Текст книги "Книга теней"

– Не надо, – предупредил ее Горацио. – Не ходи туда.

Олив подумала о Мортоне, который сидел совсем один, дрожа, в темном лесу.

– Но там что-то плачет, – возразила она и поставила картину к стене.

– По крайней мере, хотя бы на этот раз ничего не тащи с собой обратно! – крикнул Горацио, но девочка уже наполовину залезла в полотно.

В картине была поздняя осень. Резкий холодный ветер шевелил высокую траву вокруг одряхлевшего серого строения. Большинство деревьев вдалеке уже стояли голые, но кое-где на ветвях сохранились последние листья – то коричневый, то красный, то золотой. Звук сделался еще громче, и, когда Олив толкнула скрипучую дверь, в нем послышалось радостное волнение.

Пахло здесь так, как обычно пахнет в очень старых, заброшенных сараях: сырым деревом, землей и пылью. Из какого-то стойла раздавались шорохи и стук. Олив на цыпочках пошла на звук, плывущий в рассеянном желтом свете.

В самом дальнем стойле обнаружилась собака. Это был большой темно-коричневый пес неизвестной породы – помесь ищейки, спаниеля, боксера и сенбернара. Заметив лицо Олив над стенкой стойла, собака радостно тявкнула. А когда Олив открыла дверцу и вошла, собачий хвост принялся бешено мести пол.

Пес был неумело связан какими-то ремешками и проволокой, но не выглядел ни голодным, ни измученным. Олив решила, что собаки в картинах вообще редко хотят есть. Пока девочка распутывала узлы, пес восторженно облизывал ей лицо.

– Хороший мальчик. Сидеть, сидеть, – командовала Олив, но пес продолжал лизаться. – Как тебя зовут? Кто тебя здесь оставил?

Пес не ответил. Олив слегка удивилась, но тут же сказала себе, что удивляться нечему. В конце концов, большинству людей вне стен этого дома не молчащая, а говорящая собака показалась бы странной.

Она уже развязывала последний узел, как вдруг пес хрипло гавкнул. Все тело, только что пышущее радостью, напряглось и замерло. Олив проследила за его взглядом. На узкой стенке стойла сидел пятнистый кот с повязкой на глазу.

– Ну что, старый дружок, – прошептал он. – Вот и встретились мы снова.

Пес взмыл в воздух в мощном прыжке. Харви бросился прочь, словно им выстрелили из мушкета.

– Ага! – донесся до Олив его вопль. – Так-то, толстозадая каналья! Врешь, не возьмешь!

Пес и кот с грохотом вылетели за дверь. Олив успела выбежать на улицу как раз вовремя, чтобы заметить, как они сквозь раму ускакали обратно на чердак. Собачьи челюсти сомкнулись на длинном хвосте Харви.

Кот, освободившись от хватки, вспрыгнул на старомодную кушетку, а оттуда взлетел на балки. Пес с грохотом ринулся следом, опрокинул вешалку для шляп умудрившись стряхнуть кота с перекладины. Пока Олив торопливо пролезала через картину обратно, кот ринулся вниз по лестнице, будто белка-летяга, едва касаясь пола. Пес неотступно следовал за ним.

– Харви, хватит! Фу, пес, фу! – крикнула Олив. Однако ее попытки призвать их к порядку остались без внимания.

Послышался громкий стук: это кто-то из зверей – или сразу оба – грохнулся о чердачную дверь. Возня через картину с нарисованной аркой переместилась в розовую спальню. Олив еще слышала, как Харви хохочет, как буйнопомешанный, но стук восьми лап начал уже удаляться.

К тому времени, как девочка добралась до подножия чердачной лестницы, весь дом стоял вверх дном. Миссис и мистер Данвуди выбежали из библиотеки, встревоженные оглушительным грохотом в салоне. Мистер Данвуди задавал вопросы из серии «Это что еще такое было?», но ответов не получал. Миссис Данвуди чихала.

Харви на первом этаже резко свернул вправо, вспрыгнул на пианино, а оттуда – на каминную полку. Пес попытался броситься следом, но не долетел полметра и приземлился на шахматный столик. Горацио благоразумно испарился.

Пятнистый кот перескочил на висячую лампу, а с нее пулей вылетел в дверь столовой.

– Ха-ха! – воскликнул он. – Никому не под силу схватить капитана Флинтлока!

Пес в ответ опрокинул горшок с папоротником.

Со своим преследователем на хвосте Харви проехался по полированному паркету коридора – он запрыгнул на стол, а пес врезался в ножки, так что стеклянная лампа пошатнулась и с треском рухнула на пол.

За эту секунду промедления Олив успела преградить животным путь, вынудив их вернуться на лестницу. Два пушистых снаряда полетели обратно в розовую комнату. Издалека снова послышалось насмешливое кошачье «Ха-ха!». Горацио, ожидавший у картины, прыгнул в арку и плотно захлопнул за ними чердачную дверь.

Мистер и миссис Данвуди стояли в коридоре, оценивая масштаб разрушений.

– Это была кошка? – спросил мистер Данвуди.

– Это определенно была кошка, – подтвердила миссис Данвуди.

– А еще, если не ошибаюсь, собака, – продолжал мистер Данвуди.

– Полагаю, не ошибаешься, – согласилась миссис Данвуди.

Олив попыталась раствориться в воздухе.

– Олив, солнышко, – позвала миссис Данвуди, – подойди на секунду, пожалуйста.

Мистер Данвуди поднял лист пострадавшего папоротника и задумчиво его перевернул.

– Олив, мы не утверждаем, что это ты впустила в дом кошку и собаку, – начал он, – однако надеемся, что ты понимаешь, почему животным нельзя вот так носиться по комнатам.

– Понимаю, – сказала Олив, уставившись себе под ноги.

Миссис Данвуди чихнула.

– Отлично. – Мистер Данвуди деловито кивнул дочери. – В таком случае, если ты проследишь, чтобы они оба оказались во дворе, мы можем больше не возвращаться к этой теме.

Олив повернулась и спешно ретировалась наверх.

Мгновение мистер и миссис Данвуди разглядывали останки стеклянной лампы, рассыпанные по коридору наподобие конфетти.

– Сколько здесь осколков, милая? – спросил мистер Данвуди у жены, блестя глазами.

– Триста тринадцать, – ответила та.

Мистер Данвуди с нежностью ей улыбнулся.

– Ты совсем не изменилась, любовь моя.

14

– Ты уверена, что справишься, солнышко? – спросила миссис Данвуди у Олив в сотый раз.

– Мам, – с готовностью ответила та (тоже в сотый раз), – мне уже одиннадцать и три четверти. И это ведь только на одну ночь. Все будет нормально.

Чего Олив матери не рассказала, так это того, что у нее на эту ночь были кое-какие планы. Во-первых, оказавшись в полном одиночестве, она собиралась наложить себе мороженого в красивую вазу и дефилировать по салону и гостиной, делая вид, что она – аристократка времен королевы Виктории. Потом она планировала разыскать Горацио и добиться от него правды об Олдосе МакМартине: вдруг ключ к спасению Мортона таится именно в этом? И наконец, когда дом затянет свои ночные скрипы и стоны, она принесет Гершеля на первый этаж, устроит им постель на диване и всю ночь будет смотреть фильмы, включив во всем доме свет.

– Ты точно хочешь остаться? – спросила миссис Данвуди, засовывая в маленький дорожный чемодан зубную щетку и нить.

– Точно. Уверена на сто процентов. Даже на сто пятьдесят.

Миссис Данвуди заговорщически улыбнулась дочери.

– Только при папе такого не говори.

Олив пропустила сквозь пальцы мамин голубой шелковый шарф и бережно уложила его в чемодан.

– А что вообще делают на математических конференциях?

Взгляд миссис Данвуди засиял.

– Беседуют, обмениваются идеями, слушают выступления, ходят на презентации.

– А у вас в отеле бассейн есть?

Миссис Данвуди с озадаченным видом помолчала.

– Я даже не знаю.

«Как можно не знать, есть ли у тебя в отеле бассейн?» – изумилась Олив. Крытые бассейны – вообще самое главное в любой гостинице, если не считать крошечных упаковок с мылом, зубных щеток и швейных наборов, которые заворачивают в бумагу и оставляют для тебя в ванной, будто подарки от помешанного на гигиене родственника.

– Ладно, – подытожила ее мама, – я попросила миссис Нивенс последить сегодня за домом, так что она зайдет проверить, как у тебя дела. Кстати, она сказала, если вдруг передумаешь, то не стесняйся – иди ночевать к ней.

Олив энергично затрясла головой. Если внутри дом миссис Нивенс выглядел так же, как снаружи, ей там определенно не место. В таких домах, как у миссис Нивенс, где все начищено до блеска и расставлено по местам, Олив обречена была вечно что-нибудь ломать. За одни только выходные у двоюродной бабушки Милли она разбила стеклянную столешницу, уронив на нее антикварное мраморное яйцо, да еще и туалет засорила. Дважды.

– И в отель тоже можешь звонить – нас вызовут, где бы мы ни были.

– Знаю, мам.

– Ну и ну. – Миссис Данвуди улыбнулась и ласково погладила Олив по щеке мягкой ладонью. – Подумать только, какая ты уже большая.

Через несколько минут родители уехали по тенистой зеленой улице, а Олив постояла на пороге и помахала рукой им вслед. Потом она отправилась на кухню и наложила себе огромную хрустальную вазу клубнично-шоколадно-ванильного мороженого с шоколадной крошкой, проплыла по салону, царственно уселась на диван в гостиной и расправилась с мороженым, смотря телевизор. Было уже за полдень, и поначалу мультики показывали почти по всем каналам, но постепенно их сменили новости и детективные сериалы. Олив выключила телевизор.

Подкрадывался ранний вечер. В доме стояла тишина. Сквозь укрытые плющом окна сочился мягкий солнечный свет, и цветные витражные стекла окрашивали лучи в разные оттенки, рисуя пастелью на паркетном полу. С тихим гулом включился холодильник. Олив встала с дивана и потянулась, а потом принялась вертеться на месте, глядя в узорный панельный потолок, и когда закружилась голова, плюхнулась обратно.

Она коснулась очков, висящих на длинной цепочке. Родителей не будет всю ночь, и можно залезть в какую угодно картину. Можно даже выпустить Мортона погулять. Конечно, основная проблема состоит в том, как засунуть его потом обратно. К тому же Олив совсем не продвинулась в поисках того, как ему помочь, а навещать его только затем, чтобы потом опять бросить, не хотелось. И вообще, она еще даже не решила, правду он ей рассказал или нет. Единственным человеком – ну, не то чтобы человеком, – кто знал все наверняка, был Горацио.

– Горацио! – позвала Олив, оглядывая пустую гостиную. – Горацио! – Но рыжего кота нигде не было видно.

Девочка вернулась обратно в салон и представила, как много лет назад Аннабелль сидела там за чайным столиком, позируя для портрета. Олив почти видела ее перед собой – длинное, струящееся платье, поднятые над лицом мягкие локоны. Но стоило ей моргнуть, как видение исчезло. В салоне было так же пусто, как в гостиной.

Вернувшись в кухню, Олив поставила вазу в раковину и случайно стукнула ее о дно. Гулкий звук эхом отозвался в доме. Девочка огляделась. Три каменщика на картине все склонялись над своей стеной. Даже без очков ей казалось, что глаза у них странно блестят.

Миновав коридор, она открыла скрипучие двери библиотеки. День уже перетекал в вечер, и на высоченных полках мерцали удлинившиеся темно-золотые лучи. Компьютеры были выключены; черные экраны казались пустыми и мертвыми, словно покрытая сажей глотка заброшенного камина.

– Горацио? – позвала Олив. Однако никто не откликнулся.

Она побрела наверх, включая по дороге свет везде, где можно. На мгновение помедлила у картины с озером, безмятежным под куполом звездного неба, а когда добралась до конца лестницы, медленно обернулась и поглядела вокруг так же, как когда оказалась в этом доме в самый первый раз.

Хотя Данвуди прожили здесь уже несколько недель, дом все так же выглядел необжитым и неприветливым. Концы коридора так же скрывались в темноте. Двери, ведущие в нежилые комнаты, казались темными дырами в стенах. Рамы со странными картинами – с темным лесом, вазой диковинных фруктов, одиноким холмом на фоне далеких могил – тускло мерцали в лучах вечернего солнца.

Скрипнула половица.

– Горацио? – с надеждой спросила Олив.

Ответа не было.

Девочка сплела вместе пальцы. Что ж, хотя бы ее ладони могут составить друг другу компанию. Каменный дом был огромен, стар и пуст. Хотя, возможно, и недостаточно пуст.

Она едва не бегом бросилась к изображению Линден-стрит. Если уж Горацио не получается найти, можно, по крайней мере, поговорить с Мортоном. Олив по привычке оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли поблизости родителей, и едва не рассмеялась над собой. Она ведь осталась дома одна. В этом-то и была вся проблема. Девочка надела очки на нос и полезла в прохладную дымку картины.

Место уже начинало казаться знакомым. Привычно было перейти туманное поле и пробежать по нарисованной улице к дому, в котором жил кто-то знакомый. Наверное, примерно вот так же оно бывает, когда навещаешь друга. Мортон, конечно, не был ее другом. Но с ним можно было хотя бы поговорить, и при нем Олив не чувствовала ни тревоги, ни неловкости. И еще втайне она немножко эгоистично радовалась тому, что мальчишка застрял в картине и не мог уйти, переехать или спрятаться, как Горацио, когда ей хотелось его увидеть. Он был чем-то вроде любимой страницы в книге, к которой возвращаешься снова и снова, зная, что она не изменится, сколько ни перечитывай.

Олив быстро шла по пустынному тротуару Линден-стрит, а из темных окон на нее украдкой глядели лица, и шепот взвивался за спиной, будто сухие листья на ветру.

Белая ночная рубашка Мортона колыхалась вдали. Он стоял в палисаднике своего большого деревянного дома. Подойдя поближе, Олив увидела, как он поднял камень с дорожки и швырнул в окно парадного фасада. По пустой улице прокатился высокий, ломкий звон.

– Мортон! – воскликнула Олив. – Ты что делаешь?

Мальчик поднял на нее взгляд.

– Стекла бью, – ответил он бесстрастно.

– Это я вижу. Но зачем ты бьешь собственные окна?

– Не знаю, – пожал Мортон плечами. – Не очень весело разбивать окна, когда они не остаются разбитыми. – Он примял траву босой ногой. Трава разогнулась и расправилась обратно. – Что ни сломаешь, все само собой чинится. Все становится так же, как было раньше.

Олив посмотрела на широкое окно первого этажа. Стекло снова появилось на месте, будто вовсе и не разбивалось.

– Камень тоже возвращается, – вздохнул Мортон.

И в самом деле, когда Олив посмотрела вниз, оказалось, что тот же самый камень появился на дорожке, буквально в паре сантиметров от их ног.

– Хочешь бросить? – предложил мальчик.

Она покачала головой.

Он поднял камень, откинулся назад и, изо всех сил размахнувшись тощей рукой, бросил. «ДЗ-З-З-ЗЫНЬ…» – отозвалось окно. На глазах ребят осколки посыпались вниз, потом собрались вместе и вставились в раму. Окно снова уставилось на них – такое же пустое, как и раньше. Олив опустила глаза. Камень снова оказался на дорожке.

Мортон вздохнул.

Глядя на его печально ссутуленные плечи, Олив неловко кашлянула.

– Извини, что я в прошлый раз тебя бросила, когда ты плакал.

– Я не плакал, – сказал Мортон.

– Плакал.

– Нет. Тебе просто показалось, – упрямился он, отводя взгляд.

– Ладно, – сдалась Олив. – Все равно извини.

Мальчишка пнул камень. Тот запрыгал по дорожке, стукнулся о ступеньку крыльца и прикатился обратно к их ногам, будто сам с собой играл в «подай-принеси».

– Когда мне можно будет наружу? – тихо спросил Мортон.

Олив вздохнула.

– Слушай. Я пыталась хоть что-нибудь узнать про эти картины. Мне еще много чего непонятно. Но может быть, когда я все пойму, может, у меня получится… у нас получится… – Олив умолкла, не зная, как закончить предложение, и подняла глаза на пустые окна большого белого дома. Ее дом тоже был огромный и пустой, но у нее, по крайней мере, были родители. И еще у нее было три кота… иногда. А у Мортона никого не было. Только Олив. – Может, я смогу тебе помочь, – закончила она очень тихо.

Мортон фыркнул.

– Что? – возмутилась она.

– Ты никогда не придумаешь, что делать, – пробурчал мальчишка, пристально изучая пятачок земли перед собой.

– Может, и придумала бы, если бы хоть кто-нибудь рассказал мне все до конца! – вскрикнула Олив, всплеснув от досады руками. – Ты говорил про «злого старика». Кто это был? Как его звали, Мортон?

Тот нахмурился.

– Не помню.

Перед мысленным взглядом Олив снова заскакали кусочки пазла. Миссис Нивенс, Мортон, каменщики, картины. И имя, которое постоянно всплывало в разговоре, будто книга, все время раскрывающаяся на одной и той же странице.

Олив наклонилась к мальчишке. Он пытался избежать ее взгляда.

– Мортон, мне надо, чтобы ты вспомнил, – сказала она. – Его звали Олдос МакМартин?

Он нахмурился еще сильнее и начал было качать головой, но вдруг перестал.

– Старик МакМартин… – прошептал мальчишка с округлившимися глазами.

Сердце в груди у Олив заскакало, будто принялось играть в классики.

– Значит, это он, да? – продолжила она тоже шепотом. – Он жил в соседнем доме. Это его ты видел в саду той ночью.

Вдруг туман этого места содрогнулся холодным ветром. Олив огляделась. Но небо над ними не поменяло оттенка. Все тот же серый полусвет нависал над Линден-стрит, держа ее под куполом, будто насекомое, пойманное в банку.

Олив подняла руку и положила Мортону на плечо.

– Я выясню всю правду. Обещаю.

– Ты? – Мортон стряхнул ее ладонь с плеча и отступил на шаг назад. – Ты просто вытащила меня из одной картины и запихнула в другую! – Он осуждающе посмотрел на нее. – От тебя никакого толку! Ты просто дурацкая девчонка!

Мортон развернулся, забежал за угол своего дома и скрылся из виду.

Олив выпрямилась, уперев кулаки в бока.

– А ты вредный и мелкий! – крикнула она ему вслед. – И даже не настоящий… а нарисованный!

Вне себя от гнева, Олив отвернулась в противоположную сторону и потопала прочь мимо пустого участка, где должен был бы стоять ее дом, мимо остальных домов, где из темных окон на нее, затаившись, поглядывали лица. Дурак этот Мортон. Она ему еще покажет!

– Подожди! – раздалось из-за спины.

Она оглянулась, ожидая, что это мальчишка тащится за ней, готовый извиняться. Но вместо этого увидела, как с крыльца какого-то незнакомого дома спускается женщина в ночной сорочке с кружевами. Из других дверей и окон в полутьму повысовывалось множество лиц. Один за другим люди боязливо выползали на лужайки. Олив заметила, что все были одеты в ночную одежду, прямо как Мортон – в чудны́е, старомодные рубашки с пышными рукавами или в длинные фланелевые пижамы и ночные колпаки. В бледном сумеречном свете эти люди в широких струящихся одеяниях казались похожими на привидения, словно могли в любой момент раствориться в тумане.

Все они уставились на Олив. Олив уставилась на них в ответ. Сердце испуганно трепетало.

– Мы слышали, что ты говорила, – начала женщина в кружевах. – О нем.

– Вы про Олдоса Мак…

– Тс-с-с! – воскликнула женщина, широко распахнув глаза. Остальные заозирались, глядя на небо и потирая руки, будто им было холодно. – Он услышит.

– Тебя обманывают, – крикнул мужчина в полосатой пижаме со своего крыльца на другой стороне улицы. В тусклом свете Олив не сумела разглядеть его лица.

– В каком смысле? – прошептала она.

– Кот, который тебя сюда привел, – сказала женщина. – Все коты, все трое. – Она шагнула ближе к Олив, и туман мягко заколебался у ее ног. Олив инстинктивно отступила назад. – Ты разве не знаешь, что они такое?

Олив не могла ничего ответить, только коротко тряхнула головой.

К ней осторожно приблизился старик с густой бородой.

– Ведьмины духи они, – пробормотал он ворчливо. – Бесы в зверином обличье, слуги злых хозяев.

– Они явились на Линден-стрит вместе со стариком МакМартином, – добавил мужчина в полосатой пижаме. – Они ему служат. Шпионят для него.

– Быть может, он и сейчас нас слушает, – прошептала женщина в кружевной сорочке, хватая Олив за руку. – Нужно говорить быстрее. – Рука у женщины была теплая, но Олив все равно вздрогнула. – Коты за нами следили. По всему району разнюхивали. Выясняли, кто знает лишнее, кто что-то подозревает. А потом помогали привести нас к нему.

– Я была у себя в спальне, – сказала девушка из окна второго этажа.

– Я спал в своей постели, – добавил старик с бородой. – А потом вдруг оказался в большом каменном доме через улицу, где ноги бы моей не было по доброй воле.

– Я думала, это все сон, – раздался в отдалении слабый голос пожилой женщины. – Но чувствовала ночную прохладу. И траву под ногами тоже.

– Он сказал, если согласимся ему служить, он сделает так, чтобы мы жили вечно, – снова заговорил мужчина в полосатой пижаме. – А если откажемся, оставит здесь. – Старик помрачнел лицом.

– Где нас никто не найдет, – сказала девушка из окна.

– Откуда нам не сбежать, – подытожил старик.

– Он пытается вернуть себе дом, – прошептала женщина в кружевах, по-прежнему цепляясь за руку Олив. – Он ему нужен. А коты помогают. – Ее темные глаза пронзили Олив насквозь. – Они хотят от тебя избавиться.

– Почему? – выдавила девочка. – Зачем ему нужен дом?

– Иди и посмотри на камни, – сказал старик. – Внизу.

– Не доверяй кошкам, – прошипела женщина в сорочке, сверкая озерами глаз на нарисованном лице. – Верь нам. Иди скорей, пока еще можешь спастись. Беги!

Внезапно в лицо Олив ударил порыв ветра. Волосы заслонили лицо, мешая смотреть. Она услышала, как свистят воздушные потоки, как густо шуршат кроны огромных деревьев. Прищурясь, девочка оглядела улицу. Та снова обезлюдела. Пороги и окна были пусты, дома казались точно такими же безжизненными, как и раньше.

Олив понеслась обратно к раме, едва касаясь ногами земли. Горацио когда-то сказал, что старый каменный дом МакМартинов на этой версии Линден-стрит был не нужен. Теперь она поняла, что кот имел в виду. Эту картину Олдос МакМартин использовал как тюрьму для людей, которых поймал, будто мотыльков, под сачок.

Олив бежала до тех пор, пока нарисованный мир перед глазами не превратился в размытый туман, исчерченный тенями, похожий на то, что творилось у нее в голове: где что-то невидимое таилось во тьме, выжидая, и внезапно бросалось в луч света, когда она подбиралась слишком близко.

Коридор второго этажа, который раньше выглядел сумрачным и зловещим, показался Олив ярко освещенным и дружелюбным, когда она наконец выбралась из рамы. Девочка довольно долго стояла, глядя на нарисованную Линден-стрит, слушая грохот собственного сердца и спрашивая себя, правда ли она хочет знать, о чем говорили все те люди в картине.

Она глубоко вздохнула.

Конечно, хочет.

Олив не один раз слышала поговорку о том, что любопытство сгубило кошку. Но она всегда считала ее какой-то дурацкой, даже когда мама попыталась ей объяснить, что имелось ввиду: «Это значит, что любопытство может быть опасным, если станешь слишком рисковать, – сказала тогда миссис Данвуди. – Но, конечно, если бы не любопытство, мы бы никогда не пошли на риск и не совершили бы множество чудесных открытий. Руаль Амундсен никогда бы не достиг Северного и Южного полюсов. Мари и Пьер Кюри не исследовали бы радиацию. У нас не было бы ни пенициллина, ни вакцины от полиомиелита… – Миссис Данвуди вскочила на ноги и принялась размахивать руками. – Бенджамин Франклин, конечно, ни за что не запустил бы воздушного змея в грозу! Любопытство – мать всех изобретений!»

Тут Олив не могла не согласиться с собственной матерью. Конечно, разве без любопытства можно что-нибудь узнать? Ну разве только то, что заставляют учить в школе. Она еще раз глубоко вздохнула и расправила плечи. Нужно посмотреть на камни. Внизу. На камни, о которых ей еще тогда сказали строители.

Уже через несколько секунд она стояла у лестницы в подвал, держа один фонарь в руке и еще один – в кармане, на всякий случай. Сделала последний, чуть дрожащий глубокий вдох. Нельзя было позволять страху отвлечь себя. На это просто не было времени. С каждым шагом вниз по ступенькам воздух становился холоднее и плотнее, словно она спускалась в темное замерзшее озеро. Девочка не собиралась включать свет, надеясь, что сможет как можно дольше не привлекать внимания Леопольда – она была уверена, что он по-прежнему сидит там, огромный и черный, сливаясь с густыми тенями подвала.

Олив спустилась и пошла вперед, вытянув руки в темноту в поисках стены. Подушечки пальцев скользнули по камням. Девочка опустилась на колени и осторожно повела по ним всей ладонью, добравшись так до угла, потом повернулась и повела по следующей стене – вниз и вверх, докуда могла дотянуться.

Камни были почти такие ледяные, как если бы их держали в холодильнике, и кладка казалась бессистемной – друг на друге громоздились булыжники самых разных размеров. Она попыталась потолкать, но стены оказались крепкими. Не было ни трещин, ни шатких камней, которые можно было бы вытащить. Олив медленно провела рукой по длинной дуге. Вот. Что-то попалось. Впадина в поверхности камня – а потом еще одна, и еще; то тонкие зарубки, то тупые выбоины, будто что-то стерлось. Она включила фонарик.

В маленьком белом пятнышке света на серой стене виднелась буква. Нечеткая, слегка потертая по краям от времени, но она определенно была там, самая что ни на есть настоящая. Олив провела пальцем по вырезанным в камне перекладинам. Это была буква «М».

Стряхнув с пальцев липкий кусочек старой паутины, она изучила соседние камни. Справа, ближе к углу подвала, ей попалось на глаза еще что-то, похожее на высечку. Для того чтобы хорошенько разглядеть резьбу, ей пришлось скрючиться и едва ли не лечь на живот. Но это была не буква. Это был рисунок. Олив стерла полоску грязи, приблизила фонарь и хорошенько вгляделась. На пятнистом сером камне были вырезаны очертания черепа. Его пустые глаза глядели на Олив в ответ.

У нее затряслись руки. Какое-то странное ощущение, будто разряд статического электричества, пробежало по спине и собралось в животе. Девочка на четвереньках поползла вдоль стены, разглядывая камни, и наконец оказалась за углом стиральной машины. Да, в этом углу нашлись еще высечки. Неровные зазубрины кругов и завитушек, которые, возможно, когда-то были буквами, аркой огибали крошечное изображение ивы с полустертыми от старости ветвями. На соседней стене Олив нашла еще одну букву «М». К этой примыкали маленькие «а» и «к». Остаток слова стерся без следа, но Олив и так понимала, что это, скорее всего, было за слово. Под буквами «Мак» стояло число: 17 и еще что-то. Олив не смогла разобрать. Следующая цифра походила на тройку или на восьмерку, точнее сказать было нельзя.

Она зажала фонарик плечом и челюстью и боком двинулась налево от стиральной машины и сушилки – в самую большую и пустую часть подвала – отчаянно хватаясь руками за стену, стряхивая пальцами паутину, куски отставшей штукатурки и краски. Посреди пути Олив наткнулась еще на одну надпись. Эта казалась не такой затертой – возможно, потому что была частично скрыта под слоем грязи и краски. Она отковыряла последние куски и прочла: «Здесь лежит Альфред МакМартин. Memento Mori. 1623».

Девочка попыталась вдохнуть и не смогла. Надгробные камни. А если надгробные камни здесь… где тогда гробы?

В затылке закололо. Она медленно повернула голову влево и посмотрела через плечо. На нее глядели два зеленых глаза.

Олив качнула фонарем. Силуэт огромного черного кота блеснул в его луче всего в нескольких дюймах.

– Леопольд? – шепнула она.

Кот не отозвался.

– Леопольд, – повторила Олив, чувствуя, как по шее и затылку бежит новая колючая волна, – сколько лет этому дому?

Черный силуэт издал низкое рычание.

– Не могу сказать, мисс.

– Леопольд… – снова шепнула Олив, не зная, в самом ли деле она хочет это спрашивать, – …а тебе сколько лет?

Кот ничего не отвечал, только глядел немигающими зелеными глазами. Вопрос глухо повис в холодном воздухе.

Предостережение соседей Мортона разлилось в голове Олив, будто чернильная река, окрашивая все новым цветом. Ее обманули. Одурачили. Трое мохнатых демонов, охраняющих построенный на могилах дом, водили ее за нос. И вот она осталась с ними одна. На целую ночь.

Олив с такой скоростью бросилась вверх по подвальной лестнице, что рухнула на колени и полпути проделала на четвереньках. Опустив голову, между паникующими конечностями она в последний раз заметила позади мерцающие глаза Леопольда, по-прежнему следившие за ней из самого темного угла.