Текст книги "Звериное царство"

Для начала решают попытаться достать бородавчатую нарушительницу спокойствия, подцепив ее рогатиной. Мальчишек посылают за орудием спасения к подножию кипарисов, но там нужной ветки не находится, и они бегут за ограду, где растут большой дуб и орешник. Но и тут ничего подходящего нет. Звучат предложения о вилах, лопате. «Нельзя! – протестует Жанна Кадур (у нее бакалея на площади). – Вы можете поранить бедняжку, и кровь прольется на гроб, а это святотатство!» Отец Антуан пожимает плечами, хмурится и заявляет:

– Если не отступите от края сей же час, свалитесь в яму всем скопом, и тогда любой сможет спасти негодную тварь.

Крестьяне послушно делают шаг назад.

– Давайте я спущусь, – предлагает Марсель.

– И замараешь костюм?

– Как полагаешь, Жослен? Гроб на вид не слишком крепкий, а теперь еще и промок…

– Кто это там клевещет на мой гроб? Он еще какой надежный! Хочешь, чтобы тебя самого похоронили в луже? Ну надо же – скупердяй, а критикует! Придет время – изворачивайтесь сами как хотите!

– Замолчите оба, сейчас же! – вскипает священник. – Нечего богохульствовать на похоронах!

– Гробы не для того делаются, чтобы по ним ходить, – добавляет Жослен.

Крестьяне умолкают. Колокол в Пюи-Лароке отзванивает десять часов, и с башни взлетает стая голубей.

Вдова, на время всеми забытая, сползает с чужой могильной плиты, сдвинув худые колени, делает шаг и обрывает спор:

– Спустим кого-нибудь из детей…

Она смотрит на могильщика, тот презрительно сплевывает на землю, и отец Антуан по-женски взвизгивает от возмущения. Взгляды присутствующих обращаются на худенького малыша, играющего под деревом. Его мать заявляет: «Ни за что, он слабенький, какая уж тут могила!» – вытаскивает сына из грязной лужицы и уносит с кладбища.

Тогда вдова указывает пальцем на Элеонору, и этот жест жестоко ранит сердце девочки.

– Она. Поглядите на ее платье! Замарашка, да и только. Пусть постарается ради своего несчастного отца после того, как только и делала, что огорчала его.

Элеонора – она все это время держалась в сторонке – краснеет от стыда и начинает разглаживать ладошкой траурное платье, безуспешно пытаясь сбить грязь с одного сабо носком другого. Повисает неловкая пауза. Каждый думает: «А что, если за такое богохульство мстительный дух покойника будет являться ночами и терзать мою душу?»

Девочку обвязывают веревкой вокруг талии. Марсель и Бризар поднимают ее над ямой и медленно опускают на крышку. Из покачнувшегося гроба вырывается зловоние. Элеонора держится за испачканные глиной стенки, опускается на корточки и вдруг издает стон – низ живота снова пронзает резкая боль. Что-то горячее течет по ноге, она приподнимает мокрый подол и видит струйку крови. Одна капля, ярко-алая, похожая на купол, просачивается внутрь гроба. Девочка не раз видела, как мать с брезгливым выражением лица стирает свое коричневое исподнее, а потом выливает из тазика розоватую воду. Охваченная стыдом, Элеонора торопливо вытирается и смотрит на жабу, устроившуюся рядом с маленьким деревянным Христом. Амфибия тяжело дышит, смотрит на нее выпученными глазами, но ускакать не пытается – слишком устала, – и девочка берет ее в ладони и подносит к лицу. Она стоит на коленях и думает, что могла бы лечь на крышку, поднять глаза к небу и смотреть на чаек, а крестьяне засыплют их с отцом землей по приказу вдовы.

Марсель тянет за веревку, которая связывает Элеонору с миром живых, ставит ее на кладбищенскую землю, залитую светом белого солнца.

Одно долгое мгновение крестьяне смотрят на малышку, с ног до головы вымазанную в грязи и глине, она щурится, ослепленная ярким сиянием. В черных от земли пальцах Элеонора бережно держит жабу.

– Убить ее, что ли?

Никто не решается ответить.

Усталые, насытившиеся зрелищем крестьяне начинают расходиться, и могильщик кидает на гроб первую лопату земли. Элеонора пользуется безразличием взрослых и незаметно исчезает с кладбища, огибает ограду и углубляется в заросли кустов ниже на склоне, где у подножия огромного дуба течет ручеек. Дерево шелестит ветками, заглушая доносящиеся от могилы звуки. Птицы поют не умолкая. Элеонора устраивается на одном из корней. Боль не ушла, но стала глуше. Девочка отводит руку в сторону, смотрит в глаза спасенной зверушке, ища в них кроткий взгляд отца: вдруг в жабе сохранился малый отзвук души умершего? Наконец она отпускает бесхвостую амфибию. Та неподвижно стоит на коротких лапках, чувствуя, что опасности нет, а потом спокойно ускакивает в траву. Элеонора провожает жабу взглядом, прижимается к стволу дерева, как прижималась к отцу, и гладит корень, отполированный босыми ногами и деревянными сабо. На нее наваливается ужасная усталость. Чайки исчезли с полуденного неба. Ветви рассеивают свет, разбрызгивают его по стволу, земле и запрокинутому лицу Элеоноры. В свежескошенной траве и на подушечках мха лиловеют фиалки, пропитывая робким ароматом длинную тень дуба. Девочка съедает один цветок. Вокруг ствола, возбужденно цокая и щелкая, носятся шустрые рыжие белки. Грязь на платье высохла, усталость постепенно овладевает Элеонорой, глаза закрываются сами собой, и между ресницами проникают лишь изменчивые световые линии.

Ее будит чья-то рука. Она видит лицо Марселя. Обряд похорон завершен, отец обрел вечный покой. Он помогает малышке встать, говорит:

– Пошли домой.

Элеонора кивает, и они поднимаются к дороге, где их ждет вдова.

Вечером они надевают ночные рубашки, чтобы лечь спать, и тут фермерша замечает «ржавое» пятно на белье дочери. Она хватает трусики, обнюхивает их, дышит часто, по-собачьи, впитывая аромат первых месячных – неопровержимого доказательства полового созревания. Женщина медленно опускает руки, смотрит на Элеонору. Губы у нее дрожат.

– Отныне ты нечиста, – произносит она бесцветным голосом. – И будешь грешить.

– Нет, – возражает девочка, – нет, я…

– Замолчи. Не трать слова понапрасну. Ты станешь грешницей. Вспомни, как Ева поддалась на искус змея. Он и тебя уговорит. Не забывай – мы здесь по ее вине. И сказал Господь жене: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.

Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей.

Терния и волчцы[15]15
  Эти слова не обозначают определенные растения, а являются собирательным названием целого ряда колючих растений, произрастающих преимущественно в пустынной полосе.


[Закрыть] произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою.

В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты, и в прах возвратишься[16]16
  Быт. 3:16–19.


[Закрыть].

Вдова кладет руку на плечо дочери, надавливает что было сил, и вот уже обе стоят на коленях.

– Помолимся, – приказывает она. – За спасение ваших с отцом душ. Miserere mei, Deus: secundum magnam misericordiam tuam… Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня…[17]17
  Псалом 50 1:3 и 1:4.


[Закрыть]

После похорон они несколько дней чистят дом щелоком, чтобы справиться с живущими в нем невыносимыми запахами, стирают простыни, трут пол до пузырей на коленях и ладонях. Вдова открывает старый шкаф, его сделал и украсил резьбой ее дед. Это было давным-давно, когда она, одетая в свадебное платье, ехала в запряженной осликом тележке в церковь. Женщина достает одежду покойного мужа. В тот памятный день он сидел рядом с ней, гордый, как Артабан[18]18
  Артабан – имя царей Парфии из династии Аршакидов.


[Закрыть], одетый в тот самый костюм, в котором гниет теперь под землей на кладбище.

Фермерша раскладывает чиненые рубашки и брюки на две жалкие кучки. По молодости ее супруг был крепким и стройным, у них с Марселем был практически один размер, и вдова – она сильнее всего на свете ненавидит расточительство – могла бы отдать вещи племяннику и пополнить его скудный гардероб. У Марселя всего две рубашки и две фуфайки, он носит их по очереди и стирает, когда вещь начинает вонять и выглядит на его бледном теле, как слюнявчик грудничка. Вообще-то, в деревне считается хорошим тоном, если мужчина пахнет: по запаху определяют его достоинства и выносливость.

Вдова тем не менее несет вещи во двор, кладет в жестяное ведро несколько сухих веток, швыряет сверху одежду и поджигает. Она стоит неподвижно, как часовой, вдыхает вонючий черный дым и пристально смотрит на огонь, пока ветер не разносит в разные стороны золу.

Женщина возвращается в дом, разбирает свою выстиранную одежду, складывает в плетеную корзину платья, кофты и чулки не черного цвета.

Женщина без устали убирает дом, ухаживает за ягнятами, а в свободное от работы время сидит на стуле у ворот фермы, одетая в черное платье, и ждет, сложив руки на коленях, прямая и неподвижная, как сфинкс.

Несколько раз в год на деревенской площади останавливаются разъезжие торговцы и все утро предлагают крестьянам скобяные товары, галантерею и швейные изделия. Попутно они точат ножи и скупают старое тряпье. Женщины с нетерпением ждут их приезда. Они торопятся на площадь, щупают ткани, толкаются, только что не дерутся, упорно торгуются.

Фермерша, не желающая участвовать в суете и суматохе, караулит «купца» на своем наблюдательном посту, зорко глядя на дорогу в Пюи-Ларок. Вдалеке показывается телега, запряженная облезлым норовистым мулом. Очень скоро измученное жестоким обращением и непосильным трудом животное сдохнет прямо в пути, но останется стоять благодаря оглоблям, упряжи и тяжелому грузу. Хозяин не сразу поймет, что случилось, и продолжит хлестать его, ругаясь последними словами, а потом спрыгнет на землю и увидит вывалившийся язык и остекленевший полузакрытый глаз. Старое сердце сдало – никто не выдержал бы двадцатилетней каторги! Но случится это не сейчас…

Вдова машет рукой, зазывая торговца на ферму. Он передергивает поводья, резко откидывается назад, и телега останавливается посреди двора. Копыта у мула узкие, ноги разбитые, он жадно пьет воду из ведра, принесенного Элеонорой. «Коробейник» так мал ростом, что напоминает карлика, руки у него толстенькие, ноги кривые, поэтому ходит он враскачку, зато голова вполне подошла бы мужчине нормальной комплекции. Может, коротышке она досталась по ошибке? А вот одет заезжий коммерсант всегда элегантно – в костюм-тройку (правда, Элеонора думает, что изначально он принадлежал какому-нибудь девятилетнему городскому мальчишке из хорошей семьи) и бабочку, которая на жирной багровой шее напоминает скорее удавку. Крошечный рост компенсируется весом: малый не толстый – он жирный и напоминает деревянную или глиняную куклу, которую собирают из отдельных частей и насаживают на металлический стержень. Два-три раза в год человечек появляется в деревне, и Элеонора воображает, что у него вместо костей проволока, поэтому повернуть голову он может, а кивнуть нет. Карлик удивительно ловко спрыгивает на землю и стягивает клеенку со своей поклажи. На тележке стоят деревянные ящики и джутовые мешки со сковородками и мисками; стеклянная посуда пересыпана соломой; мелкие инструменты, шерсть, дубленая кожа, рулоны ткани и одежда радуют глаз разнообразием.

Вдова обменивается с торговцем несколькими фразами, просит показать, что он привез, идет в дом. Человечек остается наедине с Элеонорой. Он улыбается, демонстрируя гнилые пеньки зубов на бледной десне.

– А ты выросла… – задумчиво, с непонятной интонацией, говорит он на гасконском, но с каким-то незнакомым акцентом, и девочка решает не отвечать. На всякий случай. Торговец косится на дом – где там хозяйка?

– Красоткой тебя не назовешь, но, если приоденешься…

Элеонора краснеет. Ей хочется сбежать, но мать велела остаться во дворе и наверняка разозлится, если она посмеет ослушаться. Торговец ухмыляется, отступает за мула, хватает себя за причинное место и начинает теребить.

– Ах, плутовка, – сюсюкает урод, – ты вроде не похожа на мамашу… Она тощая, как селедка, и соку в ней никакого.

Он не говорит – бурчит; расстегивает ширинку, достает свой вялый бледный стручок и начинает мастурбировать, облизывая губы сухим и черным от табака языком. Заметив на пороге вдову, прячет «хозяйство» со змеиной прытью.

Фермерша держит в руках стопку одежды, которую решила больше не надевать. Никогда. Она бросает взгляд на дочь и находит ее бледной уродиной. Девочка похожа на мать – не зря вдова избегает смотреться не только в единственное в доме овальное зеркало, но и в воду в тазу для умывания. «Ничего, – думает женщина, – бледнолицым идет черный цвет». Торговец придирчиво рассматривает каждую вещь.

– Много не дам, моя милая дама… – коротышка цокает языком.

Оскорбленная в лучших чувствах вдова делает шаг назад.

– Я всегда содержала свою одежду в порядке!

Человечек пожимает плечами, снова перебирает вещи и повторяет:

– Много не дам…

В этот момент мул задирает хвост и от души облегчается.

– Мне нужна вот эта материя. – Фермерша указывает на рулон.

Купчик раздумывает.

– Три-четыре меры, – добавляет вдова. – Теперь, после смерти мужа, я должна прилично выглядеть.

Торговец изображает сомнение, потом машет рукой: «А, ладно!» – и щедрой рукой отрезает ткань блестящими ножницами под надзором покупательницы, складывает и протягивает женщине кукольную ручку, сухую и серую.

– Ну вот, дело сделано!

Он подмигивает Элеоноре, дотрагивается до полей шляпы, забирается в тележку и щелкает кнутом. Вырванный из задумчивости мул всхрапывает и с трудом трогается с места.

Вдова и девочка смотрят вслед упряжке, потом крестьянка идет к дому, поглаживая ладонью отрез, из которого сошьет два платья и будет носить до последнего вздоха. Женщина всегда завидовала важной повадке вдов, траур ей сладок, она уже репетирует страдальческий вид, предполагающий неутолимую боль, живую рану, которая так возвышает. «Вдовье одеяние, – думает она, – поможет справиться с Элеонорой и Марселем…»

Дочь и племянник теперь отданы ей «на съедение»…

Элеонора осталась во дворе. Девочка чувствует себя запачканной, во рту остался гадкий привкус от непристойной сцены, разыгранной карликом. Альфонс лежит в пыли у ног маленькой хозяйки.

Впервые после смерти отца Элеонора осознает реальность разлуки с ним. Она теперь безнадежно одинока – если не считать темных сил, которые зарождаются у нее в душе, питая зловещие умыслы. Белое солнце заливает двор, но девочка дрожит, как попавшийся в силки зверек.

После мрака свет[19]19
  В Библии, в Книге Иова (17:12) находим – «Надеюсь на свет после мрака».


[Закрыть]
(1914–1917)

Земля гудит-пыхтит-шуршит, жизненные соки медленно и торжественно растекаются по стволам деревьев, под корой юных еще ветвей зреют почки. В слоях перегноя шевелятся перламутровые личинки, разбуженные потеплением, раскрываются с треском коричневые куколки. На сельском кладбище из склепа выползают ужи. Они устраиваются на могильном камне, среди папоротников, и наслаждаются первыми лучами солнца. Лед на пруду (в разгар зимы бесстрашные деревенские мальчишки носятся по нему туда-сюда) растаял, и водомерки бегают по поверхности, словно играют в догонялки. Весной женщины из Пюи-Ларока и с окрестных ферм встречаются на рассвете у пруда. Приходят пешком, приезжают на телегах, двуколках, верхом на мулах, с тачками или мешками из грубого холста, набитыми доверху. Стираются все раз в год, когда белье задубевает от пота, грязи и естественных отправлений людей и животных. Всю зиму они собирали золу из очага и хранили ее в мешках. Белье вываливают на влажную от росы ароматную траву, под утреннее солнце. Прачки набирают воду в лохани, растворяют в ней стружку черного мыла, и в воздухе постепенно распространяется его запах. Начинается перекличка петухов, мужчины точат косы, надевают шляпы и отправляются в путь под темно-синим небом, на котором еще мерцают звезды и молодой месяц. Они шагают, а следом бегут собаки. После смерти отца Альфонс признает только Марселя, но больше не обгоняет их с Элеонорой и не прыгает через канавы – просто сопровождает, понурив голову, и при первой же возможности ложится на землю, чтобы дать отдых уставшим задним лапам. Глаза Альфонса затянуты голубоватой пленкой, шерсть поседела.

Прачки опускают белье в мыльную воду, и она почти сразу становится черной. На фермах тихо и спокойно, и куры ковыляют к домам с распахнутыми дверями – их оставили открытыми, чтобы впустить утреннюю свежесть. Хохлатки взлетают на столы, клюют крошки, перебираются на спинки стульев, прыгают по кроватям – некоторым даже приходит в голову снести яйцо, и они насиживают их, пока не появляются хозяйки и не вышвыривают нахалок взмахом метлы. Прачки сидят в тени смоковниц, в которых бродят соки, и болтают. Время от времени кто-нибудь поднимается, чтобы перемешать замоченную на весь день стирку. Лезвия кос блестят на полуденном солнце, по полям скачут белые отсверки. Женщины в платках разбрасывают душистое сено. Самые маленькие дети лежат или сидят у подножия деревьев, под присмотром сестер, время от времени молодая мать ложится рядом с малышом, расстегивает рубашку и кормит его грудью. Воздух напитан мужским потом, скошенной травой и разомлевшими на жаре коровами. Крестьяне весело перекликаются с одного луга на другой. Сенокос удался и продлится до июля. Будет чем суровой зимой кормить скотину.

Элеонора издалека следит за Марселем. Промокшая от пота рубашка облегает длинные плоские мышцы его торса, сенная пыль покрыла красную шею. Он вытирает лоб тыльной стороной ладони, откидывает непокорную прядь. Движениями Марсель напоминает отца, разве что косит он чуть медленнее. Элеонора протягивает ему флягу с водой, и он умывается, отфыркиваясь, несколько капель попадает ей на щеки и губы.

Прачки перекладывают простыни в деревянные, окованные обручами ушаты, зачерпывают золу в мешках и сыплют под белье.

Однажды вечером, после сенокоса, Марсель наполняет колодезной водой бочку, в которой поздней осенью отмачивали забитую свинью. Он раздевается и складывает вещи на приступку, обнажив очень белое, по контрасту с шеей и предплечьями тело. Ноги Марселя покрыты густым рыжим волосом аж до больших пальцев, в промежности и на животе поросль темнее. «Я могла бы положить ладони ему на бедра, – думает Элеонора, – потом запустила бы пальцы в этот мех и добралась до упругого, белого, голого тела…»

Марсель залезает в бочку и зависает, обняв руками колени, его кожа покрывается мурашками, но быстро привыкает к температуре. Вода, мгновенно ставшая грязной, доходит ему до верхней губы и пузырится при каждом выдохе.

Элеонора собирает цветы на краю поля – дрок, маргаритки, васильки, – составляет букетики и укладывает их на могилу отца. Она вырывает колоски, покрывшие холмик охрового цвета. Металлический крест успел расшататься, хотя времени прошло не так много.

Прачки льют кипяток в лохани. Белье медленно впитывает воду и золу. Женщины повторяют процедуру снова и снова, потом берут крепкие деревянные палки и вытаскивают серые вещи, чтобы переложить их на решетчатые тачки и закатить в пруд. На третий день стирки ополоснутое белье всплывает. Женщины кладут его на землю, чтобы как следует отбить, становятся на колени и берутся за дело. Щеки у них пунцовеют, пот течет в три ручья, волосы вылезают из-под платков, руки покрыты клочьями белой пены (она похожа на слизь-слюну, которой личинки крепятся к травинкам).

Приходит день, когда воронята, похожие на черные пуховые шары, начинают познавать окружающий мир и то и дело вываливаются из гнезд. Марсель подбирает птенца, свалившегося с верхушки каштана, он ковыляет между корнями, волоча за собой сломанную ножку. Марсель устраивается в тени, расстегивает рубаху, кладет птенчика себе на потный живот и успокаивает, бормоча нежные слова. Он разгребает листья и старые каштановые скорлупки, выбирает гибкую веточку и счищает ножом кожицу. Держа птичку в горсти, Марсель приглаживает крылышки, переворачивает бедолагу на спину и накладывает шину.

Днем он приносит вороненка домой, сажает в маленькую самодельную клетку и ставит ее рядом со своей кроватью. Вдова от возмущения бледнеет, но не говорит ни слова, хотя внутри у нее все кипит: мало им бед и страданий, теперь вот придется терпеть эту грязную тварь, воровку, пожирательницу мертвечины! Был бы жив отец, ни за что бы не позволил ничего подобного, уж скорее вышвырнул бы племянника из дома вместе с вредной птицей.

Женщина творит апокриф о покойном муже, скорбит по «лучшему из людей», прибавляет ему достоинств, переписывает историю. Все как положено: она горюет о человеке, которого сильно любила, вспоминает, какое почтение внушал ей глава семьи, как охотно она подчинялась авторитету этого доброго и очень достойного человека.

Солнце высушило скошенную траву, и крестьяне метали сено в большие скирды. К вечеру их тени превращаются в золотистые горки.

– Каюсь перед Богом Всемогущим, блаженной Марией вечной Девственницей, блаженным Михаилом Архангелом, блаженным Иоанном Крестителем, перед святыми Апостолами Петром и Павлом, всеми Святыми и перед тобою, отче, ибо много грешила в помыслах, словах и делах. Моя вина, моя вина, моя величайшая вина. Поэтому я молю блаженную Марию вечную Девственницу, блаженного Михаила Архангела, блаженного Иоанна Крестителя, святых Апостолов Петра и Павла, всех Святых и тебя, отче, молиться за меня перед нашим Господом Богом, – произносит Элеонора.

В своем черном платье вдова и впрямь напоминает исповедника в сутане. Она смотрит на опущенное долу лицо дочери и приказывает:

– Слушаю тебя, начинай.

Элеонора остается на ферме одна, снимает распятие, висящее на спинке кровати, кладет крест в поганое ведро, задирает подол, приседает и пускает струю на лицо Христа. Закончив, макает два пальца в ведро, вытаскивает оскверненный символ веры, вешает его на гвоздь и кропит мочой постель вдовы.

Несколько следующих дней она проводит в ожидании справедливой кары – ее даже подташнивает от страха, – но ничего не происходит. Подсиненное белье сохнет на веревках, натянутых между деревьями. Крестьяне перевозят сено на фермы и разбрасывают его на гумне. Вороненок прыгает Марселю на палец, мелкими шажками-подскоками добирается до плеча и с удовольствием заглатывает угощение – шарики хлебного мякиша. В день первого причастия Элеонора торжественно клянется себе стать бесчувственной и забыть о Боге. «Отступничество» проделывает в девочке крошечную трещину, дырочку, ранку – она не болит, но и не заживает. Солнце слепит глаза гордых первопричастников, держащих на паперти почти парадный строй.

Ранним утром первого дня лета отец Антуан рывком очнулся от сна, в котором маленькие хористы в белых одеждах целовали и ласкали его, прижимаясь горячими нежными телами. Кюре открыл глаза и увидел на оштукатуренной стене лицо одного из них. Тот висел на кресте, в терновом венце на гладком бледном лбу и в набедренной повязке на чреслах. Распятый пристально смотрел на священника, и тот снова отключился – упал в бездну, в бесконечную, беспросветную ночь.

Тело отца Антуана везут на дрогах к последнему приюту – семейному склепу, где покоятся его отец и умершая родами мать. К ней, незнакомой, мысленно взывал кюре, когда содрогался от мыслей о Страшном суде и оглушающем молчании Всевышнего.

Гроб, покрытый стихарем, медленно удаляется под взглядами собравшихся на площади сельчан, сворачивает за крепостную стену и исчезает.

Ite missa est…[20]20
  «Идти, все кончено» – завершающий распев традиционной католической церковной службы. Аналог в конце православной литургии византийского типа – «С миром изыдем».


[Закрыть]

Язвительную шутку встречают взрывами хохота. Древние старухи-плакальщицы возмущенно поджимают губы и возвращаются на поля, стуча сабо.

Лето окончательно утвердилось в своих правах. Дождя не было много недель. Зерновые на полях желтеют, колосья шуршат, откликаясь на зов западного ветра. Земля трескается, воздух вибрирует и мерцает. Вдалеке, на дорогах и пустошах, возникают хрупкие трепещущие миражи. Куры клюют пыль в поисках хотя бы капли воды. Свинья валяется в испарившейся луже. На рассвете пугливые лесные зверушки появляются на опушке, выскакивают на поля, а потом весь день прячутся в норах или в кустах живой изгороди.

В липко-жарком хлеву вот-вот отелится одна из коров. Она лежит на соломе и тяжело вздыхает. Элеонора наблюдает за появлением круглого белого амниотического мешка[21]21
  Амниотический пузырь, или водная оболочка, – одна из зародышевых оболочек у эмбрионов пресмыкающихся, птиц, млекопитающих.


[Закрыть], на секунду ей кажется, что корова сейчас снесет яйцо или огромную жемчужину, но тонкая стенка лопается, и на ноги и фартук вдовы льется полупрозрачная жидкость. Женщина мочит тряпки в горячей воде и прикладывает к бокам животного, щупает твердый живот, гладит по вспотевшему хребту. Она не умолкая говорит с коровой спокойным, тихим голосом. Элеонора держится в стороне, в углу: тон матери ее удивляет, кажется почти непристойным. Замерев, девочка смотрит на мать. Почему она ласкает не свою дочь, а не́тель[22]22
  Не́тель – молодая, не телившаяся корова.


[Закрыть]? Это нечестно! «И в утешениях я нуждаюсь сильнее!»

Вдова окунает руку в масло, сует ее во тьму утробы и «сдабривает» копытца и упрямую головку теленка, потом отсаживается подальше и ждет, отгоняя от лица мух. Она наблюдает за набухшим выменем коровы, движением ее головы при очередной схватке. Наконец появляется мордочка с мутными глазками, корова выталкивает детеныша на свет божий, одновременно освободив желудок от зеленой навозной жижи.

Фермерша встает, хватает теленка за лытки[23]23
  Лытки – голени, икры ног.


[Закрыть] и тянет что было сил, подстраиваясь под ритм схваток, и потеет так же обильно, как «роженица».

И вот уже малыш спокойно лежит на соломе, женщина кладет ему в рот три пальца, выковыривает слизь, вытирает руку о фартук, забрызганный кровью, околоплодными водами и испражнениями. Мухи жужжат и роятся вокруг теленка, а он дышит и созерцает замкнутый полутемный мир хлева, склонившееся к нему лицо женщины, голову матери. Корова уже поднялась на ноги и вылизывает липкую шкурку сына. Из красного разверстого влагалища вываливается послед. Вдова бросает его в ведро и уносит, прижимая к животу.

Оставшись одна, Элеонора скручивает пучок соломы и начинает растирать детеныша, тот вдруг встает на дрожащие ножки и, приняв пальцы девочки за материнское вымя, заглатывает ладошку целиком. Она чувствует горячее волнистое небо, мягкий язык лижет ее руку.

Через несколько дней после смерти отца Антуана его последний «любимчик» хорист Жан Ружас выходит теплой ночью из отцовского дома. Собаки облаивают мальчика, когда он идет по Пюи-Лароку в ночной рубашке с веревкой в руке.

На следующее утро его находят висящим на нижней ветке дуба. Хрупкое тело медленно раскачивается, и лицо то глядит на свет зари, то прячется во тьме ночи, затаившейся под деревом.

Жана хоронят в маленьком, сделанном по мерке гробу. Убитый горем, впавший в ярость отец решает нести его один, на спине. Из дома, где мертвый мальчик провел последнюю ночь с подвязанной челюстью, Ружас-старший идет прямо на кладбище. Двери церкви закрыты и глухи к его горю, деревянный ящик с останками сына натирает шею.

Марсель редко говорит о родителях и братьях. После смерти фермера он каждое последнее воскресенье месяца еще до рассвета запрягает лошадь и едет навестить своих. Ему ни разу не пришло в голову взять с собой Элеонору. Когда Марсель возвращается, она уже лежит в кровати. Вдова и хотела бы отослать племянника покойного мужа, но парень уж больно работящий – он копает, косит, роет, полет, а вечером падает на кровать и спит до зари. Оставшись один в своей комнате, Марсель иногда чувствует напряжение и «облегчает» себя, вспоминая тяжелые потные груди крестьянок, их крепкие ноги в шерстяных чулках. Впрочем, он не особенно склонен к фантазиям.

Марсель ни разу не потребовал у вдовы денег, которые платил ему дядя. Большую часть светового дня он проводит вне дома и возвращается только после того, как заснут животные и подаст голос сова в лесу. Ему нравится есть одному, при свете лампы, устроившись на краю кровати. Вороненок дремлет у него на плече, и это создает ощущение уюта. Марселя все устраивает – комната, обставленная по собственному вкусу, новые привычки, одиночество.

Марсель не жалуется, но и не угодничает, сохраняя молчаливое достоинство дикаря. У него нет друзей, и он никогда не напивается допьяна в бистро. Ему всего девятнадцать, но он серьезен и молчалив, как сорокалетний, у него тяжелая походка, и Элеоноре иногда кажется, что этот жилистый парень тащит на горбу тяжелый груз. Работа на земле изменила Марселя – сделала более нервным, но и помогла возмужать, он раздался в плечах и спине, шея и руки заматерели.

Даже челюсти у него стали мощнее из-за привычки стискивать зубы во время пахоты. Жилы натягиваются под кожей, как парашютные стропы.

Он часто ходит на кладбище, убирает могилу, потом устраивается в тени кипариса и сидит – недолго, – уперев локти в колени. Срывает травинку и тыкает в муравьев или рисует на песке. Встает и возвращается на ферму. С Элеонорой Марсель ведет себя мягче, не возражает против ее компании, иногда даже принимает помощь – если вдова дает девочке короткую передышку. Случается это редко – женщина зорко следит за дочерью и всегда находит ей занятия, чтобы держать подальше от Марселя.

Они идут по полям, днем спят под деревом или в тени стога, гонят коров и кобылу на луг, говорят о скотине и видах на урожай, иногда вспоминают отца. Их кожа покрывается загаром, глаза как будто выцветают. Вороненка, названного Угольком, они теперь пытаются выпустить на волю. Птенец неуверенно взлетает, следует за людьми с громким карканьем и быстро приземляется. Так повторяется несколько раз, пока кто-нибудь не протягивает руку, на которую он торопливо взгромождается. В День Рождества Иоанна Предтечи Марсель с несколькими соседями собирает хворост в подлеске и разжигает большой костер в нераспаханной ложбине. Траву выкашивают, в зарослях мака протаптывают тропинку. Обитатели Пюи-Ларока радуются, голоса звучат все громче, неугомонные детишки бегают друг за другом, весело галдят.

По улицам растекается аромат жарящегося на вертеле барана, в каждом доме хозяйка с утра стоит у плиты. С наступлением ночи веселая процессия покидает деревню, за людьми следуют собаки, вокруг фонариков летают ночные бабочки, мужчины несут бочонки с вином, женщины – корзины с едой. Заходящее солнце окрашивает колосья, заросли ежевики и кору деревьев в апельсиново-алый цвет. Увядшие лепестки белых акаций медленно планируют вниз и попадают в паутину агриопы – крупного ловчего паука-кругопряда. На лугу взятый от матери жеребенок толкает грудью изгородь, а из стойла его зовет кобыла со вздувшимися от молока сосками. Воздух пахнет сеном, диким луком, дроком и горячим камнем.

Костер разгорается, мужчины смотрят на трепещущее пламя. Искры выстреливают и исчезают за пурпурным занавесом небес. В золу закапывают картошку, пекут и едят руками, отколупывая черную корку и дуя на пальцы, блестящие от слюны и бараньего жира. Вино горячит головы, согревает желудки, течет за ворот расстегнутых рубах.