Текст книги "Два лета одного года."

Молчаливый Фаренгейт, стоя спиной к своду укрытой потемневшим трехцветным полотнищем Триумфальной арки неподвижно, вслушивался в монотонную мелодию дождя. Капли стучали по лужам на брусчатке, где уже давно не ездили машины. Застывший посреди площади герой без явной причины пустыми глазами всматривался в широкие окна шумных заведений, раз за разом наталкиваясь на улыбки на лицах посетителей. Фрэнк нашел себя тоскливым, но сразу поспешил себя в этом упрекнуть:

– Мне казалось, я уже позабыл, что такое тоска по ушедшим навсегда временам, счастью, запечатленному в этих годах, словно все это для меня разом вовсе перестало существовать.

Мужчина усмехнулся собственным мыслям и зашел в ближайшее заведение в угловом доме, название которого он, как обычно, не запомнил. Немногословного героя встретили сдержанные интерьеры полные гостей в вечерних нарядах, убранства показались ему сравнительно приятными, и Фаренгейт с проседью в темных волосах оставил верхнюю одежду в гардеробе, после устроился за столиком в мрачном углу. Казалось, словно он сам не знал, почему предпочитал оставаться на некотором удалении от празднества, оплаченного деньгами посетителей, будто бы находил в этом добровольном отшельничестве особенное удовольствие, или попросту уже и не мог жить иначе.

– Не более чем холостяцкая привычка, – одернул себя иронично Фрэнк, мысленно переживая обстоятельства минувшего дня. – Неужели безумная езда настолько удовлетворяет жажду скорейшего самоубийства?

Фрэнк уже хотел возразить себе, но был прерван подошедшим к его столику в мрачном углу официантом, которым на этот раз оказался юноша, по сути, мальчишка.

– Чего наш дорогой гость пожелает заказать? – начал не сразу учтивый официант, что почти наверняка имел паспорт верноподданного: уж слишком его манеры отличали его от современников.

Преисполненный тоскливой задумчивости гость в простой рубашке еще несколько мгновений не мог выговорить ни слова, лишь раздавшееся в зале пение смогло вернуть ему ясность ума.

– Может, порекомендовать вам что-нибудь? – осторожно предложил после непродолжительной паузы юноша.

– Не откажусь.

Мальчишка одним движением своих тонких рук изящно убрал меню за спину, словно просьба посетителя не могла терпеть наличия этой формальности, а должна быть удовлетворена чистым сердцем и лучным предпочтением официанта, тот произнес еще несколько слов.

Воображения Фаренгейта хватило только чтобы заказать стейк и бутылку довоенного вина, рекомендованного бесхитростным мальчишкой. От обыкновенности своего выбора герой даже поймал себя на мысли, что растворенные в розовом сахаре вещества могли запросто вызвать у него привыкание, заставляя его снова и снова возвращаться к этому эльфийскому напитку. Этим вечером все было несколько иначе.

Официант в форменном наряде удалился, оставив Фрэнка наедине со своими мыслями в мрачном углу, откуда открывался вид на маленькую сцену в центре помещения, куда были устремлены взгляды других посетителей. Фрэнк только сейчас смог расслышать прекрасный голос певицы, сопровождаемый незамысловатой мелодией. Одинокий герой сразу узнал ухоженные светлые волосы, неповторимую полуулыбку и стан встреченной по возвращении в город незнакомки. Она была одета в роскошное вечернее платье, а ее немолодой компаньон, пианист, которому шел уже пятый десяток – во фрак.

– Было трудно ее не признать.

Простой гитарный мотив, издаваемый последним членом трио – прямоходящим котом с белоснежной шерстью, зазвучал уже после того, как к столику Фрэнка возвратился другой официант с заказом. Блюз и блеск софитов нисколько не помещал размышлениям задумчивого героя в дальнем углу. Фаренгейт запивал тающее на языке мясо сладковатой смесью, что, в действительности, очень сильно напоминала вино из довоенных запасов, хотя оно и было разбавлено.

Утонувшие во мраке посетители за столиком впереди что-то оживленно обсуждали. Сидевший вместе с юной спутницей, волосы которой были собраны тонкой заколкой с драгоценными камнями, мужчина осмелился отпустить нелестный комментарий в адрес пушистого музыканта:

– Очень недурно музицирует, учитывая, что еще совсем недавно он был способен разве что пугать мышей и нежиться в постели в ожидании возвращения хозяина.

– Ты, как и всегда, недобр к обслуге, дорогой, – коротко ответила девушка, ее безучастный вид выдавал в ней полное равнодушие ко всему вокруг, а в особенности к словам мужчины, тот снова неодобрительно замолчал.

В следующее мгновенье Фаренгейт разглядел тонкую полоску сигаретного дыма, тянущегося от столика с уставшими гостями в костюмах одного цвета, и мысленно усмехнулся, ведь полагал, что в зале было строго запрещено курить.

Герой с должным наслаждением расправился с ужином в тарелке перед собой, поймав себя на мысли, что его в таком невзрачном наряде могли сюда вовсе не пустить. Мятый галстук все также лежал в кармане.

– Все, что осталось от меня прежнего, – безучастно произнес Фрэнк.

Поздние вечера, когда собственные размышления по странной причине становились предельно откровенными, будто бы именно в эти часы перед человеком приоткрывалась тайное знание, Фаренгейт проводил в подобных заведениях, ведь по большему счету спешить ему было некуда. В скромной квартирке на чердачном этаже можно было запросто умереть от тоски, не найдя себе достойного занятия, а компания Эрика за эти годы уже порядком наскучила, равно как и беседы с Олафом в «Вавилоне». Хотя иногда Фрэнк подумывал навестить уже престарелого профессора Рене Локампфа, однако в конечном итоге все равно предпочел топить внутреннюю пустоту в одном из шумных заведений. Фрэнк знал, что снова не запомнит названия, но это допущение его нисколько не волновало.

– Разве во всем Париже пусть и после конца света недоставало мест, куда отовсюду стекались заблудшие души одиночек? – проронил безмолвный герой, с безмерным трепетом прислушиваясь к словам, доносящимся до него со сцены.

Незнакомка в вечернем платье перед микрофоном закончила исполнение песни, и вскоре остальные музыканты, сделав формальный поклон, поспешили удалиться за кулисы. Утопающая в глянцевом блеске софитов сцена пустовала недолго, музыкальный коллектив или скорее трио сменил марокканец с огромной трубой в руках, Фрэнк не далеко сразу признал в ней хриплый саксофон, с которым когда-то так хорошо справлялась его жена.

– Эмилия, – тоскливо произнес вслух ее имя мужчина, предаваясь воспоминаниям из прошлой жизни, бокал был пуст, вино – допито.

Именно в такие моменты герой с неохотой задавал себе всего один вопрос, на которой спустя столько лет и потрясений так и не смог найти однозначный ответ. Фаренгейт не знал, зачем он остался жив, как и не знал, почему его душу в тот роковой день не забрал белый туман, почему его спасла злополучная случайность.

– Слишком стар, чтобы начинать жить по-новому, и слишком молод, чтобы умирать, – категорично заключил Фрэнк, вслушиваясь в столь приятную композицию в репертуаре виртуозного марокканца, позже он заказал вторую бутылку вина из довоенных запасов.

Отчаянные авантюристы выбирались далеко за пределы стен в поисках этого ценного во все времена товара, тайком перевозя его в Париж, Фрэнк знал или очень хотел верить, что в подобных заведениях вино не разбавляли или делали это в адекватных пропорциях, не держа посетителей за круглых идиотов.

Ближе к концу выступления внимание Фаренгейта привлекли длинные уши человекоподобного зайца за одним из столиков перед ним, поскольку к этому зверю в ухоженном костюме присоединилась приятного вида девушка в вечернем платье и полушубке, насколько можно было судить во мраке. От нее веяло духами. Эта незнакомка совершенно точно не появлялась в зале в течение последнего часа, однако им хватило всего минуты, чтобы уйти из ресторана вместе. Фрэнка сразу посетили некоторые мрачные мысли, но потом он вдруг вспомнил про туфли, которые ему хотелось приобрести.

К темному углу возвратился прежний официант, тоскливый и пьяный Фаренгейт расплатился с заведением и, с трудом встав из-за стола, неторопливо зашагал к выходу. Перед тем как оказаться на улице он, надев пальто и шляпу, успел заметить удаляющийся силуэт певицы вместе со своими компаньонами: пианистом во фраке и прямоходящим котом, если, конечно, все это ему не померещилось. Во всяком случае, растерявшему всякую надежду на новое счастье Фрэнку встреча была безразлична.

Газовые фонари сияли вновь, добавляя вечеру какого-то стерильного лоска. На грандиозный триколор пятой республики на громаде Триумфальной арки лился свет прожекторов, что стелился и сгорал в цветной ткани, точно как лучи бледного солнца на поверхности холодных вод беспокойного моря. Дождь давно кончился, но брусчатка под ногами оставалась влажной.

– Быть может, я или скорее мы все достойны этого мира, где мы вынуждены прожигать свою жалкую жизнь за рядами колючей проволоки и бетона городских стен, трясясь от страха каждый новый день, – последовательно предположил Фрэнк, завидев мерцающие маячки угловатой бронемашины периметральной гвардии.

Несколько вооруженных автоматами солдат в белых шинелях и противогазах с жуткими линзами стояли прямо у входных дверей одного из ресторанов. Беспечные гости соседних заведений еще не спешили расходиться по домам, однако старались лишний раз не смотреть на оперативников, справедливо опасаясь привлечь к себе излишнее внимание. Горожане были осведомлены, что периметральная гвардия помимо своих прямых обязанностей выполняла функции полиции и военно-полевого суда, производя по два десятка задокументированных расстрелов ежедневно, хотя на самом деле их было в несколько раз больше. Подробные списки с именами печатались на страницах утренних газет, которых по своему смыслу и наполнению можно было назвать скорее некрологом.

Двое солдат под руки вели, нет, скорее волокли низкорослого гнома. Очередная жертва железного порядка уже никак не могла выпутаться из лап палачей, словно предчувствуя скорое смирение. Воли обреченного хватило лишь, чтобы жалобно прокричать:

– Это потому что у меня паспорт иностранца? Он первый начал, я лишь защищался!

– Ксенофобы, проклятый город! – продолжал арестованный с густой бородой.

Должно быть, он устроил отчаянную драку, столь любимую народом подземелий, что никак не желали считаться с местными полувоенными порядками, или Фаренгейт просто хотел в это верить.

В скором времени фигура обреченного исчезла внутри бронеавтомобиля, точно была буквально раздавлена в жерновах кровожадного механизма, куда вскоре погрузились и остальные солдаты. Фаренгейт догадывался, что маршрут вел их к зданию бывшего центра радио, где последние двенадцать лет располагалось управление городской безопасности. Дурная слава и слухи все эти годы сопровождали это страшное место.

Наконец, Фрэнк миновал громаду Триумфальной арки, постаравшись забыть досадный эпизод, прежде чем среди множества улиц, окруживших площадь, избрать широкие Елисейские поля, протянувшиеся вплоть до доминанты Египетского столба, на месте которого теперь находился белоснежный дубликат в точном масштабе из железного каркаса и пластмассы.

– Словно в насмешку невидна во мгле, словно боится показаться перед горожанами в своем новом обличье, словно мы все не привыкли к суррогату, сплошной подмене наших жизней, – мысленно обратился к монументу герой, зная, что подлинник уже учтиво спрятан властями в фондах последнего города, точно они желали сохранить наследие падшей цивилизации даже после конца света.

Выбор Фаренгейта, как и в прежние вечера, был во многом связан с тем, что Елисейские поля, на фонарных столбах которых реяли флаги пятой республики, не была перегорожена колючей проволокой и блокпостами, словно из уважения к истории этого знаменательного места, пусть даже очень многие позабыли, чем некогда был Париж.

Герой бесцельно брел по тротуару, минуя ухоженные фасады каменных домов с крошечными балкончиками и железными крышами, первые этажи которых, занятые предпочтительно бесчисленными бутиками, были полны сияющих витрин. Фрэнк, проходя здесь каждый раз, не мог скрыть своего удивления изобилием самых разных одежд, словно после конца света горожане в первую очередь озаботились своим внешним видом.

Затерявшийся среди фигур прохожих Фаренгейт, чье внимание внезапно привлекла красная полоска ткани в одной из витрин сказочного магазина, констатировал:

– Даже после конца света Париж остался законодателем мод, хотя ему попросту больше не с кем конкурировать.

Герой остановился, пристально рассматривая стильный галстук на шее безликого манекена, сильно смахивающего на волчий, словно из-за стекла на Фрэнка глядела точная копия Большого Больцмана, в поддельном образе которого даже был запечатлен полузвериный оскал.

– Неужели магазин изначально ориентировался на таких, как наш влиятельный заказчик? – не сразу усомнился собственным домыслам Фаренгейт, поспешив войти внутрь помещения. – Будто бы повадки из их прежней жизни сильно отражались на их положении в человеческом обществе.

Безлюдные интерьеры крошечного бутика встретили посетителя приглушенной довоенной музыкой и больничным лоском, показавшимся герою, привыкшему к послевоенной разрухе, несколько излишним, однако он не смел возражать убедительной аккуратности владельца. Треск захлопнувшихся за спиной Фрэнка стеклянных дверей заставил преклонного возраста, но все еще красивую женщину появиться в зале.

– Чего пожелает мсье? – сразу после формальных слов приветствия произнесла продавец, ее деловитость и легкая небрежность в разговоре с посетителем выдавал в ней владелицу магазина или скорее подтверждал предположение Фаренгейта о своем малопредставительном внешнем виде.

– Галстук, – просто выговорил Фрэнк, не считая должным скрывать очевидное, и после непродолжительной паузы, вызванной секундным замешательством обоих, указал на манекен. – Вот этот.

Незнакомка легко прошагала к витрине, пока за стеклом с шумом мощных двигателей пронеслась очередная колонна бронемашин периметральной гвардии, и нехотя призналась:

– Обычно меня просят подсказать, но вы без труда определили, что вам нужно.

– Конечно, стесненные в средствах редко позволяют распыляться на предметы гардероба в погоне за модой.

Фаренгейт на мгновенье даже удивился собственной непринужденности, будто бы на него, привыкшего к розовому сахару, так повлияло довоенное вино, и он вдруг обратился к полузабытой науке нежности и слов, которой, как ему казалось, некогда владел в совершенстве.

– Пятьдесят нумлонов, – огласила цену женщина и, увидев заготовленные посетителем монеты, к его удивлению отступила. – Хотя с вас я возьму только сорок.

– И чем же вызвана такая избирательность?

– Не все же наряжать животных с паспортами, – уклонилась от ответа владелица и без лишних слов вызвалась обвить шею Фрэнка аксессуаром, любезно перетянув ткань вокруг чистого ворота с такой легкостью, словно ей приходилось повторять эту операцию несколько сотен раз.

– Моя благодарность вам, – перед расставанием обратился к владелице Фаренгейт, чей привычный образ в элегантном зеркале преобразился лишь от одной новой детали.

Женщина в мужском пиджаке улыбнулась.

– Некоторое время назад я бы наверняка посчитал это верхом безрассудства, ведь за такую сумму можно было приобрести целый ящик консервов, – уже без слов подумал посетитель, провожая взглядом удаляющиеся силуэты бронемашин. – Консервы еще недавно составляли добрую часть рациона рядовых горожан.

В городе снова было неспокойно, в воздухе повисло предчувствие предательства и зреющего заговора. Ночные рейды солдат, после которых оставались лишь выломанные прикладами двери, и бесследно исчезали люди, нисколько не добавляли горожанам уверенности в счастливом завтра.

Довольный приобретением мужчина не желал об этом думать и вскоре вновь оказался на улице, утопающей в огнях газовых фонарей, что желтыми пятнами растекались в извечной дымке, добавляя облику Елисейских полей какой-то нереальности, словно стойкое ощущение надвигающейся катастрофы сменилось покоем. Ровно над дорогой в полусотне метров от Фрэнка бесшумно проплывал силуэт цеппелина «Мария», будто бы герой, находясь на дне морском, запечатлел медлительных и грандиозных своей исключительностью подводных исполинов древнейших эпох над собой.

– Обитель новой элиты. Нулевой округ Парижа прямо в скалах парящих островов, – подумал о конечном пункте назначения этой летающей громады с красивым женским именем Фрэнк, сделав несколько шагов в сторону от витрин, этим вечером он больше не хотел видеть той продавщицы, с которой был без причины откровенен.

Фаренгейт нисколько себя не винил, поскольку такое иногда вполне могло происходить со случайными собеседниками или попутчиками, ведь следующей встречи, как и следующего разговора с ними не предвидится, а за откровенность почти никогда не придется нести ответственность. Вероятно, он, оказавшись уже в полусотне метров от магазина, уже навсегда позабыл эту женщину.

Герой в темном пальто и старомодной шляпе бесцельно шел по брусчатке, почти утратив счет времени, как вдруг внезапно до него донеслась речь на французском языке, которым так удачно владел Фаренгейт. В университетские времена иностранная профессура часто заглядывала на его лекции, очень вряд ли что они надеялись услышать что-то новое для себя в аудитории, скорее просто истосковались по родному языку.

Слова повторились вновь, должно быть, они были адресованы Фрэнку, тот замер под повисшем на фонарном столбе флаге трех цветов.

– Не подскажите, где отыскать четвертый егерский полк? – снова повторился прохожий, которым оказался юноша в широких красных штанах и синем офицерском кителе. – Готов поклясться, он стоял здесь минуту назад.

Китель был ему слишком велик в плечах, делая незнакомца нелепым, будто бы он получил форму в спешке и совсем недавно. Остальное обмундирование выглядело исправным.

– Сначала я принял вас за актера массовки, – несколько бестактно прокомментировал наблюдения Фрэнк.

– О чем это вы?

Задумчивый герой чувствовал на себе полный негодования взгляд юноши, чуть позади него стояла неимение растерянная дама в длинном, почти до земли, платье и шляпке, походившей скорее на берет. Лица ее в тени не было видно, лишь изящный контур проглядывался под прядями собранных волос.

– Позвольте всего один вопрос, – не ответил Фаренгейт.

Терпеливый юноша в образе офицера молчал.

– Вы ведь не помните, как оказались здесь? – начал допрос герой, которому в стенах «Вавилона» слишком часто доводилось слышать рассказы тех, кому после прибытия в город выдавали паспорт верноподданного.

Офицер, равно как и его таинственная спутница в тени, принял заинтересованный вид, а в его глазах прослеживалось искренне изумление. Подобную эмоцию было сложно подделать.

– Один из дней вашей привычной жизни внезапно оборвался, и наступило это мгновенье, которое нельзя перепутать ни с чем иным, точно взор божий или ангельское прикосновение к самой душе, – в подробностях продолжал Фаренгейт. – И вот вы уже поздним вечером стоите посреди улицы не в силах разобрать ничего вокруг, что так знакомо, однако кажется таким предательски не настоящим из-за мглы?

– Не стоит зазря сгущать краски, – проронила девушка, шелохнувшись в тени, пока мимо всех троих время от времени проходили горожане, Фрэнку очень повезло, что все они были людьми или имели не так много внешних различий.

– Верно, – неясно сказал юноша, когда на его лице отчетливо взыграло смятение. – Все было именно так.

Герой и молодой офицер в нескладной форме стояли под фонарным столбом, выгоревший триколор пятой республики алой тканью изящно склонился к брусчатке, на которой сверкающим ярким пятном стелились и падали огни вывесок небезызвестного эльфийского заведения. Закрытый ресторан, куда бы смог без труда смог попасть Олаф, чтобы оказаться среди тех, кто всеми силами держался за прошлое: за утратившими всякий смысл звания и ранги, создавая для себя отдельный от реальности мир грез вперемешку с воспоминаниями.

«Старая гвардия». Такое название носило это место, где собирались бывшие кавалеристы из числа эльфийского войска, чье королевство бесследно сгинуло вместе с белым туманом. Даже регулярные погромы проходили это заведение стороной, будто бы одним из условий капитуляции было негласное условие, согласно которому солдаты внутри стен гарантировали безопасность и особый статус немногочисленных эльфов. В прочем, у всех этих догадок не имелось никаких доказательств.

Дама отвлеклась от странного разговора, бросив свой взгляд на стальную громаду Эйфелевой башни, сгорающей в золотящихся огнях посреди полутьмы вечернего города, точно самый чистый бриллиант на шее не менее очаровательной девушки.

– Пожалуй, что-то в этом мире вечно, – тоскливо произнесла незнакомка, порыв ветра оголил косы ее темных волос, от чего Фрэнку показалась, словно она своей наивностью сумела разгадать тайну произошедшего конца света.

– Разве это служит объяснением? – спросил напрямую у героя юноша.

– Скорее нет, поскольку объяснения не знает даже господь бог, – говорил отстраненно Фаренгейт, предчувствуя нетерпение в голосе этого мальчишки.

Широкий проспект вокруг сделался безлюдным, словно все вокруг затихло, чтобы только не мешать разговору этих троих, вернее откровению одного. Даже дьявольские вороны, что так любили прислушиваться к разговорам, исчезли.

– Господин офицер, могу лишь вам позавидовать, ведь вы оказались здесь не одни, – перечислял Фрэнк, будто бы на мгновенье представил себя на месте этого человека или Эмилию на месте незнакомки. – Вам больше не придется проливать кровь на полях великой войны, форму можете выбросить или повесить в шкаф, чтобы надевать ее, предаваясь воспоминаниям.

Герою вдруг показалось, что мальчишка в нелепом обмундировании по завершении его короткой речи вдруг отчетливо осознал собственную беспомощность, в оставшихся после дождя лужах у его высоких сапог находили свое отражение мягкие огни фонарей с повисшими бессмысленно флагами. Вечер хотел выглядеть обыкновенным, но совершенно внезапно капли на брусчатке пришли в движение и неспешно посыпались к небу. Начался обратный дождь.

– Как это? – односложно высказался офицер, тут же взяв или скорее схватив за запястье свою спутницу, чтобы посреди рушащегося мира уже никогда не отпускать.

Миловидное лицо девушки вместе с прямым носом и аккуратными бровями на веснушчатом лбе перестало быть невидимым для Фаренгейта, глаза изумленных незнакомцев застыли на неизменной Эйфелевой башне вдали, словно именно в ней таились ответы на все вопросы. Обратный дождь не прекращался, капли срывались с луж и сыпались на хмурое небо, пропадая за густыми тучами.

– Это просто сон, – не выдержала дама.

– Пусть будет так, – не стал разубеждать обоих Фаренгейт, наслаждаясь по-настоящему завораживающим действом: кроны деревьев, в которых уже можно было без труда отыскать пожелтевшие листья, зашуршали, пока с них стекала влага, устремляясь куда-то к густым тучам.

– Вскоре за вами прибудут, – добавил герой. – Остается только подождать или воспользоваться проводным телефоном, во всяком случае, продолжать поиски вашей армии бессмысленно, ее здесь не существует, как и войны.

– А как же Отечество, как же мои товарищи, ведь многие из их числа уже пожертвовали жизнями на благо Франции? – протестовал мальчишка в нелепой офицерской форме, что была ему не по размеру.

– Бог, случайность или сама судьба уберегла вас от участия в кровавой бойне, – оспорил Фрэнк, издали завидев белоснежные одеяния и красные линзы солдат, похожих скорее на священнослужителей. – Разве это не повод начать все с чистого листа?

– Быть может, вы совершенно правы, – проронила увлеченная действом незнакомка, ливень вокруг все никак не прекращался, но она уже была тронута до глубины души, словно еще никогда не видела ничего прекраснее.

– Наслаждаться мгновеньем, не имея возможности вернуть ничего назад, – размышлял вслух юноша. – Как просто.

Фигуры безликих солдат неумолимо приближались, заставив Фаренгейта убедиться, что они пришли именно за этой парой, должно быть, кто-то уже успел сообщить о вновь прибывших горожанах властям.

– А теперь прошу меня просить: мне нужно идти, – закончил разговор герой и оставил незнакомцев, поспешив удалиться из поля зрения солдат, поскольку обман беспомощных после пробуждения ото сна своей прежней жизни горожан считался тяжким преступлением.

Фаренгейт зашагал мимо задрожавших грациозно флагов под беззвучный аккомпанемент обратного дождя, длинная аллея деревьев наполняла тишину шелестом листьев. Казалось, даже шепот ветра проникнулся непередаваемой красотой и одиночеством этого вечера.

Герой в старомодной шляпе и галстуке, выглядывающей из-под черного пальто красной тканью, продолжил бесцельную прогулку, он уже и не помнил, когда пристрастился к подобному полной задумчивости отдыху вечерами, когда в часы перед сном перед его глазами возникали полузабытые образы из прошлой жизни. Порой мужчине казалось, что именно они заставляют его поверить, что у него вообще существовало прошлое.

– Жаль, что судьба позволила мне одному жить, чтобы застать пейзаж конца света, – проронил Фаренгейт, мысленно обратившись к Эмилии. – Только воспоминания о тебе заставляют меня каждое утро просыпаться и жить каждый следующий день.

Обратный дождь близился к завершению. Лужи на брусчатке тротуара сделались меньше, а где-то вовсе истаяли.

В душе героя вскоре наступил столь желанный покой, граничащий со смирением, словно он всецело принял собственную судьбу, отыскав в ней лишь приятные мгновенья, которыми она его с безмерной любовью одарила. Фаренгейту даже иногда казалось, что он будто бы существовал в какой-то иной системе восприятия, где страдания и не были страданиями, а лишь являлись обратной стороной или даже продолжением некогда произошедшего блаженства, как ее обратная форма, которая по своему содержанию просто не может быть ни плохой, ни хорошей, словно она существует одновременно или не существует вовсе.

– Может быть, на свете есть и другой я, о котором я даже не догадываюсь, быть может, прямо в эту секунду живет иной мир или реальность, где конца света и не произошло, а на фасаде собора парижской богоматери никогда не появлялось тех злополучных слов, что были обречены стать предсказанием. – Все размышлял о чем-то Фрэнк, не до конца понимая, о чем говорил, словно лишь описывал возникающие перед его глазами полотна другой жизни, которой просто нет места в реальности.

– Это все то довоенное вино, – нашел простое объяснение герой, когда заметил, насколько далеко удалился от эльфийского заведения.

Фаренгейт находил мало полезного в бессмысленных прогулках, не желая признавать, что уже не мог считать очередной день полноценным, если не появлялся на мрачных улицах последнего города, прекрасный облик которого удавалось разглядеть в еще живых и теплящихся его сердце воспоминаниях даже после конца света.

– Будь я моложе, то, наверное, влюбился бы в Париж по-настоящему, отдавшись этому чистому чувству, – робко признался Фрэнк, не безосновательно считая себя большим знатоком этого города, окруженного бетонными стенами, ведь за эти годы он увидел так много сцен и разузнал столько хитрых троп в сотнях переулков, точно пропустил дыхание древней столицы через свое сердце.

Немногословный мужчина и не заметил, с какой легкостью прошагал еще несколько сотен метров, прежде чем обнаружить вокруг безлюдные тротуары и парки, в глубине которых сквозь листья деревьев и туман проглядывались горящие желтыми пятнами в беспорядке окна домов. Фрэнк почувствовал на своей фигуре прикосновения множества любопытных глаз дьявольских птиц, словно он оказался на сцене, играя самого себя.

– Как бы я хотел, чтобы ты просто могла меня увидеть, – полушепотом обратился к Эмилии обреченный герой, раз за разом воссоздавая в пустоте перед своими глазами пленительный образ, что с годами размывался, словно лица на старых фотографиях. – Просить о большем и не смею, дорогая.

– Иногда мне казалось, что мы все уже давно мертвы, но смерть по какому-то нелепому совпадению не приковала нас к земле, позволив призракам существовать в последнем городе за бетонными стенами и колючей проволокой. Словно все мы, разгневавшие самого создателя, уже никогда не выберемся из этого экзистенциального кошмара, – за один короткий миг пронеслось в мыслях Фаренгейта.

Дорога некогда оживленного проспекта была пуста, и лишь один Фрэнк стал гостем этого города, утонувшего в вечернем полумраке, также как и при свете холодного солнца в любой день.

– Эмилия, где бы ты сейчас не находилась, надеюсь, что ты по-настоящему счастлива, – продолжал бессмысленный разговор без собеседника герой, лишь черные вороны, сидевшие на ветках деревьев, стали слушателями исповеди мужчины, ответив одобрительным молчанием.

Фрэнк думал, что это мгновенье, застывшее в пронзительной тишине, будет длиться вечность, однако до одинокого героя внезапно донесся рев двигателя, к собственному удивлению, Фаренгейт нашел его знакомым и обернулся, после чего запечатлел проносящийся мимо него на полном ходу желтый кабриолет. Герой не успел разглядеть ни номеров, ни водителя, а лишь смотрел вслед удаляющейся машине, за которой нежным ковром стелились на брусчатку взмывшие вверх листья.

Преисполненный беспредельным одиночеством мужчина не придал эту происшествию никакого значения и побрел дальше, завидев пластмассовый дубликат Египетского столба на площади Согласия, хотя сейчас она имела другое название. Площадь Смирения.

– Даже в названии заключен великий смысл. Принять неизбежное и произошедшее, каким бы безрадостным оно ни было, с присущим человеку достоинством, – прокомментировал вслух герой в черном, заметив закружившихся без явной причины в небе ворон.

Пользующиеся дурной славой дьявольские птицы приковали к себе взгляд мужчины, однако в следующую минуту его внимание привлекли силуэты пары человеческих фигур, выбежавших прямо на дорогу. Фаренгейт далеко не сразу осознал, что они склонились над бездыханным телом в черной рясе, к которому тянулся кровавый след.

На этот раз вороны оказались правы, этот человек уже был мертв. Совершенно определенно его сбила машина, но сострадания разучившегося испытывать страх или отвращение при виде мертвецов Фаренгейт лишь механически выговорил:

– Смерть в автомобильной катастрофе после конца света, кажется, это выглядит слишком обыденно.

Один из очевидцев уже помчался к телефонной будке, а второй в костюме под плащом также холодно констатировал: