Текст книги "Птички"

Шеф (с осторожностью приближается к двери и неожиданно рявкает.) Грацциано! Не валяйте дурака!

Затемнение.

Акт четвертый

Когда освещается сцена, должно быть видно, что прошло немало времени. Все, растрепанные, полуобезумевшие, сидят в креслах. Кто-то спит. Девочки лежат в обнимку на диванных подушках, положенных прямо на пол. Мария в кухонном переднике, положив руки на колени, неподвижно сидит в стороне на стуле. Вид у всех отчаявшийся. Тишина. Потом кто-то шепчет.

Кто-то (неизвестно кто). Который час?

Мелюзина. Прошло больше двух часов.

Кривой. Может, в слуховое окно попробовать вылезти?

Артур. А ты не слыхал, как щелкнул затвор, когда я сделал вид, что собираюсь его приоткрыть? Он держит под контролем всю анфиладу.

Люси. А через окно на первом этаже? На северную сторону. Связать простыни.

Артур (смеется). Что, есть доброволец? Что до меня, то я из-за этой идиотской истории подыхать не намерен.

Вдалеке слышен крик павлина. Пауза.

Дюплесси-Морле (подскакивает). Что это? Он?

Артур (спокойно). Нет. Это моя мать.

Шеф (гак же спокойно). Ошибаешься. На этот раз павлин.

Арчибальд (стонет). Нужно с ним еще поговорить!

Шеф (устало). Ему уже все сказали.

Дюплесси-Морле (неожиданно). Во всяком случае, считаю недопустимым, что Мелюзина и я, не имеющие никакого отношения к этой истории, задержаны здесь с угрозой для жизни. Хулиганы сводят счеты, но мы-то здесь при чем? Человек моего положения! Это скандал! Мы абсолютные нейтралы! Это как если бы во время войны задержали швейцарцев.

Шеф (устало). Ну, так обратитесь к своему консулу.

Мелюзина (пожимает плечами). Ты неостроумен, душенька.

Шеф (неожиданно, с досадой). Твой муж тоже. Он мне надоел… Плевал я на его деньги. Я на них всегда плевал. Уж больно летучая материя. И считаю неуместным ссылаться на них с такой настойчивостью в момент железнодорожной катастрофы. История, конечно, как говорит Артур, идиотская, но зато у нас здесь сейчас равенство. Настоящее.

Дюплесси-Морле (раздраженно). Позвольте мне позвонить префекту. Лично.

Шеф. Я не сомневаюсь в том, Дюплесси-Морле, что при ваших, высоких связях вы можете привести в действие даже план Орсек. Но при первой полицейской сирене мы взлетим на воздух.

Дюплесси-Морле (бросив косой взгляд на Арчибальда). Во всяком случае, хочу повторить, что есть ситуации, в которых настоящий мужчина должен знать, как ему следует поступить.

Арчибальд (мрачно, в своем углу). Хотел бы я на вас поглядеть в такой ситуации.

Шеф (встает и направляется к двери). Попробую еще. Может быть, он устал. Ему тоже все это должно показаться слишком затянувшимся.

Кривой (в полголоса). В непростреливаемый угол, шеф.

Шеф (у двери). Грацциано! Вы меня слышите? Это положение не может продолжаться бесконечно. Вот уж добрых два часа как мы сидим под дверьми: вы с той, а мы с этой стороны. У вас было время успокоиться и взглянуть на вещи более здраво. (Слушает.)

Арчибальд нервничает.

Арчибальд. Ну, что он говорит?

Шеф (отходит от двери удрученный). Ругается. (Внезапно впадает в гнев.) Кончится тем, что я тоже разозлюсь. Я никогда не разрешал своему издателю разговаривать со мной подобным тоном!

Арчибальд (с мольбой). Но, папочка, ваш издатель не был вооружен! Вы-то хоть не горячитесь! Если каждый не внесет в дело свою лепту, оно никогда не уладится.

Шеф (в ярости). Конечно, роль у него с этой пластиковой бомбой прекрасна! Но, в конце концов, ведь ваша оранжевая книжечка очень хорошо объяснила лицеисткам, как надлежит браться за дело. Или нет?

Арчибальд. Да. Очень хорошо. По правде сказать, по-голландски это было совсем уж непристойно. Можно сказать, что в отдельных местах я даже смягчил.

Шеф. Ему что, в голову не приходило, что юные читательницы могут эти советы применить на практике?

Арчибальд. Но не его дочь. Она никогда не заходит в лавку. Она никогда эту книжку не читала. Он ведь поместил ее в католическое учебное заведение. (Наивно добавляет.) Но должен заметить, что это не помешало ей быть кое в чем великолепно осведомленной.

Шеф (неожиданно восхищенный этой подробностью). Что доказывает ненужность обязательного образования. Нет, этот тип положительно меня раздражает. У него отсутствует логика.

Арчибальд. Он сицилиец.

Шеф (поднимается). Это не оправдание. По галерее еще можно пройти в комнаты. Я предлагаю лечь спать. Для Дюплесси-Морле Мария приготовит постель на биллиарде. При прочих равных лучше все же умереть во сне.

Арчибальд (в ужасе удерживает его). Папочка, нельзя прекращать с ним разговаривать! Если прекратить диалог, он способен перейти к действию!

Шеф (осененный идеей). Может быть, попробовать его напоить?

Арчибальд. Рискованно, а вдруг он во хмелю нехорош?

Шеф (Кривому). Леон!

Кривой (сквозь дрему). Да, Шеф?

Шеф. Спроси у него, не хочет ли он выпить.

Кривой (идет к двери). Мсье желают узнать у мсье, не желают ли мсье кгхм… чего выпить? А?

Шеф (ворчит). В третьем лице. За мной такого права никогда не признавали.

Кривой (оборачивается, с достоинством). Это я нарочно такой вежливый. Для политики. (Слушает.)

Арчибальд. Ну, что он отвечает?

Кривой. Не хочет пить.

Арчибальд (жалобно). А есть? Может быть, он есть хочет? Так, маленький перекусончик?

Кривой (у двери). Мсье, а мсье, может быть, мсье есть хотят? На кухне еще осталось немного холодного мяса и сыра, и если мсье позволят?… (Слушает; оборачиваясь.) Нет. Он говорит, что если кто-нибудь двинется из этой комнаты, он швырнет бомбу. И что ультиматум насчет выдачи мсье Арчибальда истекает ровно в три часа.

Дюплесси-Морле (неожиданно визжит). В конце концов, не ночевать же мне здесь! Это сумасшествие! В девять я должен быть у себя в бюро! Западногерманский министр здравоохранения будет на другом конце провода. Важное соглашение в рамках Общего рынка. Речь идет о французской экономике.

Шеф (раздраженно). Дюплесси-Морле, не надувайтесь как индюк! В данный момент больше нет французской экономики. Есть сумасшедший с пластиковой бомбой в руках. В прихожей. И все.

Дюплесси-Морле (вне себя). Ну, хватит! Киносеанс подзатянулся! Никто не может мне помешать позвонить префекту! Через десять минут здесь будет полиция.

Шеф (кричит, насмешливо). И бу-у-ум!

Дюплесси-Морле (снимает трубку со старого телефонного аппарата, крутит ручку). Ну и аппарат! Какая допотопная рухлядь! Алло! Алло!

Мелюзина (подскакивает, вырывает аппарат). С ума сошел! Негодяй! Плевать мне на французскую экономику! Плевать мне на твои деньги! Я не хочу подыхать!

Дюплесси-Морле (борется с ней, кричит в телефонную трубку). Алло! Алло! (Поворачивается к остальным.) Нет гудков.

Арчибальд (мрачно). Ну ясно, он перерезал провод. Тактика прямого действия. В его издательстве выходила книга и на эту тему.

Дюплесси-Морле (взорвавшись, смешно кричит). Но, в конце концов, мы во Франции. В двадцатом веке! В цивилизованной стране! Ведь есть же еще законы, полиция, правительство!

Шеф. Да. Может быть. Но это недостоверно. И потом, все это так далеко отсюда. Мы на пустынном островке, и кругом ночь. Ни на кого, кроме себя, рассчитывать не приходится. Пробил час расплаты, хороший мой. Как вы изволите выражаться.

Гнетущая пауза.

Дюплесси-Морле (поворачивается к Арчибальду, строго). Арчибальд, можно быть трусом – по себе знаю, но не до такой же степени.

Арчибальд (упрямо). И до такой степени тоже можно.

Дюплесси-Морле (поднимается, решительно). Я сам буду с ним говорить! Я один с ним не разговаривал. Он даже не знает, что я здесь.

Кривой (машинально). В непростреливаемый угол.

Дюплесси-Морле (испуганно отскакивает в сторону). О! Простите. (Начинает солидно и сердечно.) Алло, дорогой мсье. Это Дюплесси-Морле. «Дюплесси-Морле. Аспирин и писатель»… Да-да. По-моему, недавно встречались на новоселье у Понтадуров. Они, кажется, и ваши добрые друзья? Друг мой, мы здесь с женой совершенно случайно. Я хочу вам сказать, что совершенно разделяю вашу точку зрения, и если бы дело было только во мне… Как?… Говорите немножко громче. Слышимость не очень хорошая. Алло!.. Да… О том, что случилось с вашей дочерью? Да, знаю. Я всей душой с вами. Но, черт возьми, дорогой мой, не следует преувеличивать. Мы живем в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Вы культурный человек. Мыслитель. Проницательный и отважный… Почему развратник? Почему сволочь? (Неожиданно кричит.) А вы с вашей книжечкой в оранжевой обложке? Все мои дети от первого брака ее прочли. Даже самый маленький, девятилетний, от третьего брака, тоже. Но ведь я же не делаю из этого историй… Как? Я вас не очень хорошо понимаю. Артикулируйте лучше!.. Как?!.. Да как вы смеете со мной так разговаривать?!.. Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы набить вам физиономию.

Шеф (тихо). А я, кажется, знаю.

Дюплесси-Морле (отходит от дверей, уязвленный). Совершенно невоспитанный человек! (Взрывается.) Я тоже человек левых убеждений. Да, на свой манер! Я давал деньги всем группировкам. Даже самым маленьким. Даже таким, у которых, кроме программы, напечатанной на ротапринте, генерального секретаря и четырех членов, нет ничего! И ему, когда он начинал, между прочим, тоже давал деньги. Когда он был никому не известным мелким левацким книготорговцем. Он забыл. Я раздавал деньги без счета. Всем. Имею же я право высказаться. Революция – ладно! Конец капитализму – ладно! Но нужно же оставаться воспитанными людьми.

Люси (неожиданно встает со своего места, подходит к двери и начинает нежно, совершенно иным тоном). Джулио. Это Люси… Ну, конечно, я здесь. И ты прекрасно это знаешь… Ты-то не разыгрывай комедию. То, что произошло, ужасно, Джулио. Незачем тебе говорить, что я думаю об Арчибальде. Как?… Да. Конечно, сволочь. Грязная сволочь.

Арчибальд (весь в напряжении, униженно ее подбадривает). Ну! Ну же! Давай! Он это любит!

Люси (у дверей). Нет. Я тебе это говорю не для того, чтобы доставить тебе удовольствие, Джулио. Ты достаточно часто бывал свидетелем того, как он заставлял меня страдать. Поэтому не тебе сомневаться, что я действительно о нем так думаю. Вспомни, сколько раз я в слезах приходила к тебе в лавку и ты обнимал меня успокаивая. Ты говорил мне ласковые и разумные вещи, и я потихоньку успокаивалась… Что?… Я тебя очень любила, Джулио. Я тебя всегда очень любила. Если хочешь знать, ты, может быть, вообще единственный человек, к которому я испытываю чувство нежности.

Арчибальд. Давай. Так. Говоришь, что надо!

Люси (у двери). Что ты сказал?… Не кричи так громко. (Слушает, потом улыбается.) Штерман – это совсем другое. В Штермана я влюблена.

Арчибальд (падая духом). А, черт! Не вызывай его на ревность. Нашла время!

Люси (слушает у двери и отвечает). Джулио, у нас не только душа есть, но и тело. И мы свободны… Кто рогат? Какое старомодное слово. А потом, какие у тебя на меня права, Джулио?… Ну, если уж ты так дорожишь этой буржуазной формулировкой, я не вижу никого, кроме Арчибальда, к кому можно бы было ее применить.

Арчибальд (одобрительно). Хорошо. Очень хорошо!

Люси (продолжает). То, в чем я тебе отказала, Джулио, не имеет отношения к дружбе – будь она самой нежной… Секс – это совсем другое. Мы сами по себе, он сам по себе. Это сильнее нас. Ты издал об этом кучу книг. Уж тебе ли этого не знать, толстяк Джулио? Секс решает за нас, а у нас разве что право совещательного голоса.

Арчибальд. Ты сбиваешься! Ты его обидишь!

Люси (слушает, затем восклицает любезно). Но я испытываю к тебе большую нежность, Джулио! Ты мой единственный настоящий товарищ! (Слушает, отрицательно качает головой, отходит от двери, с неожиданной яростью.) Нет! Ну нет! Больше я не хочу тебя слушать! Ты отвратителен!

Арчибальд. Люси, не отпускай его! Не отпускай! Не прерывай диалог! Он совсем перестанет разговаривать.

Люси (смотрит на него, спокойно). А что я, по-твоему, должна сказать ему? Что я в него влюблена?

Арчибальд. Ну да!

Люси. И если он забудет, что ты сделал с его дочерью, и даст тебе уйти отсюда живым, то я завтра стану его любовницей?

Арчибальд. Ну да. Ну конечно! Скажи ему все, что угодно. Лишь бы он убрался отсюда со своей пушкой. А там посмотрим.

Люси. Сожалею, старик. Я не могу пустить к себе в постель невесть кого.

Арчибальд (вне себя). Какая тебе разница? Штерман или он? Я, я твой муж, согласен, а ты кривляешься. Ложилась же ты спать без разбору, с кем придется, через два года после нашей свадьбы.

Люси. А ты?

Арчибальд. Ну и я, конечно… согласен. Мы ложились в постель от скуки, от нечего делать. Но вот теперь, когда это надо для дела…

Люси (смотрит на него, неожиданно серьезно). А ты знаешь, ведь я вначале тебя любила.

Арчибальд (испугавшись, показывает в сторону двери). Тише! Вдруг он услышит?!

Люси (искренне). Все это свинство между мамой и папой, вечные семейные сцены… Ты знаешь, чего я всей душой хотела? Быть верной женой. Чтобы у меня был муж и дом. Тихий дом. И чтобы шли дни, похожие один на другой. Пусть это даже немножко скучно. Вот о чем я мечтала девочкой.

Арчибальд (пожимает плечами). Все девочки об этом мечтают. Но потом они вырастают.

Люси. Нет, не все девочки, ты мне поверь. Не все, а те, кто способен любить. Между уроками фортепьяно, чтением басен Лафонтена и изучением таблицы умножения у них бывает время научиться любить.

Арчибальд. Вот и создала бы такой дом для своих дочерей.

Люси. Ты так высмеивал мои буржуазные привычки, что мне пришлось приноравливаться к «духу времени». Только я никогда толком не понимала, в чем он заключается, этот самый «дух времени». (Неожиданно подходит к двери и кричит.) Я не люблю тебя, Джулио! Я не могу тебя любить. Я любила Арчибальда, а теперь никого больше не люблю. И никогда больше не полюблю! Никогда! (Рыдая, падает в кресло.)

Шеф, ласковый и несколько смущенный, подходит к ней.

Шеф. Успокойся, малышка. Мы с тобой как-нибудь поговорим. Вдвоем. Об всем, что ты только что сказала.

Арчибальд (забившись в свой угол, неожиданно со слезами в голосе). Во всем я виноват! Всегда! Все зло от меня! А я же человек невероятной чувствительности! Я тоже любил, и я надеялся, что мы вдвоем что-нибудь построим. Но жизнь все поломала, что поделаешь? И эта малышка. Думаешь, я ей зла хотел! Я ведь, лаская ее, испытывал к ней бесконечную нежность. (Плачущим голосом.) А-а, где вам понять? Вы никогда ничего не понимаете. Изо всех цветов вы знаете только белый и черный. А все это не так просто. (Патетически.) Есть от чего пустить себе пулю в лоб!

Шеф (спокойно). Вам для этого даже не нужно себя утруждать. Достаточно выйти в сад прогуляться.

Арчибальд (поднимаясь, с ненавистью). Вы бы все, конечно, хотели увидеть мой бездыханный труп, да? Вы бы, конечно, хотели, чтобы я дал себя застрелить и чтобы все было в порядке, так ведь, грязные буржуа? Будь проклят ваш прогнивший мир! И вы еще удивляетесь, что его хотят взорвать! Порядок! Вам во что бы то ни стало подавай порядок! Любой ценой. Хотя бы ценой бомбежек, как во Вьетнаме!

Шеф. Арчибальд, голубчик мой, у меня такое впечатление, что вы все путаете. Впрочем, похоже, это болезнь века. Итак, определим предмет рассуждения. О чем идет речь?

Дюплесси-Морле (визжит). Речь идет о том, собирается ли этот трус сам отвечать за то, что он натворил, или он погубит нас всех? Я все сказал!

Арчибальд (забившись в глубь комнаты). Отвечать! Отвечать мне! Скажете тоже!

Дюплесси-Морле (констатирует). Сейчас, если мои часы идут точно, без двадцати пяти три.

Мелюзина (неожиданно жестко, ледяным тоном). Они, конечно, точны и безупречны. Как и все, что принадлежит вам. Заводы, автомобили, жена, аспирин, часы. Все безукоризненно отлажено.

Дюплесси-Морле. И я горжусь этим.

Мелюзина. И я была безукоризненна по отношению к вам целых пять лет. Быть может, я вас сейчас удивлю, но ведь я вам даже ни разу не изменила.

Дюплесси-Морле. Почему? Не нахожу в этом ничего удивительного.

Мелюзина. Да потому, что вы представить себе не можете, до чего вы мне осточертели.

Дюплесси-Морле (наивно вскрикивает). Как?! Но ведь мы же каждый вечер где-нибудь бываем.

Мелюзина. Вместе.

Дюплесси-Морле. Мы два раза совершили кругосветное путешествие.

Мелюзина. Вместе.

Дюплесси-Морле. Я дал вам все, чего только может пожелать женщина.

Мелюзина. Все. Но это тоже как кругосветное путешествие. Объехал вокруг. И что дальше?

Дюплесси-Морле (раздражаясь). У вас любимое дело. И то, что вы смогли посвятить себя поиску молодых непризнанных гениев, чьи пьесы не выдерживают больше семи представлений, так это потому, что у вас за спиной всегда был я. Ох уж этот театр! Подумать только, что есть такие театралы, которым все равно что смотреть! Вы с вашими гениями обходитесь мне дороже гошистов.

Мелюзина. Вы мне тоже стоите недешево.

Дюплесси-Морле. Это вы о чем? О ваших подарках к моим дням рождения? Но ведь счета Картье или Эрмес[10]10
  Владельцы знаменитых фирм, торгующих драгоценностями. (Примеч. пер.)


[Закрыть]всегда присылают ко мне. Не понимаю, как это я мог вам дорого стоить?

Мелюзина. Я не об этом. Что правда, то правда. Денег, кроме ваших, у меня никогда никаких не было. Я не об этом. Я о натуральной повинности.

Дюплесси-Морле. Что значит «о натуральной повинности»?

Мелюзина. А вы подумайте.

Дюплесси-Морле (после тягостной паузы). Тогда зачем же вы вышли за меня замуж? Ведь после нашей двухнедельной связи в Каннах, во время фестиваля, вы уже были достаточно на сей счет… ммм… так сказать, информированы?

Мелюзина (неожиданно просто). Да затем, что моя мать была консьержкой и я боялась упустить подвернувшийся случай.

Дюплесси-Морле (после паузы). Вы могли бы и не говорить мне этого при всех. Это невоспитанно, дорогая Мелюзина.

Мелюзина. Я пять лет притворялась воспитанной. Нет у меня никакого воспитания. (Добавляет.) И вообще, меня зовут Жанна, а не Мелюзина. Мэр вам это сказал во время бракосочетания.

Дюплесси-Морле (неожиданно просто и почти трогательно). А я думаю, что любил вас. Несмотря на мой, как вы выражаетесь, кошель. Его, между прочим, не так-то уж легко приобрести, но бедным это совершенно невозможно объяснить. (Поворачивается к присутствующим, с жалкой улыбкой, проступающей сквозь его постоянную комичность.) Простите за откровенность, друзья мои. Поверьте, я понимаю, что это неприлично.

Шеф (ласково). Грацциано виноват, Дюплесси-Морле.

Дюплесси-Морле. Почему?

Шеф. Вложил перст в язву.

Дюплесси-Морле. Не понимаю?

Шеф. Он тоже, поверьте. Сексуальная свобода – это одно, а жирный, потасканный Арчибальд, оседлавший шелковистый животик его дочери, – это другое. Вот и все. И вот уже никакая диалектика не в состоянии ему помочь. Аргументы не клеятся. Грацциано почувствовал, что его задело за нутро. И вот он взял автомат – поступок, согласен, абсолютно реакционный. Если все мы начнем говорить друг другу правду, то через пять минут нас также продерет до самого нутра. Идем мы «в ногу со временем» или нет, все равно нутро – оно всегда реакционно. Вот уже больше двадцати тысяч лет.

Мелюзина (с пылом школьницы, визжит). Оригинальность современного борца заключается в умении превращать в tabula rasa[11]11
  Чистая доска (латин.).


[Закрыть] свои старые, так называемые священные инстинкты. Ты отстал от жизни.

Шеф. Грацциано тоже. Но только по-другому.

Мелюзина. У него просто временное помрачение рассудка. Грацциано – это сама ясность, сам интеллект. Это один из властителей дум нашего поколения. Это наш Маркузе!

Шеф. Видишь, куда это его завело?

Арчибальд (подходит, обеспокоенно). Дети мои, по-моему, у нас тоже помрачение рассудка. Он подумает, что мы тут что-нибудь замышляем. Нужно возобновить переговоры, папочка.

Шеф (встает, философически). Ну, так в чем дело? Возобновим. Может, перестанем демонстрировать грязное белье, хотя, конечно, влипли мы хорошо.

Дюплесси-Морле (с опозданием оскорбившись). Кошель! Мешок! Получается, что вы вышли за меня замуж, потому что на деньги польстились?…

Шеф (у дверей). Грацциано, вы все еще там? (Оборачивается к присутствующим, с юмором.) Уверяю вас, он все еще там. (В дверь.) Нет, ничего новенького, старик, у меня для вас нет. Просто очень уж нудно всем сидеть здесь взаперти. Я и подумал, что мы могли бы еще немного поболтать, чтобы убить время в ожидании лучшего. Вам ведь там тоже скучно? Как вы там? Как поживает ваша жена? Дети?

Арчибальд (возмущенный бестактностью тестя). Папочка!

Шеф (оборачивается, смущенно). Да, это я неудачно. В светской обходительности я никогда не был силен. (В дверь.) Что вы говорите, дорогой друг?… Угу. (Пересказывает находящимся в комнате.) Его жена поживает хорошо. Слава богу, она ничего не знает. Так-так! И остальные дети тоже хорошо поживают. Но младшая ничего не ест и говорит, что не будет есть, если Арчибальд на ней не женится. (У двери.) Друг мой, а может быть, это выход? А?

Арчибальд. Да-да! Все, что он захочет. Я немедленно разведусь здесь и… женюсь там.

Люси (оскорбленно кричит). Арчибальд! Арчибальд (предельно низок). А тебе будет веселей, если ты останешься вдовой?

Шеф (слушает у двери). Нет, он говорит, что это невозможно. Пока продлится канитель с разводом, ребенок родится незаконнорожденным.

Арчибальд. О боже! Он думает, что он в Палермо?

Мелюзина (визжит). Но ведь это смешно. Малышка может отличным образом сделать себе аборт. Ну-ка, дайте я!

Шеф (кричит в дверь). Что?… (Мелюзине.) Он тебя слышал. Когда здесь кричат, там все слышно. (Слушает, потом оборачивается.) Он принципиально против абортов.

Арчибальд (краснеет). Он? Шеф. Он.

Арчибальд (в негодовании). Это какой-то шиворот-навыворотный мир. Кому и чему можно верить?! А его голубая книжка Роземонды Параплюи? «Как научиться самой делать себе аборты»! Он издал ее стодвадцатитысячным тиражом!

Шеф (в дверь). А как же ваша голубенькая книжка Роземонды Параплюи «Как научиться самой делать себе аборты»? Ведь вы ее издали тиражом в сто двадцать тысяч! (Выслушивает ответ, поворачивается к присутствующим.) Он говорит, что он также издавал двухсоттысячными тиражами кулинарные книги, но что он по ним ни разу даже яйца не приказал сварить. (Отворачивается. Упав духом.) Мда. Это тупик. Тут бы впору Киссенджера звать.

Роза. (молча, не замеченная никем, встает, присаживается на корточки у двери, зовет). Грацциано! Это Роза.

Все оборачиваются от неожиданности, слушают.

(У двери.) Слушай, Грацциано, мы ведь свои люди? А? Давай поговорим. Арчибальд, конечно, скотина. Это мы все знаем. Но я с тобой не о нем, а о Цецилии хочу поговорить. Ведь я девушка. Я-то лучше понимаю, что с ней произошло. Мне ведь совсем недавно было столько же, сколько ей. А когда я поступила так, как она, мне было даже меньше, чем ей. Это был мой инструктор по лыжам. Ему было около сорока лет. У него было такое же усталое выражение лица, как у нашего Арчибальда.

Арчибальд (уязвленный, бросает на себя взгляд в зеркало). Гм. Усталый!

Шеф (поднимаясь, кричит). Ах ты дрянь! Так это тот швейцарский пастух, которого ты притащила к нам в шале. Эта деревенщина! От него за два метра несло потом и кислым молоком, а поверх всего он душился пачулями. Этот кроманьонец в лазоревых брючках! Этот трижды болван!

Роза (обернувшись, кричит агрессивно). Да!

Шеф (садится, подавленно). Черт возьми! Мир еще гаже, чем я о нем думал. А я ведь и так все вижу в черном свете.

Роза (у двери, продолжает). Послушай, Грацциано. Я тоже была совсем маленькая. И если не считать разговорчиков с подружками ну и еще кое-чего, я была и совсем чистой. А ведь это я его спровоцировала… А, брось! Ничего ты в этом не понимаешь! Чувственность меня не мучила. Совсем меня это и не интересовало. В день, когда это произошло, мне было больно. Мне это показалось, скорее, противно. Вот когда он на лыжах шел, я от него балдела. Но только на лыжах. А как мужчина он мне казался старым и противным. Мне просто нужно было как-то найти себя.

Шеф (зло кричит). Ну и как? Нашла?

Роза (ласково, у двери). Ты, Грацциано, не знаешь, что такое девочки. При моей блистательной мамаше-невидимке и моем рассеянном папаше-бабнике мне было так одиноко в доме. У брата и у сестры была. своя жизнь. Конечно, с раннего детства в доме жили няни, но они, скорее, занимались папой. Нужно было распорядиться собой самостоятельно. Вот я и распорядилась.

Шеф (почти робко). Уж не хочешь ли ты сказать, что это ты из-за…

Роза (жестко). Да.

Пауза.

(Продолжает у двери, просто.) Девочки так одиноки. Вот ты Грацциано, разговариваешь когда-нибудь со своей дочерью?… (Слушает, потом улыбается.) Ну, конечно. Ты был так занят. У тебя свое дело. Политическая борьба. А у твоей дочери своя. И у нее ни базы, ни платформы, ни теории. Знаешь, ведь настоящие пролетарии – это дети. Никто никогда не дал себе труда создать теорию, рассматривающую проблему детей. Ни те, кто отделываются от них оплеухами, ни те, кто откупаются карманными деньгами.

Шеф (тянет ее за руку, неожиданно). Кто тебя всему этому научил?

Роза (оборачивается, спокойно, без раздражения). Ты.

Шеф (кричит, будто желая успокоить самого себя). Ну-ну, что ты там чирикаешь? Несчастная! Ни о чем, кроме себя самой и собственного удовольствия, ты же не думаешь.

Роза (смотрит на него, спокойно). Это самое и чирикаю! Просто ты никогда не давал себе труда вслушаться. Ты, папа, такой рассеянный.

Мгновение смотрят друг на друга.

(В запальчивости неожиданно кричит.) Да, я думаю только о себе! Да, я сплю с кем попало! То, что я делаю, сплошное свинство! Сердце у меня величиной с высохший орех и плевать мне на все и на всех вас! Да и на себя тоже! (Отходит, закуривает сигарету и падает в кресло.) Пауза.

Арчибальд (скромно напоминает). А Грацциано? Нельзя оставлять его в одиночестве. Он может рассердиться.

Шеф (неожиданно кричит, всех этим пугая). Плевал я на вашего Грацциано! (Потом неожиданно добавляет.) Если он слушал так же внимательно, как я, он должен был бы уже отложить свою бомбу и начать подбивать бабки.

Артур, слушавший до этого с невозмутимым видом, снимает ноги со стола и тихонько встает, нехорошо улыбаясь.

Артур. Так давай и мы тоже подобьем, дорогой папочка. Случай уникальный.

Шеф (с опаской смотрит на него). А ты что хочешь разыграть? По-твоему, еще мало? Какие разоблачения ты намереваешься сделать?

Артур (продолжая улыбаться). Незначительные, но небезынтересные. Вчера утром я заходил к тебе на чердак. Думал, может быть, там, у тебя на диване зажму наконец эту гретхен. Я прочел твой роман.

Шеф (надменно). Ну и что он, нехорош?

Артур. Один из лучших. Ты явно был в ударе. Но некрасиво это.

Шеф (замкнуто). Такое у меня ремесло. Секс и насилие. Я всегда торгую одним и тем же товаром. И вы этим живете.

Артур (зло). И тебе не стыдно было диктовать все это молодой наивной девушке? Какие мысли ты ей мог внушить? Или именно это и входило в твои намерения, старый сатир?

Шеф (неожиданно мягко). Можно друг друга не понимать. У нас для этого много причин. Но за что ты меня, малыш, ненавидишь?

Артур (замкнуто). Я тебя не ненавижу. И если бы ты не был моим отцом, я считал бы тебя просто потрясающим типом. Но у меня о тебе другое мнение.

Шеф (мягко). У меня тоже. О нас обоих. Жизнь – вещь трудная. Ты это уже понимаешь, а вот доживешь до моих лет…

Артур. Ну, это еще нескоро.

Шеф. Ошибаешься, совсем близко.

Артур (усмехнувшись). А что значит «Птички гадят повсюду»? То есть всю дорогу, до конца?

Шеф (с едва уловимым цинизмом). А что, плохое название?

Артур (неожиданно, с болью). Нет, отличное. Отличное. Но ты и в самом деле нас так видишь? Конечно, мы не ангелы, но все же, что мы тебе сделали?

Шеф (твердо). Ничего. В этом-то я вас и упрекаю.

Артур (зло). Какое – совпадение! И мы тебя в том же самом упрекаем.

Шеф (не без юмора). В итоге получается, что мы друг друга ни в чем не упрекаем, и все к лучшему в этом лучшем из миров. (Неожиданно кричит.) Ты думаешь, легко жить и при этом оставаться чистеньким? Думаешь, паршивец, легко жить и при этом не убивать?

В этот момент на галерее появляется Труда в длинной, до пят, в высшей степени «непарижской» рубашке. Волосы заплетены на ночь в косички. Одновременно трогательная и смешная. В руках держит огромный револьвер.

Труда (кричит). Руки вверх! Все вы убийцы!

Ошеломленные, все поднимают руки.

Кривой (кричит окаменевшему Дюплесси-Морле). Руки, вам говорят!

Дюплесси-Морле (наконец поднимает руки и визжит). Сумасшедший дом! Что здесь все-таки происходит?

Девочки (в восторге прыскают от смеха). Вы не нервничайте! Это так каждую ночь. Гретхен же сомнамбула. У нас в комнате такое кино каждую ночь!

Труда молча, целясь в присутствующих из револьвера, начинает медленно спускаться по лестнице. Все потихоньку пятятся назад.

Артур (подтрунивая, вполголоса Шефу, отступающему с ним рядом). «Птички гадят повсюду». Глава тридцатая. Молодая норвежка, живущая в доме «за стол», спускается вниз, чтобы всех их вывести на чистую воду. Видишь теперь, к чему приводит плохая литература?

Шеф (бормочет, продолжая отступать). Но где она нашла мою петарду?

Медленно гаснет свет. Все жалким стадом сбились в угол под ужасным невидящим взглядом Труды. Раздается записанный на пленку голос Шефа, который диктует. Полное затемнение.

Голос Шефа. «И вот однажды ночью Ингрид решила убедиться сама. Она знала, что у Мак-Грегора в одном из ящиков стола еще со времен национально-освободительной войны лежал всегда заряженный пистолет. Ингрид завладела им и тихо спустилась в холл замка, как только пробило полночь…».

В кромешной тьме вдалеке бьет двенадцать ударов колокол. Раздается выстрел. Женский крик. Звон разбитого стекла. Крик обезумевшего в ночи павлина. Сцена внезапно освещается. Все стоят на прежних местах с поднятыми вверх руками. Кричит, глядя то на них, то на револьвер у себя в руках, ошеломленная, ничего не понимающая Труда.

Труда. Что я наделала? Что это? Что я наделала?

Шеф (бросается к ней и ловко разоружает). Ничего, моя маленькая! Давайте-ка мне сюда эту штуку. Вы просто разбили вазу.

Дюплесси-Морле (все еще с поднятыми руками, визжит взбешенный). В двух сантиметрах от моей головы! Я в последний раз требую прекратить это безобразие! Хватит!

Мелюзина (раздражена, кричит). Да замолчите вы, Дюплесси-Морле. Только вас и слышно. Разбилась ваза. И вы можете опустить руки.

Труда. Но что я делаю в гостиной в ночной рубашке? (Обезумевшая, прижимает к себе рубашку.) О! Мне стыдно! О! Это совсем непарижская рубашка…

Шеф. Девочка моя! Просто вы сомнамбула. Вы не знали?

Труда (кричит в тоске). Я говорила во сне? Что я сказала?

Шеф (улыбается). Что мы все убийцы.

Труда (обводит всех взглядом, смущенно). О! Это было так невежливо. Простите. (Встревоженно.) Вы уверены, что я не говорила ничего другого?

Шеф. Нет, моя девочка. А что вы еще могли сказать?

Труда (залившись краской). Не знаю. Девочки уже смеялись надо мной и говорили мне, что я разговариваю во сне, они пересказывали мне мои слова. Но я, конечно, никогда такого не говорила. (Смущенно.) Ведь вы их знаете, мсье. Они не злые, нет, но они такие насмешницы.