Текст книги "Макиавелли"

Флоренция втянута во вторую Итальянскую войну

К великому несчастью итальянцев, новый король Франции Людовик XII, который приходился внуком Валентине Висконти, вскоре после коронации возобновил «старые» фамильные претензии на Миланское герцогство, а позднее по праву наследника Анжуйской династии и на неаполитанскую корону.

На этот раз король основательно подготовился к походу, заручившись поддержкой наиболее влиятельных итальянских государств. Для начала он привлек на свою сторону приобретающий все больший политический вес клан Борджа, глава которого взошел на папский престол под именем Александра VI. Союз с папой был необходим Людовику XII, чтобы добиться разрешения на развод с Жанной Французской и жениться на вдове своего предшественника Карла VIII Анне Бретонской. Сын папы, Чезаре Борджа, лично доставил в Шиньон папскую буллу, аннулирующую этот брак. Тем самым папа оказал Людовику XII огромную услугу (речь шла о контроле над Бретанью), и король немедленно отблагодарил папского посланца, даровав ему титул герцога Валентино и дав в жены Шарлотту д’Альбре, сестру короля Наварры Жана III, прадеда Генриха IV. Вдобавок Чезаре Борджа получил графства Валанс, Диуа и владение Исудён.

Вторым могущественным союзником французского короля была Венеция. По договору, подписанному 2 февраля 1499 г. в Блуа, Людовик XII уступал венецианцам богатую Кремонскую область при условии, что они примут участие в походе французской армии. Миланский герцог Лодовико Моро, оставшись в изоляции, был неспособен оказать сопротивление французам, которыми командовал миланский дворянин, кондотьер Джан Джакомо Тривульцио. Он перешел на сторону Франции еще во время первой Итальянской войны. Уже летом 1499 г. Тривульцио, не встречая сопротивления, быстро овладел Генуей и Миланом. Людовик торжествовал: он вступил триумфатором в оба города и не медля ни минуты уехал, поручив их заботам Тривульцио.

Вскоре французы оставили Милан, намереваясь выполнить второе обязательство перед папой: отвоевать для Чезаре Борджа владения в Романье. Для этого надо было низложить Катерину Сфорца, правительницу Форли и Имолы. Она была прекрасно осведомлена о планах Борджа и заранее сосредоточила в своих городах большие людские силы, пушки и боеприпасы, что следовало сделать еще и потому, что папской буллой от 9 марта 1499 г. она лишалась прав на распоряжение своими владениями. После этого стало ясно, что в планы семейства Борджа входил и захват ее земель. Видя это, Катерина укрепила оборонительные сооружения, прежде всего фортификации Рокка-ди-Равальдина в Форли, где находилась ее резиденция. Не теряя своей обычной предусмотрительности, она уже в 1496 г. приказала возвести третий равелин и цитадель и для строительства этих укреплений разрушить городскую ратушу (Палаццо-Комунале).

24 ноября Борджа уже стоял под стенами Имолы: он готовился к классической осаде, но кто-то из жителей открыл ворота, и город был взят. Тогда Катерина немедля обратилась к жителям Форли и предложила им самим выбрать между капитуляцией и осадой. Не получив ясного ответа, она покинула город и укрылась в цитадели. Борджа предложил ей сдаться, она ответила отказом, тогда он посулил за ее голову 10 000 дукатов, но сам чуть было не попал в плен, когда слишком близко подошел к цитадели. Мощная французская артиллерия шесть дней и ночей осыпала пушечными ядрами цитадель и в конце концов пробила две бреши. Катерине ничего не оставалось, как сложить оружие, но из осторожности она отдалась на милость дижонского бальи Антуана Биссе.

Во Флоренции все Советы во главе с Синьорией полагали, что пизанский узел неизбежно будет развязан с приходом французов. Но народ по-иному воспринимал происходящее и обвинял во всех бедах Совет десяти, ведавший иностранными делами, где состоял на службе «флорентийский секретарь». Пиза и другие территории, утраченные Флоренцией, перешли под власть или под защиту «могущественных неприятелей» (в случае с Пизой венецианцев), «…и потому война не принесла флорентийцам ничего, кроме огромных издержек, которые послужили поводом к крайнему обременению народа; это обременение возбудило сильные смуты. Так как военными действиями заведовали десять граждан, называвшиеся Коллегией [Советом] десяти по ведению войны, то против них возникло подозрение; народ счел их единственными виновниками войны и сопряженных с ней расходов; народ думал, что, отменив Коллегию десяти, он уничтожит причину войны; вследствие этого, когда наступил срок выборов в эти должности, Коллегию не избрали и предоставили отнятую от них власть Синьории».[43]43
  Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Кн. I, гл. XXXIX. Авт.


[Закрыть]

Дело было чрезвычайной важности. Флорентийское общество раскололось: по одну сторону были ремесленники, «тощий народ» (popolo minuto), заинтересованный главным образом в процветании местного рынка, по другую – местная аристократия, чье благосостояние зависело от экспорта, поэтому контроль над пизанским портом был для нее вопросом первостепенной важности. Средний класс отказался финансировать внешнюю политику, которую не одобрял. Совет десяти, в ведении которого находились вопросы войны и мира, состоял в своем большинстве из аристократов, обладавших весом и влиянием, необходимыми для исполнения сложных дипломатических миссий. В народе ходили нелепые слухи, будто аристократы собираются нанять кондотьера для установления тирании, и война с Пизой нужна только затем, чтобы держать наготове боеспособную армию, которая может пригодиться в любых обстоятельствах. Макиавелли выразил с предельной ясностью свое отношение к происходящему: «Мера эта оказалась очень вредной: вместо того чтобы прекратить войну, как все надеялись, она только устранила от дел опытных людей, благоразумно управлявших военными действиями; по удалении их произошли такие беспорядки, что республика, кроме Пизы, лишилась Ареццо и других городов. Тогда народ увидел свою ошибку и, поняв, что причина зла не врач, а болезнь, восстановил Коллегию десяти».[44]44
  Там же.


[Закрыть] Политический кризис завершился только 18 сентября 1500 г. после принятия компромиссного закона: Совет десяти был восстановлен, но терял право самостоятельно нанимать кондотьеров и вести по своему усмотрению переговоры с иностранными государствами.

Флоренция во власти наемников

Тем временем Лодовико Сфорца, который бежал из страны и укрывался у своего племянника императора Максимилиана, 5 февраля 1500 г. вернулся в Италию и без единого выстрела овладел Миланом. Оскорбленный Людовик XII немедленно отправил в Милан своих преданных сторонников: Луи II де ла Тремуя, виконта Туара, и солдата, дипломата и архиепископа Жоржа д’Амбуаза. Победа была скорой благодаря предательству швейцарских наемников, которым Лодовико Моро имел неосторожность не заплатить. Они перешли на сторону французов и выдали им Моро.

Степень участия Макиавелли в этой запутанной истории определить нелегко. Его пост не предполагал большой ответственности, он был скорее проводником политики Совета десяти и Синьории. Его письма отражали позицию республики, а не его личное мнение. Только последующие размышления в работах 1512–1513 гг. позволяют судить о его роли в тех непростых событиях и еще в большей мере об извлеченных из них уроках. Однако нам известно, что в этот период он занимался делами, связанными с Пизой, в которой Флорентийская республика была прямо заинтересована. Политика республики в этом вопросе была крайне непоследовательной, и документы, которые выходили из-под пера секретаря Совета десяти, свидетельствуют о разброде и шатаниях в стане флорентийской дипломатии в условиях беспорядочной смены событий. После прихода французов флорентийцы бросили на произвол судьбы Лодовико Моро, оказавшегося в полной изоляции и в угрожающем положении. Синьория заключила с победителями несколько договоров, немного обременительных в финансовом, но выгодных в военном отношении. Французы соглашались захватить Пизу, но при этом выдвигали два условия: флорентийцы должны были финансировать их поход (французам, как пишет Макиавелли, было обещано за службу 50 000 дукатов) и состояться он мог только после того, как французская армия отвоюет для Чезаре Борджа земли Катерины Сфорца (такова была цена союза с папой римским). Заметим мимоходом, что очередное предательство, на этот раз по отношению к владетельнице Форли, верной союзнице флорентийцев, стало для нее еще одним смертельным оскорблением. Но все это делалось ради великой цели – взятия Пизы… Тем временем выяснилось, что война требует от французов больших затрат, и потому, стремясь из всего извлечь выгоду, они потребовали у флорентийцев деньги, которые им одолжил Моро… Макиавелли было приказано ехать в Милан улаживать это деликатное дело. Письмо от 27 января 1500 г., адресованное Тривульцио, извещало о его приезде. У нас есть сведения, что верительные грамоты для него были готовы 5 февраля. Но в этот день стало известно, что Моро подходит к Милану во главе швейцарских и немецких войск. Ничего не оставалось, как только ждать. Флорентийцы так и сделали. Ждать пришлось недолго: вскоре пришло известие о том, что Моро потерпел поражение и взят в плен (он умер в заключении в замке Лош 25 мая 1508 г.).

Дальше все шло своим чередом: на флорентийцев, как и было условлено, было возложено финансирование похода на Пизу «французской» армии, а точнее, отрядов, состоящих из гасконцев и швейцарских наемников. Флоренция ожидала скоротечной кампании, так как лучшая по тем временам армия не могла надолго задержаться под стенами второстепенного по значению города, чьи укрепления сильно пострадали во время предыдущих войн… В начале июня так называемые «французы» выступили из Пьяченцы, где они квартировали, но по дороге задержались вблизи Болоньи, во владениях Бентивольо, еще одного союзника Флоренции, и наделали много бед своим лихоимством. Под командованием Жана де Бомона, «человека, к которому флорентийцы имели большое доверие, даром что он был француз»,[45]45
  Вероятно, такое расположение было связано с тем, что в 1494 г. он вернул флорентийцам Ливорно, который Пьеро Медичи вместе с другими территориями уступил Карлу VIII. Авт.


[Закрыть] – писал Макиавелли, – они заняли позиции у стен Пизы, а перед тем некоторое время стояли на постое в Луниджане, на границе Тосканы. Как только они подошли к Пизе, Флорентийская республика спешно послала к ним своих «комиссаров», почтенных Луку Антонио Альбицци и Джованбаттисту Ридольфи, в сопровождении секретаря Макиавелли. Секретарь оказался очень расторопным: он сочинял и направлял письма одновременно от Совета десяти комиссарам и их донесения Совету, о чем свидетельствуют сохранившиеся архивные материалы…

Тем временем пизанцы, испугавшись грозной по всем признакам армии, решили, что им ничего другого не остается, как сдаться. Пиза направила в лагерь неприятеля своих эмиссаров, чтобы договориться с Жаном де Бомоном и флорентийцами о приемлемых условиях сдачи: пизанцы были готовы сложить оружие при условии, что сдача города будет отложена на четыре месяца, потом соглашались и на месяц… Но флорентийцы, к большому огорчению Макиавелли, им в этом отказали и променяли орла на кукушку: «Флорентийцы отвергли это предложение, так что началась борьба, окончившаяся для них позором» («Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», кн. II, гл. XXXVIII). Дело действительно очень быстро обернулось позором: 30 июня возобновилась пушечная стрельба, в стенах были проделаны бреши, но гасконцы и швейцарцы, больше проявлявшие свою удаль в выколачивании денег, чем в боевых действиях, не захотели рисковать, на штурм не пошли и стояли у разбитых стен города.

Но с наихудшими испытаниями флорентийцы столкнулись в своем собственном лагере. По свидетельству Макиавелли, который мог наблюдать за их конфликтом, между комиссарами не было согласия:

Джован Баттиста пользовался большой известностью и имел большую опытность в делах, и потому Лука предоставил ему все управление. Не выказывая открыто своего честолюбия сопротивлением своему товарищу, он выражал его молчанием, беспечностью и отвращением к занятию делами, так что он не только не управлял военными действиями ни советами, ни делами, но казался даже человеком совершенно неспособным. Но вскоре он доказал противное; Джован Баттиста принужден был по одному случаю[46]46
  Из-за болезни. Авт.


[Закрыть] возвратиться во Флоренцию, и Лука, оставшись один управлять делами, своим мужеством, искусством и советами выказал себя человеком чрезвычайно способным…[47]47
  Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Кн. III, гл. XV. Авт.


[Закрыть]

Ридольфи действительно уехал из лагеря и вернулся во Флоренцию, устав от вечных пререканий с наемниками. В флорентийском лагере события вскоре обернулись фарсом. Гасконцы, недовольные жалованьем, так и не сторговавшись с флорентийцами, бросили лагерь. В довершение всего взбунтовались швейцарцы и взяли в заложники самого Альбицци. Макиавелли принял мужественное решение разделить участь Альбицци, но тот отказался, сказав, что будет полезнее, если Макиавелли предупредит о случившемся флорентийцев. Усердный секретарь, не медля, послал курьера с донесением Совету десяти. А несчастный Альбицци вынужден был заплатить за себя баснословный выкуп в 1300 дукатов, после чего швейцарцы согласились уйти. Для флорентийцев такой исход дела был полной катастрофой: после ухода наемников французская армия де Бомона de facto потерпела в битве за Пизу поражение, что стало серьезной военной неудачей Людовика XII, а для Флоренции означало, что пизанский узел завязался еще туже.

О положении дел во Франции (I)

В начале апреля 1500 г. Синьория получила от Людовика XII гневное послание, в котором король требовал у флорентийцев объяснений по поводу произошедшего, в частности их отказа платить швейцарцам положенное жалованье вопреки договоренностям (Capitoli), подписанным в Милане Францией и Пьеро Содерини от имени Флоренции. Синьория должна была спешно направить посольство к французскому двору, чтобы предложить свою как можно более точную версию событий и попытаться спасти пошатнувшуюся репутацию республики… Кроме того, Франция перестала быть далекой державой по ту сторону Альп, поскольку Людовик XII оставил в Милане наместником влиятельного Шарля д’Амбуаза, сеньора де Шомона, близкого друга Леонардо да Винчи, который много работал по его заказу. Но что важнее, он был испытанный воин, беззаветно преданный французской короне: в 1509 г. он принес французам победу в битве при Аньяделло и закончил свою недолгую карьеру (он умер в тридцать восемь лет) вице-королем Ломбардии. Этот человек на ветер слов не бросал, его невозможно было склонить на свою сторону, как мелких итальянских князьков. И к тому же от Флоренции до Милана было всего 80 лье (350 километров).

Для этой миссии Синьория выбрала Макиавелли, который воочию наблюдал осаду Пизы и досконально знал вопрос, но был при этом начинающим дипломатом и не имел опыта переговоров с крупнейшими державами своего времени. И потому миссию возглавил его соратник, аристократ Франческо делла Каза, тоже знавший изнутри все перипетии дела. В целом создается явное впечатление, что Флоренция не случайно отправляла в составе своих посольств двух человек: один из них, лицо влиятельное, «высокородное», назначался ради своего аристократического имени, а основная работа поручалась исполнителю, мелкому чиновнику, который в случае неблагоприятного исхода и отвечал за провал миссии. Но для Макиавелли это поручение означало участие в первом настоящем посольстве, хоть и без титула посла и за вознаграждение намного меньшее, чем у его сановного товарища. Эта миссия сама по себе была сопряжена с известными трудностями: не стоит забывать, что после первого французского нашествия по стране ходили ядовитые пасквили, представляющие французов варварами, которые вероломно вторглись в цивилизованную Италию, а вершиной цивилизации, естественно, была прекрасная и миролюбивая Флоренция… И теперь приходилось идти к этим варварам на поклон и просить о союзе и поддержке. Причем Макиавелли, лишь изредка выезжавший за пределы родной Тосканы, ничего о них не знал. И к тому же ему предстояло впервые столкнуться с механизмом действия единого национального государства, где правил единовластный господин, в то время как раньше он имел дело исключительно с городами-государствами под властью правителей-однодневок. Собственно, у Флоренции уже было два посла при французском дворе – Франческо Гуальтеротти и Лоренцо Ленци. Первый из них, фигура значительная, без малейших усилий перешел в 1498 г. от умеренной поддержки Савонаролы к бурному приятию республики. Он являлся членом многочисленных Советов: Совета восьми (по внутренним делам), в 1497 г. – Совета двенадцати (по иностранным делам) и, наконец, в 1498 г. заседал в Совете восьмидесяти. Однако известен он был главным образом как выдающийся дипломат. В 1495–1497 гг. Гуальтеротти состоял постоянным послом в Милане, а в 1498 г. вел с папой переговоры о смене союзников Флорентийской республики. 12 сентября 1499 г. именно он был вместе с Ленци послан к Людовику XII поздравить его с блестящим завершением похода на герцогство Неаполитанское… Иными словами, Флоренция уже имела солидное представительство при французском дворе. Посольство Франческо делла Казы и Макиавелли, которое отчасти дублировало функции постоянных представителей, было при этом вполне полноценным посольством (что явствует из беседы, состоявшейся 18 июля), хотя и тот и другой официально имели лишь статус «легатов», то есть послов с особой миссией. У обоих были четкие детальные указания от начальника Макиавелли Адриани.

Чтобы не допустить новых обвинений Флоренции в конфликтах, которые сопутствовали осаде Пизы, им следовало выехать без промедления и ехать, как говорилось в предписании, без задержек, в случае необходимости нанимая по дороге лошадей… Делла Каза и Макиавелли отправились в дорогу 18 июня, но вскоре сделали остановку в Болонье: Синьория поручила им встретиться, дабы восстановить ослабшие связи, с Бентивольо, который явно злорадствовал по поводу недавних событий. За Болоньей последовали в целом спокойные Парма и Пьяченца, чье миролюбие, однако, нарушалось присутствием тысячи швейцарских наемников, враждебно настроенных по отношению к Флоренции. Посланники надолго не задержались в этих местах и направились в Лион, где предположительно находился французский двор.

В ту пору двор короля Франции напоминал кочующий караван; он перебирался из одного города в другой, чтобы познакомить подданных с Людовиком XII и добиться признания его власти. Этот старинный обычай возродил во время оно Карл Великий. Так, Екатерина Медичи в 1564–1566 гг. проделала путь в 4000 километров, чтобы «представить» стране Карла IX. Фактически двор только в 1682 г. осел в Версале. Во времена Макиавелли он разъезжал по коммунам и жил за их счет. И всякий раз, когда король посещал своих верноподданных, городские старшины готовили ему торжественный «въезд» в город: сооружалась временная триумфальная арка, украшенная цветами и латинскими надписями во славу короля и королевства. «Не везде церемония встречи была одинаково пышной, – пишет Жан-Франсуа Сольнон, – но повсюду она следовала строгому ритуалу. Основными этапами были: вручение подарков, принесение клятвы верности, процессии, благодарственный молебен в главной церкви города, затем пир и различные увеселения. Век диктовал свои законы, он привнес моду на триумфальные шествия в духе Древнего Рима и весь репертуар связанных с ними мифологем». Ритуал королевских въездов сформировался как особый жанр со своей эстетикой, со своими канонами и законами и стал одной из форм искусства эпохи Возрождения. Но была и обратная сторона медали: не все города, где останавливался король, были готовы принять столь почетного гостя, и существует множество донесений тех лет, в которых говорится о трудностях обустройства двора, что было обременительно, к тому же в отсутствие государя королевские резиденции пустовали. Словом, в лето 1500 г. двор следовал за королем, а послы следовали за двором или, как Макиавелли, ехали ему вослед…

В Лионе, куда Макиавелли и Франческо делла Каза прибыли на наемных лошадях, им предстояло встретиться с Ленци и Гуальтеротти, которые должны были познакомить их с местными обычаями. Ленци, как и предполагалось, сообщил им массу ценных сведений о французском дворе, его устройстве и людях, с которыми следует сойтись, чтобы приблизиться к королю. Гуальтеротти к тому времени уже уехал из Лиона и оттого ничем не мог им помочь. Он поспешил во Флоренцию, чтобы объявить Синьории, что французский король потерял всякий интерес к делам Флорентийской республики… У новоиспеченных «послов» не все шло гладко: в Лионе усталым, запыленным, неприглядного вида путникам пришлось купить новую одежду, чтобы появиться при дворе, лошадей и нанять нескольких слуг. Все это на 80 флоринов, которыми их щедро наделили при отъезде, но которые уже были почти истрачены. Пришлось платить из собственного кармана и постараться за малую цену приобрести в городе Лионе необходимую экипировку, о чем они не без сарказма напишут в письме от 9 августа:

Когда мы прибыли в Лион, полагая, что найдем здесь короля, который к тому времени уже уехал из города, мы оказались лишены всего необходимого и потому принуждены были издержать немало за два дня на покупку лошадей, которых смогли отыскать, на новое платье и слуг; и, не имея облегчения оттого, что можно присоединиться к обществу ваших послов, мы последовали за двором. Ныне мы следуем за ним, тратя в два раза больше супротив того, что было бы, если бы двор оставался в Лионе. Мы выгадали бы больше, если бы были в обществе послов, потому как теперь мы держим на два слуги больше. Мы не селимся на постоялых дворах, а только в домах, где есть кухня, другие вещи и провизия, которую мы принуждены готовить сами. Не говоря уже о непомерных издержках на фуражиров, привратников и курьеров!

Иными словами, Макиавелли и делла Каза остались senza un soldo (ит. «без гроша»), да к тому же им было отказано в кредите…

Было совсем не просто догнать двор, потому что в тех краях свирепствовала чума и королевскому каравану приходилось объезжать стороной охваченные эпидемией города.

Тем не менее Макиавелли и делла Каза пустились вдогонку за королем и через несколько дней нагнали его: известно, что уже 5 августа они оба были в Сен-Пьер-ле-Мутье и собирались ехать в Невер, где ненадолго остановился монарх. По прибытии в Сен-Пьер-ле-Мутье они немедленно сообщили радостную весть Синьории, а Макиавелли приложил к официальному донесению приватное письмо, в котором он решительно и даже с угрозой требовал такого же жалованья, как и у его сослуживца: «Если издержки на мое содержание кажутся вам непомерными (я же полагаю, что стою, как и Франческо, тех денег, что уходят на меня), если вы считаете истраченными понапрасну 20 дукатов, которые даете мне ежемесячно, то я просил бы ваши милости отозвать меня». На следующий день они приехали в Невер и предстали перед всемогущим Жоржем д’Амбуазом, кардиналом Руанским, доверенным лицом короля, исполнявшим при нем роль премьер-министра. Макиавелли уже имел случай столкнуться с искушенным дипломатом в лице Катерины Сфорца, но на этот раз противник оказался личностью иного масштаба и иной закалки. Он был первым дипломатом первой державы того времени: в 1498 г. именно он добился расторжения брака Людовика XII с Жанной Валуа. 9 февраля 1499 г. в Блуа он подписал союзный договор с Венецией и показал себя способным военачальником при захвате Миланского герцогства, править которым поставил своего племянника. Именно он был рядом с Людовиком XII во время триумфального въезда короля в Милан 6 октября 1499 г. И он же, будучи королевским наместником, снова занял Милан, после того как Моро ненадолго восстановил там свою власть. Да к тому же он был кардиналом… Так благодаря знакомству с этой незаурядной личностью Макиавелли было суждено войти в мир большой европейской дипломатии.

Ему был оказан любезный прием: кардинал встретил его с подобающим почтением к его чину посла и самолично сопроводил к королю. Воспользовавшись этим, Макиавелли изложил кардиналу точку зрения Флоренции на недавние события. При беседе с королем кроме кардинала присутствовали Тривульцио и очень опасный противник Флоримон Роберте, бывший «министр финансов» Карла VIII, советник, не знающий себе равных, полиглот (он знал немецкий, испанский и итальянский языки), знаток в международных делах. Присутствующие, вежливо кивая, выслушали Макиавелли, затем сам король ответил ясно и недвусмысленно: гасконцы вели себя неподобающе и будут наказаны, но это дело касается интересов Флоренции, а французы только помогали ей по собственной ее просьбе, и потому все расходы, связанные с кампанией, она должна нести сама, о чем между ними в Милане и был заключен договор (Capitoli). Конечно, Макиавелли надеялся на совсем другой ответ… Он попытался переубедить короля: Французское королевство, богатое и процветающее, могло бы оплатить прошлые расходы и даже сделать еще один шаг навстречу Флоренции – окончательно овладеть Пизой… Тогда можно будет обо всем договориться, а уж за Флоренцией дело не станет, она, слово чести, оплатит все издержки похода! Но король ответил отказом: предварительным условием был возврат прошлых долгов и выплата жалованья швейцарцам. На этом переговоры закончились, и король назначил флорентийцам встречу в Монтаржи, куда двор должен был переехать через три дня: там, выразил надежду монарх, флорентийцы, может быть, будут сговорчивее… Но перемена обстановки не повлияла на ход дела, оба лагеря стояли на своих позициях; ни кардинал Руанский («Роано», как его называет в письмах Макиавелли), ни король не могли понять, почему после ухода швейцарцев и гасконцев Флорентийская республика не посчитала своим долгом завершить взятие Пизы. И наконец, почему она (вечный вопрос) не хочет выплатить жалованье несчастным швейцарцам? На эти вопросы не было ответа, и наши герои, ограниченные своим мандатом, могли только слать донесения Синьории в ожидании новых указаний, надеясь получить более широкие полномочия и приступить к полноценным переговорам.

А пока надо было следовать за двором… Положение Макиавелли, не имевшего личного состояния, было отчаянным, о чем можно судить по сохранившимся прошениям, которые он адресует Синьории. Он снова вынужден оплачивать расходы из своего кармана: «Я уже истратил из собственных средств 40 дукатов, – пишет он, – и поручил своему брату Тотто занять еще 60». Однако в этой ситуации были и свои положительные стороны; французский двор постепенно раскрывал ему свои тайны: «Двор его величества [Людовика XII] не велик по сравнению со двором его предшественника [Карла VIII] и на треть состоит из итальянцев». К великому удивлению Макиавелли, здесь можно было встретить миланцев, неаполитанцев, венецианцев, приехавших искать заступничества от турок, пизанцев; все они интриговали против Флоренции, как брат недавно казненного Вителли… Все это почтенное общество собралось здесь, ища опору в союзе с самым могущественным государством своего времени, и, кочуя вместе с королевским двором, варилось в этой отравленной враждой атмосфере.

Если говорить о миссии Макиавелли и делла Казы, то положение их все более осложнялось: король ждал от Флоренции новых шагов, но республика, не имея средств, не была к этому готова. Двум бедным послам ничего не оставалось, как повторять снова и снова одни и те же предложения. В середине августа после очередной встречи флорентийского посольства с представителями двора, еще более бурной, чем обычно, Макиавелли пишет без обиняков, не прибегая к казенным оборотам, предупреждение Синьории: бессмысленно вечно говорить о «верности Флоренции французской короне…», манить тем, чего «король мог бы ожидать от Синьории, если бы мы были сильны, и какую защиту и опору величие Флоренции дало бы государству, которое будет у его величества в Италии». Времена изменились, и ныне отношения определяются балансом сил, а не эмоциями: «Все это бесполезно, потому что французы и смотрят на вещи другими глазами, и судят иначе, чем тот, кто не был здесь. Они ослеплены своим могуществом и сиюминутными интересами и почитают только тех, кто хорошо вооружен и готов платить им деньги». Но Синьория продолжала тешиться иллюзиями и полагала, памятуя о былом влиянии Флорентийской республики, что ей легко будет одурачить отсталых варваров… Она была глуха к настойчивым увещеваниям Макиавелли, который все больше тяготился своим двусмысленным положением. Он не имел официального статуса oratore (посла) – Синьория ограничивала его полномочия узкими рамками одной конкретной миссии: «Наш чин, наши личные свойства, да и отсутствие у нас права предлагать то, что могло бы прийтись по нраву французам, – все эти обстоятельства окончательно погубят дело». Он просил прислать ему в помощь послов, более свободных в своих решениях, но Синьория не предпринимала никаких действий. Надо сказать, что во Флоренции не было большого числа желающих принять участие в этой миссии, заранее обреченной на провал. Возможные кандидаты исчезали под разными предлогами один за другим. Первым был известный юрист Франческо Пепи, за ним – Лука Альбицци и дипломаты с многолетним опытом Бернардо Ручеллаи и Джованни Ридольфи… Но дело не двигалось с места. Тем временем обстановка при дворе все более накалялась. Еще одной проблемой было отсутствие денег. 3 сентября средств уже не хватало даже на отправку курьера. Макиавелли и делла Каза отправили Синьории письмо, угрожая немедленно уехать и информируя о том, что дела пришли в полное расстройство: Флоренция оказалась на грани разрыва отношений с Францией, и Макиавелли писал, что не желает «быть свидетелем того, как распадается дружба, которой искали, которую сохраняли такою ценою, на которую возлагали такие надежды». Что до короля, то он оставался верен себе, и вскоре стало известно, что «его величество уедет на несколько дней насладиться охотой». Главное увеселение монархов – королевская охота – было сопряжено с опасностями, и вскоре пришла новость, что король неудачно упал с лошади «на скаку»… И двор, не медля, отправился в Мелен, куда король пожелал переехать, чтобы поправить свое здоровье.

20 сентября Синьория расписалась в своей полной беспомощности: у нее нет посла для отправки с миссией к французскому двору, она не знает, какие полномочия можно ему дать, и, наконец, у нее нет больше средств… Потеряв всякое терпение, Франческо делла Каза бросил миссию и уехал в Париж «на лечение»… Между тем двор отбыл в Блуа, где Макиавелли, оставшись один, выбивался из последних сил, пытаясь умерить нетерпение кардинала Руанского. Ситуация все больше обострялась: Макиавелли внезапно узнал о появлении при дворе нежелательного соперника – неаполитанского «секретаря», приехавшего для подписания договора, очевидно идущего во вред интересам Флоренции. Не считая того, что влияние папы, который был намерен создать в Романье государство под управлением своего сына, герцога Валентино, постоянно росло: «Король потворствует папе во всем, и в большей мере оттого, что его величество не хочет открыто выступать против его неуемных желаний, а вовсе не оттого, что желает понтифику победы». Но удовлетворится ли семейство Борджа Романьей? Все свидетельствовало против этого, тем более что герцог Валентино не скрываясь говорил, что будет способствовать возвращению во Флоренцию клана Медичи, а точнее, приведет к власти Пьеро Медичи. Только Франция способна была умерить его аппетиты, а Флоренция ничего не делала, чтобы сохранить ее поддержку. Единственным выходом было раздавать обещания от имени нового посла, который не сегодня завтра пустится в дорогу, чтобы уладить дело со швейцарцами.