подход. Ни Китай, ни Россия не были готовы следовать за Америкой в применении жесткого международного остракизма к Северной Корее. Стало очевидно, что лишь многосторонние региональные усилия могут побудить северных корейцев к самоограничению и дадут надежду на достижение приемлемого решения. Переговоры с участием шести стран, начавшиеся официально в 2004 году, в составе Соединенных Штатов, Китайской Народной Республики, Японии, Российской Федерации, Южной Кореи и Северной Кореи, были убедительным подтверждением того, что безопасность Дальнего Востока требует той или иной формы согласованных международных действий.

Та же логика, но воспринятая гораздо более неохотно в Белом доме Буша, наконец возобладала и в отношении Ирана. Решение прозондировать возможность переговоров с Ираном рассматривалось как предательство неоконсервативными фанатиками администрации, рассчитывавшими на прямую военную акцию со стороны США, чтобы уничтожить основные ядерные объекты Ирана или даже «изменить режим в стране». Военные ограничения (результат влияния на Вооруженные силы США неудачной иракской войны) и политические соображения, а именно возражения со стороны Европейского союза и России против применения Америкой силы, вынудили принять решение изучить возможность серьезных переговоров как с использованием заманчивых предложений, так и с применением санкций. Тем не менее сохраняющаяся нестабильность на Ближнем Востоке означает, что более воинственный вариант все-таки может возникнуть в случае дальнейшего развития кризиса. Из-за внезапного столкновения между Израилем и Ираном или просто иранского упорства и грубого просчета могли бы вспыхнуть страсти, толкающие к односторонним действиям со стороны США.

Но иранская проблема показала, что даже администрация Буша не могла до бесконечности уклоняться от необходимости проведения реально обоснованной политики. Пять лет «создания других новых реальностей» оказались значительно более дорогими и во внутренней сфере, и во внешней, чем президент и его советники могли ожидать. Мучительная для администрации ситуация, возникшая в Ираке, привела к движению в сторону согласованного урегулирования, восстановления трансатлантического взаимоуважения и более тесного стратегического сотрудничества. При активных выступлениях за поиск какого-либо компромисса с Тегераном не только Великобритании, Германии и Франции, но и России и Китая иранский вопрос стал катализатором для потенциально весьма существенного изменения нашей стратегии, хотя и без особого на то желания.

«Основанные на реальности» урегулирования стали необходимы и в отношениях США с Россией и Китаем. Хотя в октябре 2004 года Кондолиза Райс, в то время советник по национальной безопасности Буша, в интервью ведущей американской газете заявила, не забывая о собственных интересах, что при Буше Соединенные Штаты достигли «лучших отношений с Россией, чем любая другая администрация США», а также «лучших отношений с Китаем, чем когда-либо имела другая американская администрация», в обоих случаях отношения не были настолько тесными, как в недавнем прошлом. Более того, стратегические отношения между Россией и Китаем становились более близкими, чем отношения любой из этих стран с Соединенными Штатами.

Развитие отношений между США и Россией началось с необычного старта вскоре после первой инаугурации Буша. В середине 2001 года новый президент совершил поездку в Европу, в ходе которой в столице Словении у него состоялась короткая встреча с новым президентом России Владимиром Путиным, бывшим полковником КГБ. Встреча продолжалась 90 минут. Поскольку половину этого времени занял официальный перевод, это значит, что каждая из сторон высказывалась чуть более 20 минут. После встречи президент сообщил изумленным представителям мировой прессы: «Я посмотрел этому человеку в глаза. И мне удалось почувствовать его душу». Короче говоря, ни история, ни геополитика, ни жизненные ценности не имели значения, важны были личные отношения, во многом похожие на те, которые были между Клинтоном и Ельциным.

В течение нескольких следующих лет Россия постепенно отдалялась от резкого перехода к демократии, который совершила в начале 1990-х годов. Хотя этот политический регресс и соответствовал публично заявленной Путиным точке зрения, что «распад Советского Союза был величайшей геополитической катастрофой века», Буш не изменил своей оценки Путина, несмотря на возрождение авторитарных тенденций. Принимая его в Кэмп-Дэвиде в 2003 году, Буш превозносил российского лидера за его «ви́дение России как страны, живущей в мире в ее новых границах, с ее соседями и со всем миром, как страны, в которой процветают демократия, свобода и верховенство закона». Это было примерно четыре года спустя после того, как Путин начал жестокое подавление чеченцев, стоившее им тогда жизни 200 тысяч человек.

То, что Россию следовало раз за разом включать в консультации по Ближнему Востоку и вовлекать в конструктивные отношения с НАТО, то, что она получила согласие на вступление в ВТО и даже была присоединена к «Большой семерке» (которая таким образом стала «Большой восьмеркой»), имело практический смысл (то есть было политикой, «основанной на реальности»). Труднее находить оправдание политике, основанной на оценке души лидера, если такая оценка ведет к игнорированию участившихся попыток России навязать свою волю нескольким новым независимым государствам, образовавшимся после распада Советского Союза (особенно Украине, Грузии и Молдове), и ее попечительства над Беларусью – последней диктаторской автократией в Европе.

Еще больше опасений должно вызывать растущее стратегическое сближение России с Китаем, которое ни Буш, ни госсекретарь Райс, похоже, не заметили. После прихода Буша к власти отношения между Америкой и Китаем развивались несколько неустойчиво. Инцидент, возникший из-за столкновения американского разведывательного самолета, совершавшего облет у побережья Китая, и китайского истребителя-перехватчика вызвал короткий всплеск напряженности. После вынужденного приземления поврежденного американского самолета (китайский истребитель упал в море, а его пилот погиб) его команда ненадолго была арестована, и правительства обеих стран обменивались обвинениями и контробвинениями. Инцидент, однако, был приглушен, команда освобождена, и вопрос вскоре был исчерпан, хотя Соединенные Штаты были вынуждены принести извинения.